Владимир Старк
Недостающие фрагменты картины мира
Бог Евангелия истинен, но Он не православный, не католик, и не протестант, для Бога не существует еретиков потому что конфессиональные обычаи для Бога – ничто. Но фанатики заповедей человеческих готовы во имя своих традиций не то что инославного ненавидеть, но даже Сына Божьего убить. Вспомним, что и Сам Иисус был для евангельских законников еретиком, а христианство – сектой.
За 2000 лет Церковь обросла огромным количеством норм и правил, которые не имеют никакого отношения к заповедям евангельским. Нарушения этих правил, учрежденных людьми, объявлены грехами, и за их нарушения человеку должно стыдиться и каяться. Но праведность человеческая определяется только по евангельским заповедям, а не по правилам, уставам, традициям, обычаям и канонам Церкви.
Взять к примеру, хотя бы постный регламент Церкви… Человечество и так во все века жило скудно, а порой и голодно, не подло ли при этом еще добавлять людям дополнительные «кулинарные бремена»? Допустим, грекам еще можно как-то поститься, но как поститься, например, эскимосам, у которых и травинки-то нет? Если у тебя полная трапезная челяди, которая только и следит за постной круговертью и твоими гастрономическими предпочтениями, то чего ж не поститься. А как поститься, если у тебя даже дети голодные? Утешаться их постнической «праведностью»?
«Тогда приходят к Нему ученики Иоанновы и говорят: почему мы и фарисеи постимся много, а Твои ученики не постятся? И сказал им Иисус: могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься» (Мф.9:14,15). И это даже не заповедь, это – пророчество, для которого и провидцем-то быть не надо, достаточно знать суеверные традиции человеков. Буквальное следование этим евангельским словам – это или вечный пост, или возвращение к постным традициям иудаизма, или пост в страстную субботу. Но нашлись новые законники, и теперь у нас 200 постных дней в году, теперь православные по жизни только тем и озабочены, чего им сегодня можно, а чего нельзя, как будто у нас других забот и тягот нет. Эти придуманные законниками «бремена» не просто порождают в христианине чувства вины и стыда за ненадлежащее их ношение, страшно то, что они вытесняют нравственное чувство, подменяя совесть гастрономическими обязательствами.
Церковные правила, обычаи и традиции убивают нравственность. Где люди истово пристрастны к соблюдению заповедей человеческих, там выше градус гордыни «праведности». Например, православная готовность убивать и умирать за двуперстие – это уже такое зверство и беснование, какого не знало и самое дикое язычество. Совесть человеческая вырождается и погибает, когда заповеди человеческие занимают ее место. Ты послужи ближнему своему до последней рубашки, до последнего вздоха, вот это и будут твои вериги, твой обряд, твои бремена, твой подвиг, пост, крест и твое двуперстие.
Когда фарисеи выразили Сыну Божьему претензию за то, что тот не совершает ритуальное омовение перед трапезой, Он ответил им иронично: «Подавайте лучше милостыню из того, что у вас есть, тогда все будет у вас чисто». (Лк.11:41) Иисус Сам не исполнял и нам не заповедовал бессмысленных, обрядово-поведенческих норм. Потому что заставь дурака совершать набор действий, необходимый для спасения, так он от усердия и лоб расшибет, как это обычно и бывает у законников, верующих не в Бога, а в обычаи Церкви.
И все же… а почему Иисус с апостолами не постились? Да потому, что нет никакой добродетели в кулинарных регламентах. «Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его». (Мк 7:15) Иисус вообще ничего не говорил о чревоугодии, один раз только попросил «не отягощать себя объедением, пьянством и заботами житейскими» (Лк 21:34). Церковь же не просто объявила «неположенную» еду грехом, но более того – грехом смертным, хотя пьянство в списке смертных грехов выглядело бы гораздо логичней. Чревоугодие можно было бы вменить в вину так называемому «золотому миллиарду», но люди, его составляющие, не дураки, они и не глядя на попов прекрасно понимают, к чему приводит привычка неумеренно жрать.
Языческая Церковь истинного Бога
Чего стоит вера, основанная не на понимании Бога, а на обряде и благочестивых суевериях? В кого верит раб, если он знает Бога только по примитивному изображению на доске? Рабская модель вероисповедания приумножает в человеке только обрядоверие и ханжество. Этот хорошо заметный синдром воцерковленности и отталкивает людей от Церкви, а вовсе не ее чистота и святость, как утверждают ее адепты.
Вера раба не смеет подниматься выше веры в посреднические услуги религиозной организации, которая и организует его спасение в соответствии с утвержденными обрядами и обычаями. И только такая вера устраивает Церковь. А кто говорит, что у него Бог в душе, тот поднимается на смех теми, у кого Бог во лжице.
Весь церковный механизм старается подменить веру в Бога верой в церковную организацию. Складывается впечатление, что в деле спасения ни от Бога, ни от человека ничего не зависит, но все в руках уполномоченных представителей Церкви. Отдаление верующего от Церкви обычно обусловлено тем, что он перестаёт уповать на обрядовую круговерть в деле спасения. Человеку, отходящему от Церкви, требуется гораздо больше веры в Бога, нежели человеку, держащемуся за нее. Вот такой вот удивительный парадокс.
Православная Церковь утверждает, что она неизменна от апостолов и что в этом залог ее истинности. Чуть более ученые христиане понимают, что апостолы были правоверными иудеями, и что не было у них никакого закона, обряда и традиции помимо иудейских, но лукаво помалкивают, дабы не портить благостную картинку в воображении невежд. Если уж и говорить о том, какая конфессия ближе всех к апостолам, то это несомненно мессианские иудеи.
А есть ли в христианстве что-либо от Бога помимо Евангелия? Не является ли христианская Церковь точно таким же продуктом устного народного творчества, как и иудаизм? Вот, например, открываем «Закон Божий», и что мы там видим? А видим мы там закон человеческий, потому что закон Божий – о любви, совести, великодушии, смирении, об аскетичности, терпении, милости и прощении. А вот об этом, в так называемом Законе Божьем, вы ничего и не прочитаете.
Церковь с особой настойчивостью утверждает, что Евангелие не является моральным кодексом. Это происходит вероятно потому, что первенство нравоучительной составляющей Евангелия может потеснить с церковного престола обряд. Но для нравственного (евангельского) возрастания человека обряд бесполезен, что ставит церковную организацию в уязвимое положение. В целях самосохранения Церковь и определила для нравоучительной составляющей Евангелия факультативный характер. На первом же месте опять обряд, традиции и «заповеди человеческие», все то, что так не любил Спаситель.
К Богу есть как бы два пути: нравственный и обрядовый. Нравственный путь – это приведение человеческого нрава к евангельским нормам. Нравственное условие спасения несомненно хотя бы потому, что евангельские заповеди носят исключительно нравственный характер.
Но в Евангелии иногда встречаются и такие утверждения, из которых делается вывод, что обрядовая составляющая спасения тоже существует. Вот, например: «Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин.14:6). На основании этого и подобных утверждений делается вывод, что к Богу можно прийти только через Церковь, через её обряды и традиции. Разумеется, через обряды и традиции «истинной» Церкви, а не какой-то там еретической. Церковная практика худо-бедно старается обращать человека к нравственным идеалам Евангелия, но если почитать программные богословские документы о роли Церкви в деле спасения (сотериологию, экклесиологию), то мы увидим тексты исключительно про обрядово-мистическую роль Церкви в деле спасения человеков.
Но если бы человека можно было сделать достойным спасения всего лишь ниспосланием на него благодати, то разве Господь промедлил бы хоть секунду перед тем, как сделать все человечество достойным спасения, просто снизойдя на всех? Богословская традиция возражает на это, что движение Бога и человека навстречу должно быть взаимным. А как человек должен идти навстречу к Богу? Идти в церковь? Значит за пределами церковной ограды Господь бессилен?
Благодаря широкому хождению Предания, о спасительности доброго нрава известно всем. Что представляется справедливым даже человеку далекому от религии, потому что его нравственное чувство видит в этом справедливость. И если такой человек всего лишь старается не быть сволочью, то не через Христа ли он движется к Богу в этом случае? Но на возможность богоугодного нравственного возрастания за пределами церковной ограды Церковь реагирует очень болезненно, вплоть до утверждения, что добродетель, практикуемая не во славу Божию, добром не является. Хотя на самом деле ситуация обратная: именно внутрицерковная «добродетельность», обусловленная кнутом ада и пряником рая, стремлением выслужиться перед Богом, сделать запасы Духа Святого и произвести благоприятное впечатление на единоверцев, является лицемерной.
Вот что говорил на эту тему один преподобный: «Все не ради Христа делаемое, хотя и доброе, мзды в жизни будущего века нам не представляет». В переводе на мирской язык это означает: «Какой смысл в добром деле, если тебе за него не заплатят». И богословие не видит в этом утверждении лукавого подлога, и восхищается этой премудростью. Не замечает подлога потому, что это лукавство льет воду на мельницу церковной организации.
Добродетель ничего не стоит только без любви. Внешняя добродетельность может быть побуждаема множеством мотиваций, порой даже самых мерзких. Но в добродетели значима только любовь как побуждение к добру, та любовь, которую не видно и не слышно никому, кроме Бога. Полемика о спасительности добрых дел бессмысленна, потому что смысл имеет только полемика о мотивациях добродетели.
Нехристианина, обладающего евангельским нравом, Господь в одно мгновение и безо всякого труда обратит к истинной модели мира, просто открыв ее, это не проблема, но всему свое время. Да и христиане, пребывающие в плену бесчисленных благочестивых суеверий, с открытием истины, пожалуй, изумятся не в меньшей степени, чем атеисты. А вот лицемерного, своекорыстного и гордого фарисея, истово соблюдающего всю церковную обрядовость, Господь не в силах обратить к евангельскому нраву, при всем своем могуществе.
Допустим, что некие благодатные механизмы спасения все-таки существуют, но разве Господь пренебрежет участью человека высоких евангельских качеств только потому, что тот не принадлежит к «истинной» конфессии? На это священство может возразить евангельским заветом: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Ин.20.23). А не то же ли самое Господь говорил здесь: «Каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф.7.2)?
В иудейской традиции нет таинства исповеди и отпущения грехов. Евреи приносят покаяние лично Богу. Апостолы просто не могли истолковать слова Спасителя так же, как их толкуют современные экзегеты. Иисус напомнил апостолам о спасительности прощения, великодушия и снисходительности. Но для Церкви выгодней считать, что это Господь благословил священников самим определять, кому в ад, а кому в рай.
Если для человека его недоброе дело послужило нравственным уроком страшной педагогической силы, то разве это обстоятельство – ничто без отпущения грехов? А если священник прочитает над убежденным подонком разрешительную молитву, так подонок сразу становится чист как агнец? Не становится? Ох, что-то не так с этими обрядово-мистическими методами спасения…
Если богословие порой и вызывает насмешки людей мыслящих логично, то это лишь потому, что за долгие века своего господства Церковь разучилась отвечать за свои слова перед инакомыслием. Пустозвонства, благоглупостей и демагогии в богословской традиции было бы гораздо меньше, если бы за логикой Церкви во все века присматривали умные, язвительные оппоненты. А теперь в богословской традиции уже ничего не изменить. Шаг влево – раскол, шаг вправо – ересь.
Ниспослание Духа Святого на апостолов было действительно чудесным явлением. И дело даже не в нисходящих языках пламени, а в том, что робкое, растерянное стадце учеников вдруг превратилось в мощный, отчаянно смелый отряд проповедников, являющий порой даже и чудесные возможности. Но из чего видно, что апостолы, а тем более все поколения епископов обрели власть ниспосылать Духа Святого? Верить, что от Сына Божьего исходит Дух Святой – страшнейшая ересь. А то, что Он исходит от высокопоставленных церковных чиновников – это даже не предмет веры, это абсолютно твердое, догматическое убеждение, на котором зиждется представление об истинности Церкви.
В магических практиках потусторонние силы беспрекословно подчиняются воле, заклинаниям и манипуляциям посвященного человека (ну по крайней мере так гласят оккультные байки). И в сказках потусторонние силы рабски (именно рабски) подневольны своему хозяину. Вот и христианская традиция так же перенесла на Бога беспрекословную власть своих обрядов.
Христианская традиция не допускает того, что Бог способен ослушаться заповедей человеческих, которые Он должен исполнять в строгом соответствии с человеческой обрядовостью, в соответствии с предписаниями богослужебных инструкций. И это представляется совершенно справедливым, ведь если ты правильно славишь истинного Бога в истинной Церкви, произносишь правильные заклинания и совершаешь правильные манипуляции, то Бог просто обязан исполнять то… исполнение чего невозможно проверить. Но если Господь никогда (ну… почти никогда) не исполняет и очевидного, не отзываясь даже на самые отчаянные мольбы, то с какой стати Он должен исполнять обязанности, которые предписаны Ему уставами обрядоверов?
Если «правильная» Церковь разрывает евхаристическое общение с «неправильной», и признает ее таинства безблагодатными, то получается, что и Господь обязан прекратить участие в обрядах этой Церкви в соответствии с распоряжением «правильного» Синода? А если Церкви помирятся, то Господь обязан возобновить отпуск благодати?
Ни о чем богословие не говорит с такой уверенностью, как о том, о чем человек ничего не знает, – о благодати, её присутствии и ее действии. Когда человек посещает концерты, музеи, ристалища, морги, кабинет директора, или читает стихи, то у него тоже меняется эмоциональный фон и иногда меняется очень сильно, но только в храме мистическая тревожность считается благодатью.
Для нравственного (евангельского) возрастания совесть гораздо полезней Церкви. Если у человека нет совести, то ему никакая Церковь не поможет. Посещая церковь, невозможно стать праведным, как невозможно стать шофером, посещая гараж. Но Церковь делает упор на некоем обрядово-мистическом возрастании верующего, потому что только через это можно утвердить ее исключительные права на спасение человеков, на её власть над робкими и корыстными суеверами.
А благоприятней ли спасаться в Церкви? Вне всякого сомнения, но лишь потому, что воцерковление неизбежно предполагает нравственную работу над собой, переосмысление своего внутреннего мира, перемену в иерархии ценностей, а вовсе не потому, что в Церкви человека напичкают благодатью. Уверенность в благодатности обрядов, – это вера в рабскую зависимость Бога от заклинаний и манипуляций тех, кто уполномочен управлять Духом Святым.
Ну ладно, пусть человек путает мистическую тревожность с благодатью, но как Господь, «пренебрегающий своими церковными обязанностями», будет смотреть в глаза человекам обманувшимся в благодатности ритуалов? Тем, кто пришел в церковь из прагматических соображений – запросто. Но ведь в церкви есть и люди высокой, чистой и святой веры, их имен мы не знаем, но Господь узнает их по голосу молитвы в любой толпе. Не отозваться благословением таким людям со стороны Господа было бы просто неприлично. Разумеется, отозваться не в соответствии с обрядовыми предписаниями, но лишь так, как Он считает нужным.
В Церкви всякой твари по паре: и «блаженненькие» и злобные фанатики, и своекорыстные лицемеры, и не надо думать, что они равны раз они в одной конфессии. «По вере вашей да будет вам» заповедовал Господь и тем, и другим, и третьим. Каков человек, такова и его вера, таков и его Бог.
Вот если вдруг найдется такой человек, который никогда и ничего не слышал о христианстве и прочитает Евангелие, то он не увидит в его содержании ничего кроме легенд и мифов Ближнего Востока. Понимание того, что в Евангелии описаны самые значимые для человечества аспекты бытия, может приходить только через Предание, даже если это будут рассказы рыночной торговки, или брошюрка «Вестник атеизма», убеждающая читателя в том, что Евангелие – это сказки.
Предание – это информационная составляющая Церкви, накопленная за все время ее существования, начиная с догматики и кончая благочестивыми приходскими слухами. И даже апостольская миссия заключалась в том, чтобы основать Предание. Ведь апостолы посылались на проповедь, а не на административную деятельность. Посылались, чтобы Благая Весть не погибла на полках палеографов, изучающих раритетные литературные памятники народов мира. Прервется эстафета Предания, прервется и эстафета веры, а кроме Церкви хранить Предание некому.
Обожение. Не высоко ли человек мостится?
Необходимость следовать нравственному (евангельскому) закону обусловлена лишь тем, что «евангельское» поведение сохраняет мир человеческий в любви и согласии. Даже единство Святой Троицы обусловлено совершенством Их воли в любви и смирении. Именно нравственное совершенство Святой Троицы делает невозможными внутренние противоречия о Господе. Тринитарный Бог един благодаря своей нравственной (евангельской) высоте. По нравственному же принципу и человек приближается к Богу. Нравственное (евангельское) возрастание характера воли – это и есть процесс обожения человека.
Что человек… Даже если один из членов Святой Троицы будет злобным и гордым, то какой прок от его стопроцентного «генетического» родства? Тем более обычный человек, он если и преуспевает в некоем духовно-благодатном возрастании, но при этом останется лицемерным и самодовольным фарисеем без совести, то такой «святой» скорее отдаляется от Бога несмотря на всю свою церковно-обрядовую «святость».
Так что сначала нравственная (евангельская) высота, и только потом некое мистическое породнение с Богом (обожение), если, конечно, такое возможно и необходимо. А если вдруг такое и вправду возможно и необходимо, то никакой проблемы для Бога в этом нет, если человек этого достоин по своим нравственным (евангельским) качествам.
Не бывает никаких иных способов улучшения человека, кроме нравственного (евангельского) возрастания заповеданного Спасителем. Однако богословие придумало еще один способ совершенствования человека – обожение. «Обо́жение – процесс уподобления верующего Богу и единения с Богом. Ипостасное соединение человеческого естества с Божественным. Совоплощение Христу и соединению через Него со Святой Троицей. Соединение человека с Богом, в приобщении тварного человека к нетварной божественной жизни через действие божественной благодати. Приобретение христианином по благодати свойств, которые присущи Богу по естеству».
Обрядовое освящение человека (если оно вообще существует) – это освящение лишь носителя человеческой личности. Это как освящение танка, а не танкиста. Но чего доброго может быть в освященном танке, если танкист пьян, зол и высокомерен? Однако, считается, что и волю человека можно очистить от зла обрядом, привести человека к святости с помощью ритуалов. А ключевую роль в процессе «очистки» играет так называемая оправдывающая благодать, якобы подаваемая в обрядах. Оправдывающая благодать, согласно учению, «дает человеку праведность, освобождает от греха, снимает осуждение за грехи, очищает человека от грехов, уничтожает зло в человеке, превращает грешника в праведника».
Но зло является волеизъявлением. Зло – атрибут свободной воли. Вот из этого и надо исходить, когда возникает вопрос борьбы со злом. Изменение характера воли ко благу определяется бесчисленными и обычно даже незаметными личными, нравственными, волевыми предпочтениями, которые постепенно становятся характером человека – вот это и есть процесс обожения. А то – «освобождение», «очищение», «уничтожение». В богословии царят языческие, мифологичные, примитивные представления о добре и зле и их природе, а потому и возникают рассуждения о возможности какого-то волшебного очищения от зла извне.
Богословие торжественно декларирует, что Евангелие содержит две составляющие: вероучительную и нравоучительную. Однако нравственное богословие, как отдельная богословская дисциплина, появилось лишь в XVI веке в протестантизме, в русском же православии оно закрепилось лишь в XIX веке. Вот такое отношение богословия к самой значимой составляющей Благой Вести. Стоит ли после этого удивляться тому, в сколь убогом состоянии нравственное богословие ныне пребывает.
Грех (зло) порождается категоричной, беспринципной предпочтительностью личных интересов, желаний и амбиций перед интересами и чувствами окружающих, пренебрежением к чужим интересам и чувствам. Но Церковь еще и таких «грехов» на человека понавешала, что, верно, и Господь на небесах ругается, как когда-то ругался в Иудее на законников и их «бремена». Вот от таких «грехов» и очищать не надо, они и так не считаются, так что просьба не беспокоиться.
Если Господь способен извне всеять в человека любовь, преобразить подленьких негодяев в благородных праведников с помощью благодати, так что ж Он медлит? Очистил всех, и в рай. Но насильственное изменение характера воли и системы ценностей человека (если такое вообще возможно) приведет к тому, что это будет уже совсем другой человек. Для того чтобы человек оставался собой, он всегда должен меняться сам, по своей воле. Человек должен сам изжить в себе всё недоброе, а без этого грандиозного личного волевого опыта нравственного преображения человек просто не может быть тем человеком, каким его задумал Творец.
«В чем застану, в том и сужу» – гласят апокрифические слова христовы, и это не про то, как хорошо человек «очистился», согбенно стоя под епитрахилью. Это про нравственное состояние характера воли человека здесь и сейчас. Для спасения значим только нравственный потенциал характера воли, значимо только будущее поведение человека, а не прошлое. Мы смотрим на дурные поступки своего прошлого, Господь – на нравственный потенциал человека в будущем. Но если человек в прошлом не заботился о своем нравственном состоянии, то и в будущем ничего доброго от него можно не ждать.
Если исповедь способствует нравственному росту, то это полезный костыль для хромой совести, но если исповедь – это дежурный ритуал «очищения» от греха, то упования обрядовера не то что тщетны, они вредны, ибо вводят человека в заблуждение.
А вот еще в крещении человек якобы получает освобождение от грехов. Но крещение – это акт приятия христианской модели мира и большей ответственности за все свои дела, слова и помышления, ибо «кому больше дано, с того больше и взыщется». Крещение – это обязательство и ответственность, а не своекорыстная сделка с Богом. Но для интересов Церкви такая логика невыгодна. Церкви выгодно, чтобы человек думал, что за окропление водичкой он обретает у Бога особые льготы и преференции. Богу нужны христиане, Церкви – поголовье, потому и крестят несмышленышей.
Кстати, Иисус не был крещён (хотя бы потому, что не было во то время обряда крещения). Известный евангельский эпизод «крещения» описывает иудейский обряд твила, богословие которого перенесено на обряд крещения как под копирку. А вот как в евангельском тексте появились слова «крещение», «креститель» – это интересный вопрос. И одними трудностями перевода (а они тут действительно есть) этот казус не объяснить. Так что, кто хочет креститься христовым крещением, добро пожаловать в синагогу.
Реальные нравственные перемены характера воли – это дело сугубо личное, дело совести, нравственного чувства, дело каждодневного нравственного выбора, дело трудное, долгое и незаметное. Тогда как Церковь специализируется на волшебном очищении, волшебном преображении и волшебном обретении благоволения Божьего.
Но не существует и не может существовать никакого магического очищения от зла. От зла можно очиститься только, делая верный нравственный выбор всякий раз, когда он возникает. А эти нравственные распутья возникают в жизни человека непрестанно, едва ли не ежеминутно, если обращать внимание совести не только на слова и дела, но и на помышления, на тонкие рефлексии воли. И никак иначе человеку от зла не очиститься. Видеть свое зло «как песок морской» несложно, достаточно включить совесть в режим непрестанного контроля. Для убежденного подонка или церковного фарисея такое дело будет трудновато, но это только поначалу, пока не приобретется навык.
Единственный случай в истории человечества, когда человек по благодати породнился с Богом, произошел на Голгофе. На Голгофе человек обрел право не быть нравственно совершенным и оставаться при этом свободным, то есть, не лишаться свободы воли, отправляясь в шеол автоматически и навсегда. Но право не быть нравственно совершенным перед Законом отнюдь не подразумевает права быть моральным уродом перед Отцом.
Проблемность обожения (благодатного преумножения «талантов») заключается еще и в том, что благодатные дарования пойдут нравственно нездоровому человеку во вред, они лишь усугубят его гордыню. Но гордыня – еще не самый худший исход преизобильности талантов. Общеизвестен тандем гениальности и сумасшествия. Это соседство очень просто объясняется. Некоторые одаренные люди так много думают «о величии своего гения» и так много страдают от недостатка признания, что эти страсти погружают их сознание во все большую субъективность, вплоть до суждений, бредовость которых становится очевидной. Важно отметить, что наличие дара в данной ситуации необязательно, достаточно и того, что человек будет просто мнить себя носителем дара.
Вот к примеру подборка тематики бреда, которая отчетливо свидетельствует о том, что шизоидное расстройство является следствием гипертрофированной потребности в своей значимости, то есть из-за гордыни. Психиатрия не рассматривает мотивационное единство как единство этиологическое и нозологическое (а зря), поэтому употреблённое здесь понятие «шизоидное» следует считать частным медицинским мнением.
Тематика бреда показывает, какие именно сверхценные идеи о себе любимом разрушают сознание человека.
Бред притязания – больной явно преувеличивает свои достоинства, права и возможности.
Бред изобретательства – больной считает себя гениальным изобретателем, автором грандиозных научных открытий.
Бред реформаторства – больной считает себя гениальным политиком, он убежден в том, что знает пути преобразования общества, которые приведут человечество к идеальному социальному устройству.
Бред богатства – больные мнят себя обладателями огромных богатств.
Бред происхождения – больной считает, что его настоящие родители – высокопоставленные люди, или что он происходит из древнего знатного рода, и т. п.
Бред любви (синдром Клерамбо) – больной убежден, что его любит известный человек, или что в него все влюбляются.
Бред величия – убеждение в обладании огромной властью, распространяющейся на всю страну, планету и даже Вселенную.
Бред могущества – убеждение больных в том, что природные и общественные процессы протекают по их воле, их возможности воздействовать на окружающее неограниченны, беспредельны.
Антагонистический бред – все происходящее рассматривается больным как выражение борьбы сил добра и зла. В центре этой борьбы, имеющей обычно глобальное с точки зрения больного значение, находится личность больного.
Мессианский бред – больные считают себя посланцами бога, пророками, мессиями.
Вот и подавай после этого благодатные дары нравственно нездоровому человеку, он же сойдёт от этого с ума…