Владимир Старк
Недостающие фрагменты картины мира
Нравственность насилия
Абсолютное, безоговорочное великодушие (уступчивость, снисходительность, терпение, прощение) не способно привести наш мир к социальному согласию, потому что полное непротивление злу неизбежно приведет к его воцарению.
Совсем уж очевидному и грубому злу противостоит сила закона и государства. Существование права само по себе свидетельствует о том, что не всякое зло заслуживает снисхождения в соответствии с евангельскими заповедями. Но и не всякое зло подпадает под действие правовых норм. Существует множество агрессивных, недружественных форм поведения, до которых руки закона не дотягиваются. Грань между правонарушением и асоциальным поведением не очень четкая. А в этом правовом зазоре неэтичное поведение может быть весьма грубым, экспансивным и психологически очень тягостным.
И как с этим быть? Следовать евангельским заповедям о прощении пока тебя не убьют или не покалечат? Или «добро должно быть с кулаками»? Проблематичность этого известного тезиса заключается в том, что́ же следует считать добром, если каждый считает добром только свои собственные мнения, интересы и права. Этак два «добра» могут и поубивать друг друга в борьбе за «справедливость». В конфликтах обе стороны всегда считают себя правыми, но по логике хотя бы одна из сторон всегда не права. И это всегда не мы.
Корысть, гордыня, злопамятность, мелочность, мстительность, беспринципность, эгоистичность, зависть, жадность имеют более всего претензий на утверждение своего «добра» и своей «правды». Но можно ли верить в справедливость путей и целей, преследуемых такими чувствами и мотивациями?
Совесть же на путях справедливости не обманется беспринципностью.
Любовь не обманется эгоизмом.
Великодушие – мстительностью.
Умеренность не обманется корыстолюбием.
Скромность на путях справедливости не обманется стремлением к превосходству.
Объективность нравственности в конфликтной ситуации обусловлена тем, что она оценивает ситуацию по совести, а не по личным интересам и амбициям. Только человек, способный с истинным смирением подставить другую щеку, способен объективно оценить, когда дать в морду будет бо́льшим благом, нежели проявить великодушие. Для доброго человека конфликт противоестественен, применение насилия для такого человека является попранием своего естества. В этом залог справедливости, исходящей от доброты, терпения и смирения, даже если человек добрый оказывает весьма жесткое силовое противодействие. Справедливость – категория сугубо нравственная и определять её способно только утончённое, бесстрастное нравственное чувство. Только нравственное мировоззрение способно обеспечить объективное понимание справедливости.
Часто встречающаяся ситуация непротивления злу, которая приводит к трагичным последствиям, – это непротивление родительской любви злым, истеричным детям. К счастью, таких детей немного. Да, ребенок не виноват, что родился с таким характером. Он не понимает, что он делает что-то не так. Ему, в силу его возраста, ничего невозможно объяснить. Но когда избалованный ребенок подрастает и с удивлением обнаруживает, что мир не мамка и всем наплевать на его прихоти и капризы, то тут начинается самое тягостное, и для ребенка, и для людей, которые его окружают. Да, подросший ребенок уже не будет биться в истерике валяясь по полу если что-либо происходит не по его разумению, но характер-то никуда не девается.
По сравнению с нравственным воспитанием, вся остальная педагогика гроша ломаного не стоит, но кому заниматься нравственным воспитанием, если родители и педагоги в лучшем случае нацелены на успешность ребенка, а о нравственном и сами имеют весьма смутное представление.
Вышесказанное ни в коей мере не отрицает добродетели великодушия (уступчивости, снисходительности, терпения, прощения). Если бы люди не прощали друг друга бессчетно, то наш мир стал миром всеобщей и вечной ненависти. Значимость великодушия заключается в том, что прощение – это единственный способ нейтрализации зла, возникающего в бесчисленных столкновениях человеческих интересов и амбиций. Прощение упраздняет зло, злопамятность его накапливает, мстительность – преумножает.
Мир любого сообщества балансирует на грани между злом совершенным и злом прощенным. Каждый человек порождает меру своего зла, своим же великодушием уничтожает меру зла чужого. Соотношение этих мер и определяет меру социальной дружественности человека.
«Блаженны миротворцы» (Мф.5:9). Человеку не так часто доводится исполнять посреднические функции миротворца, но сохранять мир, являя добродетель великодушия, ему доводится непрестанно.
«Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какой мерой мерите, такой и вам будут мерить» (Мф.7:1,2). Но как можно не давать негативную оценку асоциальному, а тем более преступному поведению человека? Человек же не дурачок какой, он же все видит и все понимает. А дело в том, что негативные оценки этически сильно разнятся. Предосудительность негативной оценки определяется мерой гнева, ненависти, озлобления и мстительности, в которой пребывает судящий. Бесстрастная же, сухая констатация неправедности извинительна, даже если человек ошибся в своем понимании ситуации. Бесстрастная констатация чужой неправедности оставляет человеку возможность легко изменить, или смягчить своё мнение, тогда как гнев и гордыня, сопровождающие осуждение, делают такое «отступление» невозможным. Традиционное святоотеческое разделение человека и его греха проходит именно по линии гнев – бесстрастие.
«Всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду» (Мф.5:22). А как это – «напрасно»? Разве кто-нибудь впадает в гнев по пустякам и несправедливо? Да запросто! Что сообразно интересам борца за «справедливость», то и объявляется справедливостью. Иногда и геноцид воспринимается обществом как правое дело, а без ненависти такое нравственное извращение совершенно невозможно.
«Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним» (Мф.5:25). Замечено, что перед смертью нравственное чувство подает какой-то необычный сигнал о необходимости примириться с теми, кто остается жить. Примириться и оговорить всякие межличностные недоразумения, чтобы не осталось никаких недоговоренностей в отношениях. Наверно, человек чувствует, что когда-нибудь все камни, припрятанные у него за пазухой, откроются и тогда будет стыдно. Не свидетельствует ли это чувство о материальности зла, и о том, что нелюбовь не может исчезнуть просто так, без личных волевых усилий к миру.
Прощающий утверждает тем самым и свое право на прощение, мстительный же отрицает и свое право быть прощенным. Добродетель великодушия заключается именно в способности прощать. Прощение – это не отступление слабости, не страх трусости и не лицемерное смирение, прощение – это отказ от претензий на воцарение своей гордыни в конфликте.
«Не противься злому, но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф.5:39). Эта заповедь вызывает наибольшее неприятие, однако сторонникам мести следует вспомнить и другие слова Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15:13). Уязвленная гордыня требует мести, но она может быть совершенно безучастна к чужим унижениям. Любовь же ранится страданием других, но отказывается от личной обиды во имя мира. Заступничество требует от человека мужества и благородства, тогда как мстительность руководится лишь уязвленной гордыней. Справедливость заступничества в его сторонней беспристрастности, тогда как личная месть алчна, слепа и разрушительна, а потому не следует увязывать моральность защиты Отечества или другого человека с моральностью права на личную месть.
Человеку свойственно слепо оспаривать все, что задевает его гордость. Проявления превосходства чужой правоты, прав, убеждений, ума, силы уязвляют гордость, что вызывает у человека стремление утвердить свое превосходство в конфликте, именно превосходство, а вовсе не правоту и справедливость, даже если они объективно на его стороне. Желание отомстить, ответить, оставить за собой последнее слово в конфликте – это всего лишь желание возместить ущерб, нанесенный гордости проявлениями чужого превосходства, иногда даже мнимого. Чужое превосходство, в той или иной степени всегда досадно для гордости, а потому человек гордый неосознанно реагирует на него неприязнью, злословием, осмеянием, осуждением, а в конфликтных ситуациях и насилием.
Гордость можно уязвить только в иерархии тех статусных ценностей, которые значимы для человека. Например, если у девочки недостаточно модная кукла, то ее гордость может быть легко задета насмешкой или публичным вниманием к этому обстоятельству. Но попытка уязвить честолюбие взрослой женщины тем, что у нее нет модной игрушки, такого эффекта, разумеется, не возымеет. Таким образом, любая статусная ценность, актуальная в данное время и в данной среде, является условием, способным породить конфликт честолюбий.
Честь честолюбия относится к категориям морали и определяется неприкосновенностью статусных ценностей (предметов гордости) человека. Честь же честности относится к категориям нравственного и определяется непротиворечивостью своих поступков со своей совестью. Таким образом, и двойственность такого понятия как «честь» свидетельствует о глубоком различии между нравственным и моральным.
Ксенофобия (клановая неприязнь) – это особая, в своей беспричинности, форма недружественности по отношению к чужим, иным, другим, к отличающимся, выделяющимся и непохожим. «Чужих» обычно отличают: национальность, вероисповедание, социальное положение, уровень благосостояния и образования, убеждения, образ жизни и даже внешний вид.
Беспочвенная на первый взгляд неприязнь к «чужим» порождается гордыней клановой правильности и клановыми представлениями о должном. Но такие причины недружественности осознавать неприятно, а потому они всегда подменяются идеями «справедливости».
Молох неумеренности
Неумеренность – (жадность, невоздержанность, прихотливость, алчность, капризность, пристрастие к чему-либо, сребролюбие). Природу неумеренности удобней всего рассматривать через пристрастие к деньгам, потому что деньги способны реализовать почти все остальные желания. Пристрастие к деньгам – это не пристрастие к «разноцветным фантикам», это пристрастие к тому, что за них можно получить. Что же за них можно получить и от чего избавиться…
Страх перед бедностью. Покой обеспеченности.
Дискомфорт бедности. Удовольствия обеспеченности.
«Постыдность» бедности. Гордость обеспеченности.
Вот собственно и все причины любви к деньгам.
«Смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения» (Лк.12:15). Разве? Неужели богатые тоже плачут? На первый взгляд богатство дает человеку все необходимое для счастья, а потому неудивительно, что стремление к богатству является единственной целью жизни большинства людей. Но если человек болен или несчастен в личной жизни, если он страдает от жадности, зависти, страха или ненависти, то богатство не принесет ему облегчения.
Никакое богатство не способно удовлетворить алчного, потому что его желаниям нет предела. Алчность порождает непрестанное страдание от недостаточности бытия, и только бесстрастное отношение к мере своего благополучия способно дать чувство достатка. Счастье не в деньгах, а в их ненужности. Вот такой вот парадокс.
Каждый отдельно взятый предмет имущества необременителен, но когда их становится много, то человек попадает в пожизненное безысходное услужение к своей же собственности. Жадность превращает жизнь человека в период накопления, ограниченный смертью. Человек стяжатель живет будущим, которое никогда не наступает.
«Человек хотящий» иногда замечает безысходность жизни-накопления, и начинает страдать от бессмысленности своего существования. Но алчному больше нечем наполнить свою жизнь, он безразличен к искусному и духовному, ибо прекрасное не несет в себе ни пользы, ни выгоды. Круг интересов стяжателя сужается до проблем прибыли, накопления и экономии, поэтому корыстолюбивый примитивен, ограничен и прозаичен. Корыстолюбие приносит богатство единицам, но забирает жизнь у всех, кто подчинил ему свою волю. За деньги человек платит жизнью.
Справедливости ради следует отметить, что далеко не у всех человеков есть возможность проявить себя в «бесполезном» служении музам, в духовном и творческом, а потому и не следует строго судить человека, которому по жизни и заняться-то нечем кроме как положить свою жизнь на алтарь своего благополучия. Проблема лишь в том, а не принёс ли человек на этот алтарь в качестве жертвы свою честь, совесть и человечность. Мера достигнутого благополучия никак не соотносятся с пристрастным отношением к деньгам, например, Билл Гейтс самый богатый не потому, что он самый жадный, просто жизнь так сложилась.
«Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Мф.6:34). «Не заботьтесь» – бездельничайте, что ли? Но откроем словарь синонимов, и что мы там видим в главе «заботиться» – беспокоиться, тревожиться, переживать, волноваться, печалиться. Вот и замечательная русская пословица подтверждает «тревожное» толкование слова «забота»: «Не работа сушит, а забота».
Труд и страх за свое завтра – это два разных процесса. Наше будущее зависит не от того, как сильно мы за него волнуемся, но лишь от того, что мы для него делаем. Страх за свое будущее порождает только страдания и даже может привести к расстройствам фобического спектра. Так что в этой своей заповеди Спаситель позаботился еще и о нашем психическом состоянии.
«И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее… И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее… И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его» (Мк.9:43,45,47). Иисус, как это часто бывало, выразился образно и категорично. Разумеется, не следует понимать эту заповедь буквально, а то ж мы так без рук, без ног останемся. А вот обратить внимание на нравственную опасность желаний следует.
Категоричность этой заповеди, вероятно, обусловлена тем, что желания не воспринимаются как зло. Потому и призыв калечить себя для пресечения желаний даже как гипербола представляется несообразно строгим. Но какой бы безобидной ни казалась естественная человеческая способность хотеть, следует помнить, что именно желания являются первопричиной всего зла – от мелких пакостей и до преступлений. Человек ничего дурного не сделает, если не будет этого хотеть. Так что лучше обезвреживать недобрые намерения на дальних подступах к их реализации, как и заповедовал Господь.
Неумеренность в желаниях способна подчинить волю и совесть человека, сделать его сварливым, завистливым, раздражительным, эгоистичным, жестоким, а порой и просто опасным. Страсть к насыщению своих потребностей неизбежно изживает в человеке доброту, поскольку всякое «да», сказанное другому, это «нет», сказанное себе.
Если упразднить закон и правоохранительные органы, то общество сразу разделится на тех, кто возьмет в руки оружие и постарается урвать себе столько, сколько позволят более слабые, на тех, кто будет досадовать на свою неспособность воспользоваться «благоприятной» ситуацией, и на тех, кто категорически отвергнет такие нравы. Мы не знаем, кто как себя поведет, а Господь знает…
«Человек хотящий» ненадежен как злая собака на тонкой цепи, и если гарантировать всем хотящим полную безнаказанность, то общество будет просто растерзано насилием и беззаконием. Но и без таких умозрительных крайностей очевидно, что господство желаний над совестью определяет меру человеческой недружественности и непорядочности.
Желания совершенно не похожи на зло, злом представляется лишь попрание интересов и чувств окружающих в стремлении эти желания удовлетворить. Но первопричиной зла неумеренности являются именно желания. Зачастую человек не совершает зла для реализации своих желаний только из страха перед осуждением и наказанием. А такой человек по сути не является честным, но лишь трусливым, слабым и лицемерным. В проявлениях человек показной, в желаниях – истинный. «Праведность страха» в традициях общественной морали истинна, но Бога-то не обманешь.
Побуждением Бога к сотворению человека, по всей видимости, было Его желание поделиться радостью бытия. Многообразие удовольствий нашего мира не может быть случайным совпадением человеческих чувств с богатством и гармонией мироустроения. Это многообразие отрадности бытия можно объяснить только тем, что Сам Господь предусмотрел и наполнил для человека все возможные источники радости. Но человеку трудно остановиться в стремлении к преумножению удовольствий. Нравственно-аскетической задачей человека является сохранение свободы воли от пристрастия к преумножению своего благоденствия.
Суть аскетического баланса между желаниями и свободой от их диктатуры очень точно сформулировал апостол Павел: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1 Кор.6:12).
Добродетель умеренности заключена не в скудном существовании, но в бесстрастном отношении к мере своего благополучия. Зло же неумеренности заключается не в благоденствии, но лишь в том, какую меру беспринципности, бесчестности, бездушности, эгоизма и даже жестокости, человек готов явить в стремлении к преизобильности своего бытия.
«Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь, блаженны алчущие ныне, ибо насытитесь» (Лк.6.21). Сложно судить, воспитывает ли скудость нашего бытия умеренность в человеке. Но приведенное выше обетование Господне свидетельствует о том, что недостаточность нашего мира способна привить человеку какую-то меру аскетичности. Мера благополучия оценивается только в сравнении, поэтому пережитые лишения невольно заставляют человека соотносить свое положение с изведанным худшим. Стесненные условия нашего бытия вероятно наиболее благоприятны для того, чтобы человек мог хоть немного проникнуться навыками аскетичности.
Разумеется, несовершенства нашего бытия не способны благотворно повлиять в равной мере на всех. Иной и в избушке может быть счастлив, а иной и во дворце страдает от прихотей. Меру достаточности благ, то есть меру своей счастливости, каждый определяет сам для себя. Счастье – это удовлетворенность настоящим.
Непонимающий причин страдания человек полагает, что он или безразличен Богу, или даже что Бога нет, иначе, думает он, мир не был бы столь тягостен для пребывания в нем. В действительности же, недостаточность бытия обусловлена лишь аскетическим несовершенством человека. Страдания вероятно играют главную роль в приведении невоздержанного человека к преодолению его неумеренности. Тяготы, заботы, тревоги, лишения, несчастья, болезни, бедствия и беды призваны усмирить естественную человеческую ненасытность, а вовсе не в наказание за райское яблочко. Человека же, который ничему не научится в нашей школе аскетичности, человека жадного, капризного, прихотливого, невоздержанного преизобильность бытия просто погубит. «Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф.7:14).
«Трудно богатому войти в Царство Небесное» (Мф.19:23). А почему трудно? Ну родился человек в семье миллиардеров, в чем его вина? Дело, видимо, не в больших деньгах, а в больших соблазнах и в большей моральной ответственности. Богатый обречен нести по жизни чувство неловкости перед теми, кому он мог бы помочь суммой, которая для него ничего не значит. Или как сказал один французский аббат: «Только благотворительностью и можно заставить простить себе богатство».
Но нести по жизни моральную ответственность больших денег тяжело, проще скинуть ее вместе с чувством сопереживания. А человек, изживший в себе способность сочувствовать, обречен на нравственную деградацию. Да и благотворительность богатого недорого стоит. Вспомним хотя бы две жалкие евангельские лепты. Жертвенность бедного – это совсем другая мера жертвенности.
Таинство лицемерия
Если бы гордыня благопристойности не понуждала человека представляться человеком приличным в глазах окружающих, то общественные нравы вероятно опустились бы до грани уголовного кодекса. Общественная мораль не имеет отношения к нравственности, но она по крайней мере принуждает человека к поведенческой предсказуемости моральных норм, принятых в том или ином сообществе. Плохо что общественные приличия обычно воспринимаются как кодекс нравственной безупречности. Хотя всем известно, что приличный и даже богобоязненный с виду человек, не нарушающий ни одного закона, запросто может оказаться отъявленным негодяем. Так получается потому что самая значимая составляющая человеческой порядочности находится в области нравственного, нравственность – это зона личной этической ответственности.
Безнравственность не сильно бросается в глаза, да и общество к ней снисходительно. Но в конечном итоге плохо скрываемые проявления гордыни, озлобленности, жадности, бесчеловечности, беспринципности, высокомерия, лукавства, эгоизма всё же оставляют о человеке не очень благоприятное мнение у людей нравственно чутких. Человеки же нравственно туповатые тонких проявлений зла не замечают, особенно если подонок свой человек, единомышленник из близкого окружения подпадающий под действие клановой солидарности.
Главным средоточием (без)нравственности является мышление, потому что мысль никак не контролируется окружающими. Иной и в мыслях сохраняет благородство, порядочному человеку и думать стыдно то, что он не может открыто высказать. Но если мы видим циничного, беспринципного пошляка, то можно легко предположить, что мысли его гораздо грязней его слов. Или как сказал Господь: «…злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое, ибо от избытка сердца говорят уста его.» (Лк 6:45)
Мера лицемерности человека определяется его нравственным состоянием. И если человек, живущий по совести, может себе позволить быть самим собой, то человек-пакостник вынужден непрестанно практиковать лицемерие. И эти два типажа на первый взгляд ничем не различаются. Потому и бытует мнение, что люди в нравственном плане примерно одинаковы. Даже Чикатило с виду ничем не отличался от простодушного советского интеллигента.
Моральный уровень человеков выглядит примерно одинаково, но это равенство очень обманчиво. Нравственное состояние человека определяется не тем, что он говорит и делает, а тем, что человек не может открыто себе позволить. Быть самим собой человек может себе позволить только в условиях совершенной свободы и совершенной безнаказанности. Скажете, такой мир невозможен? Но именно такой мир Господь и строит! Просто Царство небесное – это не мир святош, обрядоверов и религиозных фанатиков, это мир человеков, совершенная свобода которых сообразна социальной гармонии. Это братство, но не клерикальная диктатура «правильной» Церкви, как некоторые полагают.
«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды.» (Мф.23:25)
Человек добрый удерживается от зла главным образом своими нравственными убеждениями, человек же лицемерный – страхом перед наказанием и дурным мнением о себе. Кстати, страх перед общественным мнением зачастую и определяется как действие совести. Лицемер, в обычной жизни производящий впечатление вполне приличного человека, в кризисной ситуации может открыться с очень неожиданной стороны и сильно удивить моральным уровнем своих действий и суждений. Злая воля, разрушающая внутренний мир человека приватна, но она неизбежно изливается на окружающих, когда приходит время.
Человек не может быть чистосердечным, не изжив тех качеств, которые ему приходится скрывать. Все те проявления характера, которые человек вынужден прятать, накладывают на человеческое поведение отпечаток фальшивости. Мера этой фальшивости определяется и искусностью человеческого притворства, и масштабом того, что человеку приходится скрывать.
Человек может имитировать добродетельность, например, из страха перед адом, но Бога-то не обманешь. Или как говаривал св. Марк Подвижник: «Бог ценит дела по намерениям их». То есть, добродетель, которая практикуется в расчете на вознаграждение, для Бога ничего не стоит. Потому что добродетель, движимая выгодой, прекращает своё существование, как только перестает приносить пользу.
Лицемерие стало для Христа собирательным образом неправедности потому что за лицемерием скрывается вся остальная человеческая порочность… «Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою» (Мф.6:2). Слава человека добродетельного может быть настолько соблазнительна в определенной среде, что человек может имитировать добродетельность и ради славы. Но это же чистое тщеславие, хотя на первый взгляд и выглядит как добродетельность.
В каждой социальной среде есть свои предметы гордости. Так получилось, что в религиозной среде главный предмет гордости – это добродетельность. Поэтому лицемерно благочестивая модель поведения и получила такое распространение в Церкви. И ничего с этим не поделать, хотя такая модель поведения и производит довольно тягостное впечатление на людей, смотрящих на нравы Церкви со стороны. Есть в Церкви противоядие и против этой заразы – это юродство, но высокое искусство валять дурака в пику святошеской благопристойности, к сожалению, дано очень немногим.
Весьма обширная нравственная проблема «лицемерие – искренность» не является нравственно первичной, она является лишь следствием общего нравственного состояния личности. Лицемерие (лукавство, притворство, неискренность, лживость) свойственны человеку лишь в той мере, в какой человеку приходится скрывать свою безнравственность.
Например, человек беспринципный и бессовестный лицемерен лишь настолько, насколько ему приходиться изображать благородство и порядочность.
Человек злой и эгоистичный лицемерен лишь настолько, насколько ему приходиться изображать благожелательность и доброту.
Человек обидчивый и мстительный лицемерен лишь настолько, насколько ему приходится изображать великодушие и снисходительность.
Человек жадный и корыстный лицемерен лишь настолько, насколько ему приходится изображать щедрость и бескорыстность.
Человек высокомерный и тщеславный лицемерен лишь настолько, насколько ему приходится изображать скромность.