Владимир Старк
Недостающие фрагменты картины мира
Зачем Богу наша моральность
Человеку сложно принять достоверность Нового Завета не только из-за описанных в нём чудес, но и потому, что нравственная высота явленного образа Божьего представляется ему абсурдной. Как может управлять вселенной «кроткий и смиренный» Бог, рождённый в хлеву? Что это за власть над миром, которая «тростинки надломленной не преломит»? И что это за сила Божья, которая только «в немощи человеческой» и способна вершиться? Возникает ощущение некоего лукавства в евангельском образе Бога.
А дело в том, что в задачи домостроительства Божьего и не входит владычество над людьми по образу и подобию власти человеческой. Много ли мира, порядка и социальной гармонии принесли власти человеческие? Они лишь предотвращают превращение нашего мира в ад, где в условиях безвластия безраздельно господствовало бы право силы, потому-то главной функцией государства и является её монополизация. Но даже Господь со всем своим могуществом не способен привести к счастью сообщество людей злых, жадных, беспринципных, лицемерных, самолюбивых, подленьких, жестоких, эгоистичных, бездушных…
А сообществу людей добрых, совестливых, честных, терпеливых, великодушных и власть никакая не нужна, они и так прекрасно поладят. Вот таким сообществом Господь и намеревается руководить, а вовсе не сообществом фанатиков-обрядоверов, как думают некоторые. Праведность (евангельская) – качество сугубо функциональное, призванное сохранять мир и согласие любого сообщества, а не какая-то там прихоть Господня. Бог вообще очень рационален, просто мы плохо понимаем логику его домостроительства, оттого богословская традиция и преисполнена благочестивыми, но нелепыми суждениями, типа… «верую, ибо абсурдно».
Если бы для Бога было значимо наше досконально верное представление о Нем, то Он пришел бы к нам с учебником догматики. А если бы для Бога был значим обряд, то Он пришел бы к нам с учебником литургики. А если бы нам следовало иметь верное знание о мироустройстве, то Иисус пришел бы к нам с учебником естествознания. Но Он пришел к нам с учебником нравственности, исходя из этого и следует делать выводы об аксиологии Бога, и строить теологическую систему ценностей.
Предметная полнота евангельского нравственного кодекса, как универсального закона гармонии мира человеческого, ставит христианство отдельно от прочих верований. И никакое иное небесное могущество, и никакая иная мистическая премудрость не способны привести человека к гармонии с миром в обход нравственного (евангельского) закона.
Если Господь действительно есть Любовь, то только тогда у человека появляются основания полагать, что в основании бытия заложена совершенная гармония. И все мы движемся к ней, пусть криво и медленно, тяжело и неосознанно, падаем и выбираемся из ям, не все видим и не все понимаем в путях Господних, не понимаем даже того, что у нас под носом, чего уж там о дальних и горних перспективах бытия говорить…
Если же Господь не является совершенным воплощением нравственного закона, то тогда исчезает всякая надежда на возможность устроения мира по законам братства, любви, согласия, справедливости и свободы. И если новозаветный образ Бога выглядит странно в соседстве со своим жутковатым языческим прообразом из Завета Ветхого, то это вина нравственно не очень здоровых и не очень мудрых человеков, «скрестивших» легенды и мифы Ближнего востока с новозаветным Откровением.
Если Бог не является нравственным абсолютом, то тогда основанием для авторитета Бога будет являться только Его право силы. Но право силы – это в буквальном смысле ничто в сравнении с моральным авторитетом. Исповедующие господство Бога поклоняются силе в надежде польстить ей своим раболепием, и тем самым добиться ее благосклонности, тогда как евангельский авторитет Бога утверждается Его самоотверженностью, великодушием, смирением и добротой. Вот и от нас Господь ждет того же, а не лести и раболепия.
Единственным препятствием на пути построения Царствия Небесного является человеческий эгоизм, гордыня, гнев, алчность, бесчеловечность и т. п., потому что эти качества разрушают гармонию любого сообщества. Всё остальное мироустроение для Бога не составляет труда, но обращение свободной воли к мирному, нравственному, евангельскому характеру зависит только от неё самой. И дело это не простое, долгое и трудное.
Царствие небесное – это не клерикальная диктатура, а братство – совершенная форма социального устройства. Совершенный миропорядок не может быть основан на страхе перед осуждением и наказанием, как это принято в нашем, нравственно нездоровом мире. Совершенная социальная гармония совершенного бытия может быть основана только на высоте нравственных (евангельских) качеств всех членов сообщества. И что принципиально важно, евангельский кодекс должен быть органично присущ характеру человека. Потому что лицемерная добродетельность, порождаемая страхом перед осуждением и наказанием, исчезает по мере того, как человеку становится нечего бояться.
Недружественных (греховных) проявлений существует столько же, сколько существует ситуаций в человеческих взаимоотношениях, поэтому на каждый грех по заповеди не напишешь, поэтому нравственно совершенных человеков и не бывает, но мелкие нравственные промахи людей добрых, терпеливых и великодушных могут легко сглаживаться добротой, терпением и великодушием окружающих. Таким вот нехитрым социальным механизмом и обеспечивается мир, любовь и согласие в Царствии небесном, и что принципиально важно, безо всяких правоохранительных институтов.
Если евангельский закон предназначен для поддержания мира и согласия между человеками, то грех – это, такое волеизъявление, которое мир и согласие между человеками разрушает. Грех (зло) – это волеизъявление, направленное на попрание, или пренебрежение интересами и чувствами других людей, в стремлении удовлетворить личные интересы, желания и амбиции. И если заповедь Христова о любви к ближнему действительно включает в себя весь Закон, то и приведенное выше определение греха является столь же полным. Интересно также отметить, что знаменитое медицинское «Не навреди» является достаточно полным определением нравственного закона.
Нравственное (евангельское) совершенство характера – это важнейшее направление человеческого развития. А следовать этим путём возможно, только если все наши волеизъявления будут проходить контроль совести. Ориентироваться в своих проявлениях на мнение окружающих никто и никогда не забывает, а как дело доходит до контроля совести, так тут сразу начинаются сетования на трудности процесса.
Если недоразвитая и подслеповатая совесть чего и не понимает, то ей всегда в помощь евангельские тексты. Рассмотрим принципиально значимый для понимания спасительности евангельской морали сюжет о благоразумном разбойнике… «Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство» (Мк. 15:7).
«Во время мятежа». Мятеж. Но мятеж – это отнюдь не разбой, да и не потащили бы незадачливого разбойника из пустыни к Пилату, его на месте преступления и прикопали бы, руководствуясь купеческим правосознанием. А кроме того, римские префекты не занимались провинциальным криминалом, они рассматривали только преступления против Рима. Вспомним, что и Христа казнили по политической статье за претензии на власть над римской провинцией.
По всей видимости, Варавва и его сообщники были сикариями – боевиками партии зелотов, боровшихся с римской оккупацией. А вот среди еврейских партизан вполне могли быть люди не только злые и язвительные, как «неблагоразумный разбойник», но и благородные, самоотверженные, готовые отдать жизнь за свободу Отечества и посочувствовать «ближнему своему» даже во время своей казни. Так что «благоразумный разбойник» первым вошёл в рай не по блату за компанию, и не из-за какого-то там магического очищения, как учит Церковь, но лишь потому, что его нравственное состояние было достойно этого.
Превратное (традиционное) толкование сюжета о благоразумном разбойнике разрушительно для вероучения потому, что если головорез, для которого грабежи и убийства – норма жизни, может войти в рай, просто признав Христа, то такой прецедент открывает широкую каноническую дорогу для упований на возможность спасения подонков путём исполнения формальных, обрядовых действий вплоть до совсем уж нелепых, таких как, например, покупка индульгенций. Ложное толкование сюжета о благоразумном разбойнике утвердило формальную близость к Церкви как фактор абсолютной спасительности, и нанесло страшнейший удар по представлениям о спасительности доброго (евангельского) нрава.
И чем же Господь ответит на упования таких обрядоверов… «Не всякий, говорящий Мне: „Господи! Господи!“, войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: „Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили?“ И тогда объявлю им: „Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие“». (Мф 7:21–23)
«Беззаконие». А какой такой закон имел в виду Спаситель? Может закон книжников и фарисеев? Или православные каноны и уставы? Или уголовный кодекс? Или всё-таки нравственный (евангельский) закон? А может ли прославленный пророк и чудотворец быть по евангельским меркам подленьким и лицемерным негодяем? Если верить словам христовым, то запросто.
Так называемая любовь к Богу
«Учитель! какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему: „возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим“: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: „возлюби ближнего твоего, как самого себя“. На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф.22:36–40).
Но, как известно из евангельских пояснений Христа, любовь к Богу заключается в исполнении евангельских заповедей, то есть заповедь о любви к Богу в самом буквальном смысле означает то же самое, что и «возлюби ближнего». А почему весь закон Божий умещается в одной заповеди о любви к ближнему? Не потому ли что в этой заповеди заключается всё, что обеспечивает мир, согласие и социальную гармонию любого человеческого сообщества, ту самую евангельскую любовь, которая только и возможна во всеобщей, взаимной и чистосердечной благожелательности…
Ну а в чем должна выражаться любовь к Богу, по мнению человека? В раболепии и поклонении? В прилежном соблюдении обрядовости? В хвалебных песнопениях и жертвоприношениях? В ритуальных почестях Богу и в презрении к иноверцам? В следовании обрядам и традициям своей церковной организации? А в Церкви, которая объявлена безблагодатной такая любовь к Богу засчитывается? Как по мне, так такая «любовь» лишь позорит Бога, хоть и не по злому умыслу, но по языческому, холопскому простодушию.
Чем фанатичней обрядовер «любит» Бога, тем сильней он презирает тех, кто не следует путем его страсти. Мало что принесло человечеству столько зла как «любовь к Богу». Потому что бессчетно совершаемые именем Божьим изуверства, подлости и лукавства не требуют даже оправданий, ибо вершатся они как бы во славу Божию, но на самом деле во имя интересов церковной организации и гордыни религиозных фанатиков, которые искренне полагают, что если Бог есть, то им всё позволено, «ибо с ними Бог».
Бог – идеальная ширма для зла, подлости и лукавства человеческого. И люди во все века без зазрения совести использует эту ширму, хоть и не со зла, а просто из-за гордыни богоугодности, если конечно гордыню богоугодности (в православии – прелесть) можно считать добром.
Вот, например: «Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями» (Ин.8:3–5)
Ну ладно, муж в состоянии аффекта может и прибить такую жену, если застукает. Но как посторонние люди могут забивать незнакомую женщину насмерть? Да запросто! Они ж полагают, что помогают Богу в борьбе со злом.
И если вам кажется, что эти изуверские нравы ушли далеко в прошлое, то вы ошибаетесь. Теперь «великие учителя нравственности» забивают камнями целые страны, политическое устроение которых они объявляют безнравственным (недемократичным). А миллионы фанатиков, для которых клеймо недемократичности равнозначно законности смертного приговора, радостно аплодируют истреблению общества, устроение которого объявлено первосвященниками демократии неправедным.
Принципиально важно, что превосходство «цивилизованного мира» представляется в данной ситуации именно нравственным превосходством, именно нравственным правом на военное принуждение «дикарей» к праведному устроению государства. Количество жертв военной демократизации исчисляется порой сотнями тысяч жизней. Так что булыжник, как оружие праведности, востребован и по сей день.
А чем тот случай с женщиной закончился? «Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Ин.8:11). Учителя Церкви решили казнить женщину, а Бог лишь попросил ее больше так не делать. Зато этих самых учителей праведности Господь поносил последними словами за их так называемую «добродетельность».
Справедливости ради следует отметить, что прелюбодеяние весьма разрушительно для мира и согласия, оно может и до смертоубийства довести, может еще и детям аукнуться. Но даже если «никто ничего не узнает», то и тогда человеку придется всю жизнь жить во лжи. Потому распутство и безнравственно, а вовсе не потому что седьмая заповедь не велит. Но, когда записные праведники замышляют зверское убийство, то тут уж, знаете ли, и Богу не до адюльтеров.
Конфессиональная гордыня, присвоившая авторитет Бога и право действовать от Его имени, самопревозносится до небес и уже ничем не может быть ни опровергнута, ни сокрушена, ни даже смягчена. Она необратима, и не лечится ни совестью, ни покаянием. Кто ж будет раскаиваться в своей конфессиональной богоизбранности, в самой правильной и верной «любви к Богу»? Конфессиональная гордыня на словах служит Богу, но по духу это чистый сатанизм, лукавый, злобный и самодовольный.
Не следует думать, что евангельская критика прелести иудейской обращена исключительно к евангельским законникам, это предостережение всем христианам, в которых заповеди человеческие всевают гордыню богоизбранности и делают их точно такими же самодовольными законниками. К заповедям человеческим Господь относится отрицательно не потому, что Он не любит религиозную мифологию и этнографию, но лишь потому, что они заняли место его заповедей, и уводят человека от Бога, от праведности и от спасения.
Как обычаи чужого вероисповедания представляются нам нелепыми и бессмысленными, так и Господь снисходительно смотрит на всю нашу обрядовость как на шаманские танцы с бубнами. Бог есть Бог Евангелия, и никакого отношения ни к православной, ни к католической, ни к протестантской традиции вероисповедания Он не имеет. Он их только терпит, да и то, похоже, с трудом. Осторожней следует быть с гордыней конфессиональной богоугодности, истинности и превосходства, ибо построены они на песке самопревозношения. И как видно из приведённого выше Евангельского эпизода, праведность богоизбранных может легко оказаться натуральной бесовщиной, а «смертный грех» – всего лишь некрасивым поступком.
Мотивации веры в христианской традиции подразделяются на веру раба (из страха), веру наемника (за вознаграждение) и веру сына (по любви). Хотелось бы дополнить этот перечень еще одной мощной религиозной мотивацией – гордыней, гордыней исключительной богоугодности своей конфессии. А это уже традиция бесов, которые как известно тоже веруют. Именно гордыня конфессиональной исключительности видит правду Божью в любом зле и лукавстве, служащем интересам церковной организации.
Чтобы добрый человек стал злым, он должен принять своё вероисповедание как верный признак богоугодности. И шахид, и инквизитор и любой другой религиозный фанатик полагает, что действует из любви к Богу. Но любовь к Богу обнаруживается только в любви к ближнему, так Спаситель учил.
А каковы мотивации у «детей» веры? Что за любовь к Богу у этого человеческого типажа? Как можно этих самых «детей» охарактеризовать? Есть среди христианских чинов святости такой чин как блаженность. Вот, пожалуй, блаженненькие и есть те самые дети, немного простодушные с точки зрения обычной человеческой прагматичности, хотя эти простаки запросто могут быть и блестящими интеллектуалами. «Дети» органично пребывают в слове Божьем, что и накладывает на человека некоторый отпечаток наивности. Простодушие – верный признак евангельской высоты. Блаженненькие – это очень редкий типаж в нашей жизни, но блаженность в той или иной степени нет-нет да и просвечивает в человеках.
Некоторые полагают, что заповеди блаженства это и есть свод новозаветных заповедей. И это очень душевредное суждение, ибо новозаветные заповеди присутствуют едва ли не в каждой евангельской цитате Христа. Заповеди же блаженства – это скорее утешительное слово «детям», которым бывает очень трудно нести свою нравственную высоту не то что по жизни, но даже и в Церкви.
Заповеди блаженства как раз и представляют собой развернутый психологический портрет детей веры. А намерение подражать блаженненьким – это бесплодное и нелепое намерение, ибо блаженность слишком высока для этически туповатых «рабов и наёмников». И гордецы веруют, и лицемеры, и фанатики, и «дети». Вот и будет каждому по вере его.
А спасительна ли религиозность для обрядовера, который упоен борьбой за торжество своего обычая? Да лучше бы он был атеистом, меньше было бы на нем греха, ибо кому меньше вверено, с того меньше и взыщется. Вера – это не пропуск в рай для книжников, законников и фарисеев, но напротив, это их бо́льшая ответственность перед Богом, и отнюдь не по уставам Церкви, но по совести…
Заповеди Божьи и заповеди человеческие
Если Господь будет судить людей по евангельским заповедям, то какую ответственность при этом могут нести люди, жившие в обществе, где царило иное мировоззрение, или те, кто даже и не слышал о христианстве?
Апостол Павел разрешает этот вопрос следующим образом: «Не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут, ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим.2.13–16).
Но что такое «закон, написанный в сердцах», или как его иногда называют, «естественный закон»? Если предположить, что под естественным законом подразумеваются нормы поведения, относящиеся к общественной морали (приличиям, обычаям, традициям, обрядам, этикету), то тогда даже криминальный мир может рассчитывать на суд Божий по воровским понятиям. Принятые в том или ином сообществе поведенческие нормы не могут быть эталонными, хотя бы потому, что они переменчивы, противоречивы и социально ограничены, они если и содержат в себе некоторые нравственные требования, то только в самых необременительных и лицемерно-демонстративных формах.
Закон же Божий может быть только единым для всех, и не трудно предположить, что «закон, написанный в сердце» – это нравственное чувство, голос совести, который иногда даже называют голосом Бога, и который подсказывает нравственный выбор единообразно всем без исключения. Другое дело, что не все к голосу совести прислушиваются в равной мере, а некоторым удается его и вовсе задушить, но и людей совестливых, обладающих обостренным нравственным чувством тоже немало.
Если человек может обрести благоволение Божие следуя своему нравственному чувству, то это божественно справедливо, это ставит людей всех времен, народов и сословий в равные условия перед судом Божьим. Но тождественен ли естественный закон закону евангельскому? Да, тождественен. Данное утверждение требует весьма пространного подтверждения, а пока просто поверьте на слово апостолу Павлу и автору, который занимается этой проблемой четверть века.
Может показаться что «нехристи» не могут исполнять главную заповедь: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всей душой твоей и всем разумением твоим» (Мф.22:37–38). Но как любить Бога? Какого Бога? Тождественна ли преданность своей конфессии любви к Богу? Во всякой ли конфессии любовь к Богу истинна? А является ли соблюдение уставов Церкви любовью к Богу? А является ли любовью к Богу раболепие перед Ним? Можно ли обмануться в методах своей любви к Богу? Вопросов возникает очень много. Хорошо, что Господь оставил нам ответ на все эти вопросы: «Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня» (Ин.14:21).
Но заповеди Христовы – это исключительно нравственные заповеди, заповеди доброты, сострадания, великодушия, терпения, умеренности, скромности, совестливости… Ничего обрядового Спаситель не заповедовал, ничего такого чего не подсказало бы человеку его нравственное чувство. Тогда как вся обрядовая традиция «праведности» построена исключительно на «заповедях человеческих» как остроумно определил эти религиозные предписания сам Спаситель.
Потрясающее определение любви к Богу мы находим в Его описании Страшного суда…
«Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: „придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали мне есть; жаждал и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; Был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне“. Тогда праведники скажут Ему в ответ: „Господи! Когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? Или жаждущим, и напоили? Когда мы видели Тебя странником, и приняли? Или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?“ И Царь скажет им в ответ: „истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне“». (Мф.25:34–40)
Заметьте, Господь опять назвал человеков братьями. А что такого специфически христианского было в поведении этих простодушных, недоумевающих праведников? Среди которых очевидно будут и неверующие в прошлом люди. Где среди отмеченных Богом добродетелей исполнение богослужебных традиций? Так что не следует особо уповать на свою принадлежность к самому богоугодному обряду. А законникам, которые утверждают, что добродетель, которая вершится не во угождение Богу, добродетелью не является, на Страшном суде Христовом лучше помалкивать.
Нравственный кодекс христианства изложенный в Евангелии – это общечеловеческий и универсальный свод нравственных норм. Евангельские нравоучения не определяют набора действий необходимых для спасения, они обращены к совести, которая и должна давать нравственную оценку тому или иному нашему волеизъявлению, в той или иной ситуации.
Моральный же кодекс Церкви, как и моральный кодексе любого другого сообщества, это – заповеди человеческие, это – уставы, каноны, обычаи, этикет, приличия. И это было бы приемлемо, но проблема в том, что обряд и традиция претендуют на такую же поведенческую ценность, как и евангельские (нравственные) заповеди. Следует помнить, что неприятие Христом законников обусловлена именно тем, что они уравняли ценность своего обычая с нравственным законом. И если кому-то кажется, что христианский обычай, в отличие от иудейского, богоугоден, то он не сделал из евангельского Откровения никаких выводов.
Господу нужен только евангельский нрав в человеке, и все. И в той мере, в которой Церковь этому способствует, в той мере она и богоугодна. Иудейский закон христианство отменило хоть он и прописан в Писании. Значит не всякое ветхозаветное слово следует принимать за прямую речь Бога? Мало ли какие ближневосточные суеверы, пребывающие в прелести, насочиняли Ветхий Завет. Или Сын Божий свои же заповеди и отвергал, отвергая закон иудейский?
Если сравнить 613 заповедей иудаизма с заповедями евангельскими, то легко обнаружить их коренное различие. Иудейские заповеди главным образом носят узко-этнический, узко-временной и обрядово-поведенческий характер. А если нравственно окрашенные правила в этом перечне и встречаются, то и они в большинстве своем носят характер ситуационно-частный. Справедливости ради следует отметить, что нравственные заповеди иудаизм всё же выделяет особо.
Евангельские же заповеди – это исключительно нравственные заповеди, заповеди всеобщие, универсальные, обобщающие в своей образности предельно широкий круг ситуаций. Отсутствие в Евангелии каких-либо обрядово-поведенческих предписаний служит безусловным свидетельством его божественности. А почему христианство не составило свода евангельских заповедей подобного иудейскому кодексу, составленному по Пятикнижию? Вероятно, потому, что тогда все правила и обычаи Церкви окажутся за бортом этого списка.
Нравственные (евангельские) законы мира, согласия и социальной гармонии не могут быть не то что отменены, но даже и подправлены. Потому что в принципе невозможно обеспечивать любовь в одном сообществе одними нормами, а в другом – другими. Я, разумеется, не имею в виду моральные приличия, утвердившиеся в том или ином сообществе, будь то воровские понятия, самурайский кодекс чести, придворный этикет, обычаи Церкви, или современные нормы политкорректности.
Почему иудейский обрядово-поведенческий закон, основанный на ветхозаветных заповедях, христианство отменило? А ведь это, казалось бы, самая важная составляющая Ветхого Завета! Значит иудейские обычаи ничего не стоили? Бог отменил свои собственные заповеди? А от Бога ли они были?
Никаких требований, кроме нравственных (евангельских), у Бога к человеку нет и быть не может, потому что дурные нравы – это единственное препятствие на пути домостроительства Божьего. Все религиозные предписания, выходящие за пределы евангельских заповедей, не имеют в глазах Бога никакого смысла и ценности. И если мифологизированное сознание до нашей эры еще могло верить, что для Бога значимо, как и чем человеку следует стричь волосы, то для христианина такого рода заповеди должны быть просто богохульны. Родитель, конечно, может потребовать от ребенка носить прическу сообразную приличиям своего времени, но нельзя же на Бога проецировать столь нелепое самодурство. Или Бог действительно озабочен моделью нашей причёски и нашей одежды?
Судя по отношению Христа к закону иудейскому, одной из задач его миссии было освобождение иудаизма от того, что Иисус назвал заповедями человеческими. Увы, не сложилось. Верность ветхозаветным обычаям не позволила иудеям признать во Христе Мессию, а за демонстративное пренебрежение ими Сына Божьего, собственно, и подвели под крестную статью.
В свете вышесказанного довольно странно выглядит вот это заявление Христа из Нагорной проповеди: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все». (Мф.5:17,18)
Глагол совершенного вида, здесь это глагол «исполнить», означает завершение действия, то есть Спаситель пришел завершить исполнение ветхозаветного закона. «Пока не исполнится все». Что «все»? Если «все» исполнилось на Голгофе, то это значит, что ветхозаветный закон исполнен и закрыт.
Нравственные же заповеди иудаизма Спаситель постарался поднять на новую высоту, что нашло отражение в Его известных противопоставлениях Нагорной проповеди: «Вы слышали, что сказано древним… А Я говорю вам…»
Ну ладно, очистить иудаизм от заповедей человеческих не получилось, а удалось ли Спасителю освободить от них хотя бы христианство? Увы, хоть христиане закон иудейский и обнулили, но зато сочинили свой собственный, да еще масштабней ветхозаветного.
И первыми человеками, которые утвердили в христианстве заповеди человеческие, были апостолы: «Ибо угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите». (Деян.15:28–29) В этом апостольском завете, претендующем на исчерпывающую полноту, золотое правило нравственности как-то странно соседствует с ритуальной нечистотой мяса животного, погибшего от механической асфиксии, что может быть санитарным правилом, но отождествлять санитарные нормы с установлениями Божьими столь же правомерно, как, например, приписывать правилам дорожного движения их божественную нормативность. Хотя… это было бы и неплохо.
Все, что наросло на евангельском Откровении за 2000 лет истории Церкви, это продукт устного народного творчества, и это было бы нормально, потому что Церковь не может существовать в пределах одной книги, даже если это божественное Откровение. Проблема в том, что все это созданное человеками сонмище преданий, кумиров, традиций, канонов, ритуалов, правил, законов, авторитетов, благоглупостей и суеверий, наполнивших Церковь, претендует на святость вместе с Евангелием. Все вероисповедание крутится вокруг этого христианского язычества, а доказательством его богоугодности якобы является Евангелие, в котором, кстати, ничего такого не написано, но зато написано о богоугодности пренебрежения к обычаям и «преданиям старцев».
В чем заключается разрушительность заповедей человеческих:
1. В рамках Евангелия все христиане едины и солидарны. Разрушение же единства Церкви обусловлено исключительно заповедями человеческими.
2. Заповеди человеческие уводят человека от Бога. Потому что «никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть».
3. Заповеди человеческие подменяют заповеди Божии. Например, если из Евангелия нам известно, что служение Богу – это служение ближнему, то служение Богу в человеческой традиции – это главным образом бесконечное выслушивание и вычитывание богослужебных текстов, которое кстати так же осуждено Спасителем в осуждении фарисеев, любящих долго и демонстративно молиться.
Церковь не просто заболтала нравственный закон новозаветного Откровения своим преизобильным фольклором и обрядоверием. Церковь вообще отрицает самостоятельную ценность евангельской нравственности, противопоставляя ей понятие духовности, которое подразумевает исповедание суеверий, традиций, обычаев, представлений и ценностей религиозной организации. Так сложилось вероятно потому, что признание самостоятельной ценности нравственного (евангельского) закона обесценило бы значение Церкви с ее ритуально-магическими методами спасения.