Владимир Соколов
Занимательная история Церкви
Критика язычества
От защиты апологеты переходили к нападению. Пусть язычники объяснят, почему они уверены в божественности своей религии? Потому что она древняя? Но ссылка на древность не всегда справедлива. Мелитон Сардийский указывал, что не все древнее является правильным: надо наследовать только хорошее, а дурное оставлять. Ведь никто не захочет наследовать от предков бедность, а от увечных родителей – слепоту или хромоту. Предсказания и чудеса? Язычники верят в предсказания своих богов, но далеко не все они сбываются. Римляне проиграли в битве при Каннах, хотя гадания по цыплятам предвещали победу. Цезарь, наоборот, победил в Африке, хотя гадания запрещали ему отправляться на войну раньше зимы. Что касается чудес, которые якобы делали язычески боги, то на самом деле их совершали демоны, то есть злые духи, чтобы ввести людей в заблуждение. Тертуллиан предлагал поставить наглядный опыт: призвать в суд какого-нибудь христианина и позволить ему изгнать из одержимого человека беса, а потом принудить его (то есть беса) публично признаться в том, что он и ему подобные обманывают язычников, действуя от имени богов.
Язычники хвалились своей культурой, образованием, философией, поэзией. В ответ Татиан изобразил поэтов и философов жалкими, развратными, непоследовательными и противоречащими себе. Аристипп – гуляка и распутник, Аристотель – льстец, ублажавший царя Александра, Сапфо – бесстыдница, воспевавшая в стихах свое бесстыдство. Ерм высмеивал противоречия философов и разнообразие их взглядов на мир и человека: «То я бессмертен, и радуюсь; то смертен и плачу; то разлагают меня на атомы; я становлюсь водою, становлюсь воздухом, становлюсь огнем». Если мудрецы язычников не могут договориться между собой, как им судить о том, что правда, а что ложь?
Требования апологетов к правителям и государству были достаточно умеренны и разумны. Они не призывали императоров креститься или крестить всю империю, а скромно просили дать им равные права с другими философскими школами. Христиане настаивали, что хотят от государства того же, что хотят сами римляне, – справедливости. Судите нас по истине и справедливости, обращался Иустин к императору Антонину Пию, а не по предвзятому мнению и традициям предков. Тертуллиан, получивший юридическое образование и построивший свою «Апологию» с поистине адвокатским мастерством, обвинял язычников в том, что они преследуют христиан, ничего о них не зная, а «на свете нет ничего более несправедливого, чем ненависть к тому, чего не знаешь». Говорят, например: Кай хороший человек, но христианин, – не понимая, что, может быть, как раз потому он и хороший, что христианин. Христиан обвиняют, что они убивают и едят детей, предаются разврату, но при этом опираются только на слухи: «Вы толкуете об этом давно, но ни разу не подумали разузнать правду». Христианство запрещено законом, но кто мешает исправить плохой закон?
Писатели-апологеты приложили немало усилий, чтобы обелить свою религию в глазах Рима. Но своей цели они добились лишь отчасти. После их работ на христианство стали смотреть более серьезно: если раньше его просто не замечали, то теперь с ним начали спорить. Последователей Христа уже не обвиняли голословно в безнравственности и омерзительных обрядах. Если в начале второго века Плиний Младший считал новую религию просто уродливым суеверием, то на его исходе Цельс вел ученую полемику с христианскими сочинениями, стараясь доказать их несостоятельность. Спустя еще сто лет неоплатоник Порфирий довольно сдержанно, хотя и не очень убедительно подмечал противоречия в Священном Писании и пытался отделить учение Самого Христа от учения его апостолов. Он считал, что Иисус вполне приемлем для язычников, как национальный лидер, впоследствии обожествленный, и предлагал устроить что-то вроде компромисса с христианством.
Постепенно отношение и простых, и культурных римлян к христианству изменилось к лучшему. Но апелляции апологетов к императорам и попытки изменить нелегальный статус своей веры ни к чему не привели. Государство не изменило своим принципам и продолжало настойчиво преследовать religio illicita.
Читайте в ПРИЛОЖЕНИИ: Аполлоний Тианский, маг и чудотворец
Гонения
У правителей были свои причины не любить христиан. Любое государство по своей природе консервативно и стремится к самосохранению. Оно каменеет и дряхлеет в старых формах, всякое новшество для него – зло. В римском праве само обвинение против тех, кто готовил государственный переворот, звучало как «введение новых вещей». Философ Сенека говорил, что мудрый человек соблюдает обряды не потому, что они угодны Богу, а потому, что этого требует закон. Цельс писал, что новая религия плоха уже тем, что она новая, а не старая.
Для римлян христианство было непонятно не только своей внутренней сутью – в которую они сначала особо не вдавались, – но и внешним характером. Прозелитизм христиан, их стремление всех обратить в свою веру был римлянам чужд. Они не только не старались распространить свою религию на другие народы, а, наоборот, ревниво оберегали ее от чужаков. Религиозные взгляды вообще считались делом местным и национальным. Другие народы могли свободно почитать своих богов, какими бы они ни были. Да и отношение римлян к своим собственным богам не отличалось особым рвением. Существовала римская поговорка Injuria deorum diis cura: «За оскорбление богов пусть мстят сами боги». Римляне только смеялись, когда апологеты христианства вроде Тертулиана говорили, что, заставляя христиан против воли приносить жертвы, они оскорбляют собственных богов. Если римляне и защищали своих богов, то только тем, что не позволяли проповедовать в Риме чужую веру.
Но официально христиан чаще всего обвиняли именно в безбожии – sacrilegium, то есть в отказе почитать признанных законом богов. Христиане возражали, что они чтут своего Бога, но для Рима важно было не то, во что они верят, а то, соблюдают ли они установленные властями правила. Формально оправдаться от обвинения в безбожии можно было не религиозной дискуссией, а простым фактом принесения жертвы богам или клятвой именем богов. Подобные обвинения в античном мире не были чем-то необычным и не раз выдвигались против самих язычников. В безбожии обвиняли, например, Пифагора, потому что тот был вегетарианцем и не хотел приносить в жертву традиционного быка. Философу пришлось прибегнуть к хитрости, подменив его быком из теста.
Свидетели
На римские гонения Церковь ответила явлением мученичества. Мученик, по-гречески µàptos, значит «свидетель», то же, что арабское «шахид». В отличие от мусульманства, в «шахидстве» христиан не было никакой агрессивности: быть свидетелем для христиан означало только не отрекаться от Христа, несмотря на пытки, страдания и смерть. За все время преследований со стороны Рима не было ни одного случая, когда христиане попытались бы сопротивляться силой. Они не устраивали восстаний, не защищали свои дома и семьи с оружием в руках, не вредили исподтишка властям, не пытались мстить за своих родных и близких. Нас уничтожают и пытают, писал Тертуллитан, так неужели мы не могли бы хотя бы поджечь ваши дома? «Но не дай Бог, чтобы божественная религия употребила когда-нибудь человеческие средства к отмщению за себя».
Христиан часто обвиняли в фанатизме, но если мы посмотрим на то, как умирали мученики, то не обнаружим ничего похожего на фанатизм. В этих людях видны скорей достоинство, спокойствие, даже рассудительность. Излишнее рвение к мученичеству осуждалось Церковью. Во время гонений в Смирне среди верующих нашелся всего один отступник – некий Квинт из Фригии. Поначалу он с таким рвением стремился к мученичеству, что добровольно отдал себя в руки палачей, но когда дело дошло до «львиных пастей», смутился, согласился отречься от Христа и поклонился идолам. Церковь Смирны осудила его не только за вероотступничество, но и за излишнюю горячность, которая не подтверждалась Евангелием и противоречила поведению самого Христа. Христианин не должен сам спешить на казнь – он должен засвидетельствовать свою веру, если его о ней спрашивают.
Впрочем, нередко пример других мучеников был настолько заразителен, что верующий не мог перед ним устоять и сам обрекал себя на казнь. Вот характерная сценка из жизни римского общества того времени. Жена требует развода, потому что ее муж предается беспробудному разврату. В ответ муж обвиняет ее в том, что она христианка, а заодно доносит и на ее учителя по имени Птолемей. Птолемея вызывают в суд, и префект про имени Урбик спрашивает: «Ты христианин?» «Да». «Казнить». Стоящий рядом Луций возмущается: нельзя же осуждать на смерть человека только что за то, что он христианин! Урбик спрашивает: «А ты христианин?» «Да». «Казнить». Тут подходит кто-то третий, безымянный, и уже сам говорит, что он тоже христианин. Его присоединяют к двум первым и казнят.
В самих мучениях, которые сейчас потрясают своей жестокостью, для римлян не было ничего необычного. Так тогда пытали всех преступников и подозреваемых. Показания рабов, даже ни в чем не виновных, принимались только после пытки, чтобы «развязать язык». Римлян не восхищала стойкость мучеников и не убеждало их мужество. В то время процветала вера в сверхъестественные силы, в колдовство. Они считали, что мученики – это искусные маги, которые натираются какими-то мазями, избавляющими их от страданий. Во избежание таких магических фокусов христиан перед казнью обливали мочой. Христиан вообще подозревали в магии и наказывали именно так, как было принято наказывать магов: их распинали на кресте, сжигали или отдавали на съедение зверям.
Для самих христиан мученичество не всегда было стопроцентным доказательством веры. Скончавшийся в муках еретик оставался еретиком, даже если исповедовал Христа. «Есть много мучеников и в других ересях, – писал Аполлинарий Иерпольский, – но мы по этой причине не придем с ними в согласие и не сочтем их обладателями истины». Если перед казнью православные мученики оказывались в одной камере с мучениками-еретиками, то должны были держаться обособленно и умирать, не вступая с ними в общение. Впрочем, вряд ли такое разделение всегда соблюдалось на деле. В Лионе среди заключенных-христиан был монтанист Алкивиад, отличавшийся суровым аскетизмом: на свободе он питался только водой и хлебом и продолжал придерживаться этого правила и в тюрьме. Никакого отчуждения и вражды с другими исповедниками у него не было: православный Аттал упрекнул его только в том, что он соблазняет других, отвергая пищу, созданную Богом. Алкивиад внял этим словам и стал есть все подряд, не разбирая.
Глава вторая. Мученики и императоры
Начало гонений
Римская империя была для христианской веры одновременно и благом, и злом. Несмотря на негативное отношение Рима к христианству, оно никогда не подвергалось тотальному уничтожению: римское общество было слишком гуманным и законолюбивым, чтобы вырвать с корнем даже незаконную религию. Гонения в первые века не были повсеместными, они вспыхивали в отдельных провинциях и во многом зависели от личности местного правителя. Среди проконсулов и легатов бывали и такие, кто терпимо относился к христианам, не привлекал их к суду и даже подсказывал, что нужно отвечать, если против кого-то из них все-таки выдвигали обвинение. В первое время государство сыграло скорее положительную роль, не дав народу расправиться с христианством: оно сдерживало народное буйство, действуя по правилам и законам. Гонения на христиан часто начинались стихийно, с уличных расправ, после чего останавливались начальством и переходили в юридически правильную форму. Эта форма и предполагала те пытки и истязания, которыми полны мученические акты.
Отношение государства к мученикам напрямую зависело от личных качеств императора. Чем лучше были императоры, тем хуже жилось при них христианам. Хорошие правители ревностно занимались государством и обращали много внимания на христиан. А христианство объективно воспринималось как вещь для государства вредная. Христиан, со своей стороны, волновало только то, как император относился к христианству: если хорошо, значит, и император был хорош, а его личные и общественные пороки – разврат, бессмысленные жестокости и казни, расточение казны – как бы не существовали. Как писал русский историк Церкви Василий Болотов, «христиане были заинтересованы в том, чтобы римский престол занимали люди недостойные».
Рим долгое время не замечал христиан. Сначала христианство выступило, по выражению Тертуллиана, под покровом дозволенной религии, то есть иудейства. Христиан принимали за одну из иудейских сект и распространяли на них те же привилегии или те же гонения, что и на евреев. В первый раз христиане пострадали при императоре Клавдии по ошибке, потому что их перепутали с иудеями. Клавдий, друг иудейского царя Ирода Агриппы, не хотел еврейских бунтов в городе и запретил иудеям религиозные собрания, что вынудило их покинуть Рим. Заодно пришлось уехать и христианам. В Деяниях апостолов, относящихся к более позднему времени, ясно показано, что римское начальство не могло отличить иудейства от христианства и видело в их столкновении только какие-то частные религиозные разногласия, до которых им не было никакого дела.
Первое настоящее гонение на христиан произошло при императоре Нероне. В июле 64 года в Риме вспыхнул страшный пожар, едва не уничтоживший весь город. Пламя бушевало десять дней, из 14 районов города десять выгорели дотла. Самого Нерона в это время не было в городе, он вернулся только в разгар пожара, когда уже горел его Золотой дворец. Но у императора-актера была настолько плохая репутация, что его обвинили в преднамеренном поджоге Рима: будто бы для того, чтобы, вдохновившись этим зрелищем, лучше воспевать пожар Трои. «Чтобы заглушить эту молву, – писал Тацит, – Нерон выставил виновниками людей, которых народ и без того ненавидел за их пороки и называл христианами». Еврейские кварталы не сгорели, и это дало повод обвинить в поджоге евреев. Однако христиан к тому времени уже стали выделять среди иудеев. Пожар при Нероне послужил хорошим поводом, чтобы узнать их получше. В наказание за поджог Рима власти стали жечь христиан: зашив в пропитанные смолой шкуры, их вешали на столбах в императорских садах и поджигали, чтобы они в виде факелов освещали народные гуляния.
После Нерона христианство исчезло из истории еще на 30 с лишним лет. Христиане старались держаться в тени. Они проповедовали скрытно, без шума, не афишируя себя, внедряясь в римские дома через женщин, рабов, прислугу и в конце концов доходя до жен хозяев, а иногда и до самих хозяев. Это была домашняя, незаметная глазу интервенция, происходившая где-то на задворках римского быта: в каморках, на кухне, в женской половине. Хозяин, ни о чем не подозревая, в один прекрасный день с удивлением обнаруживал, что со всех сторон окружен христианами, что его любимый раб – христианин, и его жена – тоже христианка. В 95 году христианкой была уже Домитилла, родственница императора Домициана и мать наследника престола. Сам Домициан отличался болезненной подозрительностью и видел заговорщиков во всех, включая евреев. Христиан он гнал не потому, что они были христиане, а потому, что боялся иудеев: он опасался, что потомки царя Давида, жившие в Риме, могут покушаться на иудейский престол, и хотел их арестовать. Правда, на этот раз царственные евреи сумели оправдаться, показав ему свои мозолистые руки, – это были землепашцы, зарабатывавшие на жизнь тяжелым трудом и никогда не думавшие о престоле.
Траян
При императоре Траяне христианство окончательно вышло на историческую сцену. Марк Ульпий Траян считался лучшим из античных императоров. Это был выдающийся администратор, воин и полководец, воплощение римских добродетелей. Напутствуя новых цезарей, римляне говорили: «Будь счастливее Августа и добрее Траяна!» Репутация Траяна была так высока, что спустя несколько веков римский папа Григорий Великий, по католической легенде, спас его от вечных мук своими слезными мольбами Богу. Но именно этот император положил начало сознательному и последовательному гонению на христиан.
Отношение к христианам того времени проявилось в переписке Траяна, достойного правителя, и Плиния Младшего, римского интеллектуала и блестящего писателя. Плиний, личный друг Траяна и наместник провинции Вифиния, обратился к императору с вопросом, что делать с христианами, которые в подвластных ему землях с быстротой заразы распространились по городам и деревням. Прощать ли раскаявшихся христиан, то есть тех, кто отрекся от Христа, или считать их раскаяние бесполезным? Наказывать только за конкретные преступления или за «само имя», даже если преступлений не было? Допрашивая христиан, Плиний выяснил, что «вся их вина или заблуждение состояли в том, что они в установленный день собирались до рассвета, воспевали, чередуясь, Христа как Бога и клятвенно обязывались не совершать преступления, но воздерживаться от воровства, грабежа, прелюбодеяния, нарушения слова, отказа выдать доверенное. После этого они обычно расходились и сходились опять для принятия пищи, обычной и невинной». Так Плиний узнал (или, наоборот, не узнал), в чем заключается суть христианства, и счел его лишь глупым суеверием. Точно такой же вывод и до, и после него делали многие римляне, познакомившиеся с учением христиан.
Ответ Траяна был таков: «Ты поступил вполне правильно, мой Секунд, произведя следствие о тех, на кого тебе донесли как на христиан. Установить здесь какое-нибудь общее определенное правило невозможно. Выискивать их незачем: если на них поступит донос и они будут изобличены, их следует наказать, но тех, кто отречется, что они христиане, и докажет это на деле, т. е. помолится нашим богам, следует за раскаяние помиловать, хотя бы в прошлом они и были под подозрением. Безымянный донос о любом преступлении не должно приобщать во внимание. Это было бы дурным примером и не соответствует духу нашего времени».
Получалось, что Траян предписывал преследовать христиан за само имя, а не за связанные с ним преступления. Христиан следовало не разыскивать, но наказывать, если они обнаружатся. А как они могли обнаружится? Только по чьему-то гласному (то есть не анонимному) доносу. В Риме не было государственных прокуроров, и для возбуждения процесса всегда требовалась частная инициатива. Но дело это было неблагодарное, поскольку римляне с презрением относились к доносам, даже гласным. К тому же, несправедливое обвинение было рискованно: если на суде выяснялось, что подсудимый был оклеветан обвинителем, то доносчика подвергали такому же наказанию, какое грозило обвиняемому, вплоть до смертной казни.
Новый порядок, установленный Траяном, означал, что никаких обвинений и преступлений уже не требовалось: достаточно было просто объявить себя христианином, чтобы подвергнуться пыткам и мучительной смерти. За «нечестие», в котором обвинялись христиане, предусматривалось два вида казни: сожжение на костре и damnatio ad bestias, предание зверям. В эпоху империи римляне традиционно совмещали праздники и казни, превращая исполнение смертного приговора в живописные игры на арене. При том же Траяне в 106 году празднества в честь победы над даками длились целых 123 дня, и в них погибло не меньше 10 тысяч человек. Участниками игр часто бывали осужденные, которых привозили из провинций и использовали как приманку для хищников, раздиравших их на глазах у толпы. В пасти зверей погиб один из первых известных нам христианских мучеников – епископ Игнатий Антиохийский, прозванный Богоносцем.
Игнатий Богоносец
Примерно в 70 году Р. Х. апостолы Петр и Павел поставили в епископы Антиохии сирийского грека с римским именем Игнатий (от латинского ignis, «огонь»). Церковные писатели называли его учеником Иоанна Богослова, а из слов Иоанна Златоуста можно сделать вывод, что он с детства жил в общине первых христиан и воспитывался самими апостолами, слушая их рассказы о Христе. Позже возникла легенда, что Игнатий Богоносец и был тем самым отроком, которого Христос ставил в пример своим ученикам, говоря, что «таковые есть первые в Царствии небесном» (Матф. 18:2). Отсюда якобы и пошло его прозвище – Богоносец, Феофорос, «носимый Богом», т. е. буквально носимый Иисусом на руках.
О его епископстве, длившемся почти сорок лет, известно только, что Игнатий был «мудрый кормчий», который «с большой осторожностью вел свой корабль среди бурь». Считается, что Игнатий первым ввел в своей церкви антифонное пение: ему было видение, что именно так поют ангелы на небесах, поочередно славя Святую Троицу. На историческую арену мученик-епископ вышел почти через сорок лет, в 107 году, когда император Траян, отправившись на войну с армянами и персами, по дороге прибыл в Антиохию. По преданию, Игнатий сам явился к цезарю, чтобы уговорить его изменить отношение к христианам или мученичеством засвидетельствовать свою любовь к Господу. Он считал, что христиан должен пострадать и умереть, как Христос, чтобы соединиться с Христом.
Беседа Игнатия с императором была записана учениками Игнатия и сохранилась. Узнав, что перед ним христианский епископ, Траян спросил, не злой ли он демон, который нарушает законы государства и побуждает к этому других, ввергая их в погибель. В этом вопросе слышался упрек хорошего властителя плохому гражданину, сеявшему смуту в собственной стране. Траян пришел к власти после многих лет гражданской войны, едва не погубившей государство, и выше всего ценил закон и порядок, который Игнатий так непатриотично нарушал. Но Игнатий перевел разговор на религиозную тему: в вопросе императора он услышал прежде всего слово «демон» и возразил, что если он и зол, то как раз против демонов, которые «бегут от рабов Божьих». На вопрос, почему его зовут Богоносцем, епископ объяснил, что носит в сердце Бога. «Но и мы имеем в душе богов, которые нас защищают», – возразил Траян. «Это не боги, а демоны. Бог же один – Иисус Христос, сын Божий, в царство Которого я стремлюсь». «Не то ли это Христос, что был распят при Понтии Пилате?» «Да, Тот, и вместе с ним распяты были мои грехи и ненависть демонов». Беседа со святым старцем ни в чем не убедила императора, и после разговора он постановил: «Повелеваем Игнатия, который говорит, что носит в себе Распятого, отвести в оковах в Рим под воинской стражей и предать на съедение зверям для забавы народа». Игнатий, выслушав приговор, выразил радость и возблагодарил Господа за то, что Тот удостоил его такой же участи, что и апостола Павла.
В Рим Игнатия отправили с охраной из десяти солдат, о которых Игнатий отзывался как о «леопардах», настолько они были суровы и жестоки («Я уже борюсь со зверями», – писал он в одном их писем). Несмотря на трудность и продолжительность пути, никакого особого транспорта государственным преступникам не полагалось: самостоятельно добравшись пешком от Антиохии до Селевкии, узник и его конвоиры сели на попутный корабль и «после многих страданий» прибыли в Смирну. Здесь Игнатий написал часть своих знаменитых посланий, одно из которых было направлено с друзьями в Рим. Это последнее имеет точную дату – оно помечено девятым днем перед сентябрьскими календами, т. е. 24 августа 107 года. Обращаясь к римлянам, Игнатий умолял не делать ничего, чтобы избавить или отдалить его от мученичества. Он сравнивал себя с пшеницей, которую надо измелить зубами зверей, чтобы получился хлеб. Пусть внутренности зверей станут его могилой и не оставят ничего от его тела, чтобы и после смерти ему не быть никому в тягость. Он выражал надежду, что звери окажутся достаточно свирепыми, чтобы наброситься на него и растерзать, – а то бывали случаи, когда они от сытости или лени отказывались пожирать жертву. Если так случится, он сам заманит их к себе и заставит его съесть. «О, только бы не лишиться мне своих зверей!» Он упрашивал не отговаривать его и не спасать своей неуместной любовью, потому что сам знает, что для него лучше; и если даже он сам потом будет просить об ином, они должны его не слушать, а верить тому, что написано в этом письме. Он говорил, что жизнь для него смерть, а смерть – жизнь, и что только теперь он становится учеником Христовым, рождаясь в Его жизнь через мучение. «Не хочу больше жить жизнью человеков». Тот, кто сам имеет в себе Христа, поймет его и не будет мешать тому, чем он теперь занят. «Пусть будет огонь и крест, и пусть на меня набросятся звери, пусть мне выдергивают кости, отрезают конечности, уничтожат все мое, тело, пусть я испытаю дьявольскую муку, пусть все это произойдет со мной, – лишь бы достигнуть мне Иисуса Христа».
Вместо того, чтобы быстро доплыть морским путем в Рим, солдаты выбрали гораздо более длинный путь: в македонские Филиппы, пешком через Македонию и Эпир, затем из порта Эпидамна снова на корабль и морем в Италию. Христианского епископа всенародно везли на мученичество: такое событие не могло остаться незамеченным. На протяжении всего его маршрута к нему собирались делегации местных церквей, чтобы поприветствовать и почтить будущего мученика. Его крестный путь превратился в триумфальное шествие: Иоанн Златоуст писал, что он шел с востока на запад «как некое солнце». Одним из немногих полезных качеств «леопардов» оказалось сребролюбие: благодаря деньгам, заплаченным христианами, Игнатий пользовался относительной свободой. Находясь в узилище, он мог общаться с братьями по вере, в его темнице даже устраивали вечери любви.
Ближе к концу его путешествие как бы ускоряется: дует попутный ветер, солдаты торопятся в Рим, корабль проносит мимо Путеол, где когда-то высадился Павел, и сам Игнатий стремится к развязке этого долгого путешествия на казнь. Наконец, они причалили в Порто, близ Рима, откуда быстро донеслась весть, что уже привезли какого-то христианского епископа на съедение зверям. Солдатам надо было торопиться, время поджимало: почти заканчивались праздники Сатурналий, и игры должны были скоро завершиться. Местные христиане, вышедшие приветствовать будущего мученика, еще надеялись отговорить толпу от кровавой забавы, но Игнатий уговорил их этого не делать. Вместе с ними он преклонил колени и обратился к Богу с молитвой прекратить гонения на христиан и сохранить любовь между братьями по вере. После этого Игнатия повели на ристалище в Рим.
В амфитеатре собралось уже множество народа: это был особенно торжественный день празднеств, условно называвшийся «тринадцатым». Игнатия втолкнули в клетку со зверями. То, чего он опасался, не произошло: львы охотно и быстро набросились на него и мгновенно съели. Это случилось 20 декабря 107 года или, по римскому летоисчислению, в тринадцатый день перед январскими календами. После казни спутники Игнатия и местные христиане провели ночь в молитвах и слезах, а когда они заснули, некоторым из них во сне явился Игнатий, весь покрытый потом, словно по окончании тяжкого труда. После мученической смерти от его тела осталось только несколько костей, которые были собраны христианами, бережно завернуты в льняное полотно и отвезены в Антиохию. Останки Игнатия были погребены в Антиохии на городском кладбище, за дафнийскими вратами. Позже, в VIII веке, когда Антиохию захватили персы, мощи святого Игнатия успели вывезти и перенесли их в Климентовскую церковь в Риме, где они покоятся и до сих пор.
