Владимир Соколов
Занимательная история Церкви

Армия

Особняком стоял вопрос о службе в армии, которую большая часть христиан считала вполне приемлемой и совместимой с духом Нового Завета. Обычно этот вопрос вообще не поднимался: он решался по умолчанию, как нечто само собой понятное и разумеющееся, словно ратное дело было таким же законным и почтенным ремеслом, как и всякое другое. Если о нем все-таки заговаривали, то заявленный в Евангелии нравственный императив, призывающий удаляться от всякого зла («не противьтесь злу силою»), дополнялся соображениями здравого смысла, согласно которым необходимо выбирать наименьшее из зол, применяя при случае и насилие, если воздержание от последнего само по себе является злом. При этом естественным образом появлялось понятие врага, противника, но уже не в качестве духовной сущности, требовавшей духовного же сопротивления и отпора, а в виде материального злоумышленника, посягающего на твоих ближних, имущество, дом или страну. Еще Иоанн Креститель на вопрос воинов, что им нужно делать, чтобы покаяться и очиститься от греха, отвечал: никого не притеснять, не клеветать и довольствоваться своим жалованием (то есть не грабить население), – как будто убийство на войне не входило в перечень рассматриваемых грехов.

В то же время в первые века христианства раздавалось немало голосов противников военной службы. В одном из ранних христианских сочинений, написанном примерно в начале III веке, высказывалось осуждение верующим, желающим стать солдатами. Мученик Максимиллиан, казненный за отказ служить в армии, объяснял свой поступок требованием веры: «Мне нельзя находиться на военной службе, потому что я христианин. Не могу быть воином, не могу творить зла, я христианин». Ригорист Тертуллиан, которого излишний аскетизм довел до еретичества, заявлял: «Разоружив Петра, Господь разоружил всех солдат». Св. Ипполит Римский грозил: «Ежели неофит или верный согласился стать солдатом, да будет он отвержен: он презрел Бога». А Ориген обещал: «Копья, коими мы некогда сражались, мы перековали на косы; мы не поднимем больше меч ни на один народ… ибо Христос сделал нас сынами мира».

Но большинство ранних авторов одобряло и поощряло службу в армии. Климент Александрийский считал, что солдаты-христиане должны оставаться в войсках и выполнять все приказы командиров, принося присягу государству. Иустин хвалил римских солдат, доблестно защищавших границы и благосостояние страны от врагов империи. Папа Климент сравнивал Церковь с армией, где дисциплинированные солдаты подчинятся центурионам. Дезертирство христиан из армии осуждалось Церковью, как наносящее ущерб отечеству: галльские епископы, собравшиеся в Арле в 315 году, запретили христианам дезертировать из армии под страхом отлучения. При императоре Константине Великом, когда Церковь стала государственной, из мартирологов, – то есть списков мучеников, пострадавших за веру, – были вычеркнуты имена тех, кто погиб, отказавшись служить в армии по религиозным соображениям. Позже византийские императоры уже прямо требовали, чтобы всех погибших на войне с неверными объявляли мучениками, хотя Церковь с этим не соглашалась.

Покаяние

Не прошло и трех веков, как христианство, прежде изолированное и настроенное против государства, плотно вросло в языческий мир. Дошло до того, что некоторые христиане сами стали участвовать в языческих культах в качестве жрецов. К началу IV века христиан, занимавших городские должности и участвовавших в языческих церемониях, было уже так много, что собору епископов, собравшемуся в 305 году в Эльвире, пришлось высказать свое отношение к этим людям. Собор постановил, что тем, кто приносил жертвы и устраивал кровавые игрища, нельзя состоять в христианской общине до конца дней; тем же, кто устраивал только праздничные игры, доступ разрешался, но лишь после соответствующего покаяния.

Вопрос о покаянии в это время стал особенно острым. Обретя в крещении новую жизнь и очистившись от всех грехов, христиане продолжали грешить и преступать заповеди Божьи. Что же делать с оступившимся братьями? Монтанисты, представлявшие в христианстве строгий аскетизм, настаивали на том, что каяться можно только один раз. Отпавший от Христа может быть еще раз прощен и принят в Церковь, но если он падет снова, то должен быть извергнут. Ерм, автор «Пастыря», допускал, что христианин после крещения может каяться больше одного раза, но все-таки не слишком часто: иначе покаяние превратится в формальность. На какое вразумление грешника можно рассчитывать, если он будет уверен, что получит прощение, сколько бы раз ни согрешил? Но постепенно в Церкви восторжествовала более мягкая позиция, которой она придерживается и теперь. Церковь – это общество грешников, а не святых; каждый христианин может упасть, но должен подниматься и идти дальше. В том же духе решил проблему римский папа Каллист: он первым предложил отпускать после покаяния даже самые тяжкие грехи. Церковь теряла при этом в святости, зато выигрывала в количестве приверженцев и широте распространения. Излишняя строгость к грешникам грозила превратить ее в замкнутую секту.

В конце концов, Церковь приняла мирское общество и полностью примирилась с государством. Но отношение Рима к христианству оставалось резко отрицательным, и для этого у него были весьма важные причины.

Книга II. Кровь мучеников – семена Церкви

Глава первая. Империя против Церкви

Недозволенная религия

Пожалуй, ни в одном другом государстве мира не существовало такого множества разных религий, как в Древнем Риме. Покоряя новые земли и страны, римляне присоединяли к своей империи не только населявшие их народы, но и почитавшихся ими богов. Благоразумный Рим вел очень мягкую религиозную политику и никогда не пытался навязать побежденным свою веру: он предпочитал «переманивать» на свою сторону чужих божеств, приспосабливая их под собственные вкусы. Облачившись в тоги и туники, варварские боги постепенно облагораживались и эллинизировались, превращаясь в часть римского пантеона. После такой метаморфозы империя проявляла широту взглядов и предоставляла своим подданным выбирать то вероисповедание, которое им нравилось, будь то культ Исиды, Кибелы или Митры.

Но религиозная «всеядность» римлян имела свои пределы. Следуя государственным соображениям, они строго различали религии дозволенные и недозволенные – religio licita и religio illicita. Первые допускались и принимались как одобренные властью, вторые безжалостно преследовались и искоренялись всей мощью государства. При этом не имело значения, каких именно богов почитали запрещенные союзы: римских или каких-нибудь других. Когда однажды в Риме обнаружили тайное общество почитателей греко-римского бога вина Вакха, все 7000 членов этого общества были казнены.

Христианам в этом смысле не повезло: как только христианство стали отличать от иудаизма, римляне признали его недозволенной религией. На первый взгляд, это кажется не совсем последовательным: если в Риме преследовали христиан, то почему терпели иудеев? Ведь иудейскую веру нельзя было ассимилировать и вообще как-то примирить с другими языческими культами: как и христианство, оно отрицало язычество как таковое. Дело было в том, что у римлян существовало два важных правила, по которым определялось, какую религию можно считать дозволенной и законной: религия должна была быть, во-первых, древней и, во-вторых, национальной. Такой подход имел чисто практический смысл: то, что религия, будучи древней, оставалась узко национальной, гарантировало то, что она и дальше не выйдет за рамки одной нации. Это предохраняло государство от разрастания и экспансии новой веры. Поэтому иудейство дозволялось при условии, что евреи не станут распространять свою веру среди язычников.

Христианство представляло собой полную противоположность требованиям власти – оно было религией молодой, интернациональной и активно вербовавшей себе новых сторонников. Самого по себе этого было достаточно, чтобы запретить ее в Риме. Но расхождения между христианами и язычниками оказались гораздо глубже и серьезней.

Начать с того, язычники и христиане по-разному относились к религии вообще. Нотки сомнения часто звучали в античном мире, когда речь заходила о религии. Вот пример одной древнегреческой эпитафии о загробном мире: «Харидант, что там, скажи, под землей? – Очень темно тут. – А есть ли пути, выводящие к небу? – Нет, это ложь. – А Плутон? – Сказка. – О, горе же нам!». Похоже, эллины не очень-то верили в собственные мифы. К тому же боги философов и боги общества были совершенно непохожими: если народ предпочитал традиционную веру и обряды предков, то философы искали источник истины и строили умозрительные концепции. Это приводило к частым столкновениям и конфликтам, один из которых стоил жизни великому Сократу: афиняне казнили мудреца за введение «новых богов».

Римлян времен империи трудно было назвать «верующими» в христианском смысле слова. Искренне благочестие ушло из Рима еще во времена республики, сохранившись только как национальная традиция и элемент государственной структуры. Скептически настроенные римляне и греки стояли примерно в таком же отношении к горячо верующим христианам, в каком современные европейцы стоят к религиозно настроенным мусульманам. Невозможно представить, чтобы кто-то из римлян пошел на костер ради Венеры или отказался отречься от Меркурия под страхом смерти, хотя многие из них были готовы умереть за родину или ради личной чести. К I–II вв. официальная религия Рима превратилась в официозно-декоративный фасад, в котором главное значение имела только лояльность государству и императору. Христиан заставляли поклоняться не Юпитеру и Юноне (на самом деле, чтить римских богов имели право только римские граждане, которых было не так уж много), а особому божеству, называемому «счастьем императора». Это было проявлением верноподданничества, а не религиозности. Религиозный фанатизм христиан казался римлянам безумным, непонятным, они видели в нем какое-то злобное и противоестественное ожесточение. Почему бы не принести жертву «фортуне императора», не отказываясь при этом от собственного бога? С точки зрения римлян, такое упорство могли проявлять только заведомые враги общества и государства, люди, намеренно ставившие себя вне существующей власти и человеческих законов. При этом римская империя видела себя гуманной и миролюбивой, объединяющей и защищающей людей в прекрасном римском мире, где торжествуют закон, норма и порядок, а христиан – темными и разрушительными элементами, покушающимися на его устои.

Сталкиваясь с первыми христианами, греко-римляне то ужасались, то зажимали нос. Христианство ассоциировалось с чем-то грязным, порочным, извращенным, замкнутым в себе и прячущимся от солнечного света, вроде нынешней тоталитарной секты. В нем видели кучку диких и мрачных изуверов, которые поклонятся ослиной голове, пьют кровь младенцев и предаются массовому совокуплению. Римское общество со всей своей культурой, философией, искусством, государственным порядком и унаследованной от предков верой воплощало в себе благочестие и добро, а христианство – его отвратительный антипод, вызывавший чувство омерзения. Именно так писал о христианстве знаменитый историк Тацит: «Это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев». О самих христианах он отзывался как о людях, всеми «ненавидимых за их мерзости».

Подонки общества

В каких же «мерзостях» обвиняли христиан? В «Октавии», апологии защитника христианства Минуция Феликса, язычник Цецилий дает краткое описание преступлений и пороков новой секты. Вот в чем они заключались по мнению типичного римлянина: «Эти люди узнают друг друга по особенным тайным знакам и питают друг к другу любовь, не будучи даже между собою знакомы; везде между ними образуется какая-то как бы любовная связь, они называют друг друга без разбора братьями и сестрами для того, чтоб обыкновенное любодеяние чрез посредство священного имени сделать кровосмешением». «То, что говорят об обряде принятия новых членов в их общество, известно всем и не менее ужасно. Говорят, что посвящаемому в их общество предлагается младенец, который, чтоб обмануть неосторожных, покрыть мукою: и тот обманутый видом муки, по приглашению сделать будто невинные удары, наносит глубокие раны, которые умерщвляют младенца, и тогда, – о, нечестие! – присутствующие с жадностью пьют его кровь и разделяют между собою его члены». «В день солнца они собираются для общей вечери со всеми детьми, сестрами, матерями, без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорится и вино воспламенит в них жар любострастия, то собаке, привязанной к подсвечнику, бросают кусок мяса на расстоянии большем, чем длина веревки, которою она привязана: собака, рванувшись и сделав прыжок, роняет и гасит светильник; под прикрытием темноты они сплетаются в страстных объятьях без всякого разбора».

Не менее странной и отвратительной римлянам казалась вера христиан в воскресение мертвых и близкий конец света. Что это за глупость – небу и звездам предвещать разрушение, а себе, умершим и разложившимся, вечное существование? Христианам ставилось в вину даже то, что Бог не защищал их во время гонений: «Он не хочет или не может помочь вам; значит, Он слаб или несправедлив». Помимо всех ужасов и преступлений христиане представлялись язычникам угрюмыми и мрачными существами, а их религия – унылой и безрадостной. «Вы не знаете развлечений, не участвуете в праздниках, не радуетесь жизни, не вкушаете ее удовольствий. Несчастные, вы и здесь не живете, и там не воскреснете».

Христиан презирали и ненавидели все – и простые люди, и просвещенные интеллектуалы, и представители власти. Народ смотрел на христиан как на богохульников и нечестивцев, не поклонявшихся богам и не имевших храмов. Своими гнусными поступками они вызывали ненависть богов и навлекали на землю всяческие бедствия – засуху, наводнения и т. п. Возможно, у язычников не было горячей веры, зато суевериями они не уступали никому другому, а христиане в их глазах заключали в себе все самое дурное и опасное, что притягивало силы зла и могло обрушить их на добропорядочных граждан.

Образованные язычники с брезгливым презрением смотрели на экзотическое и чуждое учение, родившиеся в среде неприятных и вздорных иудеев, полное сказочных чудес и пригодное только для глупой черни. Христианство называли религий рабов и женщин, популярной среди разного сброда и отбросов общества. «Жалкая секта, которое набирает в свое нечестивое общество представителей из самой грязи народной, – писал римлянин Цельс, – из легковерных женщин, заблуждающихся по легкомыслию своего пола». Общину христиан, по его мнению, составляли разные шерстяники, сапожники, кожевенники, которые проповедовали свое учение среди женщин и детей. Для римлян это было всего лишь сборище грязных нищих, поклонявшихся не то бунтовщику, не то бандиту, позорно казненному римским правосудием. Поклоняясь кресту, орудию казни, они почитали то, чего заслуживали сами.

Римских интеллигентов возмущало, что христиане не ценили римской культуры и высмеивали статуи богов. Статуи, конечно, не боги, но зачем разрушать произведения искусства? Христиане грозили концом света и предрекали Риму всякие ужасы. Они были равнодушны к гражданской и политической жизни общества, уклонялись от службы, не участвовали ни в какой политической деятельности, не любили и не ценили римской культуры. Они были настолько непонятны просвещенным римлянам, что их называли genus tertium, третий род, то есть нечто почти нечеловеческое.

Недоразумения усугублялись тем, что на взгляд язычников все христиане, ортодоксальные и сектанты, были на одно лицо. Многие ужасы, в которых обвиняли христиан вообще, действительно имели место среди сектантов. Церкви приходилось отвечать за причуды и крайности всех расколов и сект, которые отождествлялись с христианством. Цельс имел в виду монтанистов, когда писал: «Многие люди без роду и племени начинают по какому угодно поводу, в храмах и вне храмов, кривляться, как будто охваченные пророческим неистовством; другие, нищенствуя, бродят по городам и лагерным стоянкам, устраивая там такие же представления. Любому из них нет ничего проще, ничего привычнее, как заявить: «Я – Бог, я – Святой Дух». В то время действительно многие объявляли себя пророками и предсказывали самые фантастические вещи, которым внимали доверчивые слушатели. Один такой пророк увел в пустыню толпу своих приверженцев вместе с женами и детьми – якобы на встречу со Христом, – после чего они заблудились в горах и едва не были перебиты войсками, принявшими их за бандитов. Епископ одного из черноморских городов стал иметь видения, объявил, что через год наступит конец света, и уговорил свою паству распродать все свое имущество. Гностик Марк объявлял пророчицами красивых и богатых женщин, уверяя, что они могут говорить что угодно и это, даже помимо их воли, будет пророчеством от Бога; с помощью таких речей он прокрадывался в богатые дома и часто соблазнял своих учениц, так что им приходилось, по ироническому выражению Иринея Лионского, «скрываться с плодом, обретенными ими в результате общения с гнозисом». Николаиты проповедовали свободу плоти и общность жен, а сторонники Маркиона и Сатурнина, наоборот, придерживались крайнего аскетизма и пугали римских обывателей фанатичным отказом от брака и еды и призывами к мученической смерти. Именно такими людьми – странными, двусмысленными, экзальтированными и ненадежными, – христиане выглядели в глазах римлян.

Апологеты

Церковь пыталась защищаться единственным доступным ей средством – словом. Первые христианские писатели, апологеты (по-гречески апология значит «защита»), появились во II веке, когда среди приверженцев нового учения оказались образованные люди. Они заговорили с римлянами по-римски, в той же манере и тем же языком, основанном не на мистических откровениях, а на логике и здравом смысле. Вооружившись знаниями и красноречием, апологеты старались победить предубеждение язычников и показать, каково христианство на самом деле.

Первым из известных нам апологетов был Иустин, прозванный Философом. Прежде, чем обратиться к новой вере, Иустин долго учился у представителей разных философских школ: стоиков, перипатетиков, платоников. Однажды, блуждая в пустыне, он встретил некого старца, сказавшего ему, что душа может познать Бога только в христианстве, которое является логическим завершении всякой философии. Иустин последовал этому совету и уверовал во Христа, хотя и внешне, и в душе остался философом, который рассматривал все прежние философские системы как частицы новообретенной истины. Он говорил, что философы являются христианами, сами того не зная. Достоинство христианства по сравнению с философией Иустин видел прежде всего в том, что за свою веру христиане были готовы пожертвовать жизнью. «Никто не верил Сократу, пока он не умер за то, чему учил, – писал он, – ради же Христа презрели страх и саму смерть как просвещенные, так и невежды». Слова у Иустина не разошлись с делом – он сам засвидетельствовал их мученической смертью.

Иустин Философ заложил основы христианской апологетики, очертив основной круг тем и выдвинув аргументы, которые часто использовали в полемике с язычниками его последователи: Татиан, Афиногор Афинянин, Ерм, Тертуллиан, Минуций Феликс, Мелитон Сардский и др. Все они писали примерно на одни и те же темы и выдвигали одинаковые доводы, поэтому порой может показаться, что защитой христианской веры занимался один и тот же человек.

На первом месте в спорах с христианами обычно стояло обвинение христиан в безбожии. Отвечая на этот упрек, апологеты указывали на то, что христиане верят в Бога и притом – в истинного Бога. Само соразмерное и гармоничное устройство мира не только указывает на существование Создателя, но и говорит том, что богов не много, а Бог один. То же самое мы видим в мире природы: один царь есть у пчел, один вожатый у овец, один предводитель у стада; в государстве власть тоже должна принадлежать одному правителю, только тогда оно будет устойчивым. В конце концов, и языческие философы считали, что Бог един: так учили Фалес, Анаксимен, Анаксагор, Пифагор, Эврипид, Платон, Аристотель. Почему же христиан, верящих в единственного Бога, называют безбожниками?

На самом деле, продолжали апологеты, только христиане верят в настоящего Бога. Тертуллиан писал: «Мы перестали почитать ваших богов с тех пор, как узнали, что их нет». Языческие боги не вечны: они когда-то родились и когда-нибудь умрут. Даже их почитатели признают, что они созданы из плоти и имеют страсти. Боги язычников – не настоящие, это бывшие люди, которых потом обожествили. Но самым важным аргументом против языческих богов была их безнравственность. «Развратны не мы – развратны вы и ваши боги», – с насмешкой говорил Тертуллиан. Да, христиане не строят храмы и не приносят жертвы, но не потому, что они безбожники, а потому что Богу не нужно ничто земное. Это греки и римляне поклоняются статуям и идолам, то есть материи, а Бог есть дух.

Писателям, упрекавшим христиан в безнравственности, апологеты возражали, что как раз они и отличаются глубокой нравственностью, какая не снилась римлянам. У язычников царят разврат и кровосмешение, а христиане либо вступают в брак, чтобы иметь детей, либо хранят целомудрие. Среди них есть старики, которые всю жизнь прожили девственниками. Что касается оргий, которые они якобы устраивают по ночам, то это выдумки и ложь, основанные на слухах. Иустин описывал, как на самом деле проходят христианские богослужения: все собираются по воскресеньям (потому что в этот день Бог сотворил мир и воскрес Иисус), на собрании читают пророков и апостолов, слушают проповедь, причащаются, дают кто что может предстоятелю, чтобы он распределял данное среди бедных. В христианской общине каждый заботится о другом, потому что все считают друг друга братьями. «Все у нас общее, – провозглашал Тертуллиан, – кроме жен». В этих словах заключался намек на учение Платона, который в своем идеальном государстве призывал к общности жен.

В ответ на частые обвинения в новизне учения апологеты заявляли, что христианство, – не новая вера. Наоборот, это самая древняя религия, возникшая даже раньше, чем язычество. Все, кто получил просвещение от Логоса, то есть Бога-Слова, были христианами. Среди греков это Сократ и Гераклит, среди иудеев – Авраам и Илия. Верующих в Христа пытаются судить за то же, что и Сократа – попытку отвергнуть старых богов, которые на самом деле демоны. Христиане недалеки и от Платона, который тоже считал, что души будут судимы после смерти.

Поскольку многие положения христианства казались римлянам нелепыми, апологеты старались как можно понятней их разжевать и разъяснить. «Как можно верить в распятого преступника, ставя его на второе место после Бога? – удивлялись язычники. – Или теперь нужно считать богом каждого, кто творит чудеса с помощью магии?» Иустин парировал: Христос Бог не потому, что творил чудеса, а, потому, что божественно Его учение. Отдавать все, что имеешь, молиться за врагов, соблюдать целомудрие, всех любить и всем помогать – кто, кроме Бога, мог возвестить людям такие истины? Кроме того, рождение Иисуса предсказали пророки – мудрые люди, многие предсказания которых сбылись, а другие еще сбудутся. Это тоже доказательство божественности Иисуса.

Римляне спрашивали: разве у Бога может быть Сын? Конечно, отвечали апологеты, ведь и у Зевса есть сыновья, и им тоже приходилось страдать – например, Гераклу. Почему Христа называют Словом? Но и Гермеса тоже называют Словом, то есть вестником богов. Кто в здравом уме поверит, что мертвые воскреснут и встанут из земли вместе с плотью? Но материя не изначальна, объяснял Афиногор, а сотворена Богом, поэтому в воскресении нет ничего удивительного: если Он меня сотворил, то сможет и воскресить. Почему всесильный Бог не помогает своим почитателям и не защищает их от казней и пыток? Потому что это «прекрасное зрелище для Бога, когда христианин борется с скорбью, когда он твердо стоит против угроз, пыток и казней, когда он смеется над страхом смерти и не боится палача!» Христиане терпят бедствия и страдания как воины, совершающие подвиги: «У нас не только мужчины, но даже отроки и женщины, вооружившись терпением в страданиях, презирают ваши кресты, пытки, зверей и все ужасы казней».

Одним из самых тяжких и серьезных обвинений язычников была бесполезность и вредность христиан для государства. Апологеты опровергали этот тезис особенно энергично. «Мы живем вместе с вами, – возмущенно писал Тертуллиан, – пользуемся той же пищей, одеждой, у нас тот же внешний образ жизни, те же жизненные потребности. Живя с вами, мы не обходимся без форума, без рынка, без бань, без гостиниц, мастерских, ярмарок. Вместе с вами и подобно вам мы плаваем, отправляем военную службу, обрабатываем землю, торгуем. Я не понимаю, каким же образом мы можем оказаться бесполезными членами общества, в котором мы живем?» Наоборот, как раз с появлением христиан государство может рассчитывать на процветание и благоденствие. Христиане не совершают зла и преступлений, потому что боятся воздаяния от Господа. Они ждут царствия, но не земного, а царствования с Богом; иначе они не шли бы на смерть ради имени Христа, а постарались бы добиться своего уже в этом мире. «Не будучи одержимы пристрастием ни к славе, ни к почестям, мы не имеем нужды ни в скопищах, ни в заговорах; вселенная – вот наше государство».

То, что язычники клянутся в верности императору и приносят жертвы его гению, еще ничего не значит: ведь это не мешает им устраивать заговоры и убивать властителей, которых он лицемерно почитают. Христиане же никому не желают зла и всех любят, поэтому они искренне молятся за императора. Для христиан все люди братья, и язычники – тоже братья, хотя и плохие. Мы не признаем императора Богом, объяснял Иустин, но считаем его правителем людей и молимся за него и за благоденствие страны. К тому же, у христиан есть важная причина молиться за здоровье императора: существование римской империи отдаляет кончину всего мира и страшные бедствия, а «мы не хотим видеть ужасы конца света, поэтому желаем долговечности империи». Единственное, в чем нас обвиняют справедливо, едко заключал Тертуллиан, это в том, что доходы ваших храмов падают. Что ж, извините, что у нас не хватает средств помогать и людям, и богам! Впрочем, мы даем всем, кто просит: если Юпитер протянет руку, подадим и ему.