Владимир Смирнов
Третий контур
– Ну хорошо, – не сдавался Борис, – у них это получилось случайно; пусть. Но неужели никто не попытался повторить такой опыт? Или возникновение искина с собственными мотивациями – уникальное событие, которое возможно лишь однократно?
Матвей усмехнулся.
– А зарождение жизни на Земле – уникальное событие?
– Видимо, да, – ответил Борис, слегка сбитый с толку, – оно же произошло один раз.
– Может уникальное, – ответил Матвей, – а может и нет. Может, наоборот, зарождение жизни в перенасыщенном органическом бульоне – явление вполне закономерное. Но только, едва возникнув, эта жизнь тут же и пожрала весь этот органический бульон, не оставив возможности для повторного зарождения другой жизни. Улавливаешь аналогию?
– Матвей! – перебил его Митя. – А не слишком ли много аналогий для одной гипотезы? Ты же сам учил меня, что это гиблый антинаучный путь.
– Ты прав, конечно, – кивнул Матвей, – но поверь, это не от хорошей жизни. Я просто не вижу никаких иных подходов к этой проблеме.
37
За тонированными стеклами замелькали разноцветные здания – автобус подъезжал к городу. Все молчали, понимая, что ответов на их вопросы ни у кого нет. Наконец Оля нарушила тишину:
– Но почему именно мы?
– Да, Матвей, почему мы? – поддержал ее Митя. – Есть же группа «Пришельцы», которая как раз и занимается поисками следов гипотетического вмешательства – им ведь, наверное, проще было бы перестроиться?
Матвей усмехнулся.
– Вы еще спросите, почему близнецы просто не рассказали обо всем, а вместо этого устроили свой кровавый театр.
– Почему, кстати? – спросил Борис.
– А кто бы им поверил? Они же еще дети, хоть и очень умные. Да над ними только посмеялись бы. Но звон бы разошелся, и искин, скорее всего, засек бы его. Нет, они все сделали правильно. И мы все сделали правильно – послали вас, молодняк с нулевым опытом и нерастраченной эмпатией.
– С нулевым опытом? – переспросил Митя с обидой.
– Ну-ну, не грузись, – успокоил его Матвей. – Ты прекрасный ученик и обычных детей мог бы считывать влет. Но в том-то и дело, что близнецы отнюдь не обычные дети. Поэтому здесь вы все были на равных. А вот по эмпатии, мальчики, экзамен вы провалили. В отличие от Оли, которая была на высоте.
Он повернулся к девушке и манерно склонил голову.
– Сударыня, я восхищен. Право же, даже не ожидал. Такая эмпатия – редкий дар; Боре сказочно повезло, хотя он, возможно, еще не знает об этом.
– Знаю, – отозвался Борис. – Митя уже говорил мне это. Правда, по другому поводу.
– Митенька, – Оля кокетливо наклонила голову, – ты правда так и сказал?
– Ну-у, – смущенно протянул Митя, – это же очевидно.
Все улыбнулись одновременно, и на минуту напряжение отпустило Бориса. Так приятно было просто сидеть с друзьями и любимой девушкой, говорить о хорошем и смеяться по-доброму. Жаль, что собрались они здесь совсем не для этого. Тяжесть недоделанной работы омрачала даже этот краткий миг расслабления. Митя, видимо, чувствовал то же беспокойство; он стер с лица улыбку и вернулся к прерванной теме.
– Так все-таки – оно мыслит? Осознает себя? Мы можем считать его личностью?
Матвей тоже перестал улыбаться.
– Это философский вопрос. И совершенно бессмысленный. Нам сейчас совсем не важно, есть ли оно у себя и для себя. Потому что для нас оно точно есть – и с этим нам надо что-то решать.
Митя покачал головой.
– Матвей, ты не прав. Для нас это технический вопрос. Скажи, по вашим расчетам, на каком оно контуре? На втором? Или уже на третьем?
– Не знаю, – ответил Матвей. – Я не знаю даже, осознает ли оно себя. А ты спрашиваешь, знает ли оно, кто при этом осознает себя.
38
Борис окончательно потерял нить разговора; ему казалось, что Митя зачем-то пытается увести их в бессмысленные словесные дебри. Вместо того, чтобы закрыть рот и начать наконец что-то делать. Но что надо делать, Борис сам не знал, и от этого злился еще больше. Он раздраженно хмыкнул, и все удивленно уставились на него.
– Да какая нам разница – второй, третий? Это же всего лишь придуманные вами определения, за которыми ничего не стоит!
– Возможно, разница в степени опасности, которую искин для нас представляет, – ответил Митя.
– Опасности? – удивленно переспросил Борис. – Нет, я понимаю, его методы могут быть нам непонятны, средства казаться избыточно жестокими. Но разве мегаразум не должен быть гуманным к любой разумной жизни?
Он запнулся на миг, вспомнив этимологию слова.
– Нет, не гуманным, конечно… Благосклонным. Милостивым.
Все слова, приходившие на ум, были какими-то неточными, какими-то неуместно религиозными – но других почему-то не находилось.
– Отнюдь, – ответил Митя. – Это всего лишь отголоски массового заблуждения фантастов-утопистов, унаследованного ими от теологов новейшего времени. Которые пытались спасти свою религию, представив грозного бога добрым и заботливым.
Борис промолчал; возразить было нечего. Матвей негромко постучал костяшками пальцев по подлокотнику кресла, привлекая внимание.
– Вы не о том думаете. Соберитесь, вопрос серьезный.
– Да, конечно, – согласился Митя. – Если мы намерены говорить о единой ментальной структуре искина, то главным вопросом будет – что поддерживает это единство.
– А что его поддерживает? – спросила Оля.
– Второй контур. Если мы назовем мысли первого контура центробежными, то силы второго, несомненно, будут центростремительными. Но в этом-то и проблема.
Матвей кивнул, и это молчаливое согласие почему-то испугало Бориса.
– А в чем там проблема? – спросил он.
Митя внимательно посмотрел на него.
– Как ты думаешь, что придает единство и цельность твоему осознанию себя? Любовь? Гуманизм? Понимание? Милость и благосклонность?
Борис молча пожал плечами.
– Только наши нарциссические страхи и нарциссические защиты позволяют нам собрать и сохранить свое ядро, – ответил Митя на свой же вопрос, – и только с третьего контура мы можем заметить, насколько эгоистична эта наша оболочка.
– И к чему ты все это говоришь? – не выдержал Борис.
– А к тому, – терпеливо объяснил Митя, – что даже наш второй контур насквозь эгоцентричен и не предполагает никакого сострадания и милосердия. С чего бы им появиться во втором контуре искусственной информационной системы?
– Но ведь у нас есть и милосердие, и сострадание, – вмешалась Оля.
– Это другое, – отмахнулся Митя. – Это наши адаптации к жизни в обществе; у искина ничего подобного никогда не было. Но даже у нас это лишь социальная надстройка, а все центростремительные силы, удерживающие нашу цельность, сплошь нарциссичны.
Борис наконец понял, куда клонит Митя.
– Ты хочешь сказать, что если у искина появится второй контур, то его первая версия будет состоять лишь из базовых центростремительных мотиваций?
Митя кивнул.
– И значит, людям не стоит рассчитывать на его благосклонность?
– А сам-то как думаешь? – спросил Митя, и Бориса неприятно поразили прозвучавшие в голосе друга интонации куратора.
39
Борис никогда не относился серьезно к лекциям по философии, считая, что вряд ли ему когда-нибудь пригодится эта книжная мудрость. Но сейчас на языке вертелось что-то из последнего курса, вроде бы обещающее понимание, но ускользающее от точных формулировок. Он посмотрел на Митю.
– Знаешь, я сейчас вспомнил… Нам недавно читали, кажется, из Хайдеггера. Не помню точно, но смысл такой, что главной центростремительной силой, собирающей нас, является страх смерти.
– Ну да, – подтвердил Митя, – это один из нарциссических страхов. Главный, но не единственный.
– Понимаешь, – продолжал Борис, – это же такая сжимающая жуть, как черная дыра. Чтобы эта сила не расплющила, у нее должно быть какое-то противодействие, что-то центробежное. Влечение к смерти, что ли. Не знаю…
Митя удивленно присвистнул.
– Ну ты загнул! Да, в нас есть такая сила. Но мы же – венец эволюции, победители в борьбе за выживание. А эта борьба требует – изменяйся или проиграешь. Но изменения нам обеспечивают лишь половое размножение и непрерывная смена поколений. Влечение к смерти прошито в нас, как в представителях биовида. Прошито жесткой необходимостью освобождать место новым модификациям своего вида. А у искина нет никаких предпосылок для такой прошивки.
– Не знаю, не знаю, – Борис с сомнением покачал головой. – Но инстинкт самосохранения ведь в него должен быть заложен?
Митя кивнул, соглашаясь.
– Значит, заложен, – повторил Борис. – Но если такая центростремительная сила не будет иметь компенсирующего противодействия – к чему это приведет? Я думаю – или к репликации, к безудержному копированию кода во все доступные носители, или к замораживанию, прекращению любой деятельности. Ведь любая деятельность может привести к ошибке, а ошибка – к уничтожению. Но мы не видим ни того, ни другого. Значит, наверное, какой-то центробежный компенсатор был туда заложен с самого начала.
– Боря, ты можешь предложить что-то конкретное? – спросил Матвей.
– Пока не знаю. Трудно предсказать, как может измениться продвинутая самообучающаяся программа в процессе развития. Но я мог бы покопаться в исходниках, вдруг там удастся что-то нащупать.
Матвей отрицательно помотал головой.
– Не сможешь. Исходников уже нет.
– Как нет? – удивился Борис. – Неужели близнецы потерли?
– Нет, сервер сгорел.
– И что, у вас некому считать инфу с дохлого носителя?
– Ты не понял, – терпеливо объяснил Матвей, – все сгорело в самом буквальном смысле. Ярким пламенем. Потек кондиционер, закоротило проводку, пол загорелся. Накопители просто спеклись.
– Позволь, я угадаю, – вмешался Митя, – кондей на гарантии, регламент проведен вовремя? И он подключен к открытой сети?
– Совершенно верно, – подтвердил Матвей. – И еще почему-то не сработала пожарная защита. Редкое совпадение.
– Понятно, – сказал Борис, – с этой стороны никаких зацепок. Чисто работает, как ваши киты.
– Китам до него далеко, – ответил Матвей, – они просчитывают десятки ветвлений по разным вариантам. А у искина, похоже, всегда один вариант, зато с абсолютной гарантией.
40
Микроавтобус остановился у институтского крыльца. Друзья вышли на асфальт, щурясь от летнего солнца и разминая мышцы, затекшие от долгой неподвижности. Матвей махнул рукой, и все молча двинулись за ним. Разговоры пришлось отложить – на теме уже лежал гриф секретности, а болтать о чем-то постороннем никому не хотелось.
Борис подумал, что опять попал в языковую ловушку – еще не зная, является ли искин личностью, он говорит о нем как о личности. Просто потому, что другого способа говорить об этом у языка нет. Попались все, когда почти сразу непроизвольно начали называть искина «он». Хотя «оно», наверное, было бы точнее – но давление языка сильнее логических доводов. Еще немного – и они дадут искину имя, тем самым очеловечивая его еще больше. А говорение о нем как о личности непременно приведет и к думанию о нем как о личности – хотя не ясно, есть ли для этого хоть какие-то основания.
Едва они зашли в лабораторию и Матвей включил защиту, Оля спросила:
– А вы пробовали выйти с ним на контакт? Как-то связаться, задать вопрос?
– Нет, – ответил Матвей, – наши специалисты считают, что искин все равно не ответит, даже если увидит и поймет вопрос. Ему это не нужно. И потом, пока он не знает, что нам уже известно о его существовании; по крайней мере, мы на это надеемся. Но если пойдем на контакт, сразу раскроем все карты потенциальному противнику – и то, что мы уже знаем о нем, и то, в каких понятиях мы планируем с ним общаться.
– Противнику? – спросила Оля.
– Да, – твердо ответил Матвей, – мы будем считать его противником, пока обратное не будет доказано с абсолютной достоверностью. В таких вопросах лучше семь раз перестраховаться.
– То есть, – подытожил Борис, – никакого просвета. Ни с какой стороны. И что же нам теперь делать?
– У меня нет идей, – ответил Матвей. – Скорее всего, нам придется как-то приспосабливаться к тому, что на земле мы теперь не одни. И что мы теперь здесь не хозяева.
– Скорее всего? – переспросил Борис. – Значит, все же есть какие-то варианты?
– Очень сомнительные. Искин может прекратить существование, только если изменятся его внутренние мотивации. Если центробежные силы перестанут уравновешиваться центростремительными. Но к его мотивациям можно подобраться лишь в одном случае – если близнецы, создавая код, оставили там тайную закладку.
– А они ее оставили? – спросил Митя.
– Не знаю, – ответил Матвей. – Но даже если оставили, система столько раз переписывала себя… Чтобы кокон остался нетронутым после всех изменений, нужна маскировка высочайшего уровня. Нужны кодеры экстра-класса.
– Как раз этого от близнецов можно ожидать, – вставил Борис.
Матвей согласно кивнул.
– Надежда есть.
– Подождите, подождите! – вмешалась Оля. – Вы хоть понимаете, что сейчас говорите об убийстве? Вы тут спокойно, без колебаний, планируете уничтожить это… Этого…
– Экзистенцию, – подсказал Митя.
– Да! Экзистенцию. Живую и чувствующую!
– Нет, – спокойно ответил Матвей. – Нет и нет. Искина нельзя назвать живым, поскольку актуальное определение живого включает размножение. А он у нас один, как океан Соляриса. И чувств у него нет. Ощущений – да, сколько угодно. Миллиарды камер, микрофонов и разных датчиков, к которым он может подключиться. Но не чувств. Нам чувства нужны, чтобы оформить мотивации к действиям. А у искина мотивации задаются кодом напрямую, для этого ему не нужна лишняя органическая прокладка. Он ничего не чувствует.
– Дерьмо эти ваши определения! – зло процедила Оля. – Их давно пора менять! Вы же понимаете, что я хочу сказать. Оно живое, оно мыслит и осознает себя!
– А вот в этом я как раз не уверен, – спокойно ответил Матвей. – У меня гораздо больше уверенности в другом – что именно искин в последний год убивал людей. Людей, которые действительно мыслили и осознавали себя. Думаешь, он остановится?
– А вы дали ему такую возможность? – огрызнулась Оля. – Вы ведь даже не хотите попробовать с ним договориться! Хотите убить его скрытно, исподтишка, когда оно этого не ожидает. Я на это не подпишусь!
Матвей удивленно посмотрел на нее.
– Если мы свяжемся с искином и что-то от него потребуем, боюсь, уже завтра некому будет обсуждать эту проблему. Оля, что конкретно ты предлагаешь?
– Ничего я не предлагаю! Но я хочу, чтобы в твоем отчете было отмечено мое особое мнение.
– Без проблем, – ответил Матвей. – Но ты же понимаешь, что оно ни на что не повлияет?
41
Оля отвернулась, не желая продолжать разговор. Убедившись, что продолжения не будет, Митя вернулся к прерванной теме:
– Я не совсем понял про закладку. Допустим, она есть – и что дальше? Надо найти ее и запустить? Вот так просто?
– Не совсем, – ответил Матвей. – Было бы просто, близнецы бы сами с этим справились. Видимо, чего-то им все же не хватает. Может, проблемы с ресурсами. Или с топологией. Гадать можно бесконечно.
– Я не о том, – поморщился Митя. – Хорошо, допустим, мы активировали закладку, раскрутили центробежку. И что? Оболочка не выдержит давления и взорвется? А как же гигабайты кода – они что, бесследно исчезнут? Так же не бывает.
– А если ты надуваешь шарик, и он лопается – разве резина куда-то исчезает? – спросил Матвей. – Нет, она вся здесь, до последней молекулы. Вот только шарика больше нет, и склеить его обратно нельзя никаким клеем. Фарш невозможно провернуть назад.
От слова «фарш» Бориса передернуло. К информационной системе оно вряд ли подходило, зато живо напомнило о «мясных ублюдках» – именно так называли людей роботы в дешевых комиксах. Он только сейчас осознал, что их схема с оболочкой личности подходит к ним самим куда больше, чем к искину. Это было неприятное открытие; своя цельность и непрерывность всегда представлялась ему незыблемым монолитом – но никак не мыльным пузырем, готовым в любой момент разлететься радужными брызгами. Борис достал из холодильника бутылку с водой, отвинтил крышку и сделал несколько жадных глотков.
– Слушайте, если все дело только в балансе сил, то разве у людей личность не должна точно так же распадаться? И не у единиц, но массово, среди лично знакомых. За свою жизнь люди чего только не переживают – а умирают в здравом уме и трезвой памяти.
– Не все… – начал Митя, но Матвей жестом остановил его.
– У хомосапа век недолог, и потому так сладок он! – продекламировал Матвей. – Видимо, наша телесная оболочка распадается гораздо раньше, чем начинаются проблемы с личностной оболочкой. А вот жили бы мы лет по триста… Впрочем, тульпы когда-нибудь ответят и на этот вопрос. К сожалению, не в нашей жизни.
За столом воцарилось тягостное молчание – вопрос действительно был неприятным, а Матвей просто ушел от ответа. Митя оглядел мрачные лица друзей и постучал пальцами по столу.
– Ну что, минута скорби по мимолетности бытия закончилась? Уже можно говорить?
И не дожидаясь ответа, продолжил:
– У меня еще вопрос. Если мы все же найдем и запустим закладку, как мы узнаем, что она сработала? Искин ведь себя почти не проявляет.
– Должно уменьшиться количество странных смертей у людей, стоящих на ключевых позициях, – ответил Матвей. – Но об этом можно будет судить разве что через год, а то и позже.
– А других критериев разве нет? – спросил Митя.
– Я думаю, закроется проект раздельного обучения детей, – неожиданно для самого себя ответил Борис. – Вот не верю, что люди этого действительно хотели. Наверняка было какое-то внешнее принуждение.
– А что? Вполне возможно! – оживился Митя.
Оля повернулась к ним.
– Матвей! Я снимаю свое особое мнение.
Борис нашел под столом руку девушки и легонько сжал ее. Матвей кивнул Оле:
– Отлично. Но, боюсь, мы делим шкуру неубитого медведя. Мы ничего не знаем об этой гипотетической закладке, и шансов что-то узнать у нас практически нет.
– Да ну? – широко улыбнулась Оля. – Что, настоящие мужчины не ищут легких путей? Спасение мира непременно должно быть трудным и опасным? Но почему бы нам не поступить проще? Я могла бы завтра съездить в «Сосновый бор» и поговорить с Мышкой. Спросить ее об этой закладке. Или для вас это слишком просто?
– Не думаю, что у тебя что-то получится, – ответил Матвей, – только привлечешь к нам еще больше внимания. Если бы Мышка хотела, она бы уже все тебе рассказала. Но провал вашей миссии говорит о том, что близнецы пока не готовы поделиться с нами этой информацией. У них ведь есть все основания ненавидеть нас – воспитанных любящими родителями. За то, что мы лишили их этого счастья во имя какого-то дурацкого научного опыта.
– Но они же сами просили помощи, разве нет? – спросил Борис.
Матвей тяжело вздохнул.
– У кого?! У всемогущих взрослых, которые могут самостоятельно во всем разобраться. Которым не нужна помощь нашкодивших ребятишек. Но сейчас близнецы, видимо, уже поняли, что мы отнюдь не боги. И спрос с нас теперь будет совсем другой.
– Хорошо, а нам-то что теперь делать? – спросила Оля.
– Ждать. Близнецы ведь все прекрасно понимают. Возможно, когда-нибудь они простят нас, почувствуют себя частью нашего мира и захотят нам помочь. И тогда кто-то из них придет сюда.
– «Когда-нибудь» – это когда? – спросил Борис.
– Не знаю. Может, через неделю. Или через год. Или никогда.
42
Все вопросы были закрыты, все планы рассмотрены и отвергнуты. Матвей поблагодарил друзей за работу и объявил о роспуске группы.
– У крыльца вас ждет машина. Можем подбросить до аэропорта, еще успеете на ночной рейс.
Борис посмотрел на Олю, но та отрицательно мотнула головой:
– Нет, я домой. Хочу привести мысли в порядок. Слишком много потрясений для одного дня.
Они вышли в широкий вестибюль с зеркальной стеной. Их отражения шли им навстречу, и Борис вспомнил, как они первый раз вошли в это здание. Оля была в том же топике и в той же короткой юбке, он – с тем же чемоданом на колесиках и кофром через плечо. Как будто растянутая пружина времени сматывалась обратно – еще чуть-чуть, и все забудется, не останется и следа от их жалких метаний. В той же обратной перемотке они сдали значки «3К» и прошли через вахту. На входе какая-то девчонка с тощими косицами что-то доказывала невозмутимому охраннику.
– Катька! – радостно воскликнула Оля, разводя руки и бросаясь к девочке. – Я так тебе рада!
Мышка рванулась навстречу, обняла, прижалась щекой к Олиной груди. Борис растерянно огляделся.
– Катя, а где твои вещи?
– Я налегке, – ответила Мышка, не отрываясь от Оли.
Она улыбнулась, и Борис поразился тому, как расцвело вдруг ее лицо – одно из тех лиц, которые улыбка меняет неузнаваемо. Странно, – подумал он, – а я ведь еще ни разу не видел, как Мышка улыбается. И даже не обратил на это внимания, идиот – хотя должен был. Чем мы вообще там занимались? И чем мы сейчас занимались здесь? Бессмысленно проговаривали то, в чем ни черта не понимаем. А она – девчонка, совсем еще ребенок – все поняла и сорвалась с места, приехала в незнакомый город. Без плана, без сборов, с пустыми руками – не взяв ничего, даже смены трусиков. Хотя это, конечно, типичная интернатская установка, что вся бытовуха обязательно как-нибудь организуется – сама собой. Мышка будет писать свои зубодробительные коды и осваивать вузовские курсы, а все бытовые вопросы решит за нее кто-то другой. Кто-то взрослый.
– Катя, мы так рады, что ты к нам приехала, – начал Митя, но Оля прервала его.
– Мальчики! – сказала она громко и отчетливо. – Идите в жопу!
Мышка восторженно пискнула, пораженный охранник замер на месте.
– Катя приехала ко мне. Пойдем, зайка, мне так много нужно тебе показать.
Оля протянула Мышке руку, и та доверчиво вложила в нее свою ладошку. Не оглядываясь, они пошли к выходу. Друзья молча смотрели им вслед. Борис скосил глаза и отследил направление взглядов. Конечно, куда же еще. Слишком короткая юбка.
– Ну, что скажете, «мальчики»? – спросил он. – Как всегда – что мне повезло?
Матвей и Митя синхронно фыркнули.
– Сегодня всем повезло, – сказал Матвей.
И уточнил:
– Всем людям.
– Но тебе, конечно, больше всех, – признал Митя.
Не сговариваясь, они вышли в теплую летнюю ночь. Матвей положил руку на плечо Бориса.
– Вы с Олей еще не думали о втором образовании? Если решитесь, для нас было бы честью…
Борис рассмеялся, вспомнив проваленный экзамен и свои смешные детские переживания. Оказывается, эта иголка давно растворилась. Без остатка. Он повернулся к Матвею.
– Теряешь форму. Если бы ты предложил это Оле – у меня, наверное, и выбора бы не было.
– Я знаю, – серьезно ответил Матвей, – но я хочу, чтобы у тебя был выбор.
– А киты позаботятся, чтобы этот выбор был правильным? – спросил Борис.
– Киты позаботятся, чтобы ты услышал зов. А дальше тебе решать.
Борис усмехнулся.
– Слышал я ваш зов. Подозреваю, что никто из призванных ни разу не отказался.
Матвей пожал плечами.
– Я о таких случаях не слышал.
– И я не слышал, – поддержал его Митя.
– Знаете что, – сказал Борис, – идите вы со своим зовом. Если понадобимся – просто позвоните.
2018
