Владимир Смирнов
Сайгонский блюз
и хрипели, и сатанели,
но когда остывшее тело
опадало пустой перчаткой —
как расслабиться им хотелось,
влажный лоб мне в плечо впечатав!
Нарычавшись за день по-зверьи,
так доверчиво засыпали!
дефицит простого доверья
нас сводил в свистоплясках спален,
всех случайных подружек на ночь,
безнадёжно чуждых и дальних,
эта сила швыряла навзничь
к алтарям их исповедален.
Мне шептали – сплошным потоком —
одиночество… страх… потери…
как судьба, чужая жестокость
нас фатально вела в постели,
эти беды, боли, печали
на кого-то выплеснуть надо!
Телефон мой звенит ночами —
так врача вызывают на дом.
Как ты вскинешься мне навстречу!
но в финале страстных порывов
лишь горячий комочек речи
будет биться в плечо надрывно,
и тогда совершится чудо —
заслоняя прошлое, встанет
близость душ, бесконечно чуждых —
отгорит и к утру растает.
Я уеду. Звонков не будет.
Всё рассказано с первой встречи.
Ты с утра вдохнёшь полной грудью,
улыбнёшься – и станет легче.
Распахнись навстречу апрелю!
Хлынет в окна ветер весенний.
Буду ждать телефонной трели —
срочный вызов службы спасенья.
Сестрёнка
Я ходил – круги под глазами,
позабыв про сны и желанья,
безнадёжно, фатально занят,
переполнен людьми, делами,
был забит под завязку, словно
календарный листочек в мае,
а теперь подбираю слово —
кем ты стала мне. Понимаешь?
Был я полон и скомпонован,
лишней ты была и осталась.
Без тебя затоскую снова —
только этого не хватало!
Сколько женщин я опекаю,
сколько женщин меня ласкают —
ну на что мне ещё – такая!
ну за что мне ещё – такая!
Разве что-то мне было чуждо?
водка – даже с доставкой на дом,
моя девушка – просто чудо,
ну чего же ещё мне надо?!
полнота оказалась ложной —
нечем новые связи мерить,
объяснить это очень сложно —
не поймут или не поверят.
Улыбнёшься ты, скажешь – зря я…
А как страшно порой, ты знаешь,
что сестрёнку вдруг потеряю!
будь хоть трижды ты неродная.
Сколько женщин с собой таскаю,
своим прихотям потакая —
ну на что мне ещё – такая!
ну за что мне ещё – такая!
Вокзал
След улыбки парадной
тревожная горечь смывает,
бьётся нервная радость
последних минут расставанья,
бьётся смех невпопад,
и в словах ошалелая лёгкость —
я уже запропал,
затерялся далёко-далёко…
Сколько мы расставались
в заплёванных залах вокзалов!
ты всегда оставалась,
а я уезжал,
и казалось,
забывался надрывным и тёмным весельем
пейзажей, уныло-привычных,
фонари на перронах висели
желтками протухших яичниц,
а соседи, спеша,
потрошили пакеты и сетки,
на пол соль рассыпая, кроша
чёрный хлеб на салфетки,
доставали бутылки, ножи,
чтоб на миг не остаться без дела,
чтоб скорей устаканилась жизнь
в своих новых пределах.
Но сегодня погода
на вкус – как окурок потухший,
опустевшего города
стены
придавлены небом набухшим,
изменились значенья
прощальных простых ритуалов —
ты забылась в кочевьях,
а я
растворился в людских колыханьях усталых.
Безъязык, одинок,
затерялся в толпе сиротливо,
разномастицей ног
город хлюпает в лужах сопливо,
упиваюсь щемящим и горьким прозреньем,
своей пустотой и потерей,
злые птицы, свинцовым шурша опереньем,
к помойке родной полетели,
в человечий поток
уценённые маски раздали,
солнца грязный желток
на асфальтовом небе раздавлен.
Бесполезно стучаться
в отринувший мир, запирающий двери.
Но дай бог тебе солнца и счастья,
высокого неба,
безоблачной веры.
Куранты
Да здравствуют Советы!
Тепло от их заботы!
Кричу я во весь голос —
Они дают свободу!
Свободны мы, как ветры!
Свободы выше горла!
В какой ещё системе
нам дали б столько света
задаром?!
Да здравствуют Советы!
Мы им ответим тем же!!
– Фанфары!!!
И Партия родная,
ни дня не отдыхая,
жизнь нашу украшает!
Она у нас такая —
она у нас всё знает
и всё за нас решает!
В какой бы мы системе
свободными, как птицы,
летали?!!
Да здравствуют партийцы!
Мы им ответим тем же!!
– Литавры!!!
Горжусь я нашим строем,
в особенности теми,
кто совесть, честь и разум!
Так любит нас система,
что хочется порою
за всё воздать ей разом!
Да здравствует система,
где нами правят демо-
караты!!
Мы им ответим тем же!
Мы им ответим тем же!!
– Куранты!!!
Баллада
Днём режим – хозяин, а по ночам
здесь прокурор – тайга,
человек, зарезавший стукача,
ночью ушёл в бега.
Он не мог иначе – не всем дано
сволочей терпеть на земле,
для него это было просто, как нож,
непреложно, как соль и хлеб.
И рванулась погоня за беглецом,
пока тёплый след не остыл,
и замкнулась облава стальным кольцом,
но было кольцо пустым,
билась потная вохра на мокрых псах,
рвал кобель поводок, рыча,
но ушёл, растворился, пропал в лесах
зарезавший стукача.
Пьяный воздух свободы в виски стучал,
отражалось небо в воде,
человек, зарезавший стукача,
шёл спиной к Полярной звезде,
и над ним четырежды вкруг ковша
обернулась звёздная рать,
человек три дня свободой дышал,
на четвёртый стал умирать.
Липкий страх пришёл. Но об этом петь
нам совсем ни к чему.
Красивая смерть! Красивая смерть! —
ветер кричал ему.
Красивая смерть! – шумела тайга, —
всё просто, всё нипочём!
А зарезанный ушедшим в бега
не был сукой и стукачом.
Ну и что? – Да нет, совсем ничего —
всё неверно, как ни скажи.
Обвинить его, оправдать его
я бы мог, если б он был жив.
Но эти двое – лагерный прах,
пыль на стопах живых.
Какая разница – кто был прав —
если оба мертвы.
Театр
Пока не будят город
ни бомбы, ни снаряды,
пока не душит голод
удавкою блокады,
пока ещё от боли
нас по ночам не корчит
загубим вечер, что ли —
на огонёк заскочим.
Актёры учат роли,
суфлёрша текст листает,
ещё хватает соли,
ещё воды хватает,
и не единым хлебом
ещё живём – дерзаем!
ещё не рубим мебель,
ещё не замерзаем.
Пока ещё галёрка
любви! – не хлеба – просит,
прозрачная танцорка
шелка на сцену сбросит,
и родинка над грудью
мелькнёт в луче молочном.
Ещё молчат орудья,
ещё гуляем ночью.
Пока из мягких ножен
готова сталь рвануться,
пока ещё мы можем
друг другу улыбнуться,
играйте ж, музыканты!
Маэстро, что ж Вы встали?
Ещё комедианты
кривляться не устали.
Пока они хохочут,
влюбляются и плачут,
пока слова грохочут
и ничего не значат,
пока игра словами
смешна, нелепа, лжива,
пока ещё – мы с вами,
пока ещё – мы живы.
Век
Шёл невидящий Век.
Опустите мне веки! —
орал он, завидя свет.
И гасил случайные свечи —
Век опущенных век.
С косячком во рту, полном гнилых зубов,
с нездоровым желудком и вывернутым карманом,
он искал в себе глубинный смысл и любовь,
и находил,
но это было обманом,
потому что Век предал лучших своих детей,
убивал, и лгал, и нарушал все заветы,
его руки были в крови почти до локтей,
он был проклят, Век,
но дело было не в этом,
ибо всё обратимо – но Век смертельно устал,
и ему не хватало сил для борьбы с судьбою,
и его глубинный смысл стал – суета,
а его любовь – лишь жалость к себе, не боле,
и затравленный Век спивался, мелко блудил,
и незваным гостем тоскливо бродил по свету,
и искал свой глубинный смысл, и не находил,
это было обманом,
но дело было не в этом,
потому что Век уже чувствовал свой закат,
так кирпич, положенный в стену, теряет приметы.
Огласят приговор – он такой же, как все века.
Это будет обманом,
но дело вовсе не в этом…
Яблочко
Ты по тарелочке катаешь яблочко
и замыкаешь круг наискосок,
а над ключицею – смешная ямочка
и счастье – здесь – от нас на волосок.
Трава-муравушка, простынки-скатерти,
и вдруг – пелёночки, морковный сок,
а счастье – вот сейчас – в ладони скатится,
но нет – опять от нас – на волосок.
Прижмись сильней ко мне, зверёныш ласковый,
рассыпав яблочки в речной песок,
ещё совсем чуть-чуть – и будем счастливы
с тобою – как всегда – на волосок.
* * *
Лежат вчерашние химеры
в песке забвенья золотом,
над ними пролито без меры
чернил, соплей и слёз – о том,
что тихий выдох все печали
легко развеет без следа,
лишь стоит повести плечами —
«Всё это, право, ерунда».
А наши скорбные заботы
никак рукой не развести,
но разве изменилось что-то?
кого-то удалось спасти?
Всё так же вздрагивает пламя
сквозь лёд и тьму,
сквозь лёд и тьму,
лишь стоит повести крылами —
летишь к нему,
летишь к нему.
* * *
Чей-то чуткий сон нарушив,
лёгкой тенью между строк,
я скользнул по вашим душам
словно летний ветерок,
не когтями, не клыками,
а ладонью – без следа,
и ушёл, как в воду камень —
словно не был никогда.
* * *
Свои замыслы трезвые
разрывая о тернии,
ты несёшься по лезвию
вся на грани истерики
в оркестровую яму
и не знаешь сама
то ли вырулишь – замуж,
то ли прямо – с ума.
* * *
Секунды, как деньги медные,
летят в турникеты времени,
за наши деянья мелкие
не ждём ни кары, ни премии,
не в силах весы базарные
качнуть невесомой горсткою —
зачем же грехи бездарные
порою такие горькие?
Достойны ли мы возмездия,
которое нам назначено?
«Божественная комедия»
сегодня ещё не начата,
и то, что казалось славою,
ещё обернётся мукою
в нелепых метаньях слалома
меж близостью и разлукою.
Вся жизнь – панихида с танцами,
глаз ворона в перьях кочета.
Какие слова останутся
когда кислород закончится?
Дано ли будет в конце пути,
в миг ужаса и отчаянья
увидеть цель и судьбу найти
в цепи нелепых случайностей?
Аннабель Ли
Мы жили у края студёных вод,
качающих край земли,
когда из времени выпал год
рядом с Аннабель Ли.
С ней рухнул мир – и восстал другим,
в нём было всё не таким,
и стали шаги – нежней, чем шаги,
рука – теплее руки,
и стало стекло – уже не стекло,
трава – совсем не трава,
и рвались связи вещей и слов,
и смысл теряли слова,
и я не знал, как назвать восход,
как выбрать правильный тон,
любое слово было лишь код,
чтоб им обозначить то,
как ты стояла в просвете дня!
как твой огонь сиял!
что ты значила для меня
в музыке бытия.
Но ветер с моря выл, словно пёс,
и бился о край земли,
он берег выстудил и унёс
за море Аннабель Ли,
и мира пёстрые кружева,
тускнея, падали в прах.
И возвращались к вещам слова,
но гасли краски в словах.
А сколько дождей с той поры стекло
по каменным берегам!
Я честно срывал шелуху со слов —
но где мои жемчуга?!
А сколько ушло воды и огня,
воздуха и земли…
Кто-то всегда есть в просвете дня —
нет лишь Аннабель Ли.
Тронулся лёд
Тронулся, тронулся, тронулся, тронулся лёд!
тронулся лёд над великой замёрзшей страной!
и журавлей уже поздно отстреливать влёт,
горло дерущих и бредящих поздней весной.
Тронулся, тронулся, тронулся чёрный январь —
сколько же можно терпеть этот май ледяной!
мы заблудились и спутали свой календарь,
шли бы по звёздам, но не было звёзд над страной.
Тронулось небо, пробитое всплеском стрижа,
тронулись тучи, свинцовая тронулась тьма,
слишком похожа заря на кровавый пожар,
и на пожарища наши похожи дома.
В рваных просветах багровое злато Тельца,
рог Козерога растаял, поход протрубя,
вздрогнешь внезапно под хищным прицелом Стрельца —
ты не ошибся, конечно, он целит в тебя.
Мало ли знала Россия суровых годин!
пепел холодный дождями косыми зальёт,
ты не один, не один, не один, не один,
тронулся, тронулся, тронулся, тронулся лёд!
Тронулся лёд, откололось от завтра – вчера,
ветер безумной трубою ревёт надо мной,
тронулся лёд – слава богу, настала пора!
Тронулся лёд над великой замёрзшей страной.
Трилистник
1. Меч
День уходит, и трубы трубят отбой,
но иная песнь встаёт из глубин бездонных.
Я – стальной клинок, выкованный судьбой,
на меня упала тень от её ладони.
Я вершу свой путь, и воля моя крепка,
разрезаю ветер, и песня моя легка мне,
я свободен пока
не ляжет её рука
на резной эфес, украшенный чёрным камнем.
Вспыхнет солнце и выбелит сталь клинка,
я несу в себе отраженья земли и моря,
моя жизнь – как лезвие, цель моя – рассекать,
и раскрывать, и выпускать радость и горе.
Ведь глагол – лишь слово, а меч – не меньше, чем меч,
отворяет меч, а глагол смиряет с потерей
