Владимир Смирнов
Биомем
– Я принял твою теорию; она логична и красива, она всё объясняет и многое предсказывает. И она мне нравится – не только эстетически, но и этически. Она добрая, настоящая благая весть.
– Но? – спросил Горев. – Тут ведь есть какое-то «но»?
– Да. Всё принятое мной говорит о том, что новое мировоззрение должно умиротворять людей, делать их счастливее. А я последнее время живу как на измене.
– Проблемы с девушкой? – спросил Горев.
– Ещё какие! Она даже встречаться со мной не хочет – ждёт, когда я порву с тобой и с твоим кругом. А я здоровый мужик, мне нужен секс. Во мне много злости, и только секс может как-то деактивировать её, другого способа я не знаю. Да и телу тупо нужен секс, у меня яйца уже гудят от напряжения. Я утром даже поссать нормально не могу из-за постоянной эрекции.
Горев покачал головой.
– Нет, не секс тебе нужен. Если бы всё было так просто! Люба сразу положила на тебя глаз – она готова хоть сегодня, только свистни. Но тебе ведь не это надо?
Леонид вспомнил Любу и согласился – нет, не это.
– Потому что мы люди, – продолжал Горев, – и для нас давно прошли те времена, когда единственным источником вожделения была вагина. Это было актуально, пока запускающим механизмом желания был запах самки в период овуляции. Но с тех пор наш нос стал рудиментом, пригодным разве что для ношения очков. После ковида многие потеряли обоняние – и не почувствовали особой утраты.
– К чему ты это говоришь? – спросил Леонид.
– К тому, что все желания, вся эротика и сексуальность у тебя в голове. В яйцах мотор и бензобак, но руль уже давно только в мозгах. Давай я расскажу об одном своём раннем эротическом переживании – тогда, может, тебе станет понятнее.
– Давай, – кивнул Леонид.
Горев слегка наклонился вперед.
– Мне было тогда лет девять или десять. Родители сняли на лето дачу за городом. Там я быстро влился в компанию своих сверстников, таких же дачных детей. Мы гоняли на великах, ходили в лес, купались в речке. Вода в ней была довольно прохладной, так что купание в основном сводилось к нырянию с мостков и выскакиванию на берег. Зато нырять мы могли без конца.
В нашей компании было несколько пацанов и две девчонки. Одна толстая и рыхлая, а вторая, наоборот, тоненькая и гибкая. Когда мы первый раз пришли на речку, первая была в закрытом купальнике, а вторая в раздельном. Но лифчик у неё был без бретелек, просто полоска ткани на резинке. А поскольку держаться ей было ещё не на чем, эта полоска всё время норовила съехать в сторону. И девчонке приходилось постоянно проверять, что её лифчик всё ещё на своём месте.
Но когда она нырнула и вынырнула, эта полоска, естественно, оказалась у неё на бёдрах. Девчонка смутилась, поспешно стала возвращать лифчик на место – что, по понятной причине, получилось не с первого раза. Мальчишки напряглись, все глаза проглядели – что же там такого интересного? Вроде ничего; но ведь прячет же!
После второго нырка повторилось то же самое. А после третьего девчонке это надоело, она сказала: «Всё равно там ничего нет!» и сняла, наконец, свой как-бы-лифчик. И всё тут же закончилось, никакой эротики не осталось. Скрывать действительно было нечего – её грудь ничем не отличалась от мальчишеской.
После этого она всё лето загорала и купалась в одних плавках, и никого это уже не смущало. А потом лето закончилось, и дачники разъехались. С тех пор детские годы в памяти основательно размылись и истерлись. Но это купание я до сих пор хорошо помню.
С минуту они сидели молча.
– Я понимаю, – сказал, наконец, Леонид, – я и сам часто так думал. Но что ты мне сейчас посоветуешь?
Горев улыбнулся.
– Сам знаешь. Приводи свою девушку к нам – и у вас будет такая гармония, какая тебе и не снилась.
15
Борис и Костя расположились на скамейке в тени старого клёна. Костя достал вейп и затянулся, Борис нахмурился, но ничего не сказал. Костя выпустил пар и откинулся на спинку скамейки.
– Даже не знаю, с чего начать. Понятно, что паразиты не гипнотизируют жертву, не посылают ей конкретные команды. Они внедряются в организм и создают защитную оболочку, делающую их невидимыми для иммунной системы. А затем начинают выделять различные вещества, меняющие биохимию нервной системы носителя. Эти вещества меняют уровень нейромедиаторов и нейромодуляторов у жертвы, а иногда и сами паразиты производят нужные им нейроактивные вещества. Они, как я говорил, используют все возможные уязвимости организма. Одни паразиты нападают на иммунную систему, другие на нервную систему или на мозг. В основном управление жертвой осуществляется за счёт перехвата управления нейромедиаторами, но некоторым паразитам удаётся целенаправленно поражать нервную систему на генетическом уровне.
– Всё равно не понимаю, – признался Борис, – это же очень грубая настройка, на уровне фона, настроения. А паразиты управляют жертвой очень конкретно, заставляя её совершать вполне определённые действия. Как так?
– Эту тайну пока никто не разгадал, – ответил Костя, – но, может, оно и к лучшему; кто знает, как распорядились бы люди подобным знанием.
– Запутал ты меня, – сказал Борис, – попробуй объяснить на конкретных примерах, может, так станет понятнее.
Костя снова затянулся и выпустил пар.
– Про бешенство ты, конечно, знаешь – болезнь делает больное животное агрессивным, оно начинает кусаться, и вирус распространяется со слюной.
– Но тут же нет никакого управления, – возразил Борис, – только естественный отбор. Просто вирус, вызывающий агрессию, стал распространяться лучше всех своих конкурентов и в итоге вытеснил их.
– А по-другому и не бывает, – согласился Костя, – все паразиты именно так и действуют. Выживает тот, кто сумел получить эволюционное преимущество при размножении. Ты же не думал, что паразит обладает какой-то целенаправленной волей?
– Нет, конечно. Но с бешенством действительно всё просто, там меняется только эмоциональный фон. А я слышал, что паразиты могут заставить жертву совершить целый ряд конкретных действий. Можешь рассказать об этом?
Костя кивнул.
– Да, это очень интересная тема. Со стороны всё действительно выглядит как прямое управление. Настолько убедительно, что, описывая поведение инфицированных животных, обычно говорят: «паразит управляет», «паразит заставляет». Так уж сложилось. Я и сам говорю так же, чтобы не погрязнуть в словесных дебрях.
Будем называть это управлением – для простоты. Нагляднее всего оно проявляется в суицидальном поведении жертвы. Обычно это происходит, когда жертва – промежуточный носитель, а паразиту нужно добраться до своего конечного носителя. То есть жертва должна позволить сожрать себя конечному носителю или, по крайней мере, облегчить ему эту задачу. Про токсоплазмоз ты уже знаешь – грызуны бесстрашно идут на запах кошачьей мочи.
Круглые черви нематоды выбирают промежуточным носителем южноамериканского муравья. Им нужно попасть в конечных носителей – птиц; но птицы не едят чёрных муравьёв, птицы едят красные ягоды. Поэтому нематоды окрашивают брюшко инфицированного муравья в ярко-красный цвет, делают его медлительным и неповоротливым и заставляют ходить, задрав брюшко вверх.
Плоские черви сосальщики меняют поведение своего второго промежуточного носителя – рачка-бокоплава. Заражённый рачок перестаёт бояться света, не ищет полового партнёра, не уплывает, заметив хищника. Напротив, если здоровые бокоплавы двигаются только на глубине, а на поверхности замирают, инфицированные всплывают на поверхность и начинают активно двигаться. В результате они заглатываются утками, и сосальщик попадает в конечного носителя.
У ланцетовидной двуустки второй промежуточный носитель – муравей. Двуустка проникает в его подглоточный ганглий и начинает управлять его поведением. Ночью инфицированный муравей не возвращается в свой муравейник, а забирается на высокую травинку и замирает, уцепившись за ее верхушку мандибулами. Его вместе с травой должна съесть корова – конечный носитель двуустки. Если этого не происходит, утром муравей возвращается в муравейник и продолжает жить обычной муравьиной жизнью. Но ночью он вновь лезет на травинку, и так до тех пор, пока не будет съеден.
Червь-паразит заставляет заражённую рыбу киллифиш выпрыгивать из воды, чтобы попасть в конечного носителя – рыбоядную птицу. Личинка волосатика заставляет инфицированного кузнечика прыгать в воду, где он погибает. Оса глиптапантелес откладывает яйца в гусеницу пяденицы. Личинки поедают гусеницу изнутри, затем прогрызают выход наружу и закрепляются рядом. Но несколько личинок остаются внутри полусъеденной гусеницы, чтобы управлять её поведением. Гусеница остаётся рядом с личинками, укрывает их шёлком и защищает от хищников. Так же ведёт себя и божья коровка – полупарализованная и частично съеденная, она продолжает охранять личинки осы-наездника.
Мушиный гриб пускает отростки в нейроны мух. Заражённая муха забирается на вершину травинки, расправляет крылья и умирает; гифы гриба прорастают через сегменты её брюшка. Гриб выбирает идеальное место для распространения своих спор. Также действует и гриб кордицепс однобокий, только он паразитирует на муравьях-древоточцах.
Но мушиный гриб на этом не останавливается. Когда муха-самка погибает, гриб начинает выделять особые ферменты. Они катализируют реакции в трупе, приводящие к синтезу феромонов. Привлеченные ими мухи-самцы слетаются к трупу, пытаются спариваться с ним и заражаются грибком. Причем феромоны при этом вырабатываются в лошадиных дозах. То есть здоровые половозрелые традиционно ориентированные мухи-самки не могут конкурировать с трупом в плане сексуальной привлекательности. Они перестают интересовать фертильных самцов; те устремляются к трупу, чтобы заразиться и разносить паразита дальше.
Оса аргирафага парализует паука и откладывает в него свои яйца. Вылупившаяся личинка управляет пауком, заставляя его плести особую паутину, которой нет в его обычной программе. Более прочную паутину, в которой она и построит свой кокон.
Самка усоногого рака саккулины прогрызает панцирь краба и образует на его теле нарост, куда проникает самец. Самка откладывает яйца, которые краб вынашивает как свои. При этом меняется и тело краба – самец становится похожим на самку даже внешне. У него перестают развиваться бойцовые клешни и уменьшаются мужские половые железы.
Костя вновь сделал глубокую затяжку.
– Достаточно?
– Более чем, – ответил Борис, – теперь я вообще перестал что-либо понимать. А что в лаборатории думают конкретно о нашем паразите?
– У нас пока нет единого мнения, – ответил Костя. – Многие считают, что он заставляет стрелочников участвовать в ритуалах с поцелуями – это способствует его распространению. А некоторые даже полагают, что именно он задаёт и основные положения религии добра – чтобы по возможности сберечь своих носителей, не расходовать их понапрасну в бессмысленных стычках. Большинство, конечно, считает это бредом; но уже несколько дней все в лаборатории между собой называют нашего паразита пацификом.
16
Вечером Леонид позвонил Динке. Трубку она взяла после шестого гудка.
– Хочешь поговорить о Господе нашем и чудесном спасении избранных?
Леонид поморщился, как от зубной боли.
– Динка, ну не надо! Ты же знаешь, мне без тебя плохо. Просто хочу поговорить.
– О чём? О религии добра и света?
– Не надо, пожалуйста. Мне очень плохо. Во мне копится злость…
– А, так вот в чём дело! – перебила Динка. – Тогда вперёд, рецепт ты знаешь. И всё нужное у тебя под рукой – и Вера, и Надежда, и Любовь!
Леонид замолчал. Он ждал, что Динка сейчас отключится, но она оставалась на линии, продолжая дышать в микрофон. Леонид ухватился за этот шанс.
– Дин, почему ты со мной так?
– А как надо? Я же не знаю, до какой степени тебе промыли мозг в вашей секте.
– Это не секта. У нас скорее философское общество.
– Философское общество, где на встречах целуются взасос? Ты сам-то себя сейчас слышишь?
– Согласен, это не совсем обычно. Но почему сразу секта?
Динка фыркнула в трубку.
– Утиный тест. «Если что-то выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это, вероятно, и есть утка».
– Понятно, – вздохнул Леонид. – Дин, мне сейчас правда очень хреново. Давай ты просто выслушаешь меня без этих твоих подколок.
Динка молчала, и он продолжил:
– Я был у Горева только один раз, больше к нему не ходил. Честное слово. Но мы иногда встречаемся. В парке, если тебя это интересует. Он говорит очень убедительно, и я ему верю. А потом ты говоришь убедительно, и я верю уже тебе. Но это же нелепо – так метаться. Получается игра в испорченный телефон.
– И что ты предлагаешь? – спросила Динка.
– Давай вместе сходим к Гореву. Выскажете всё друг другу в лицо, выслушаете друг друга…
– Что?! – перебила Динка. – Предлагаешь мне обменяться жидкостями с толпой сектантов?!
– Это же не обязательное условие, только по желанию.
– Так ты целовался там по собственному желанию?!
– Меня застали врасплох, я просто не был готов… – начал оправдываться Леонид. – Дин, ну ты же сама всё понимаешь.
– Ах да, забыла, я же у тебя умная!
– Да не злись ты. Пойми, это же шанс – высказать все аргументы, выслушать все возражения, ответить на них. За один раз закрыть все вопросы, все недосказанности. Разобраться, наконец, с этой нелепой ситуацией, в которой мы подвешены. А целоваться к нам никто не полезет, это я тебе обещаю.
– Я подумаю, – сказала Динка и нажала отбой.
Через два дня они встретились в парке Политеха. Горев жил рядом – в Профессорском доме, в двух шагах от центральной аллеи. Войдя в подъезд, они удивлённо переглянулись. Кто-то пел под гитару – с надрывом и лёгкой хрипотцой. Слов было не разобрать, но с каждым лестничным пролётом они звучали всё отчётливей.
– Шестидесятники! – насмешливо фыркнула Динка; но когда Леонид потянулся к звонку, придержала его руку:
– Подожди, давай дослушаем.
На площадке слова песни были слышны уже совершенно отчётливо:
В мире мужском, где просчитано всё заранее,
где по регистрам и полочкам всё разложено,
хрупкая девочка бродит зверьком подраненным,
время для вписки такое – злое и сложное,
где её дух – на трассе ли на обочине,
это не повод для жалости или гордости,
и даже не важно чем она озабочена,
ведь время уже смывает прошлые горести.
Но если угадан ритм и слова подобраны
они обретают силу магии – или случая,
слова сплетают новый узор – по-доброму,
она их прочтёт – и всё у неё получится.
Она познает любовь – такую высокую,
она развяжет судьбу – такую нескладную,
слова её прорастут травою-осокою,
прольются дождём, обожгут осенней прохладою.
Гитара умолкла, и Леонид нажал на кнопку звонка. Горев встретил гостей, провёл их в гостиную, усадил на диван. И снова прочитал свою лекцию – о ветвящихся вселенных и проблеме выбора. На этот раз в варианте для гуманитариев, без квантовых эффектов. Динка слушала не перебивая. Когда Горев закончил, она сказала:
– Всё это уже было, и не раз. Называется «непротивление злу насилием». Но никогда ни к чему хорошему такое непротивление не приводило.
– Мы не призываем к непротивлению, – возразил Горев, – мы призываем к правильным выборам. А если правильные выборы обычно оказываются добрыми, так этому только радоваться надо. Значит, мы живём в не таком уж плохом мире.
Он прервался, чтобы глотнуть кофе, потом продолжил:
– Все возможные, в том числе и самые неудачные выборы мы всё равно сделаем – в параллельных вселенных. И там наши «я» сполна пожнут все плоды этих жутких выборов. Но это будут уже «мы-там». А «мы-здесь» постараемся сделать всё правильно. И чем лучше мы обустроим наш мир, тем больше будет удачных выборов в ближайших к нам вселенных.
– Вы же говорили о бесконечности миров, – сказала Динка, – а для бесконечности ваше «больше» не имеет смысла.
– Согласен, неудачно выразился, – кивнул Горев. – Речь тут не о числе, а о частоте. Хотя и это тоже не совсем корректно.
– Не убедили, – подвела итог Динка.
Она встала и посмотрела на Леонида.
– Пойдём, нам тут больше делать нечего.
Леонид виновато посмотрел на Горева, молча развёл руками и двинулся вслед за подругой. Но секс в этот вечер у него был, и даже трижды.
А через неделю они с Динкой уже вместе делали утреннюю зарядку.
17
Рабочий день Борис решил начать с интернета. Вчерашний разговор с Костей ничего не прояснил, пришлось обратиться к голосовому помощнику. Алгоритм тут же выдал бесконечный ряд ссылок. Внимание Бориса привлёк заголовок статьи о языковой мокрице – он как раз думал о влиянии паразитов на теории, религии и прочие языковые конструкты. Оказалось, что мокрица действительно влияет на язык, но только совсем иначе. Пройдя через жабры пятнистого розового луциана, она впивается в основание его языка и высасывает из него кровь. После того, как язык жертвы атрофируется, мокрица прикрепляется к мышцам культи языка и начинает выполнять его функции. Луциан использует паразита как собственный язык, не замечая разницы. Мокрица перестаёт пить кровь, питается слизью рыбы и продолжает жизнь в счастливом симбиозе.
Борис раздражённо захлопнул крышку ноутбука. Статья была не по теме, излишняя информация. Но она оставила неприятное впечатление; сама идея о замещении языка вызывала тревожные ассоциации. В таком состоянии и нашёл его Матвей.
– Привет! Я смотрю, ты приуныл. Что, тяжела шапка нового статуса?
Борис отодвинул ноутбук.
– Привет-привет! А сам-то как думаешь? Ты действительно уверен, что начальник не должен понимать, что делает его группа?
– Успокойся, у нас пока никто этого не понимает. Строят разные модели, но все они ориентированы не на изучаемый предмет, а на привычную нам систему понимания. Лет двести назад всё объяснили бы в терминах гидравлики – разность давлений, поток туда, поток сюда. Сто лет назад дали бы объяснение в терминах электроники – переключатели, реле, диоды, резисторы. Ток туда, ток сюда. А сейчас у нас компьютерный век, всё объясняем в терминах кибернетики. Красивее, привычнее… Но с пониманием всё так же туго.
– Объясни хоть так. А то Костя попытался меня просветить – как биолог. Загрузил мозг по полной, но ясней почему-то не стало.
– Попробую – на понятном тебе языке. Представь центральную нервную систему как сеть, в которой идёт постоянный обмен сигналами. Мозг как центральный сервер, хотя это тоже упрощение, в нём постоянно происходит внутренний обмен информацией. Вокруг вычислительные узлы, терминалы, оконечные периферийные устройства. В сети действуют определенные протоколы обмена информацией. Обмен, как ты понимаешь, осуществляется между нейронами. И была бы эта система автономна – проблем бы не было. Но для прохождения сигналов между нейронами используются нейроактивные вещества – нейромедиаторы. Это слабое место сети, по нему и бьют хакеры-паразиты. Они или сами копируют эти вещества, чтобы изменить поведение носителя, или вынуждают организм производить их в нештатном режиме. Паразиты могут активировать специфические иммунные ответы, могут манипулировать секрецией гормонов, могут даже проникнуть прямо в мозг. Меняется сигнальный код организма, и заражённая жертва меняет поведение. Вплоть до суицида – если паразиту нужно именно это. Так понятнее?
Борис потёр переносицу.
– Вот теперь до меня дошло, что́ ты называл иллюзией понимания. Это она и есть. Как будто бы всё ясно, но стоит только задуматься… Как, например, одноклеточный паразит может считывать и перехватывать сигналы сложнейшего организма? Как он может синтезировать нейромедиаторы, на создание которых носителям потребовались миллионы лет эволюции? Он же одноклеточный! Это ты можешь объяснить?
– Не могу, – честно ответил Матвей, – и никто не может. Но на одноклеточных ты не ориентируйся, бери ниже. Управление могут перехватывать даже вирусы. Костя же рассказывал тебе про мушиный гриб? Но вряд ли он упомянул, что здоровый мушиный гриб не является паразитом. Он заражает насекомое только в том случае, если сам уже заражён своим паразитом – энтомофтовирусом. Как тебе такое? И про осу-наездника Костя не мог не рассказать – это классика. Божья коровка защищает личинки осы своим телом, потому что уползти не может. Но парализующий яд выделяют не личинки, а ифлавирусы, которыми они заражены. Аруджанов по этому поводу любит Свифта цитировать:
Натуралистами открыты
У паразитов паразиты,
И произвел переполох
Тот факт, что блохи есть у блох.
И обнаружил микроскоп,
Что на клопе бывает клоп,
Питающийся паразитом,
На нём – другой, ad infinitum.
Борис не знал, что и сказать. В который раз повторялось одно и то же – как только в голове начинала складываться более-менее удовлетворительная схема, её тут же приходилось отбрасывать. Он беспомощно посмотрел на Матвея.
– Но с вирусами-то учёные разобрались? Они же простые; с ними-то хоть всё ясно?
– Не то чтоб разобрались, но, по крайней мере, изучили и описали. Уже целых пять тысяч.
– А сколько ещё осталось неописанных?
– Примерно сто миллионов.
Борис прикрыл глаза рукой и прошептал:
– Тут и сел старик.
18
На следующем совещании Аруджанов отказался от первого слова, Борис тоже решил взять паузу. О промежуточных итогах отчитался Колыванов, зам начлаба:
– Мы провели ряд лабораторных опытов с нашим споровиком, а также установили клиническое наблюдение над неофиткой из группы Горева, инфицированной девять дней назад. Подробно с полученными результатами можно ознакомиться в групповой рассылке. Если коротко – сейчас мы уже с уверенностью можем сказать, что конечным носителем пацифика является человек. Пацифик нелетален; более того – он практически безвреден, все отклонения в пределах погрешностей. В первые дни после заражения симптомы смазаны – головная боль, небольшая температура, иногда тошнота. К сожалению, для многих сегодня это привычное состояние. Мало кто придаёт этому значение, поэтому заражение, скорее всего, будет проходить незамеченным. А через неделю пацифик обрастает защитной оболочкой, и иммунная система перестаёт его замечать. После пропадания первичных симптомов самое заметное проявление заражения – повышение уровня гамма-аминомасляной кислоты, что делает носителей спокойнее и благодушнее. Возможно, немного медленнее; но это ни для кого не представляет угрозы, разве что для гонщиков «Формулы-1». То есть никаких видимых проблем для человека пацифик не создаёт. Видимо, его предок избрал людей конечными носителями очень давно. Долго приспосабливался, оставаясь незамеченным, и сумел, наконец, идеально притереться к нам. Я считаю, что это очень удачное партнёрство; если бы пацифика не было, его стоило бы создать искусственно.
– Ты намекаешь, что его стоит распространить? – спросил Матвей. – Выпустить джинна из бутылки?
Колыванов рубанул рукой воздух.
– Оглянитесь вокруг! Третья мировая на пороге! А тут нам такой подарок судьбы. Надо выйти на руководство – пусть дадут этому Гореву канал на телевидении, какой-нибудь спортивно-концертный комплекс для встреч с последователями. Тогда его религия добра в момент разлетится по всему миру – сначала как чистый мем, а потом и как биомем. Сейчас пацифик замкнут в закрытой группе. Концепцию мультивселенной принимают лишь фрики; но дайте ей эфирное время, запустите вирусную рекламу, извиняюсь за каламбур. Да это лучшее, на что сегодня может рассчитывать человечество!
– Вадим, а ты сам-то готов заразиться? – спросил Матвей.
Колыванов замялся.
– Кто-то ведь должен контролировать процесс. Кто-то с соответствующей профессиональной подготовкой…
– Ясно, можешь не продолжать, – отрезал Матвей.
– Но мы не можем упустить такой шанс… – снова начал Колыванов.
– Вадим, не пори ерунды! – С места встала сухонькая старушка в потёртых джинсах и клетчатой рубашке с короткими рукавами. – И ты, Матвей – кого ты слушаешь! Вы что, все тут с ума посходили?! Речь идёт о малоизученном паразите, предположительно влияющем на сознание человека! Мы его, конечно, сохраним и будем изучать; но вспышку заболевания надо купировать, пока не поздно. Нам ещё очень повезло, что заболевание локализовано; но паразит в любой момент может вырваться наружу. Я считаю, что всю группу Горева надо немедленно отправить на карантин. Если вы со мной не согласны, я выйду на руководство и буду настаивать на своём решении.
– Карантин? – спросил Матвей. – Варвара Петровна, как вы себе это представляете? Вызвать конвой и погрузить людей в теплушки?
Старушка пожала плечами.
– Как всегда делали. Объявим, что группа получила грант от Международного философского общества, что им сняли на выходные дом отдыха в области. Проживание и питание бесплатно, ожидаются гости из других стран. Автобус от дома Горева. Прибегут как миленькие! Это же для них шанс встретиться, наконец, всем вместе.
– А если кто-то не прибежит? – продолжал допытываться Матвей.
– Доставим принудительно.
– А потом?
– Потом классика – для начала хлоридин и что-нибудь из сульфаниламидов, а дальше посмотрим.
– Жёстко, – сказал Матвей.
– Ничего, – ответила Варвара Петровна, – они антиковидные прививки проглотили и не пикнули. И сейчас никуда не денутся.
Борис кашлянул.
– Простите, Варвара Петровна, я должен был сказать раньше. Но мне надо было узнать мнение учёных. Короче, вводить карантин уже поздно – пацифик распространился гораздо шире, чем мы предполагали.
Старушка вскинула голову.
– Борис, ты-то откуда можешь это знать? Ты ведь даже не биолог.
– Я проверил. Сегодня пришли результаты анализов.
Матвей удивлённо поднял брови.
– Объяснись, пожалуйста.
– Не делай вид, что удивлён, – сказал Борис. – Никто же из нас всерьёз не верил, что столь специализированный паразит мог существовать в небольшой замкнутой группе. Проблема была в том, чтобы найти его. Биологи не знали как – не проверять же всех подряд.
– А ты знал?
– А я и не искал паразита, я искал сопровождающий его мем. Нашёл группу ВКонтакте – «Мультиверс», почти девятьсот подписчиков. Вчера взяли анализы у трёх наших земляков – все инфицированы. Также я проверил видео с монстрации – шестеро из марширующих в колонне не входят в группу Горева. Двое уже опознаны и проверены. Тоже инфицированы, принадлежность к какой-либо группе выясняется. Судя по соцсетям, взгляды у всех примерно одинаковы.
– Соответствуют названию нашего паразита? – спросил Матвей.
– А ты сомневался? – ответил Борис вопросом на вопрос.
19
Оля встретила Бориса в прихожей. Как всегда, она была верна себе – никакой косметики и минимум одежды: скромные трусики и футболка, под которой ничего не было. Пышные каштановые волосы собраны в небрежный хвост, перехваченный чёрной резинкой. Образ, который Борис про себя называл предкоитальным. Но не вслух, конечно.
Борис обнял девушку, прижал к себе. Слегка отстранился, чтоб заглянуть в глаза.
– Оля, Олик, Оленька…
Он взял её лицо в ладони, гладил скулы, шею, ключицы; как будто случайно прикоснулся к упругому соску. Провёл руками по спине, подхватил под ягодицы, слегка приподнял. Оля с готовностью повисла на нём, скрестив руки на его шее, а ноги на пояснице. Борис занёс её в комнату и положил на кровать.
– Может, сходишь в душ? – спросила Оля.
– Неа.
Оля не стала спорить. Они жили вместе уже давно, но этим летом Оля работала в лагере с одарёнными детьми. В таком режиме они могли встречаться лишь дважды в неделю. Идеальный гостевой брак, когда секс не успевает наскучить, а на ссоры времени просто не остаётся.
Одежда полетела на пол, и начался волшебный танец прелюдии, когда прикосновения ещё почти неощутимы, но кожа уже чутко отзывается на каждое. Ещё, ещё, сильнее – и вот уже запылали эрогенные зоны. Заострились соски, увлажнилась вагина, тела напряглись в предвкушении слияния. А потом осторожный заход и сдерживание, сдерживание – пока это ещё возможно. Но нет, уже невозможно; плавный ритм рывком перешёл в бешеную скачку, а дальше тело начало действовать уже совершенно независимо. И прощай, контроль; не надо даже пытаться что-то менять – просто влететь на этом вихре в обещанный гормональный взрыв и упиться нахлынувшим наслаждением.
Когда природа получила своё, Борис перекатился набок, не сводя глаз с Оли и не убирая ладонь с её груди. Девушка провела пальцами по его лицу, взъерошила коротко стриженный каштановый ёжик.
– Спасибо.
– Тебе спасибо. Ты волшебная!
Оля улыбнулась и плотней прижалась к Борису.
