Владимир Смирнов
Биомем
Всё сущее – это мультивселенная, то есть бесконечное множество параллельных вселенных, в которых реализуются все возможные варианты существования материи. А значит, существует и бесконечное множество вселенных, абсолютно идентичных с нашей. Полностью идентичных, до последней элементарной частицы со всеми её параметрами. В каждой из этих вселенных существует каждый из нас, со всеми нашими мыслями, чувствами и желаниями – и все эти «я» тоже абсолютно идентичны. Вплоть до момента выбора. Каждый выбор предполагает множество вариантов, и после каждого выбора вселенные ветвятся, появляется множество новых альтернативных вселенных. В каждой из которых остаётся «я» каждого из нас, но эти «я» уже различаются – в зависимости от сделанного выбора.
Горев вспомнил старый фильм – «Престиж», в котором фокусник получает фантастическую возможность «копировать» себя. И начинает забивать этим микроскопом гвозди – использует его для создания шокирующего фокуса по мгновенному перемещению в пространстве. Одна его копия внезапно возникает в другом конце зала, а другая, незаметно для зрителей, падает в бак с водой. Где и умирает. Это всегда страшно, – говорит фокусник, – потому что я никогда заранее не знаю, где окажусь после копирования – то ли в зале, то ли в воде.
Но фокус в том, что он должен был бы оказаться в двух местах сразу – и там, и там. Он бы раскланивался со зрителями, и он бы умирал в муках – одновременно. Так и мы, совершая каждый выбор, умножаем и вселенные, и свои «я». Мы не чувствуем эти альтернативные «я», мы чувствуем только себя – но они существуют. И многие из них страдают, а то и умирают в результате неправильного выбора. Но мы-то с вами здесь, в этой прекрасной Вселенной. И чтобы она оставалась такой же прекрасной, мы должны совершать только правильные выборы. Добрые выборы. Не пропускать зло в нашу Вселенную. Не направлять её на путь страданий.
Горев встал, подошёл к Леониду и положил руку ему на плечо.
– Вот и с нашим новым товарищем я встретился в момент его выбора. Он мог наказать хулигана – дать ему пинка или отвесить подзатыльник. Но он отпустил мелкого пакостника. Он сделал правильный, добрый выбор. И теперь он с нами.
Горев заглянул Леониду в лицо.
– Ты же с нами? Я тебя убедил?
Леонид отрицательно покачал головой.
– Нет. Звучит всё красиво, признаю. Но это же невозможно.
– Почему?
– Демон не позволит.
– Какой демон?
– Демон Лапласа.
8
Горев только усмехнулся; похоже, он знал этот аргумент и был готов к нему. Но возражать не стал. Вернулся в своё кресло и кивнул:
– Объяснись.
– Тут всё просто, – ответил Леонид. – Если, как вы говорите, вселенные абсолютно идентичны, то ветвиться они в принципе не могут. Если идентичны все характеристики всех частиц во вселенной, то и вести себя они будут одинаково – сколько бы времени ни прошло. И наши выборы тут ни при чём. Выбор – это мысль, психический акт. А мысль – это результат электрохимических реакций в мозгу. Но эти реакции осуществляются материальными частицами, а частицы, как мы договорились, полностью идентичны. Если одинаковы все начальные условия, то и выбор может быть только один. Если идентичные вселенные и существуют, они будут идентичны всегда – ныне, присно и во веки веков. Ибо одинаковые условия всегда дают одинаковые результаты, и никак иначе. Это называется «детерминизм»; он кроет все ваши теории, как бык овцу. А что может покрыть детерминизм?
Вопрос Леонид задал как риторический, но Горев ответил на него:
– Эмерджентизм.
– Что? – не понял Леонид.
– Эмерджентизм. Простые законы всегда корректируются законами сложными. Ты говорил о детерминизме частиц, о детерминизме элементов. Но элементы образуют системы. А свойства системы не равны сумме свойств образующих её элементов. Они всегда есть нечто бо́льшее, нечто новое. Бергсон считал, что будущее эмерджентно, то есть отлично от суммы всех своих причин. И наши выборы так же эмерджентны, как и наша свобода воли, как и наше мышление. Это система; она вклинивается в зазор между настоящим и будущим и сдвигает стрелку выбора, направляя Вселенную по выбранному пути. А наша задача – выбирать правильные пути. Добрые пути.
Горев остановился, ожидая ответа. Но Леонид молчал, собираясь с мыслями.
– Мне надо побыть одному, – сказал он наконец.
Горев не стал возражать и отвёл его в дальнюю комнату. Не зажигая света, Леонид сел в кресло и задумался. Всё оказалось сложней, чем он ожидал. Он хотел всего лишь услышать новую теорию, получить материал для размышлений. Но теперь, похоже, ему придётся корректировать что-то в самом мировоззрении. Причём в одном из самых спорных разделов, который он называл «свобода воли».
Мировоззрение представлялось ему гигантским зиккуратом, сложенным из бесчисленного множества кирпичиков – фактов о физическом мире, о социуме, о психике. Фактов самых разнообразных – от космогонии до обыденного опыта. У зиккурата была своя структура и своя история.
В детстве Леонид был вундеркиндом, но пубертатный взрыв легко выбил из него эту дурь. Одновременно со спермотоксикозом его накрыл и экзистенциальный кризис – кем быть, чему посвятить жизнь. Астрофизика, кибернетика, психология, физика элементарных частиц, история, литература, нейрохирургия, палеонтология – всё казалось таким привлекательным. Леонид пачками поглощал научпоп самой разной тематики, мало что понимая и почти всё забывая сразу после прочтения. Но что-то всё же сохранялось, застревало в памяти – и ложилось в зиккурат очередным кирпичиком.
Тогда он был уверен, что мировоззрение обязано быть полным и непротиворечивым. Иначе ведь и быть не может, иначе всё здание просто обрушится. И Леонид усердно пытался заполнить пробелы в своих знаниях хотя бы на уровне научпопа. Лишь когда гормональные бури остались позади, пришло понимание – он не обязан знать всё. Не обязан досконально понимать работу всех механизмов, структуру всех процессов. В большинстве случаев вполне достаточно знаний на уровне «чёрного ящика». Пока чётко представляешь зависимость выходного результата от входного воздействия, управление в твоих руках.
Леонид называл это первым уровнем мудрости. Пусть в здание зиккурата попали пустые кирпичи, лишённые клинописи; это никак не повлияет на его устойчивость. Пусть полнота мировоззрения будет относительной, но требование непротиворечивости останется в силе. Ведь кирпичик ложного факта может рассыпаться в любую минуту, грозя поколебать всё здание. Поэтому, как только такой ложный факт обнаружится, нужно немедленно избавляться от него и заполнять зияющий пробел.
И только много позже Леонид ослабил второе требование – в принципе, ложный факт можно и оставить, если поместить негодный кирпич в оболочку с предупреждающей надписью: «это не так!». Он называл это вторым уровнем мудрости; первым, по его мнению, обладали все, но второй был доступен лишь немногим. Здесь Леонид ошибался – все люди говорят: «Солнце взошло» и «Солнце зашло», как будто Солнце действительно вращается вокруг Земли. Хотя прекрасно знают, что это не так. Но строить фразу более точным образом – «Земля повернулась настолько, что Солнце показалось (или скрылось) за линией горизонта» было бы слишком затратно. Поэтому все приняли негласную договорённость – говорим так, но знаем, что это неправильно.
Теперь Леониду предстояло покрыть кирпичик «свобода воли» ещё одной оболочкой – «возможно, всё не так просто». Не самое приятное занятие – менять что-то в устоявшемся мировоззрении, но иначе нельзя, интеллектуальная честность требует.
Его размышления прервала Люба, появившаяся в проёме двери. Она бесшумно подошла к креслу и села на подлокотник, прижавшись бедром к его руке. Леонид почувствовал лёгкую досаду – она-то здесь зачем? Ей мужик нужен, а не вся эта мутная философия.
– Ты действительно веришь в мультиверс? – спросил он.
Люба склонилась к его уху и горячо зашептала:
– Верую! Верую в мультивселенную, в сад расходящихся тропок, в эмерджентность, в свободу воли. Я ведь осознаю всё – себя, тебя, внешний мир. Но если бы всё было заранее предопределено, это моё осознание было бы избыточным.
Леонид на секунду завис. А ведь верно, чертовски верно! Как он сам до этого не додумался! И Горев ничего такого не говорил. А эта увядающая женщина с лицом продавщицы сельмага сказала – как гвоздь забила, ни прибавить, ни убавить. Неужели они все здесь такие продвинутые?
9
Леонид рассказал Динке всё – и про мультивселенную, и про эмерджентность, и про значимость каждого выбора. Динка слушала внимательно, не перебивая. Когда он закончил, спросила:
– А женщины там были?
– Что? – не сразу понял Леонид. – А, женщины… Ты не поверишь, как на подбор – Вера, Надежда и Любовь. Я думаю, Горев специально пригласил именно их, чтобы произвести впечатление.
– И как, произвёл?
– Не очень. Особенно когда они целоваться полезли, у них там так принято…
– Что?! – возмутилась Динка. – Так ты туда целоваться ходил? Обмениваться жидкостями с незнакомыми стервами? А других способов обмена жидкостями там не было?
– Это было так неожиданно, я просто не был готов… – стал оправдываться Леонид. – А ты что, ревнуешь? Ну прости…
Он потянулся к Динке, но та оттолкнула его.
– Ты не думаешь, что мог подцепить там какой-нибудь герпес? А теперь хочешь поделиться им со мной?
– Не преувеличивай, какой герпес… – начал Леонид, но Динка перебила его:
– Если масса незнакомых людей запросто обменивается микрофлорой, там может быть всё что угодно!
Она обиженно отвернулась. Леонид подождал немного, потом сказал первое нейтральное, что пришло в голову:
– Пойду сделаю нам кофе.
Через несколько минут он вернулся с подносом. Динка, похоже, немного расслабилась, и Леонид снова начал:
– Признаю, виноват. Был не прав. Каюсь. Готов загладить. Что я могу сделать? Льдинка, ну не молчи! Ты что, теперь всю жизнь будешь дуться?
Динка повернулась к нему.
– Ты же знаешь, Лёня, ты мне очень дорог. И я многое могу тебе простить, возможно, даже измену. Наверное, могу, но ты лучше не проверяй. Я прощу, если это что-то случайное, однократное. Но ты ведь собираешься и дальше ходить к Гореву? А там опять будешь обмениваться жидкостями – ведь у них так принято? Так ведь?
Леонид молчал, не зная, что ответить. В этот день они больше не разговаривали.
Утром браслет на руке Леонида завибрировал – пора вставать! Леонид легко вскочил с постели, зашёл в туалет, затем в ванную; сполоснул лицо холодной водой и вышел на кухню. Там он начал делать зарядку – впервые лет за десять, если не за пятнадцать. Места для упражнений было маловато, приходилось постоянно следить за руками, чтобы не задеть кухонные шкафы.
В кухню заглянула заспанная Динка в пижамных шортиках и маечке.
– Что ты тут делаешь?
– Чертей ловлю, – попытался пошутить Леонид; но, поняв, что шутка не удалась, пояснил:
– Зарядку делаю, что же ещё. Решил за здоровьем следить.
– Похвально, – сказала Динка, – но почему именно сегодня?
– Когда-то ведь надо начинать, так почему бы и не сейчас.
– После встречи с твоим гуру? Тебе там точно мозг не промыли?
Леонид невольно поморщился.
– Динка, кончай уже, сколько можно.
Он очень хотел помириться и снять, наконец, всё накопившееся раздражение. Для этого нужно было совсем немного – сказать Динке, что он забудет Горева и никогда больше не переступит порог его квартиры. Но сказать это Леонид не мог.
10
В первый момент Борису показалось, что кабинет пуст. Но уже через секунду из-за огромного монитора показалась худое лицо с высоким лбом и выступающими скулами. Матвей улыбнулся, кивнул другу и указал на кресло рядом с собой.
– Рассказывай. Заметил что-то необычное?
– Пока нет. Группа как группа; собственно, их и группой-то можно считать лишь весьма условно. Встречаются в квартире у Горева по пять-семь человек, обычно разным составом; все вместе никогда не собираются. Обсуждают философские проблемы – мультивселенную и все связанные с ней аспекты. Базовая теория – модальный реализм Дэвида Льюиса и концепция ветвящихся вселенных Хью Эверетта. Самые частые темы – альтернативные пути развития. Как было бы ужасно, если бы всё повернулось иначе, и как хорошо, что всё пошло именно так. Сами себя они называют стрелочниками. Обычный книжный клуб. Единственная странность – женщины при встрече целуются. И с подругами, и с мужчинами; это у них уже практически ритуал.
– В губы? – уточнил Матвей.
– Именно.
– Довольно необычно для заурядного книжного клуба. Но, может, там личные тараканы Горева поработали. А что у тебя по главной теме? Есть идеи, почему эти ботаны могут маршировать не хуже Кремлёвского полка?
Борис развёл руками.
– Пока нет.
– И что планируешь?
– Прогнать всех стрелочников через диспансеризацию, взять кровь на анализ, искать в ней что-то необычное. Может, Горев их чем-то накачивает; они на своих посиделках пьют кофе ведрами.
– Всех не стоит, – возразил Матвей, – это будет слишком подозрительно. Есть ли у них новичок, который недавно проходил диспансеризацию? Хочется сравнить кровь – изменилось ли там хоть что-то.
Борис просиял.
– Как же я сам не догадался! Есть такой, и его даже на диспансеризацию гнать не придётся. Леонид – добровольный донор; данные по его старой крови можно изучать хоть сейчас, а через неделю и новая поступит, он к этому подходит очень ответственно. Причём крови этой будет – хоть залейся, хватит на любые реакции.
Матвей поднялся, завершая разговор.
– Договорились, будем ждать результатов.
Долго ждать им не пришлось. Через несколько дней Борис вновь появился в кабинете Матвея, включил планшет и молча положил его на середину стола.
– Новая кровь? – спросил Матвей.
– И не только. Так удачно сложилось – когда клиент пришёл, там как раз шла модификация базы доноров. Так что у нас есть и соскоб, и флюшка, и всё, что проверяют в экспресс-варианте.
– Клиент пришёл, когда шла модификация, или модификация началась, когда пришёл клиент? – уточнил Матвей.
– Второе.
– Понятно. А что с кровью? Нашли там опиум для народа?
Борис отрицательно мотнул головой.
– Нет, никаких наркотиков и стимуляторов. Гормональный фон не совсем обычный…
– Это бывает, – перебил Матвей. – Я сам донор, знаю – там иногда такие медсестрички попадаются… Что ещё?
Борис заглянул в планшет.
– Лёгкая эозинофилия, моноцитоз, ещё кое-что по мелочи. Но это ерунда, с таким букетом его любой военком принял бы с радостью.
– А что не ерунда? – насторожился Матвей.
Борис провёл пальцем по экрану и подвинул планшет к Матвею. На нечёткой фотографии едва можно было разглядеть несколько овалов с неровными краями и затемнением внутри.
– Что это? – спросил Матвей.
– В нашей лаборатории сказали, что это какой-то споровик.
Матвей недовольно нахмурился.
– Споровиков тысячи, в этот класс что только не входит. Что это конкретно?
Борис пожал плечами.
– Не знаю. Пока никто не смог его идентифицировать.
11
Какое-то время Матвей внимательно разглядывал фотографию. Попробовал увеличить, но получилось только хуже. Наконец он отложил планшет и посмотрел на Бориса.
– Как у тебя с биологией?
– Полный лох. Единственное, что помню: «Добродетель – круглый микроб, к тому же с бесчисленными ножками».
– Понятно, – сказал Матвей, – то есть имеем споровик, заражающий человека. Способы размножения и распространения неизвестны, сопутствующие болезни и симптомы неизвестны. Неизвестный науке паразит и неграмотный исследователь-лох. Супер! Всё как всегда.
Он взял планшет и вновь вгляделся в фотографию. Борис молча ждал.
– Будем работать, – сказал Матвей. – Ты пока за главного, будешь координировать проект. А я сегодня же подключу группу Аруджанова. Надеюсь, они во всём разберутся.
– Подключишь? – не понял Борис. – Давида не подключать надо, а передавать ему срочно все материалы. Я своё дело сделал, дальше буду только под ногами путаться.
– Решение принято, – сказал Матвей, – приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Ты это дело начал, тебе его и распутывать.
– Но почему я? – спросил Борис.
– У тебя какая базовая специальность? – ответил Матвей вопросом на вопрос.
– Защита информации.
– А в группе Аруджанова все учёные, биологи и биохимики. Для биолога любой живой организм автоматически считается закономерным результатом эволюции. Раз он живёт – значит, так и должно быть; если феномен распространён, то он естественен. Для настоящего учёного конспирологические теории – дурной тон, учёные заняты поиском чистой истины. А для защитника информации некоторая паранояльность в подходах – часть профессиональной подготовки.
– Конспирологические? – переспросил Борис. – На что ты намекаешь? Хочешь сказать, что этот паразит мог быть выведен искусственно? Или что это именно он влияет на поведение стрелочников?
– Ни на что я не намекаю, – ответил Матвей. – Я сам пока ничего не знаю. Но ход твоих мыслей мне нравится. Я в тебе не ошибся; принимай командование и продолжай думать в том же направлении.
– И всё же – почему я? – настаивал Борис. – Мне кажется, такой проект должен вести учёный.
Матвей покачал головой.
– Они все слишком умные.
– Так в чём проблема? Наберите глупых учёных.
– Нам не нужны глупые учёные. Нам нужны глупые начальники.
Борис вытянулся в струнку и бодро отчеканил:
– Согласен, гражданин начальник!
Матвей поморщился.
– Не глупые, конечно. Умные. Но не слишком компетентные в порученном им деле.
– А смысл? – спросил Борис.
Матвей на секунду задумался.
– Вот ты цифровик. Ты знаешь, как работает электричество?
– Знаю, конечно. Электроны текут по проводам…
Борис замялся.
– Нет, пожалуй, не знаю. Но могу легко рассчитать любую цепь.
– Не знаешь, – согласился Матвей, – но если бы ты несколько лет ежедневно занимался расчётом цепей, у тебя, скорее всего, появилась бы иллюзия такого знания. Ты бы поверил, что знаешь. Вот и с биохимиками точно так же, только ещё хуже. А у тебя свежий взгляд и никаких иллюзий. Нет и не будет – в таком окружении ты всегда будешь чувствовать себя лохом.
– Уже чувствую, – сказал Борис.
Матвей улыбнулся.
– То, что надо. Все мы знаем, что в своём деле Аруджанов – настоящий монстр, у него глубокие знания и огромный опыт. В обычной работе его никто не сможет заменить. Но при столкновении с чем-то принципиально новым он в первую очередь будет искать ответы в этом своём багаже. А нам сейчас нужен дилетант, который не знает, что «в эту сторону думать не надо, потому что это невозможно». Может быть, ответы лежат там, куда профессионал никогда не посмотрит.
Матвей открыл ящик стола, достал бутылку коньяка и две стопки. Налил в каждую грамм по сорок и поднял свою.
– За наш новый проект. Пусть он окажется пустышкой, пусть твой споровик окажется чем-то давно известным и по возможности безобидным. Пусть Аруджанов посмеётся над нами, а мы посмеёмся над собой.
Они выпили не чокаясь. Борис улыбнулся.
– Представляю, какую рожу скорчит Давид, когда узнает, кто будет руководить проектом.
– Не парься, – успокоил его Матвей. – Аруджанов настоящий ученый, он будет только рад, если ты на время освободишь его от административной рутины. Морду он, конечно, скорчит – но это так, для порядка. По-настоящему кислую физиономию Давида ты увидишь, когда после закрытия проекта он вернёт свои полномочия.
12
В том, что проект нельзя было передавать Аруджанову, Борис убедился в первые же дни. Давид не отрывался от своих микроскопов, центрифуг и фильтров; он не стал бы тратить силы на сбор информации о стрелочниках. Не говоря уж о том, что он вряд ли сумел бы оперативно организовать изоляцию заражённых, если бы она вдруг потребовалась. Типичный кабинетный учёный, который считал само собой разумеющимся, что завхоз подносит бесконечные патроны, а организатор определяет цели и осуществляет прикрытие.
Аруджанов с готовностью переложил на Бориса все административные и хозяйственные заботы; при этом и он сам, и члены его команды смотрели на Бориса свысока, за глаза посмеиваясь над некомпетентным начальником. Его собственные изыскания не считали ценными; скорее блажью работника, который всё равно ни на что больше не способен. Но тут учёные ошиблись – не стоит недооценивать айтишника, специализирующегося на сборе информации.
В понедельник Матвей собрал всю группу в конференц-зале. Аруджанов коротко доложил о первых результатах исследований – облигатный паразит, образует цисты в различных тканях организма, передаётся через кровь и слюну, возможно, также половым путём. Названия нет, науке неизвестен. Болезнь протекает практически бессимптомно, при обычных проверках вряд ли кто-то обратил бы внимание на некоторые аномалии в крови. Мы обнаружили паразита только потому, что целенаправленно искали его.
После Давида выступил Борис.
– В группу стрелочников входят тридцать четыре человека, включая Горева. На встречах женщины целуются со всеми участниками, поэтому мы можем уверенно считать, что на сегодняшний день имеем не менее тридцати четырёх инфицированных.
– Умножай на два, – мрачно сказал Матвей, – жён, мужей, любовниц и любовников тоже надо учесть.
– Не надо, – возразил Борис, – и это самое удивительное. В группе тринадцать устойчивых пар и восемь одиночек. Но ни у кого из них нет связей на стороне. Понимаете, что это значит?
– Что все инфицированные в итоге приходят в группу? – спросил Матвей.
– Да! – подтвердил Борис. – По крайней мере, в этом отношении все инфицированные ведут себя одинаково. Кроме того, все они принимают теорию Горева – или религию, смотря как назвать. Все периодически приходят на встречи и участвуют в ритуале, как минимум одном. Во всём этом явно прослеживается система, и поведение стрелочников на майской монстрации в неё укладывается. Хотя как это связано, пока ещё не ясно.
Матвей потёр лоб.
– Давай уточним ещё раз. Я правильно понял – все половые контакты стрелочников ведут к заражению, а каждый заражённый непременно попадает в группу Горева? Так? Исключений нет?
– Есть один неофит – Леонид. Он встречается с девушкой, не входящей в группу. Но у них сейчас кризис в отношениях, возможно, у них даже нет физического контакта.
– Понятно. А что с одиночками? Как у них с сексом?
– Периодически. Между собой в случайном порядке, прочных пар не образуют. Но связей на стороне ни у кого нет, если ты об этом.
Аруджанов повернулся в кресле, скрипнувшем под его массивным телом.
– Вы что, действительно подозреваете, что этот паразит меняет поведение людей? Причём на самой тонкой настройке, заставляя поверить в сложную то ли научную, то ли религиозную теорию?
– В религию добра, – уточнил Борис. – Все бы в такое верили – был бы рай на Земле.
Аруджанов выжидательно посмотрел на Матвея. Тот кивнул.
– Да, это рабочая гипотеза. Паразиты порой способны на весьма сложные манипуляции.
– Но как?! – не выдержал практикант Костя. – Я столько статей о паразитах перелопатил – и наших, и зарубежных! Курсовик о них написал на третьем курсе. Но до сих пор не могу понять, как примитивное одноклеточное может управлять высокоразвитыми животными, а тем более людьми.
Матвей усмехнулся.
– Поведение человека – флюгер, его что угодно может изменить. Даже самая тупая реклама на это способна. Что меня действительно поражает, так это способность паразитов перепрограммировать поведение насекомых. Там же всё построено на жёстко прошитых инстинктах; а паразиты встраиваются в эту схему и меняют её, отключая даже инстинкт самосохранения.
– Ну не знаю…– неуверенно протянул Костя.
– Матвей прав, – вмешался Аруджанов, – действительно, поведение млекопитающих часто можно менять довольно грубыми рычагами. Например, токсоплазма повышает уровень дофамина в крови заражённых мышей. Они становятся счастливыми и беззаботными, теряют всякую осторожность и, естественно, становятся добычей кошек, конечных носителей паразита.
– А как же люди? – спросил Костя. – Люди ведь тоже болеют токсоплазмозом. Но кошки же нас не едят.
– Хищники семейства кошачьих жрали наших предков только так. Причём не тех, кто жался по щелям или дрожал в центре стаи – жрали как раз тех, кто ходил по краю. Но именно они, самые бесстрашные и любопытные, совершали все культурные открытия. Не исключено, что расцветом нашей цивилизации мы обязаны токсоплазме. Не зря египтяне обожествляли кошек.
– Хорошо, – сказал Костя, – убедили. Дофамин – это грубая настройка. Но токсоплазмоз же этим не ограничивается, он меняет и отношение к запахам. До заражения запах кошачьей мочи отпугивает грызунов, а после, наоборот, притягивает. А это уже весьма тонкая настройка, её так просто не объяснишь.
– Согласен, – сказал Аруджанов, – здесь ещё много непонятного.
– Так, понятно, заканчиваем, – прервал их Матвей. – Какие у нас ближайшие планы?
– В двух организациях на следующей неделе пройдёт диспансеризация, – ответил Борис. – Будут охвачены трое – две женщины и один мужчина.
– Только в двух? – спросил Матвей. – А в остальных?
– С остальными работаем.
– Хорошо, расходимся. Всем спасибо, все свободны.
В коридоре Борис остановил Аруджанова:
– Скажи, Давид, а с дофамином действительно всё так просто? Можешь на пальцах объяснить?
Аруджанов усмехнулся.
– Если я скажу, что в геноме токсоплазмы есть участок, кодирующий энзим, необходимый для производства дофамина – тебе станет понятнее?
– Нет, – честно ответил Борис.
– Ну и не бери в голову.
13
В столовой Борис подсел к Косте.
– Хотел спросить – ты ведь ещё учишься?
– Да, перешёл на пятый курс.
– То есть ты не входишь в эту команду яйцеголовых?
Костя улыбнулся.
– Я у них падаван. Принеси-подай, сохрани-зафиксируй. Но мне с ними интересно; надеюсь, останусь здесь после универа.
– Желаю удачи! – сказал Борис. – Но я хотел спросить о другом. Ты же прослушал курс паразитологии?
– Да.
– Можешь меня просветить? Рассказать простыми словами про паразитов, меняющих поведение носителя? Я подходил к Давиду, но он сходу начал втирать мне про какие-то энзимы, а для меня это тёмный лес.
– А что тебя интересует?
Борис приподнял чашечку кофе, но тут же поставил её обратно на блюдце.
– Меня поразило, что токсоплазма может менять поведение человека. Простейший одноклеточный споровик! И учёные уже много лет об этом знают. Но это же сенсация! Это же совершенно уникальная ситуация, об этом должны кричать на всех углах, во всех СМИ и блогах. А всем наплевать, все обсуждают каких-то футболистов и певцов ртом. Почему?
Костя пожал плечами.
– Видимо, потому, что ситуация всё же не уникальна. Токсоплазмозом болен чуть ли не каждый второй житель планеты; ещё немного, и мы будем считать его нормой. Кстати, управляют поведением носителя не только споровики, в природе множество различных паразитов. Некоторые способны менять не только поведение, но даже внешний вид жертвы.
– Не только споровики? – переспросил Борис. – А кто ещё?
– Да кто угодно. Сумчатые грибы, круглые и плоские черви, рачки, бактерии, вирусы. Паразиты проникают в мышцы, в глаза, в мозг…
– Стой, стой! – перебил его Борис. – Я, конечно, не биолог, но про гематоэнцефалический барьер кое-что слышал. Он защищает мозг от всех проникновений извне.
– Да? – усмехнулся Костя. – А если энцефалитный клещ или бешеная собака укусит тебя за нижние полушария, как этот барьер поможет твоим верхним полушариям?
– Не знаю, – признался Борис.
– Вирус бешенства попадает в мозг не с кровью, – объяснил Костя, – он проходит по аксонам от места укуса и до мозга. Всё живое уязвимо, и паразиты мастерски находят эти уязвимости.
– Понятно, – вздохнул Борис, – всё страньше и страньше.
– А то ж! – согласился Костя. – Неглерия Фоулера, например, проникает в мозг через обонятельный нерв и за несколько дней превращает серое и белое вещество буквально в кашу.
– Во что я ввязался! – вырвалось у Бориса. – Но вернёмся к нашим поганцам. Ты можешь устроить мне небольшой ликбез по паразитам, управляющим поведением носителя? Только человеческим языком, без энзимов и прочей зауми.
Костя замялся.
– Да я сам уже смутно помню…
– Не прибедняйся, – сказал Борис. – Давид кого попало в свою группу не взял бы. И давай всё же переместимся в парк, а то от твоих рассказов аппетит отшибло начисто.
14
После работы Леонид созвонился с Горевым и договорился о встрече. Он пришёл раньше и ждал минут двадцать – на той самой скамейке, с которой всё и началось. Горев неслышно подошёл сзади и сел рядом. Леонид поздоровался и, не тратя время на пустые любезности, заговорил о главном.
