Владимир Сергеевич Курин
Вершина
Меня что-то сильно дернуло вниз. Руки против воли почти разогнулись. Я вздрогнул и быстро бросил взгляд на брата. Его не было. Посмотрел вниз. Егор висел в воздухе, беззвучно зевая ртом. Мозг осознал через мгновение и слух вернулся. Егор кричал. Не произносил ни слова – просто кричал. И вопль его был неразборчив; то ли страх, то ли восхищение.
Думать надо было быстро, а действовать еще быстрее. Каждая секунда на счету.
Я напрягся изо всех сил и освободил левую руку, переложив всю нагрузку на правую. Стянул зубами перчатку и выплюнул, просунул руку в лямку ледоруба, два оборота кистью – две петли на запястье. Перевел дыхание. Проделал тоже самое с правой рукой. Прорезиненные пупырчатые рукоятки неплохо цеплялись к перчаткам, но не когда двойная нагрузка. Мысли путались, кружились вокруг, но отказывались складываться во что-то разумное. Сердце затарахтело быстрее клапанов в двигателе спортивной машины.
Пару тройку метров и Егор сможет зацепиться за поверхность. Нужно продержаться. Руки в миг покраснели. Их обжигал лютый ветер. Пальцы немели.
Перед глазами всплыли фильмы, где потерявший контроль над скалой альпинист обрезал веревку и падал навстречу смерти, жертвуя собой для спасения группы. Но это фильмы. Егор ни за что не обрежет веревку, потому что знает – его жизнь в моих руках – моя в его.
Стальными нитями боли пронзало каждую мышцу, каждое сухожилие; когда я вырывал ледоруб изо льда и вонзал вновь, когда подтягивался, чтобы снова повторить, вырвать – вонзить. Руки от плечей и до кончиков пальцев немели и тряслись.
И тогда я увидел Бога. Суровое лицо сложилось из туч и облаков. Черные волосы, белая борода. И глаза, в которых искрилась молния, и… легкая улыбка.
Я закрыл глаза, встряхнул головой и опять посмотрел в небо. Лицо не исчезло, продолжало испепелять искрометным взглядом.
– Не позволь, чтобы мне стало вдвое легче! Не сейчас! – прохрипел я.
Вдох – рывок, выдох-вдох – замах, с криком, вырывающимся из легких и раздирающим когтями горло.
Только вместе, только вверх, только вперед.
Я обессиленно рухнул на заснеженную поверхность вершины. Не ощущал ни холода, ни страха, ни рук, ни ног. Все, что было во мне, это нестерпимое желание оказаться дома.
Егор, отдышавшись, подошел к краю, откуда мы вскарабкались сюда. Посмотрел на меня и похлопал по груди, напомнив о письме. Затем распахнул руки в стороны, будто крылья и устремил взгляд в небо.
Я расстегнул куртку и достал письмо.
«Тебе понравилось путешествие? Знаю, что понравилось, как и мне. Ты хотел бы жить так, свободно? Я хотел бы: бывать где хочу, делать что могу. Ходить куда душе угодно. Скажи – было бы круто. А Бог жесток. Он не простил мать, а наказал ее еще больше нашим рождением. Мы с тобой ее испытание, а жизнь – наше. Я люблю тебя, брат! Увидимся!».
***
Эхо шагов разносилось по коридору научного медицинского центра. В большом зале царил полумрак, большой диван с креслами по краям стоял вдоль стены. В углу наряженная разноцветными шарами, снежинками и мишурой новогодняя елка. За окном, кружась в вальсе, крупными хлопьями падал снег. Анна Аркадьевна и Олег Викторович, родители Егора и Артема, сидели в обнимку на диване. Анна плакала, Олег держался, но был на грани. Петр, брат Олега, сидел на кресле упершись подбородком в большие пальцы рук. Локти натерли колени, но это мелочи жизни. Полина рядом с Петром, своим отцом, ежеминутно вытирала слезы. Ее карие с покрасневшими белками глаза – тусклый свет дотлевающей свечи.
На стене напротив висел большой экран, на котором родственники наблюдали за путешествием братьев. Артем дочитал записку и посмотрел в сторону Егора. Но того уже не было на вершине. Повисла тишина, которую нарушало лишь тихое постукивание сердца и спокойное дыхание. Экран погас.
В зале повисла тревога. Анна, не сдерживая себя, заплакала навзрыд. Полина закрыла лицо ладонями, ее плечи затряслись. Она громко всхлипывала. Мужчины играли скулами, смахивали слезы ладонями.
Потухший экран обозначал, что операция по разделению сиамских близнецов завершилась. Но как? Знали только люди из операционной.
