Владимир Сергеевич Курин
Без вести

Издалека слышатся всхлипы. Кто-то тихонько коснулся ноги. Антон судорожно вздыхает. Опускает взгляд. Из дымки образовалась рука. Ее до жути длинные пальцы окольцевали голень. Икры начали пульсировать. Прикосновение до дрожи холодное и неприятное, словно пальцы прошли сквозь кожу и трогают мясо, играют сухожилиями, как струнами. Всхлипы становятся громче и между ними слышится приглушенный невидимой стеной голос: Антоша, Антошенька. Пальцы сжимают икроножную мышцу, и нога ниже колена немеет.

Антон проснулся, вдыхая воздух полной грудью, словно после долгого погружения под воду. Страх из сна еще не покинул тела и сознания. Но новый, из реальности, уже пробирался внутрь.

На краю кровати сидела мама с опухшими и покрасневшими глазами. Она легонько поглаживала ногу Антона невероятно похудевшей рукой. Ее тонкие пальцы скользили по ткани трико, иногда, судорожно сжимаясь, впивались в мышцу.

– Мам, ты чего?

Она приоткрыла рот, намереваясь ответить, но тут же закрыла. Ее губы задрожали, а по щекам покатились тонкие влажные нити.

– Ма, да что случилось-то, а? Господи, успокойся пожалуйста, давай я сбегаю в аптеку за лекарствами или скорую лучше вызвать?

Полина мотнула головой, смахнула слезы и глубоко вздохнула.

– Я вчера, когда возвращалась домой, увидела…

Она замолкла, прикрыв рот рукой. По щекам снова поползли капли. Она зажмурила глаза до белых морщин вокруг них и замотала головой.

Антон привстал и обнял ее. Он поглаживал ее волосы и ему показалось, что они поредели. Мать за несколько часов изменилась до неузнаваемости. Словно превратилась в зомби.

– Что ты увидела? – прошептал он.

Прошло несколько минут, прежде, чем Полина немного успокоилась. Ее дыхание стало ровнее, но в остальном стало только хуже. Глаза припухли, губы скукожились и потрескались, словно высушенная ветрами земля.

– Я видела папу, – выдавила она из себя и снова зашлась плачем.

Антон отпрянул, выпучив глаза на мать. Он не понимал, что она имеет ввиду и говорит она ли то, что хочет сказать, или мать сдалась и тронулась рассудком.

– Что это значит? – спросил Антон, соблюдая осторожность, словно пытался успокоить свирепого хищника.

– То и значит, Антош, – вздохнула Полина. – За кустами возле дома Фоминых стоял он, рукой мне махал…

Она замолчала и внезапно стала спокойной. Ее лицо исказилось в непонятной гримасе, то ли легкая улыбка, то ли оскал ужаса. Быть может и то и другое сразу. Она смотрела в одну точку, а ее лицо играло судорожной вибрацией нервных сокращений.

– Но он был неживой, понимаешь? – продолжила Полина. – Черные, пустые глазницы, белое, как у покойника, лицо. И черные губы. Волосы, такие, в колтунах будто бы. Я испугалась, сынок! Я еле добежала до дому! Мне так стало страшно! Но это не мог быть он! Не мог! Понимаешь, не мог! Я, наверное, схожу с ума, сынок! Я не понимаю, что происходит, Антош! Не понимаю!

Ее опять накрыла истерика.

Антон прижал мать к себе. Он не мог о чем-то думать, не мог понять, как отнестись и как реагировать на слова матери. Он не мог ей поверить, но и в сумасшествие верить не хотел.

Он встряхнул головой, как бы выбрасывая из себя рассказ матери и запуская здравый смысл, который тут же потребовал действий. А что делать, Антон не знал. Вызвать скорую, это означает, что мать могут упрятать в психушку. Как же ее в психушку, ведь только вчера она была вменяема. Не звонить? Что с ней делать, как помочь, чем облегчить ее состояние?

Антон закрыл глаза. Прокрутил в мыслях разные варианты. Но единственный вариант он знал сначала, просто хотел убедиться, что прав.