Владимир Николаевич Кантур
Странные куклы
– Вон как… Ну тогда понятно, – мягко и успокоительно произнес князь. – Это случается, особливо по молодости. По себе знаю. После очаковской осады, штурма да рукопашной резни в сей крепости со мною нечто схожее было. Виктория славная – все радуются, а мне на белый свет смотреть тошно. Как лег в палатке пластом, так и лежу, будто закаменелый. Ежели бы не заботы друзей-товарищей да Александра Васильевича Суворова, но знаю, что бы со мною и сталось. Тоже армию оставить помышлял… Такое, как мне лекарь объяснял, от горячности да впечатлительности проистекает. Телом вроде бы ты и крепок, а душа устает, как бы перегорает. И укрепить ее сызнова может покой да смена впечатлений. То же, пожалуй, и с тобою нынче происходит. Снежные марши с авангардом Кульнева, как я полагаю, тебе не даром достались.
Ехал домой с настроением, как дерьма нажрался. То, от чего увиливал, само ко мне пришло. На старую работу дорога закрыта. Другой в городе нет. Впрочем, если организовать работу через день, то можно и дома бывать… пока на дороге льда нет. Во, влип. Расклад такой, что даже, если с водителем будет всё в порядке, то руководителем будет он, так как я в этой ситуации лишний после создания структуры. Я буду при нём, а не он при мне. Дело не в том, кто главный, а в том, что надо мной будет всегда висеть увольнение. Платон и Евдокия. Если работа будет через день, то видеться смогу, если только припрёт. Телефоны есть. Начал склоняться в сторону общаги. Люди увиливают от жизни. Можно – или жить, или увиливать. Увиливают почти все. Жизнь вымывает и разрушает старое, а увиливающие закручиваются в натаптывании своего пространства, сотканного из прошлого: из того, что им дорого, из того, что можно просчитать наперёд. Вместо того, чтобы жить, они начинают воевать против жизни, отстаивая своё старое пространство. Жизнь течёт, не останавливаясь, поэтому ни у кого не хватает сил на что-то ещё… Я так не хочу. Я буду жить. Как говорил Наполеон: «главное ввязаться в драку, а дальше будет видно». Остановился. Мимо проезжали машины. Позвонил Дмитрию.
– Приветствую ещё раз. Я буду жить у вас в общежитии. За пару дней решу вопрос с людьми, и буду переезжать. Что для этого надо? Он мне перечислил. После принятого решения спала тяжесть. Жить… жить… жить… – вертелось во мне. Дома выяснилось, что я от переживаний и дороги опять устал. Что-то я делаю не так. Много затрачиваюсь. Надо сказать, родителям о переезде. Что с собой брать? Зимнее, пока, не попру. Посуду, постель, комп. Его можно не распаковывать, пока не обживусь. Куклы брать рискованно. Можно взять только безликую. Ладно. Пока буду мотаться по деревням, само в голове уляжется. Надо поговорить с соседом, чтобы довёз на машине. Попил чай. Заснул с головой, прокручивающей детали переезда.
20
В деревнях встают рано. Ехать можно в любое время. Нужно предупредить родителей о переезде. Мы друг друга любим, но стиль общения сложился в перестройку, когда есть было нечего в буквальном смысле, и каждый пытался заработать где только можно, и, сколько давали. Отец уезжал в город, а мать брала меня с собой стоять в лотках, когда в город приезжал неизвестно кто торговать неизвестно чем заграничным. Для меня маленького она брала туалетную бумагу, и держала за руки в то время, когда я испражнялся. Вот эти стиснутые зубы до конца не разжались до сегодняшнего дня. Все мы друг друга ощущали, и переливать из пустого в порожнее, что сказала Маня Ване, как-то, считалось лишним. Матери, конечно, по-женски хотелось пообщаться для обмена энергии, но у неё была отдушина на работе, и она чувствовала меру. Сейчас отец спал, и поднимать его только для того, чтобы сказать ему фразу, я не собирался.
В деревнях ходил по домам, и отдавал мешки каждому, кого встречу, с учётом тех, кто ещё мог участвовать в моём деле. Потратил весь день, из-за того, что некоторые деревни были пустыми. Коровы, козы, покос, ягоды. Съездил искупался, и сделал второй заезд. Всех предупредил, что приеду за день до начала приёмки и скажу. к какому времени подносить сырьё. Когда выехал на основную дорогу в зону доступности сигнала, позвонил Дмитрию и спросил у него, когда можно заезжать на жительство, и об оформлении на себя машины. Ну, вроде бы, всё. Завернул в деревню к Евдокии сказать, что жить теперь буду в городе. Евдокия опять встретила чаем. Ощутил к ней теплоту. Не знаю, как она относилась ко мне, но я стал считать её подругой. Травяной чай расслаблял. Это, с моим переездом, было вовремя. Личных вопросов я ей не задавал: обязательно наткнёшься на какую-нибудь дрянь.
– А вы всю жизнь проработали фармацевтом? – чтобы заполнить молчание, спросил я.
– Как отучилась, так профессию и не меняла. Муж был. Всё пытался быть главным. Как ему казалось, это у него не получалось. Сам себя измучил. Потом встретил, какую хотел. Сын закончил третий мед в Москве. Уехал из страны. Сейчас у него там семья. Пишет, фотографии внуков присылает. Я сказала, чтобы денег не высылал: мне одной и так хватает.
За фотографиями не полезла. Понимала, что это для меня чужие люди. Проницательная.
– Оказалось, что мне нравится такая жизнь, как сейчас. Скажу травке, что у всего есть свой срок. Что она принесёт пользу. Без этого не рву. Трава – она всё понимает. Компании мне не нужны. Есть Платон. Ещё люди. Поддержать друг друга сможем всегда.
Я видел, что она говорит не для того, чтобы вызвать жалость. Была тугая струя, частью которой она являлась. Ей не было скучно с миром. Для неё никогда не повторялся вчерашний день.
Вечером, наконец, все были в сборе. Отец ещё не ушёл, мать ещё не легла. Я им сказал, что по новой работе переезжаю в город, и пошёл ужинать. Такую очерёдность я выбрал специально, чтобы, по мере возникновения вопросов, у них было бы время их задать. Первой пришла мать. Спросила, что я с собой возьму. Я ей всё обстоятельно стал перечислять. Это время нам было нужно для того, чтобы видеть и впитывать друг друга. Вслед за ней пришёл отец. Спросил, чем я там буду заниматься. Я так же обстоятельно стал ему рассказывать о повышении, относительно старой работы, и о возможности будущей учёбы, если не выгонят и не обманут. Я знал, что отцу радостно всё это слышать, и что он сейчас всё передаст матери. Оказалось, что у Евдокии было прошлое. Её прошлое на неё не давило. Пожалуй, это был первый человек, который воспринимал события жизни, как выстрелы хлопушек, в которых после хлопка ничего не оставалось. У нас в семье было по-другому, но, похоже. Прошлое определило тип отношений, но не затронуло сердцевину.
Рано утром пошёл к соседу, пока он был дома. Как-то так получалось, что планировал я одно, а происходило всё быстрее. В планы я закладывал страх. Из-за него же, всё совершал с максимальной плотностью движений. Отсюда усталость: не было доверия к жизни. Сосед пенсионер подрабатывал на своём жигуле, где только можно. Брался за любое, поэтому ловить его нужно было заранее. Спросил его, когда он сможет перевезти меня в город. Сказал, что сегодня. Сегодня я не мог, и договорился на завтра. Расценки до города мы знали оба. Опять сел на мотоцикл и поехал по деревням ставить в известность, что машина придёт послезавтра. В дороге, когда уже точно Дмитрий должен был быть на работе, позвонил ему и сказал, что завтра приезжаю, и что мне завтра же будет нужна машина, так как послезавтра я поеду за первой партией сырья. Он мне ответил, что я должен буду заехать за ним, он мне напишет бумагу, и вместе мы поедем в общежитие. Дальше, всё было проще. Я уже начал узнавать деревни, и мне осталось только познакомиться с людьми. К вечеру был дома. За час всё мне нужное рассортировал и упаковал. До сна оставалось ещё несколько часов, и я пошёл попрощаться с Платоном.
Создавалось впечатление, что у Платона настроение не меняется никогда: лёгкий позитив в любую погоду. И, было похоже, что общение для него – это повод проветриться во дворе.
– Чем меньше сомневаешься, тем больше сил сохраняешь – сказал он в ответ на мою историю с переездом.
– В конце концов, не бывает плохих ролей – бывают плохие актёры. Когда паруса надуты, двигаешься вместе со временем. Когда много раз примеряешься, то застреваешь на пристани.
– Платон Игнатьевич, вы бы не могли говорить попроще для дураков?
– А что непонятного? Я, просто, обобщаю. Если бы ты из-за страха стал мешкать, то тебе дали бы этого водителя, и ты бы остался вечно на побегушках. Если бы ящик с куклами пылился у тебя в углу, то твоя партия могла бы проиграть на выборах, свернуть точку в нашем городе, и ты бы не разговаривал сейчас со мной. Возможность развития есть всегда, но неизвестно, каким бы путём ты тогда пошёл, и сколько это заняло бы времени. Хотя, в принципе, и сейчас неизвестно, что происходит. Главное, поймать струю. Не в смысле – удачу, а ощутить свежий ветер. Не сопротивляться от страха, когда тебя несёт. Повезёт тебе или нет – ты всё равно ощутишь единство с миром, и, в этом смысле, придёшь к полноте. Ты же видишь Евдокию. Повезло ей в жизни или нет, сказать сложно, но, что она полноценна, и радуется всему, что приходит – это точно.
– Вы имеете ввиду внутренний результат?
– Конечно.
– С этой стороны я ситуацию понимаю, только она проговаривается другими словами.
– Это нормально. Ты человек своего типа, вырос из своих жизненных обстоятельств, читал свой набор книг. Ощущения кодируются твоими привычными образами. Что у нас в наличии есть, тем и пользуемся.
– Мы по-разному видим – вы хотите сказать?
– Сложный вопрос. С одной стороны, мы все связаны силовыми линиями общего восприятия хомо сапиенс. С другой стороны, сколько папуасу не объясняй, что такое лёд, он всё равно себе своё напредставляет. Рассудок не умеет придумывать новое. Он может дробить старое, и из обломков составлять непривычное. Думаю, главное не это. Образы вторичны. Есть общее для всех, которое до образов. В нём-то мы едины. Папуас не может представить, какой на ощупь лёд, эскимос не знает боль от укуса паука. Это не перечёркивает главного: мы друг от друга не отличаемся до того момента, пока не появляются образы. Сейчас это не имеет значения. Мы друг друга понимаем, и хорошо, что не идём на поводу у рассудка.
Я опять ощутил полёт, когда тебе ничего не мешает, не дробит, не сомневается, не противопоставляет, не выделяет одно за счёт другого. Как головокружительная скорость под водой или безопорное падение в вакууме. Двигаться со скоростью времени – это стоять на месте. А-а-а! Двигаешься вместе со временем, когда паруса надуты! В машине-то не двигаешься, а машина мчится. Он специально разрушает моё знание, чтобы старое вперёд не вылезало.
– Ну, я вижу, что ты понял. Успехов.
– И вам спасибо. Буду заезжать.
– Не сомневаюсь.
21
С моря подул тугой влажный ветер, который приволок с собою густую, стелющуюся понизу облачную пелену. Она на глазах темнела и тяжелела. И вдруг разом повалил снег, да такой, какого Денису Давыдову давно не приводилось видывать. Это был поистине какой-то обвал, белое небесное низвержение.
Буквально за четверть часа густым снежным слоем чуть ли не в пол-аршина обросли артиллерийские фуры и зарядные ящики, а лошади и ездовые стали похожи на потешные снежные изваяния в Замоскворечье на масленицу.
Обоз какое-то время по инерции двигался. А потом стал окончательно.
– Попробую далее ехать, – высказал свое решение Давыдов.
– Да куда ж в такую-то непогодь? – изумились артиллеристы. – Долго ли с дороги сбиться? Опять же и к неприятелю угодить можете, время-то военное, сами знаете. Что судьбу-то испытывать?..
– Нет, решительно еду. Возок у меня легонький, коли застряну, плечом подтолкну.
Потом через какое-то время вроде бы чуточку пообвиднелось, и снег хоть и продолжал сыпать, но уже не с такою неистовой силой и густотой.
Так и добрались до финской почтовой станции Сибо.
Здесь Давыдов решил напиться чаю и дать краткий роздых лошадям, поскольку на сменных надеяться никак не приходилось. Смотритель в толстой вязаной шапке с козырьком на все вопросы и просьбы что-то мычал, качал головою и разводил руками. То ли вправду не знал русского языка, то ли прикидывался, каналья.
Поняв, что толковать с ним бесполезно, Давыдов прошел в горницу. В отличие от русских станций, пропахших кислыми щами и самоварным угаром и непременно увешанных тронутыми мухами лубочными картинами, изображавшими «Похороны Кота Тимофеевича мышами» и «Взятие Очакова», здесь было подчеркнуто, даже вызывающе чисто.
За опрятным столом, на котором стояло с полдюжины порожних чашек, скинув на диван подле себя шинель, сидел молодой пехотный офицер с округлым лицом, на котором совершенно отчетливо отражалось отчаяние.
– Слава тебе господи, наконец-то своего брата русского вижу! – воскликнул он, порывисто вставая навстречу. – Меня этот истукан-смотритель окончательно доконал. Ничего из него выжать не могу, даже слова вразумительного… – И разом спохватился: – Позвольте представиться, господин штабс-ротмистр, поручик Архангелогородского полка Закревский Арсений Андреевич, адъютант графа Каменского.
Утром к началу работы мы с соседом подъехали к конторе фабрики. С её двора разъезжались УАЗы. Зашёл к Дмитрию. Он взял мой паспорт, заполнил бумагу и поставил печать. Вышли на улицу.
– Ты скажи водителю, чтобы он ехал за нами – сказал он.
Я передал предложение. Дмитрий подошёл к нам с водителем, и объяснил, как доехать до места, если он нас потеряет в дороге. Я сел к Дмитрию, и мы поехали.
Двухэтажное здание на окраине города было вполне приличным. Перед ним я увидел остановку. Мы все доехали без проблем. Я перенёс свои вещи из машины к подъезду, и мы отпустили водителя.
– Тебе в ближайшее время нужно сделать фотографии на пропуск. Спросишь на входе у людей, где здесь в округе делают.
Пока я перетаскивал вещи с улицы в фойе, Дмитрий выяснял, где мне поселиться. Место для меня оказалось на втором этаже.
– Тут приглашённые химики и технологи живут. Ты один тут такой менеджер будешь жить.
Дмитрий имел ввиду – «по знакомству». Бабушка за столом у входа спросила, как меня зовут, и дала мне ключ. Я представился. Попрощался с Дмитрием, и стал переносить вещи в отведённую комнату. Комната была на двоих. Дверь в душ и туалет. Вообще – отлично. Вот, что бывает, когда идёшь по струе. Ха-ха. В комнате общий стол. Два стула. Шкаф. С одной стороны, у каждой кровати тумбочка, с другой – столик. Завтра же везу комп: дверь на ключе. Ну, совсем не предполагал такое. Вышел в коридор. В конце коридора было какое-то расширение. Как и догадывался, здесь находилась кухня. Здоровенная раковина, две плиты, два холодильника. В один из них заглянул. Еда в целлофановых пакетах. Записок в них с фамилиями не было. Думаю, все уже знали, кто в какое место ставит свои запасы. Вернулся в комнату. Надо бы купить кипятильник. Вся необходимая посуда есть, так что, пакетиковая вермишель и что-нибудь к ней – и можно вообще не толочься на кухне. Хорошо-то как. Ближайшие задачи: фото, цены в магазинах, рынки. Вышел, закрыл на ключ дверь, спустился вниз.
– Скажите, пожалуйста, – обратился к бабушке – здесь где-нибудь можно по близости сфотографироваться?
Бабуля вышла со мной на улицу, и стала показывать руками, как я должен идти и куда заворачивать. Её комментарии расходились с попыткой показать маршрут, поэтому я запоминал её движения рук.
– А, где здесь народ еду покупает? – задал я последний вопрос.
– Да, кто где. Это тебе надо самому ходить и запоминать. Кому, что нужно.
У меня осталось одно дело – рабочая машина. Весь день был впереди, поэтому я, не спеша пошёл искать фото, в показанную мне сторону. Окраина города такая же, как и у нас: сталинские дома и хрущёвки, но настроение места было другое. Я был в армии на учебке, в части, прожил у нас – везде настроение мест было своё. Сейчас оно тоже не было похоже на другие места. В этих настроениях разных мест не было человеческого, и определить, поэтому, человеческими словами возникающие ощущения тоже было нельзя. Энергия, что ли, везде была своя. Я ходил, как в лесу, впитывая новизну места. Рабочий день. Прохожих мало. Пару раз спросил, как найти фотоателье. Дошёл и сфотографировался. Запомнил адрес. Назвал месторасположение нашей конторы у фотографа, и спросил на чём можно доехать. Услышал объяснения, и пошёл дальше исследовать новое жизненное пространство. Как же хорошо сменить натоптанный бег по кругу на что-то новое. А я, как старый дед, держался за полупридушенную синицу в руках. Что же к старости-то будет?
Доехал без приключений, позвонил Дмитрию, и спросил, к кому мне обратиться по поводу машины. Он предложил мне подойти к нему, что я и сделал. Мы вышли с обратной стороны здания, Дмитрий позвонил начальнику гаража, и мы стали ждать. Подошёл дядька. Дмитрий меня ему представил и ушёл к себе. Начальник показал мой уаз-буханку, и мы пошли оформлять на меня машину. Оформили быстро, и на вечер я стал предоставлен сам себе. На выходе из конторы спросил, в каком направлении находится общага, сориентировался, как в лесу, по солнцу, и пошёл исследовать магазины. Цены, приблизительно, были такими же, как и у нас. Купил по дороге кипятильник, походной еды, и, удовлетворённый, пришёл в свой новый дом. На входе сказал бабушке, что сфотографировался, и скоро у меня всё будет, как у всех. Я заговорил с ней для того, чтобы она быстрее меня приняла за своего, и в отношениях бы исчезла лишняя формальность. Когда поднялся на этаж и подошёл к двери комнаты, услышал, что в комнате кто-то есть. Открыл дверь, и увидел парня моего возраста. Может, чуть старше. Парень в одних трусах делал зарядку. Увидев меня, он прервался и поздоровался. Я назвал своё имя, и сказал, что буду теперь в его комнате жить. Он ответил, что мы тёзки, и его зовут тоже Саня. Мне было ближе «Саша». Я так представлялся, и меня так называли все, кто меня знал. Но – не принципиально. Саня меня спросил, кем я буду у них работать. Я ответил, что буду ездить за иван-чаем. Видя его молчаливую реакцию, объяснил, что создал новую ветку для сбора сырья, и, может быть, буду работать зимой, если уговорю заготавливать новые позиции товара.
– А-а, ты человек инициативный – заметил он.
– Ну, да. Жизнь припрёт – и не так ещё закрутишься.
Я стал примеривать кипятильник к распакованной утром посуде. Подходил ковш. Краем глаза увидел, что Саня опять зашевелился. Судя по фильмам, он делал что-то похожее на кунг-фу, но щедяще: без прыжков и выдрючек.
– Это что?
– Цигун. Китайская гимнастика. После работы освежает, а на ночь рискованно – можно не заснуть.
Я пошёл с ковшом в санузел, налил воды и, вернувшись, поставил его на тумбочку. Засунул в него кипятильник, и воткнул вилку в розетку на стене над тумбой. Саня, то ли закончил, то ли прервался из-за моего присутствия. В ковше на поверхности воды появились первые пузырики. Я начал освобождать от обёртки корейскую лапшу. Саня тоже вытащил из тумбы большую пивную кружку, и пошёл с ней в душевую. Ага, не один я такой отщепенец. Когда он вернулся из душевой и поставил кружку, то тоже вытащил из тумбы кипятильник. засунул его в воду и подключил к розетке.
– А ты кем работаешь? – спросил я.
– Пока – технологом. Я учусь на заочном.
– Служил?
– Служил.
– А почему здесь живёшь? Ты не отсюда?
– Я, как в гостинице, живу. Узнал, что места пустуют, а у меня ещё брат и сестра. Плачу чуть больше остальных. Ты же тоже коммуналку будешь компенсировать.
– Это понятно.
Город, не город – везде хорошо, где нас нет. Похоже, парень был без вывертов.
– Если у меня здесь получится, то тоже буду поступать.
Я не обязан перед ним отчитываться в своих планах, но желание быть на-равных было сильнее меня.
– Куда собираешься?
– Пока не знаю. На исторический или в социологию.
– Социология востребованней.
– Я тоже так подумал. История в социологии тоже нужна.
Вода в ковше закипела. Я вытащил кипятильник и положил в воду два брикета лапши.
Добавил из пакетика масло со специями и накрыл ковш тарелкой. Достал колбасу. Стал её резать. У Сани тоже закипело. Он бросил в кружку какой-то мясной кубик и достал из тумбочки огурцы и хлеб.
– Вегетарианская еда с химическими добавками – пошутил он.
– То же самое – поддержал я. А рынок тут далеко?
– От администрации, где ты оформлялся, минут двадцать ходу. В выходные деревенские с машин торгуют.
– Ну, тогда мне проще у себя в городе заехать. Вообще-то у нас хорошо. Грибы, ягоды, рыбалка.
– Тут тоже есть куда поехать, только заводы гадят. А так – всё то же, что и у тебя. Только ехать надо. Час на электричке – и нормально. Фабрика почти за городом, так что не очень паршиво. Я тоже на природу езжу, физкультурой немного занимаюсь.
– А почему китайская?
– У неё – специфика. На работе всё на внимании, интеллекте – голова пухнет. А цигун возвращает энергии на место. Ты слышал, что физическое тело у человека не единственное?
– Ну, да: йога, чакры.
– Здесь не совсем так, но, в принципе, похоже. Упражнения возвращают структуру в естественное положение. На ютюбе есть репортажи, где мастера на расстоянии воздействуют на окружающих. Это, как раз, следствия цигуна. Экстрасенсорика, бесконтактный бой.
– А ты умеешь?
– Нет. Я не так давно стал этим заниматься.
– Ну, воздействия на окружающих не только в твоём цигуне есть.
– Похоже. Но, цигун меняет восприятие самого себя и окружающего мира – а это ценно.
– Изменения восприятия заложены в человеке. Они не только от цигуна бывают.
Саня коротко на меня глянул.
– Бывают, но непредвиденно и хаотично. Вон, стакан влупил – и тоже – изменения.
– Необязательно стакан. Когда перестаёшь видеть так, как тебе внушали, тогда можно и по-другому всё ощутить.
Саня был заинтригован, но я не мог с ним говорить открыто. Приходилось импровизировать, избегая упоминаний о куклах, Платоне и Евдокии. Интересным образом, вынужденные формулировки многое проясняли для меня самого. Не будучи привязанными к конкретным жизненным ситуациям, они мне самому начали показывать новое мировоззрение, которое стало у меня проявляться. По ходу дела, я отметил пользу от такого нашего разговора.
– Что ты имеешь в виду? – «внушили».
– Ну, что ребёнка учат, как смотреть на мир, а потом ребёнок взрослеет, и сам начинает учить тому же своих детей. Если бы все вокруг умели летать, то и мы бы тоже смогли: у нас не было бы запретов. Человек не знает, что он может, а что – нет. Если твои мастера умеют воздействовать на расстоянии, то, значит – это каждый может, только людей воспитывают не так.
– Возможно, ты читал: на каких-то островах одна обезьяна стала полоскать еду в воде, чтобы песок в рот не попадал. Другие обезьяны это дело переняли, и, когда на том острове количество таких обезьян перевалило за какую-то цифру, обезьяны на соседних островах стали тоже мыть еду перед едой. Как я понял – ты об этом.
– Да. Все боятся, и идут по натоптанному пути. Делающих по-другому изгоняют или уничтожают. Знаешь почему? Потому, что они подрывают незыблемость реальности людей.
Ну, Сашок, ты даёшь! Ты ли это? Может, куклы в тебе говорят? Я улыбнулся. Саня это истолковал по-своему.
– Реальность у людей в разные времена была разная. В Индии одно, в Китае – другое, у нас – третье. Кастанеду читал?
– Слышал.
– Там вообще заворот, а для некоторых это было реальностью. Я их упражнения пробовал. Тенсёгрити называются. Бесполезно. Нужна общая струя. Без неё ничего не происходит. В цигуне понятней. Есть три центра. Энергию нужно накачивать в нижний. Есть свои нюансы, но направление понятно.
– Почему в нижний?
– Центр тела.
– Ну и что?
– Не знаю. И у Кастанеды, и у даосов это важная зона тела. Даосы – это такое мистическое течение в Китае. Лао Цзы – может, слышал?
– Слышал. Что толку?
– В цигуне не только упражнения, но и созерцания со вниманием на животе, и, вообще, на теле. Длинная история. Въезжать надо. У меня в холодильнике творог есть. Ты будешь?
– Не. Сейчас пройдусь перед сном, и – спать.
– Как хочешь.
Я вышел из комнаты, и пошёл на воздух уложить в голове новые впечатления. Широкий мазок акварели фонарей край тёмно-синего неба сделал многоцветным. Над головой уже белые зёрна звёзд создавали узоры. Сейчас я был гостем, которому рады. Уходящие и приходящие образы не выкрадывали меня из вечера. Невидимые мной люди в жёлтых проёмах окон двигались, следуя своим мелким бытовым желаниям, стояло небо, и всё это можно было охватить, только сбросив свою отдельность от этого вечера.
Новый приятель, который видит жизнь не как все, другое место, другая работа. Я, это, или не я? Сказать, что я себя изменил – соврать. Не было бы кукол – не было бы изменений. У Сани нет кукол, но он тоже выходит из механического следования магниту смерти. Парадокс: каждый борется за выживание и место под солнцем, но именно эта трата сил приводит человека к умиранию живого внутри, и подтверждением этого является физическая смерть уже ничего не осознающего человека. У меня – куклы у Сани – цигун, у кого-то – кирпич на голову: жизнь создаёт каждому условия для того, чтобы он мог выйти из механической безмозглости, но люди пугаются этих предложений. Ладно. Завтра новый этап жизни. Сейчас спать. Завтра посмотрим, какой будет урожай от моих усилий.
22
Будильник прозвонил коротко, так как я сразу по нему хлопнул, ориентируясь по звуку. Саня спал. Наверное, ему позже, а, может, ближе. Сходил налил в ковш воды, сунул в него кипятильник, и пошёл умываться. Пришёл, заварил кофе, и стал резать бутерброды. Неизвестно сколько ещё автобус ждать придётся. Делал всё собранно. Это я умею. Поел, оделся, взял на всякий случай паспорт и пошёл на остановку. День у меня не нормированный, так что спешить было глупо. Доехал за полчаса, как и предполагал. Ключи от машины у меня были, и я не от кого не зависел. Надо было взять казённые деньги и расписаться. В бухгалтерии я оказался первым. Служащих пришлось ждать. Показал паспорт, чтобы всё было быстрее, взял деньги, расписался и пошёл к машине. Машина завелась. Отлично. Вперёд, за приключениями.
Мне всё равно нужно было ехать через наш город. Заехал к себе, попил чайку с мамиными сырниками, и поехал дальше. Один и тот же маршрут по деревням пришлось проехать два раза: народ не сгруппировался. Семь мешков для первого раза – вполне прилично. Во время расчёта с людьми спрашивал, нужно ли завтра приезжать. Оказалось, что нужно. Люди увидели материальное подтверждение своих трудов, и сбор растений им, пока, не опротивел. Обратно ехал, никуда не заезжая: поджимало время. Возврат оставшихся денег, поездка на фабрику, на складе обмен наполненных мешков на пустые, взвешивание травы, возврат машины к конторе, свобода. Ну, что ж, муторно, но не сложно. Фиксированная часть зарплаты должна идти в любом случае, так что выжить должен. Ведомость о взвешивании при мне.
В общагу ехал на автобусе. Из-за множества мелких дел, пока не понял, устал я или нет. В голове крутились фрагменты моей дневной деятельности, но это ещё не означало, что я устал. Улягутся. Когда вышел на своей остановке, на меня наконец-то снизошло умиротворение. Пошёл на охоту за дешёвыми продуктами в ближайшие магазины. Интересно. Целлофановый пакетик, походная еда со свежими овощами – красота. Как говорится: «жизнь налаживается». В комнате Сани не было. Соорудил себе ужин. Поставил на столик компьютер. Флэшка провайдера обязана была работать, поэтому я особенно не переживал. Так. Цигун. На ютюбе китайцы показывали упражнения. Ел и смотрел. Переводчик говорил о дыхании, которое очень важно. Верю, если они уже тьму лет этим занимаются. Внешне не сложно. Балет Лебединое Озеро. Некоторых в конце ролика после упражнений начинало трясти, и на этом ролик заканчивался. Как я понял, это считалось высшим пилотажем – прохождением долгожданной энергии. Чем только люди не тешатся. Надеюсь, эта трясучка помогала им стать умнее. С этим было понятно. Набрал: «даосы». Пошли мудрецы-учителя. Их высказывания были приблизительно о том, что я уже испытывал. Тогда, зачем цигун? Без него – никак? «Большой небесный круг», «малый небесный круг», другие виды работы со вниманием. Конечно, любопытно. Я попробую, но не сегодня. Пришёл Саня. Обменялись приветствиями. У него в руке был пакетик похожий на мой – стиль жизни диктует. Тут же занялся ужином.
– Это вы столько работаете? – спросил я.
Саня отрицательно помотал головой – с тренировки. Один китаец ведёт.
– Я тут про цигун посмотрел. Чего-то, каждый – кто во что горазд.
– Много школ. Дао, буддизм, да ещё внутри них разные течения. Плюс, в каждом клане свои примочки.
– Если всё разное, значит – это физкультура.
– В этом всём основное – тренировка сознания. Этого нигде не увидишь. И никто тебе в роликах об этом не скажет. На Востоке сила и сознание нераздельны, поэтому, гоняя энергию, ты чистишь сознание.
– В христианстве тоже святые есть. Без физкультуры.
– Не спорю. Это один из путей.
Саня занялся ужином.
На следующий день после приёмки травы остановился у моста. Ну, что же, поэкспериментируем. Сел на берегу за кустами так, чтобы проезжающие по мосту машины не отвлекали от эксперимента. Стал наблюдать за низом живота, глядя на воду. Сколько раз в детстве я убегал от школы и выяснений отношений с ребятами в такие уединённые места. Природа принимает тебя любым: схватил ли двойку, получил ли по физиономии или случайно разбил мячом стекло. Для природы нет победителей и побеждённых. Она окутывает собой любого, кто ей доверится. Опять я в своём мире. Как я понимаю Евдокию… Окружающее сквозь кожу залило меня собой. Думаю, такое состояние знакомо каждому, только, обычно, внимание подхватывают незаметные фантазии и уносят, куда им заблагорассудится. Но сейчас внимание было приклеено к низу живота. Наплыв внешнего от этого становился плотнее. Загустевал, что ли. Восприятие становилось похоже на то, каким оно было, когда его вызывали куклы. Те же шишки, только в профиль. Нюансы, конечно, есть, но движение от частного к общему сохранилось, и ещё я потерял центр всего этого. А без центра, идея внешнего и внутреннего растворилась, как будто бы её и не бывало. Когда смотришь обалденный фильм, то не помнишь про себя, кто это смотрит. Обалденность моего теперешнего состояния заключалось в том, что функцию драматизма фильма взяло на себя время. Пейзаж не менялся, но время показывало его постоянно заново,.. или сам пейзаж себя всё время показывал заново. Так вернее. Неподвижность всего была обновляемой, вот в чём фокус. Не нужны были мысли, фантазии, воспоминания – фильм реальности всегда показывает свою непредвиденную новизну. Я встал, дошёл до машины, сел за руль и поехал.