Владимир Николаевич Кантур
Странные куклы
По графику следующий день у меня был свободный. У нас на базе ягоды варили в чанах, а потом чаны грузили краном на машины и увозили на консервный завод. Эта отгрузка давала мне возможность наведаться по делам моей будущей работы.
Когда едешь на мотоцикле, а не на машине, дорога видится другой. Ощущается большее участие в окружающем мире. Всё живое. Блёклое небо, мелкие птицы, мельтешащие возле деревьев, ветер, с бьющими по шлему жуками. Мне нравилась воля. Человек не может найти повода, чтобы просто так оказаться один на один с миром. Придумываются любые занятия, лишь бы не оказаться в непредвидимом месте без цели. А как же иначе? В таких обстоятельствах не нужен ни характер, ни житейская нужность, ни настроенность на достижение целей. В такие моменты всё становится лишним. Человек начинает ощущать себя потерянным в мире, который даже не замечает появление и уход человека. В принципе, я осознавал преждевременность этой поездки и мог бы развернуться и поехать обратно, но путешествие уже захватило меня, и я готов был ехать всё дальше и дальше. Проехав по мосту речку, решил, что на обратном пути обязательно искупаюсь.
Въехал в нужную деревню. Людей не было. Заметил бабку, ковыряющуюся за забором на огороде.
– Здравствуйте! Скажите, где здесь Евдокия живёт?
– Евдокия? Третий дом от конца – махнула рукой бабка, показывая на противоположный ряд домов.
– Только сейчас она в лесу. Сейчас сколько времени?
– Половина одиннадцатого.
– Ну, скоро подойдёт.
Подъехал к нужному дому, проверил калитку, не открыта ли, и лёг на траву перед домом. Небо. Почему я здесь родился? Это место сделало меня таким, какой я есть сейчас. В другом месте я был бы парнем с другим характером, до которого мне не было бы никакого дела. Возможно, я бы с ним подружился, но мне бы пришлось узнавать его черты характера. Вообще-то, общие черты характера вразброс есть у многих людей. Каждый приспосабливается к жизни так, как это видит на примерах окружающих, но каждому, при этом, кажется, что его черты характера уникальны. Смешно. Психотипы, на сколько я читал в инете, давно разработанная в психологии тема. Не понятно, почему каждый человек является одним психотипом, а не другим, но само деление существует и просчитывается. С куклами – другое. Они создают в тебе жизненные устремления в независимости от того, есть ли в тебе эти устремления или нет. Может, в человеке вообще есть всё, но ты не знаешь об этом из-за невостребованности?
Услышал шорох травы.
– Здравствуйте. Вас Евдокия зовут?
– Здравствуй. Меня.
– Я – Саша.
Женщина жила вторую половину жизни, и жила её без маеты. Это ощущалось по её силе, полной встроенности в свои занятия, размеренности и целесообразности жестов. По какой-то текучести её переходов от одного действия к другому. Она поставила корзину с травой перед калиткой, поправила здоровенные веники из стеблей на плече, просунула руку в дыру калитки и открыла её. Посмотрела на меня.
– Ну, заходи.
Подняла корзину и поплыла впереди меня по тропинке к крыльцу. Я следовал за ней в нескольких шагах. Она поднялась на крыльцо, поставила корзину на пол, положила веники на корзину, мелкими быстрыми плавными движениями отомкнула и распахнула дверь, прошла внутрь, и было слышно, как открылась ещё одна дверь.
– Проходи – послышалось из проёма.
Я оказался в типичной деревенской избе. Сушёных летучих мышей на стенах не было.
– Здравствуйте – ещё раз сказал я – у меня никто не заболел. У меня к вам просьба по работе. Возможно, наладится сбор лекарственных трав. Собирать будут местные, поэтому живодёрства не будет. Если я к вам приеду с названиями и фотографиями, вы сможете мне за деньги собрать образцы этих трав?
– Смогу. Можешь, хоть на латыни названия привезти – я – бывший фармацевт. На пенсии.
– Хорошо, что я к вам попал. Говорить проще.
– Ну, а если хорошо, то будем чай пить. Я с утра ничего не ела. Собирать надо по росе.
– А из фармацевтики в травничество сложно переходить? – спросил я, чтобы заполнить молчание.
– Я не переходила. Я из травничества пошла в медицину, а теперь опять травы собираю. Это у нас семейное.
Она включила электрочайник и вышла из дома. Меня накрыла тишина избы. Вот тут куклы были лишними. Все до одной. Тишина была твёрдой. Она стояла в пространстве, точно повторяя его объём. Что-то похожее вспоминалось в раннем детстве. Но образов не было, и воспоминания, не разворачиваясь в картины, так и оставались ощущениями. Между теперешним состоянием и похожими состояниями детства не было образов–посредников: слишком редкими были такие восприятия окружающего мира. Именно незамусоренность бытовухой данных ощущений, позволяла мне видеть свою сердцевину, на которую со временем налипли и продолжают налипать роли. В этой сердцевине не было ничего, но она не была пустой. Она была изначальной. Это значит, что в ней не было разделения на пустоту и наполненность. Короче, я попал в сказку. Почему это произошло именно сегодня, именно в этом месте, я не знаю. Чайник, включённый Евдокией, начал шуметь всё громче и громче. Евдокия вошла со двора в комнату, и сразу же прошла её насквозь в следующую смежную комнату. По звукам, долетающим до меня, я понимал, что Евдокия накрывает на стол.
– Проходи, садись – донеслось из дверного проёма.
Я вошёл, окинул взглядом комнату и напрягся: на комоде среди других вещей в углу стояла кукла без лица, как у меня в ящике. Платье у неё, конечно, было другое, но принцип изготовления тот же.
– Вот, садись – Евдокия указала на стул.
На столе стояли две здоровенные кружки с зельем, сырники на тарелке, сахарница и чайные ложки.
– Не бойся – этот чай полезный.
Я понимал, что, нравится или нет, эту штуку надо будет выпить. Решил её на всякий случай глушануть сахаром, хотя дома пью зелёный чай безо всего. Евдокия занялась поеданием сырников, прихлёбывая их этим горячим чаем. Я положил пару ложек сахара, размешал и присоединился к ней.
– Этот силы даёт – Евдокия кивнула на кружку.
Питьё оказалось приемлемым. Без экзотики. Сено, но с глубоким вкусом. Очень даже прилично. Я понимал, что количество сырников было на меня не рассчитано, поэтому с задумчивым видом смотрел в окно. О кукле решил заговорить после чаепития, чтобы не было скомканных ответов. Чай расслаблял. Может, это называется восстановлением сил, но я стал спокоен и прозрачен.
– Евдокия, а как вас по батюшке?
– Петровна. Зови, как удобно.
Я кивнул.
– А, вот, у вас странная кукла на комоде. Это вы её сами сделали?
Нет. – она посмотрела на куклу – сделали её ещё до революции.
Она остро глянула мне в мозг.
– Испугался?
Почему такой вопрос? Что за хрень?
– Да нет: у меня дома похожая есть.
Продолжать я не стал. Она тоже говорить не собиралась. Я оказался в невыгодном положении.
– Недавно вместе с другими куклами её нашёл в городе.
Евдокия смотрела на меня и, молча, одобряла мои разъяснения.
– Странный случай был. Человек убегал от милиционера, а ящик с куклами за лотком на площади оставил. Чтобы ящик не пропал, я написал свой адрес лоточнице и этот ящик взял домой. Евдокия покивала.
– Куклы нашли хозяина.
Мля, что за хрень!? Что я делаю в этой дыре вместе с этой куклой?
– Да, успокойся ты – никто не умер. Такое бывает.
Я, и, правда, почти успокоился.
– Понимаешь, может, ты читал или слышал, что существует передача способностей.
Конечно, я читал фэнтези о передаче магических предметов. Но, то развлекуха, а тут – жизнь. Одно дело, когда я командую ситуацией, а другое – когда я подопытный кролик. За меня всё уже решили. Я влип во что-то непоправимо-глобальное. Пока это у меня проносилось в голове, Евдокия начала объяснять.
– Вот, тебя в семье воспитывали. Учили отношениям, давали навыки. Чему тебя учили, коротко говоря? Видеть жизнь определённым образом. Понятно?
Она помолчала, чтобы я это успел понять. Как раз это я успешно понял сам из-за кукол.
– Видение, которому тебя учили, не совсем полное. В мире больше связей, чем мы привыкли думать.
Это я тоже увидел. С появлением кукол у меня возник сценарий, и пока он неукоснительно выполнялся, хотя, если посмотреть здраво, всё в этой истории шито белыми нитками. Одно несовпадение – и мой план оказался бы очередной подростковой иллюзией.
– Пока, всё, что вы говорите, я уже знаю – сказал я, чтобы не потерять лицо.
– Ну, вот и хорошо. В такие куклы – она кивнула на свою – раньше играли дети. Лица изготавливать было запрещено: боялись, что в куклу может войти чья-то душа. Для детей мир шире, чем для взрослых, и они могли через куклы разговаривать с миром, не ограничивая себя ничем. Лица не было, и можно было придумывать про куклу любую историю по необходимости. Кукла, ведь, часть внешнего мира, и, обращаясь к кукле, ребёнок обращался к нужной ему стороне мира.
– Это уже магия какая-то.
– А что не магия? Когда тебя научили воспринимать широкий мир зауженным способом, это разве не магия? Всё общество целиком проделало с тобой такие манипуляции, от которых ты перестал видеть очевидные для любого зверя или растения вещи.
Она хотела ещё что-то добавить, но промолчала. Я тоже молчал, осознавая себя в настоящей сказке. Вновь пришло состояние тишины, но теперь к нему добавлялись произрастающие из этой тишины узоры новых связей. Эти стебли-лианы связали всё со всем в один живой клубок. Этот клубок был беспредельным. Лианы-узоры, как на росписях. Травница. Она передавала силу умного мира растений глупым людям. Пыталась лечить от глупостей.
– Я из-за кукол к вам приехал.
– Знаю.
– Вы не поняли. Я хочу себе сделать место работы. Куклы в этом участвовали.
– Пока, не понял ты – сказала она мягко. Куклы не смогли бы тебя привести сюда, если бы ты не придумал новую работу. Поэтому ты её придумал.
Я вспомнил свой лёгкий поклон куклам.
Когда я уходил, Евдокия дала номер своего телефона и сказала, что в нашем городе живёт один интересный человек. Назвала его имя и адрес. Посоветовала к нему обратиться по поводу кукол, чтобы не было неожиданностей. Помня свои тяжёлые сны, я поблагодарил её за помощь, и сказал, что встречусь.
На обратном пути я, как и хотел, съехал с моста и немного проехал вдоль реки по тропинке. Разделся полностью вместе с трусами, искупался и лёг на траву обсыхать. Вода смыла остроту недавних впечатлений, и обнажила прозрачное понимание нераздельности всего. Оказалось, что это и есть свобода. Что только ощущение своей отдельности ото всего создаёт иллюзию выбора, а с ней и метания по выгадыванию лучшего, которое держит человека в зависимости от самого этого выгадывания. Во всеобщей связанности, кем бы ты ни был, и чем бы ни занимался, ты всё равно держишь в руках весь мир, и только твоё непонимание надуманности границ мешает перейти из одной роли в другую. В этом смысле, куклы являются прибором, регулирующим отношения: насильно, или по доброй воле, ты играешь свою партию в оркестре связей, и это общее звучание льётся рекой времени в неопределённость будущего.
13
Войдя в свою комнату, я тут же включил комп. Пока он настраивался, сходил на кухню, положил себе еды, вернулся с тарелкой к монитору и включил свою почту. Ответ от Глеба Олеговича уже был. Сердце забилось чаще. Открыл ответ. Моё предложение было принято. Мне предлагалось стать менеджером по закупкам, и обсудить условия работы. Это требовало от меня однозначного решения, а я боялся за свою шкуру. Говоря понятнее, за своё жизнеобеспечение. Предложение новой работы означало для меня автоматическое увольнение со старой. Я никак не мог совместить их обе. Увольнение посередине рабочего цикла означало увольнение навсегда. Никто не будет иметь дело с человеком, который исчезает в разгар сезона. Понятно, что есть возможность уехать в какой-нибудь центр, жить в общаге и ненормированно пахать за это проживание. Можно, конечно потом с кем-нибудь договориться и снять комнату, но от этого пахоты не убавится. И проживу я жизнь своего отца, отщёлкивая годы. Если бы не перестройка и не моё рождение, то он бы тоже мог кем-то стать. В больших городах с этим проще.
В ответе Глебу Олеговичу я написал, что мне хотелось бы в общих чертах понимать ориентировочные суммы моей зарплаты, так как мной будут задействованы, в основном, те же люди, которые являются сейчас сборщиками ягод и грибов. Мне придётся их перекупать на новое для них дело, и закупщики со старого места работы будут так же обращаться к моим поставщикам, что осложнит дело. Я, так же, попросил выслать фотографии нужных растений с их названиями, чтобы проконсультироваться со специалистом о территории их произрастания в нашей местности, так как, возможно, тогда я смогу расширить области сбора и уйти от конфликта с конкурентами.
«Интересный человек» Евдокии приобретал для меня всё большую значимость. Я, не то, чтобы, не доверял куклам, просто, сейчас мой страх был больше доверия. «Интересного человека» звали Платон Игнатьевич. Спасибо, что не Архимед. Жил он в частном секторе нашего города. Когда-то наш городок был весь деревянным, кроме купеческого центра, и в послереволюционные годы стал быстро расстраиваться в связи с добычей бурого угля. Теперь этот уголь никому не нужен, но сталинские дома и хрущёвки были уже построены, а пригород так и остался нетронутым. Пока этот Глеб ответит, мне бы хотелось посетить загадочного дядю. Об основном моём плане, как я увидел по Евдокии, меня никто спрашивать не собирался, а эта частная история с моим решением, возможно, и разрулится с его дельным советом.
Князь Петр Иванович и его адъютанты с тревогой посматривали в сторону Тильзита, откуда еще слышалась ружейная пальба: успеют ли казаки прикрытия оторваться от преследования и проскочить мост, который по приказу должен быть предан огню?..
Прошло еще несколько томительно-тягучих минут.
Наконец на крутом противоположном берегу замелькали конные фигуры. Они выскакивали из тесных каменных улиц городка и стекались к узкой горловине мостового спуска. И вот уже деревянный настил загремел под копытами казачьих и низкорослых степных коней.
И почти тут же из улочек Тильзита выплеснулась тяжеловесная лава французской регулярной кавалерии. Вспыхнули на солнце сверкающие панцири кирасир и горящие полированной бронзой хвостатые каски драгун. Их старание настигнуть, смять и растоптать горстку казаков и «северных купидонов», видимо, было так велико, что в теснине спуска произошло замешательство, несколько лошадей сшиблось, кто-то опрокинулся, и яростный поток разгоряченных всадников закружился на месте.
Однако самые резвые продолжали преследование. Впереди проскочивших к берегу кирасир и драгун на тонконогом стройном коне, посверкивая обнаженным клинком, скакала фигура в ярко-желтом, канареечном наряде, с длинными развевающимися темными волосами и летящими по ветру за плечами пестрыми шарфами и шалями.
Денис Давыдов тотчас узнал Мюрата. В столь фантастическом одеянии мог щеголять во французской армии только герцог Бергский.
На полном скаку он первым влетел на мост.
Но тут громыхнули пороховые заряды, с шипением и свистом взметнулись в небо фонтаны искр. Почти перед самой мордой лошади Мюрата вскинулись языки пламени.
Полыхнуло, как и обещал Никитенко, знатно. С ревом и треском огонь начал закручиваться в длинные ярые жгуты.
Мюрат картинно вздыбил коня. А потом, медленно повернув его, шагом поехал прочь. Благо с русского берега не стреляли. «Эх, поспешил поручик со своими пионерами, – подумал Денис Давыдов, – еще бы немного, и не в меру резвый герцог в горячке сам бы в плен пожаловал. Вот была бы потеха!..»
Вечером после работы я нашёл нужный мне дом и позвонил в звонок у ворот на заборе. Собаку не услышал. Дверь на участок мне открыл немолодой подтянутый мужчина.
– Здравствуйте. Я Саша. Мне Евдокия сказала, что я могу с вами посоветоваться.
– Проходи. У меня время есть. С чем пожаловал?
– Да, у меня затруднения. Сейчас есть возможность создать для себя место работы, но если это не получится, то я вообще останусь не у дел.
– Пойдём в дом. Там спокойно поговорим.
Мы пошли по уложенной камнями тропинке, поднялись на крыльцо, вошли в дом и оказались на кухне.
– Сейчас чай поставлю. Садись – указал он на стул и пошёл к плите.
– Что тебе к чаю? Есть баранки, халва, варенье. Я конфеты не покупаю: вредно в моём возрасте.
– Да, что вам лучше.
Платон Игнатьевич выставил на стол всё, о чём сказал, и стал разливать кипяток.
– Тебе травяной или обычный?
– Обычный. Евдокия наперёд напоила.
– Она может – протянул дядька с улыбкой.
Он сел за стол напротив меня и сказал – Рассказывай.
– Ну, вот, я сейчас работаю водителем. Езжу по деревням. Принимаю ягоды и грибы и отвожу их сюда на базу в ЖБИ. Начальство там цех арендует. Работа сезонная. Тут у меня появилась возможность работать тем же от фармацевтики. Но там, вроде бы, меня оформляют официально. Если новое дело у меня не пойдёт, то я останусь без работы и там, и там. А уезжать и жить после армии в общаге пока не хочется.
– На теперешней работе у тебя перспективы есть?
– Нет. Не допустят.
– А на новой
– Не знаю.
– Вывод?
– Надо рисковать? Но, ведь, и та, и эта – сезонные. Не будут мне платить деньги за так.
– Это ещё неизвестно – сезонная или нет. Зимой собирают почки сосны, берёзы, шишки ольхи. Чагу, в принципе, можно. Если сезонная, то можно попробовать их убедить. У тебя получится.
– Почему вы так считаете?
– Иначе, Евдокия тебя ко мне не прислала бы. Считает, что ты перспективный.
– Откуда она знает? Я, конечно, придумаю, как её включить в работу, но тут от меня мало, что зависит по деньгам.
– Я не об этом. Ты думаешь не по шаблону.
– Я не понимаю. Она хочет вернуться в фармацевтику?
– Нет. Она, как я понимаю, имеет в виду, общий принцип твоего мышления. Помимо твоего предложения ей, вы о чём-то разговаривали?
– Я увидел у неё куклу без лица, ну и поговорили на эту тему.
– Как считаешь, сколько человек подняли бы эту тему за столом, приехав договариваться о работе?
– Не знаю. Наверное, мало.
– Никто.
– Может, кто-нибудь фольклором интересуется.
– Я имею в виду, в нашем городе. У тебя же, ведь, интерес тоже не просто так появился?
– Ну, да… я куклы случайно нашёл… и потом пошло везение.
– Платон Игнатьевич встал из-за стола и пошёл в другую комнату. Вернулся он из неё с такой же куклой, как у Евдокии и у меня, только в другой одежде.
– Такие?
– Нет. Только одна такая. Остальные совсем другие. Они похожи друг на друга по изготовлению, но разные.
Платон Игнатьевич показал мне куклу, чтобы у меня развязался язык, и это сработало.
– Они различаются по профессиям и по характеру.
– Ты что-нибудь слышал о рунах и картах таро?
– Читал. На них гадают.
– На то и другое нужно настраиваться. Может, эта кукла – он посмотрел на свою – служит для настройки?
– Не знаю – не пробовал.
– Там, где нет ничего – есть всё. Любое может проявиться.
– Вы колдун?
– Нет. Я просто рассуждаю вслух.
Опять я себя почувствовал олухом. Такая же кукла всё время лежала в моём ящике. Чтобы защититься, нашёл изъян.
– Они вообще из разных опер.
– Ну, это, с какой стороны посмотреть. Стилистически – из разных, практически – возможно, и из одной.
– Ну, и, что же мне делать?
– С чем.
– И с тем, и с другим.
– По работе: ты сам сказал, что там бег по кругу. Свобода – это риск. Я за тебя не могу решить твою судьбу. По куклам – тоже не знаю. С ними можно совсем не связываться. Отнести их куда-нибудь или сжечь. А, если связываться, то наработать тонкую настройку, чтобы они по тебе не шарахали куда попало.
Дядя мне не сказал ничего. Он озвучил всё то, что у меня и так бродило внутри. Но его проговаривание всё уложило в моей голове по полкам, и проявило моё решение, которое уже было принято, но скрывалось под ворохом страхов.
На прощание он предложил мне заходить к нему.
– Я живу один – сказал он – возможность пообщаться у меня есть.
Я попросил номер его телефона. Он его продиктовал, но предположил, что, если он куда-нибудь уедет, то телефон вряд ли поможет, а если мне будет по-настоящему нужно, то мы и так встретимся.
Я шёл домой, ясно понимая, что мне делать.
14
Перед сном я написал Глебу, есть ли у них зимний сбор почек сосны и берёзы, шишек ольхи, и сбор чаги. Пусть знает, что я уже в теме. А если нет, то пусть поймёт, что с такими, как я, можно начинать расширять производство.
Меня задолбали тяжёлые сны, поэтому перед тем, как лечь в кровать, я достал безликую куклу и пристально посмотрел на неё. Постоянно вынуждающие меня что-то предпринимать фигурки, были сейчас точно не нужны.
Снилось мне странное, но не тяжёлое. Я был свидетелем танцующих узоров. Я проживал во сне абсолютно бытовые ситуации, из которых состояла вся моя жизнь, но, ни одна из них не имела дна. Всё было безопорно и только виделось привычным. В этом сне я ощущал телом, что привычного вообще не существует. Всё только маскируется под привычное, а, на самом деле, как неспокойный омут, волнуется в себе от множества внутренних течений. Меня спрашивали. Я отвечал. Чужие вопросы, мои ответы, окружающее, в котором мы разговаривали – всё было ложью. Не преднамеренной ложью, а автоматической попыткой упорядочить весь этот разброд силы, в её непредсказуемом движении. Вся моя двухмерная глупость, как и глупость всех остальных людей, оказалась вынужденной необходимостью. Она была придуманным льдом поверх непрекращающегося течения. Как можно остаться целым, если тебя разрывает в разные стороны потоками? Только притвориться, что всё твёрдое, и по-другому быть не может. В конечном итоге, силы на постоянное притворство кончаются, и каждого, рано или поздно, разрывает, но зато, перед этим, мир видится стабильным и предсказуемым. Я зачарованно наблюдал, как бытовая твёрдость мира была потоками, но оставалась твёрдостью. Как при падении мы автоматически выбрасываем вперёд руки, так при рождении мы автоматически начинаем глупить, и эта глупость захватывала меня своей отточенностью и неуязвимостью. Спасательный круг стабильности. Всё так – но не так. Всё не так, но так, как надо.
Проснулся я с какой-то воодушевлённостью. Мать была дома. Я увидел её на кухне, сказал «привет», обнял и поцеловал в голову. Мать была одновременно обескуражена и рада. Что делать в такой ситуации она не знала, и спросила, что у меня произошло. Вопрос матери, её внимание, мои объяснения о намечающейся смене работы – всё это не имело значения. Всё это было вынужденным упорядочиванием беспредельности. Оказалось, что мы всегда были любовью. Не сами по себе, а её частями. Это позволение быть глупым, отдельным, несчастным, вымотанным являлось её милостью. Позволялось абсолютно всё, и это было красотой высшей целесообразности. Мне захотелось плюнуть на работу и пойти к Платону Игнатьевичу с тем, чтобы рассказать, что я знаю о жизни, но это не соответствовало моему плану. Играть – так играть. Я оделся и пошёл на работу.
В деревнях, как всегда, люди подходили, пересыпали, смотрели, как я взвешиваю, получали деньги и отходили. Но сегодня, словно в детстве, я видел контекст всего этого: как падает тень на их одежду и лицо, как, не шевелясь, стоят деревья вдалеке. Теперь я понимал художников, и сам хотел быть художником. В этой бытовухе была неповторимость. Всё исчезало, и всё моментально возникало заново. Как такое раньше могло надоедать? В невыразительную простоту всегда маскировалась беспредельность. Вспомнилось, как я в детстве тонул: ничего особенного – просто – тонул. Вот так, просто, в жизни происходит всё. Без истерик, заламывания рук и жалоб. Всё это личное беснование – сплошное переигрывание своей роли. Но даже эмоциональное переигрывание украшало действительность. Наверное, так и создавались разные художественные стили. На чём заострялось внимание в жизни – такой аспект и стремился показать художник. Об эстетике всё уже говорено – переговорено до тошноты, но сейчас я понимал это беззвучно и естественно. Была всепоглощающая буквальность, и она не имела отношения к чувствам. Из эмоциональных усилий лепились маски, но сейчас они были не нужны. Всё скользило само по себе. Наверное, с таким отношением к жизни можно жить на любой работе. Это меня обнадёживало.
Дома меня ждал ответ Глеба Олеговича, и было непонятно, что это: партийная любезность или действительная заинтересованность. Глеб Олегович предлагал мне встретиться в городе и обговорить технические детали. Из нашего городка на мотоцикле за день туда обратно я управлялся запросто. Хоть это и не вежливо, но я обозначил несколько дней, когда я смогу с ним встретиться: с работы-то я пока не уволился. Естественно, объяснил почему не могу по-другому. Моя задача сейчас была: с пользой потратить время до выдвижения Виталия Аркадьевича. Надо было не только оформиться на работу, но и реально поставить дело на поток. Чем больше я думал о своей готовой структуре, тем проигрышней мне казалось положение дел. Драться с Лёвой, если ему дадут команду меня оттеснить от наработанных сборщиков? И зачем людям менять шило на мыло? Я полез в инет читать всё, что имело отношение к лекарственным растениям. Надо встречаться и ехать к Евдокии.
15
Встретились мы с Глебом Олеговичем в маленьком кафе, указанным им, недалеко от здания, в котором размещалась партия. Наверное, он сюда ходил на перекус, когда заезжал к партийным бизнесменам. На встречу я пришёл со шлемом в руках, чтобы отпал вопрос об уместности моей одежды. Я заранее написал, что буду с мотошлемом для того, чтобы он меня узнал. Он сидел за столиком один, и поднял руку, когда я вошёл. Я пробрался между пустых столов, мы поздоровались, я сел. Тут же подошла официантка. Глеб Олегович сделал заказ на двоих.
– Дело, вот какое – начал он – у нас широкий ассортимент продукции. Что-то идёт лучше, что-то хуже. Сезон ощутимо влияет. Реклама. Сейчас пропагандируется здоровый образ жизни, и мы, естественно, отреагировали на это. У меня в машине рабочий материал для тебя: фотографии, описание растений с местами их произрастания. Это позже. Ты скажи, что у тебя по мощностям. Я начал другими словами пересказывать ему то, что уже написал.
– У меня есть знакомая фармацевт-травник. Для меня это очень облегчает дело. Во-первых, она там местная, и знает окружающих людей. Во-вторых, знает, где что собирать. И, в-третьих, может контролировать сборы, чтобы сено не носили. Дело в том, что идёт сезон сбора ягод, и люди занимаются опробованным делом. Как пойдёт новое дело – неизвестно. Пойдёт оно – точно, но непонятно – с какой скоростью. Возможно, имеет смысл начать с чего-нибудь одного, для того, чтобы людям было проще собирать, и они увидели бы, что их не обманывают, и платят по заявленным расценкам. Я посмотрел в интернете: за килограмм ягод и трав цена, приблизительно, одинаковая.
Глеб Олегович с моими доводами легко согласился. Мне показалось, что моё предложение было у них наработанной практикой осваивания новых территорий.
– Разумно, разумно – покивал он головой – слышал, что такое копорский чай?
– Нет.
–Это чай из Иван-чая. До революции Россия им торговали на экспорт. Сейчас эту историю раскрутили, и на него появился спрос. Вряд ли это надолго, но сейчас это бренд, так что нужны дополнительные мощности.
Что такое иван-чай я знал. Люди в деревнях тоже. Он растёт на открытых местах, поэтому почти нет комаров, а в наших местах это большой козырь.
– А машину мне арендовать? – спросил я для того, чтобы придать себе больше веса.
– Машина будет наша. Тебя забирают, и вы едете. Больше машин не нужно: у нас в других местах тоже идёт приёмка.
– А, что с моим оформлением? Мне же людям надо чего-то говорить.
Мы оба понимали, что спросил я не для этого, но уж если мы обговариваем детали, то – будь любезен.
– У тебя трудовая есть?
– Нет.
– На бланк. Пиши о приёме на работу.
Я достал паспорт, он дал мне ручку, и я стал писать. Он помогал мне его заполнять.
Зарплата складывалась из оклада и процентов с заготовок. Я ликовал – первая настоящая работа. Ягоды с грибами отодвинулись в окончательное прошлое. Исчезла расщеплённость силы. С искренней заинтересованностью спросил: «У вас зимой почки хвойных и берёзы заготавливают»? Он почувствовал мою заинтересованность.
– Понимаешь, у меня на фабрике доля. Я знаю основные направления. Может и заготавливают. Если у тебя до зимы хорошо пойдёт, то тебя могут поставить ответственным за это направление. Естественно, обещать я тебе ничего не могу.
– Да, конечно – закивал я.
– Давай, ешь: основные моменты мы уже обговорили.
Я налёг на еду. Ехать обратно было действительно не ближний свет.
– Карта сбербанка у тебя есть?
Я, жуя, отрицательно помотал головой.
– Заведи, и перешли мне её номер.
– Ага.
Мы поели. Я спросил, сколько должен. Он отмахнулся. Прям, розенкрейцеры какие-то – братья во Христе.
Я встал. Он остался. «Я тут ещё одного человека жду» – пояснил он.
Обратно ехал с чувством сопричастности силе. Для меня это было ново. Всю жизнь я жил по принципу «сам за себя», и тут, вдруг, стал частью структуры. Партия была не в счёт: её я использовал, и она меня тоже. Сейчас же, меня приняли за своего. Первый раз в жизни. Ну, да, здесь тоже всё строилось на взаимной выгоде, но здесь мне доверяли. Я ощущал, что в моём чувстве была доля халявы. Приёмка ягод была на столько же честна, как и сегодняшнее предложение. Если посмотреть на всю мою жизнь, то в ней всё было построено на договоре. Просто, договорённость всегда подразумевалась. В детстве, в школе, в армии, на работе – правила подразумевались, и никому в голову не приходило их обговаривать. Из-за этого-то, люди и живут до самой смерти по схемам, не понимая, что они существуют в придуманной клетке. Жизнь и неозвученные правила – это разные вещи, а люди считают, что их образ жизни и есть сама жизнь. В последнее время я стал чуткий по отношению к своим душевным проявлениям, поэтому заметил в себе этот привкус халявы. Наверное, Гитлер на авансах доверия к нации приходил к власти. Какое же это липучее чувство, быть с видимостью прикрытого тыла. Данная иллюзия ничего не прибавляла: тебя могут выгнать в любое время, но ощущение защищённости делает тебя значимым в собственных глазах. Так откармливают домашних животных перед тем, как зарезать. Похоже, на этом горят все. Хозяева на крючке своей власти даже больше, чем рядовой человек. На данной зависимости строится вся политика, весь бизнес, вся социалка. Глупо, но все говорят о свободе, подразумевая защищённость: вот, я это сделаю – и мне ничего за это не будет. Не, не, не: такая сопричастность– просто, тупость. Моя нейтральная ясность мне нравится больше.
Я остановился для отдыха, позвонил Евдокии. Она взяла трубку, и я спросил, когда она бывает дома. Теперь, пока не налажу новую структуру, смогу у неё бывать только по вечерам после работы. Ночи сейчас ещё довольно короткие, поэтому добираться обратно не очень сложно. По вечерам она занималась принесённой травой, и, как я понял, мне было можно приезжать в любой из вечеров. Находясь во всей этой карусели, я утешал себя тем, что скоро можно будет просто работать, и ждать, когда появится возможность включить звонок, оповещающий о начале последней сцены этого спектакля.