Владимир Михайлович Шулятиков
Мобилизация революции и мобилизация реакции
Пойдите к купцу, и он тоже заговорят с вами от имени народа. Он припомнит вам Минина, сибирских купцов – завоевателей, похвастается нижегородской ярмаркой, банками и пароходными пристанями, укажет на фабрики и заводы, которые все стянуты в его мясистых руках. Он подсчитает вам свои капиталы и расскажет, сколько людских жизней зависит от одного его властного слова. Дворянство живет прошлым, купец живет настоящим. У дворянства – разваливающиеся усадьбы, сведенные леса, приближение банкротства. У купца – надежды на новые барыши, расширение предприятия, невидимая власть денег, покоряющая себе голодные рты. Он идет плавно, уверенно, – и рушатся старые барские дворцы, рушатся мужицкие хаты, чтобы очистить место фабричным казармам и заводским корпусам. Все перед ним ломает шапку, все сторонится с его пути, и требования его кошелька становятся законными для целой страны, для целого народа. Ему не нужно кулака – он учит рублем. Ему не нужно конюшен и крепких розог – ибо у него в руках есть лучшие средства: голод и нищета. Ему не нужно полицейской власти над его приказчиками и управляющими: сыновей своих вчерашних господ вооруженных знаниями и наукой. он взял к себе на завод в техники, управляющие, директора, и привязал к своей особе крепкой цепью – двадцатитысячным окладом. Он с усмешкой смотрит на крепостнические замашки отживающего дворянина и требует не кулака, а свободы. Пусть все учатся: тем лучшие у него будут служащие. Пусть все свободно пишут, свободно говорят – тем легче ему будет подобрать себе вполне подходящих людей. Пусть, наконец, все участвуют в политической жизни страны, выбирают своих представителей в парламент, образуют партии и союзы. Пока это ему не опасно: ведь в его руках капитал – это единственная власть и сила нашего времени. Но пусть не вмешиваются в отношения между трудом и капиталом, между бедняком и богачам. Нищий должен свободно нищать, богач свободно богатеть, не следует законом ограничивать рабочий день – это было бы произволом, насилием над предпринимателем. Не следует рабочим предоставлять права вмешиваться во внутренний распорядок фабрики и заводов, ибо все должно зависеть от того, кто владеет ими, то есть от хозяина, от капиталиста. Словом, нужно предоставить всем людям право свободной борьбы. Купцу не страшна она: он знает, что сейчас непременно победит сильный, а сильным является он, купец, владелец миллионов, собственник машины, зданий, земель, хозяин науки, откупщик просвещения.
И он, этот вчерашний крепостной, уверенно говорит всем и каждому: «Я отправляю насмарку дворянские надежды и требования. Я требую свободы, полной свободы для всего народа – свободы в обогащении и обнищании». И я говорю так от имени всей России, ибо деньги народа, его труд и его наука – мои. Я – это весь русский народ. Чего хочу я, того хочет и он». Здесь, как видите, опять постоянный припев о народе; здесь, как и всюду, пожелания отдельной, сравнительно с населением России, небольшой группы людей именуются требованиями 130 миллионов. А глупый мужик, дохнущий с голодухи где-нибудь в Симбирской или Вятской губернии, и не знает, что нашлись верные выразители его воли, те самые благодетели, которые осенью у него скупают хлеб по дешевым ценам, а весной продают ему тот же хлеб втридорога.
От хозяев современного общества: дворян и купцов, перейдем к его рабам – рабочим и крестьянам. Как они понимают слово «народ», чего хотят, чего требуют? Рабочие ютятся в маленькой каморке, где рядом с ним живут товарищи по работе, которые также одеваются, едят, пьют, работают, как он. Каждое утро подходит к воротам фабрики эта армия в рубахах в блузах, проводит долгие часы за неутомимой машиной и возвращается домой усталая, измученная, разбитая. Жизнь каждого проходит на глазах у всех; ремни машины соединяют не только колеса с колесами, – они одну человеческую жизнь соединяют с другой человеческой жизнью. Вот на воротах висят фабричные правила: они одинаковы для всех и для каждого. В расчетных книжках вписаны расценки: когда рука конторщика выводила их, она ценила гуртом рабочую силу, заносила Ивана, Сидора, Петра по номерам, совершенно не заботясь о том, что этот Иван или Петр, чего он хочет, как живет, что думает. Номер записан. – человек исчез. Осталось людское стадо, которому хозяин в субботнюю получку так же равнодушно выбросит кормежку, как конюх бросает сено лошадям. И людское стадо понимает это: для всех этих измученных вечным недоеданием Иванов, Сидоров, Петров труд – не здоровая трата накопившихся сил, а болезненное, мучительное выматывание жизни. Когда подходят они к красным зданиям фабричных корпусов – кажется порою, что кирпичные стены впитали в себя кровь стариков, умирающих по лачугам, кровь молодых, надрывающихся на работе, кровь детей, родившихся, и детей, еде только зачатых во чреве голодных матерей – работниц.
