Владимир Мацкевич
Отвечая за себя. Записки философа с вредным характером
Нет национальной идеи и в актуальной современности (в том, что сегодня). Ничего нельзя найти в искорёженной бесформенной современности. Ей самой нужно придать форму и направление развития.
«То, что должно быть, является основанием того, что есть».
В наше время (наш модерн, выбросив постмодернистские симулякры) все основания нужно искать в будущем.
Будущее – это то, что не похоже на настоящее и прошлое.
Не любое завтра становится будущим. Если в завтра протягивается сегодня, это только пролонгированное сегодня. Если в завтра контрабандой тащится советское вчера, это деградация, а не развитие.
Игра воображения безразлична к модальности времени. Можно нафантазировать что-то про прошлое, можно мистифицировать настоящее и можно мечтать о будущем.
Но мечта без рабочих усилий, без вложения труда ничего не стоит.
Мечта должна стать основанием для прожектирования и проектирования.
Мечту нужно оформить.
Можно оформить в художественный текст. Это будет утопия. Пока же в моде антиутопии. Тоже полезная штука, но это другое, это про то, чего мы не хотим брать в будущее. А что хотим?
Можно оформить в пафосный идеологический текст. Это будет манифест, декларация, доктрина. Но декларации и доктрины имеют смысл тогда и только тогда, когда к ним относятся серьёзно и ответственно. Есть такое доктринальное предложение – IT-страна. Серьёзность отношения проявляется в изучении доктрины, манифеста или декларации.
Можно оформить мечту в программу работ, список задач для решения, в стратегию.
Вот сюда нужно направить лучшие умы страны!
Но разве ж их куда-нибудь вообще можно направить?
Они же лучшие!
Да, пожалуй, ни я, и ни кто-то другой никуда не может направить эти умы. Не только лучшие, но и даже средние и заурядные.
Я могу только напомнить, что они всё же направлены, они интенциональны.
И напомнить, куда они направлены!
А направлены они, некоторые из них, на поиски прошлогоднего снега, в прошлое, либо бывшее, либо в выдуманное.
Есть ещё другие, которые направлены сами на себя, погружены в себя. Что они собираются там найти? Что можно там найти – это их тайна. Пусть. Не будем выковыривать их из погружения в себя.
Есть ещё умы, которые направлены на собственные и чужие фобии. Они подозревают, что будущее таки будет. Или может быть. И страшно его боятся. А вдруг чего? Вдруг им там, в этом будущем, не будет места.
Что ж, могу их успокоить – таки не будет.
И?
И кто же может оформить мечту в художественный текст, манифест, доктрину, проект, программу, стратегию?
Игорь Мамоненко за всех отдуваться должен?
Или методологи, которых все так не любят?
А, есть ещё Виктор Прокопеня!
Ну и господствующий нарратив. Который отрицает существование будущего на метафизическом уровне. Поскольку декретами будущее не вводится.
И новое время не наступает по календарю.
***
Сегодня участвовал в круглом столе по обсуждению проектного предложения IT-страны, которое делает Игорь Мамоненко.
Это самый продуманный и проработанный проект будущего Беларуси. И единственный по своей глубине и проработанности.
Если бы кто-то взялся «Думать Беларусь», думать о будущем всерьёз, то проект Игоря Мамоненко мог бы показаться не самым лучшим вариантом будущего, в нём можно найти прорехи, недотянутые аспекты.
Но таких людей почти нет.
Кто-то просто включается в реализацию проекта, раз есть такая возможность. Кто-то просто делает свою работу, не отдавая себе отчёта, что эта работа включена в проект. Кто-то относится к проекту как к утопии или как к любым проектам и прожектам.
Но проект требует к себе совсем другого отношения.
По тому, как сам автор подаёт и презентует свой проект, становится видно, что он не продуман до основания. Игорь Мамоненко называет много разных цифр: это и два с половиной миллиона рабочих мест в IT-секторе, и 3000 средняя зарплата, и ещё много всего. Но это не бухгалтерские цифры и не статотчётность. Это прикидочные цифры и ориентиры.
А начинать нужно с другого.
В цифровую эпоху нельзя легкомысленно относиться к цифрам.
Цифровая экономика – это не просто слова и не просто форма. Это новая промышленная и научно-техническая революция. Это смена всего уклада мирового хозяйства.
И если это так, то от революции невозможно спрятаться и укрыться.
Цифровая трансформация затронет всех и каждого.
В новый экономический уклад будут вовлечены не 2 500 000 работников IT-сектора, а все 100% беларусов.
Даже дети. Даже пенсионеры. Все.
И с этого нужно начинать.
Нужно поднять историю предшествующих трёх промышленных революций и НТР. Особенное внимание нужно обратить на социальные трансформации, ими вызванные.
Все НТР приводили к смене правящего класса и преобразованию элит.
Все НТР лишали огромные массы людей традиционных средств их существования (огораживание), но создавали совершенно новые (пролетариат).
Все НТР сопровождались контрреволюционными движениями, как социальными, так и разрушителями техники (луддиты).
Последствия НТР сказывались не только в тех странах, где они происходили, но и в очень далёких.
Английская промышленная революция плохо отразилась на Беларуси XVIII века. И Речь Посполитая, и ВКЛ сильно пострадали от первой английской промышленной революции потому, что не приняли её как неизбежность и не имели концепции и стратегии для развития. А вот Восточная Пруссия, хотя и переживала такие же последствия НТР на другом конце Европы, смогла воспользоваться ситуацией и стала ядром мощнейшего государства в следующем веке.
Так и сейчас. Цифровая трансформация экономики и всего жизненного уклада – это неизбежность. Хотим мы этого или не хотим – это происходит.
Можем ли мы воспользоваться всем тем новым, что несёт нам эта НТР в свою пользу?
Игорь Мамоненко оптимист. Он верит и знает, что сможем.
Я, как всегда, ворчу, потому что вижу опасности и риски.
Поэтому я знаю, что мы только тогда сможем воспользоваться глобальной цифровой трансформацией, если доведём проект IT-страны:
– сначала до ума и до совершенства;
– потом до реализации и воплощения в нашей Беларуси.
Тут думать надо! Крепко и ответственно.
И как бы парадоксально это ни прозвучало, первое и главное, чего не хватает прорабам и строителям IT-страны, – это гуманитарной грамотности и компетентности.
Страна – это гуманитарный объект. Её можно оцифровать, можно передать под управление искусственного интеллекта, но интенциональность и рефлексивность от этого не исчезнут.
***
Диктатура = бардак.
В медиапространство вброшена новая тема: диктатура.
Собственно, в теме нет ничего нового, кто только ни высказался о «последней диктатуре Европы», и уже давно все поправляют – предпоследняя.
Сам диктатор давно признал себя диктатором. Правда, его окружение это признание несколько коробило, и они пытались сделать вид, что это шутка.
Но недавно пресс-секретарь объявила, что в стране диктатура и что это хорошо, что диктатура может быть востребована в мире и это может стать брендом Беларуси.
Я давно говорю, что все ошибаются: в Беларуси не последняя диктатура. В Беларуси установлена первая диктатура XXI века. Поэтому для меня в заявлении Натальи Эйсмонт не было ничего удивительного.
Да, диктатура.
Да, в Европе распространяется мода на диктатуру.
Раньше диктатура была чем-то стыдным, её старались выдать за некую особую специфическую форму демократии.
Но в эпоху постправды, фейковых новостей, сакрализации мнений в противовес знанию и истине диктатура может стать привлекательной, может стать проявлением свободы мнений.
Собственно, так оно и есть. Лукашенко – диктатор, он очень нравится россиянам и украинцам, которым кажется, что порядок лучше бардака.
Но им извне не видно, что Лукашенко диктатор бардака.
В стране бардак, полный плюрализм, и именно это обстоятельство делает возможным диктатуру.
В Беларуси установилась первая диктатура эпохи полного постмодернизма. И хотя она установилась в 1994 году, она стала предвестником политической моды XXI века.
Беларусская диктатура совсем не похожа на диктатуры индустриальной и постиндустриальной эпохи.
Все диктатуры индустриальной эпохи, кроме большевистской, были националистическими, некоторые с элементами фашизма, не придававшего значения этническим признакам и крови, другие с элементами нацизма, где кровь и этнос становились центральными стержневыми элементами идеологии.
Большевистская диктатура в СССР в первые десятилетия казалась совсем не националистической. Главным её признаком считался интернационализм. Но это объяснялось надеждой на всемирную диктатуру пролетариата и на мировую перманентную революцию. Когда надежда на это померкла, Сталин вернул национализм в идеологию. Это был национализм не нацистского типа. Он был больше похожим на фашизм, хотя и с элементами антисемитизма в отдельные периоды, с элементами геноцида в отношении отдельных малых народов и с намерением стереть все этнические различия в будущей «новой исторической общности – советский народ».
Советский народ должен был стать чем-то похожим на американский. Точно так же, как американцы могли помнить о своих этнических корнях, но все становились американцами ирландского, итальянского, еврейского, польского и т.д. происхождения, так и советские люди могли помнить, что их предки были таджикам и татарами, чухонцами, латышами или беларусами, но становились все одинаково советскими.
Для нежелающих растворяться в общеамериканской общности индейцев созданы резервации. Нечто аналогичное для «коренных народов» было бы создано и в СССР, если бы он вовремя не развалился.
Но это мне сейчас не так важно.
Важно другое!
Диктатуры индустриальной эпохи были идеологическими, они вводили единомыслие. В идеале – полное единомыслие, с уголовным преследованием инакомыслия и мыслепреступления.
Некоторые исследователи выделяли два типа диктатур ХХ века: авторитарные и тоталитарные.
Авторитарные – это недоделанные тоталитарные.
Тоталитарные добивались полного единомыслия, карали и убивали инакомыслящих.
Авторитарные режимы мирились с инакомыслием, просто держали его под контролем.
Мне такое разделение не кажется существенным для ХХ века и индустриальной эпохи. Авторитарные диктатуры просто не успевали развиться до тоталитарных. Это скорее этапы становления одного типа режимов, чем разные типы.
А вот для XXI века такое разделение может оказаться эвристичным. Дело в том, что современные диктатуры не нуждаются в идеологии и в единомыслии своих наций.
Напротив, современные диктаторы (Лукашенко – первый, Путин – второй, Венгрия, Польша – следом) паразитируют на плюрализме.
Чем больше мнений в обществе, разных и не сводимых друг к другу, тем безопаснее диктатору и его режиму.
Не надо путать плюрализм мнений с инакомыслием. Плюрализм мнений – это скорее немыслие, чем инакомыслие.
При таком плюрализме точка зрения неотличима от кочки зрения. Люди придерживаются своего мнения не потому, что они пришли к нему путём размышления, а просто усвоили его в импринтинге как иррациональную установку.
Такое мнение принимает форму мема, это просто докса (общепринятое мнение), оформленная в словах, как правило, не имеющих смысла и значения.
Поэтому человек доксы не способен критически отнестись к своей кочке зрения. Она есть, и всё. Иное просто немыслимо.
То есть к такой доксе вообще трудно применять категории «мыслимо-немыслимо». Скорее, не представимо. Нечто отличное от своей доксы (мнения, кочки зрения) просто невозможно представить.
Представить невозможно, но каждый постоянно встречается с иными мнениями, видит других, взгромоздившихся на других кочках, имеющих другое зрение.
Поскольку понимание иного мнения обязательно требует критического отношения к своему мнению, а усвоивший своё мнение иррациональным путём (внушением, тупым заучиванием, зомбированием, конформистским соглашательством) совершенно неспособен к критике, то ко всем иным мнениям вырабатывается только два типа отношения:
– полное неприятие, выражающееся в оценке иного мнения как глупости, абсурда или вражеской пропаганды;
– полное безразличие. «У тебя такое мнение, а у меня другое». «Я тебя не трогаю, ты меня не трогай».
Безразличие доходит до того, что люди имеют мнения, противоречащие сами себе, типа «православного атеизма» или «союзного государства», «рыночного социализма» и т.п.
И чем бессодержательнее докса, чем противоречивее мнение, тем большим ортодоксом становится человек.
Занимая с таким мнением свою кочку зрения, человек становится неспособным к коммуникации с другими.
Постмодернисты называют это обществом диссенсуса.
Диссенсус – это противоположность консенсуса.
В обществе диссенсуса люди не могут договориться друг с другом, а со временем даже перестают пытаться.
Именно этим свойством, состоянием диссенсуса современного общества, пользуются диктатуры XXI века.
Им не нужно единомыслие или консенсус в обществе, которых добивались Гитлер с Геббельсом и Сталин со всей партией.
Им достаточно уже того, что ортодоксы с разными мнениями не могут договориться между собой и выработать планы сопротивления диктатуре.
Самым страшным для диктатур ХХ века было инакомыслие. Для диктатур XXI века самым страшным является «мыслие» – просто мысль.
Мысль предполагает рациональный путь порождения мнения. Мысль – это не мнение, хотя и может включать в себя мнение – либо как начало мысли (мышления как процесса), либо как вывод. Вывод мышления не всегда совпадает с исходными посылками или гипотезами.
Рациональное мнение – это уже знание, претендующее на нечто запретное в обществе диссенсуса – на истину. Или на правильность в некоторых рамках и обстоятельствах.
Ничто так не раздражает постмодернистских диктаторов, как претензия на истинность. Они готовы признавать, даже поддерживать самые глупые, самые паралогичные и абсурдные мнения, но со всей силой своего гнева обрушиваются на любое мнение, даже гипотетически претендующее на истинность или хотя бы правильность.
Так что Наталья Эйсмонт знает, что она говорит и делает. Четверть века диктатуры, первой диктатуры XXI века, первой диктатуры общества диссенсуса, первой диктатуры цифровой эпохи, кое-чему научили первого диктатора и его окружение.
Граждане Беларуси!
Свободные граждане, знающие свои права на собственное мнение!
Восседайте на свои кочки зрения!
Никого не слушайте, ни с кем не соглашайтесь!
Остерегайтесь консенсуса с кем бы то ни было и в чём бы то ни было!
Хуже консенсуса может быть только истина! И здорово, что её не существует!
Все заблуждаются, кроме вас лично.
Лукашенко тоже заблуждается, но имеет на это право, в отличие от тех, кто занимает кочки зрения от вас поблизости.
Лукашенко диктатор, и есть мнение, что это хорошо!
Да продлится его диктатура вечно!
Да станет она национальным брендом Беларуси!
А это песня и гимн диктатур ХХ века. К нам это уже не относится.
Там все скованные одной цепью, связанные одной целью. И только один стиляга против всех.
У нас все против всех, у всех свои цели и свои индивидуальные кандалы.
Поэтому править нами даже легче.
***
«Как вы относитесь к плюрализму?» – спросили у одного из членов политбюро в разгар перестройки.
Он ответил вполне в духе перестройки, в архаичной форме коммунистического единомыслия:
– О плюрализме двух мнений быть не может!
По-моему, это один из самых прекрасных мемов перестройки.
То есть может быть ровно два: правильное и неправильное.
Правильное: плюрализм – это хорошо и жутко демократично.
Неправильное: любое другое.
Плюрализм для них – священный мем, сверхценность. О нём задумываться не надо.
Я же человек старорежимный. Для меня не бывает священных слов и запретных слов тоже не бывает («как это, жопа есть, а слова нет»).
До плюрализма я дойду, но сначала о демократии.
Демократия – это хорошо?
Ну, конечно, хорошо. Вот Афинская демократия. Отлично. Афины при Перикле процветали, и у каждого афинянина было по одному-два раба! Что может быть лучше?
Южные штаты во времена Линкольна и гражданской войны были не менее демократичными, чем северные, но только для белых. Тоже хорошо.
В Украине демократии куда больше, чем в Беларуси и России. Но почему-то украинцам хочется чего-то ещё.
Я-то согласен с Черчиллем, что демократия – худшая форма правления, просто все остальные ещё хуже.
Вот древние римляне свергли развратную династию и установили республику. Республику постоянно сопровождали конфликты и скандалы, бардак и всё такое. Но свободные римляне готовы были это терпеть, понимая, что лучше бардак, чем развратный Тарквиний.
Но с бардаком можно жить в мирное время, а вот в военное время римляне вводили диктатуру.
Могу ли я сделать вывод, что демократия хороша в мирное время, а диктатура – в военное?
И наоборот: диктатура плоха в мирное время, а демократия – в военное?
Ну, по крайней мере, древние римляне так считали. И я в чём-то с ними согласен.
Тогда вернёмся к демократии. Демократия – это хорошо?
Ну конечно! Только не надо делать из демократии священную корову. Любые коровы гадят большими лепёшками. Даже самые священные.
Вот и демократия в Германии привела к власти Гитлера, а единственные демократичные выборы в Беларуси привели к власти диктатора, отменившего выборы, чтоб неповадно было. Но! Вы этого хотели!
Хорошо ли разбрасывать камни?
Конечно, когда пришло время их разбрасывать.
И плохо разбрасывать камни, когда время их собирать.
Так нужно относиться к любым словам, понятиям и явлениям.
Плюрализм – самое благоприятное условие для манипуляторов и демагогов.
Представим себе группу в 20‒30 человек.
Перед группой выступает спикер со слабым невнятным тезисом. Его поддерживают три-пять человек в группе, остальные не определились.
– Если с места звучит иной тезис, оспаривающий то, что сказал спикер, то возможно развернуть дискуссию, и все участники смогут определиться, какую точку зрения им поддерживать.
– Если с места прозвучал иной тезис, но вместо обсуждения встаёт ещё кто-то и говорит третий тезис – как построить обсуждение? Как определиться?
Кто-то четвёртый думает: «А чем я хуже?» – и выдвигает ещё один тезис. Потом кто-то пятый и т.д.
Что происходит дальше?
А дальше возможны несколько вариантов развития событий:
– Спикер разумен, и, видя такой плюрализм, нежелание обсуждать его тезис, он просто прекращает этот бардак, уходит или распускает собрание.
– Спикер – манипулятор с диктаторскими наклонностями. Для начала он стравливает второй, третий-пятый тезисы друг с другом и обесценивает – как тезисы, так и тех, кто их высказывает. Дальше – дело техники: спикер-манипулятор с помощью двух-трёх помощников берёт под контроль десятки человек.
Именно так начинали все диктаторы – от древнеримских до нашего «ацечаственнага».
Мысль разворачивается на тезисе-антитезисе, то есть на двух точках зрения, не более. Разобравшись с двумя тезисами и придя к консенсусу, можно двигаться дальше: согласованному тезису противопоставить следующий тезис и снова разбираться с тезисом и антитезисом.
Если стразу вывалить в коммуникацию пять-десять тезисов и мнений, то ничего, кроме бардака, не получится.
Будет базар вместо коммуникации.
И будет диктатура – волевое решение вместо разумно согласованного.
Не знаю, могу ли я ещё проще объяснить свою мысль?
Мне кажется, проще уже некуда.
Я всегда ухожу из любой группы, где пытаются обсуждать больше трёх мнений сразу. Пока их три, я ещё пытаюсь, если удаётся, выстроить антитезисы в очередь. Не всегда удаётся.
***
Карать и миловать.
Журналист спросил: «В прошлом году акция, посвящённая 100-летию БНР, прошла в центре Минска мирно и празднично, без проблем для властей. Почему в этом году чиновники не разрешили отпраздновать годовщину БНР в заявленных организаторами местах?»
Я отвечал развёрнуто, но не всё вошло в интервью.
Мне порой трудно понять, почему некоторые простейшие вещи не принимаются во внимание людьми. Те, которые мне представляются простейшими и очевидными.
Одно дело, когда для понимания чего-то нужны специальные средства, специальное образование и подготовка.
Ну, такое бывает в науке, в философии, в технике. Там нужно многому научиться, чтобы понимать немногое. Правда, и само понимание таких вещей нужно немногим.
Бывает и так, что люди хорошо понимают сложные вещи в той области, в которой специализируются, и не понимают обыденных вещей. Просто потому, что они об этом не думают.
Другое дело, когда люди вместо того, чтобы видеть вещи и явления такими, какие они есть, видят их через очки абстрактных теорий и категорий, приписывают вещам и явлениям то, чего в них нет.
Приписывают явлениям и событиям смысл, которого в них нет, и не видят тот смысл, который налицо.
Начну издалека.
На «большом разговоре» главный говорящий среди прочего рассказал, как он выпустил из тюрьмы бизнесмена, за освобождение которого ходатай заплатил немало миллионов. Не называя имени этого счастливчика, президент заявил, что и так все понимают, о ком идёт речь.
Я не знаю о ком, мне это неважно. Тут важно другое. Что именно этим сказал президент?
– Президент признал, что выпустил человека из тюрьмы он, а не суд. А ведь это прерогатива суда, а не его!
– Выпустил человека не потому, что признал его невиновным (хотя, опять же, это не в его компетенции), а потому, что за него заплачено. То есть озвучил факт коррупции.
Зачем он это сказал и что он тем самым сделал?
Сделал он следующее:
– Признал коррупцию на самом-самом верху режима.
– Признал узурпацию функций суда президентом. То есть отсутствие в стране разделения властей, основополагающего принципа республиканской формы правления.
– Признал превышение собственных полномочий, то есть признался в должностном преступлении.
Это понятно? Ну, кому-то, может быть, даже это непонятно. Тогда это многое говорит об этом «непонятливом» человеке.
Итак, что он сделал, что признал и что сказал – понятно. Это яснее ясного. А зачем он это сделал?
Ведь здоровый, здравомыслящий человек в трезвом уме и твёрдой памяти обычно скрывает свои преступления и признаётся в них только под давлением доказательств, чтобы смягчить наказание. А тут признание делается добровольно, да ещё и с вызовом, даже с гордостью.
А сделал он это вот зачем:
– Идут разговоры об амнистии капиталов. Это хорошо. Разговаривайте себе, но имейте в виду – амнистия будет только по моей милости: захочу – амнистирую, захочу – нет.
– В стране за решёткой много бизнесменов. Все гадают, кто виноват, кто не очень? Почему невиновные сидят, а виновных выпускают и прощают? Так вот не надо гадать! Захочу – любого посажу, а захочу – любого выпущу. Ваша судьба зависит не от того, виновны вы или нет, а от моей милости.
– Вы увидели в миллионах, которые заплачены за известного бизнесмена, коррупцию? Так я вам объясняю: коррупция – это то, что я называю коррупцией, и не ваше собачье дело, что такое коррупция, что такое преступление, злоупотребление властью!
– Я – диктатор, но я добрый, а не злой. Если меня хорошо попросить (немного миллионов украшают просьбу), то я всё решу по-доброму.
Теперь все поняли? Понятно ли, что он хотел сказать этим заявлением? Понятно ли, зачем он его сделал?
Если это понятно, то должно быть понятно и то, почему и зачем Наталья Эйсмонт рассказала про диктатуру как страновой бренд.
Если это понятно, то должно быть понятно и то, почему в прошлом году разрешили День воли, а в этом году не разрешили.
И совершенно неважно, хорошо ли прошло всё в прошлом году. Есть ли опасность беспорядков в этом году. Не надо искать других причин, кроме милости диктатора.
Нет в этом году никакого запрета на День воли. Просто нет милости диктатора. В прошлом году была, а в этом нет. Вот и всё.
Пойдём дальше.
Если это понятно, то ведь это фашизм!
А это понятно?
Кажется, впервые я произнёс публично слово «фашизм» в отношении к режиму Лукашенко в апреле 1995 года.
А ведь тогда режим ещё не успел сфальсифицировать ни одни выборы: первые выборы после избрания президента будут только через месяц.
Тогда ещё не было в стране политзаключённых.
Ещё ни один оппонент режима не был убит (убиты были Артименя и ещё один могилёвский деятель, но это были бизнес- или бандитские разборки), ни один человек не пропал без вести.
Какие же основания у меня были для квалификации режима как фашистского?
Я тогда написал в «Апрельском катехизисе»: «Достаточно ли лёгкого избиения депутатов в здании парламента, чтобы назвать режим фашизмом?»
Сергей Наумчик до сих пор не может простить мне эту фразу. Он не обратил внимания на фашизм и обиделся только на «лёгкое избиение». Но избиение было действительно лёгким: никому не проломили череп, никого не убили и не покалечили. Двое из тех побитых 25 лет спустя присутствовали на последнем «большом разговоре» и даже хвалили мудрого президента.
Но уже тогда было видно, что в страну пришёл фашизм.
Правда, кому было видно?
Некоторые мои коллеги по партии тогда зашикали на меня, заявляя, что я могу накликать беду, называя это фашизмом.
Они не хотели видеть и понимать того, что происходит.
Не хотели!
Поэтому сами сделали возможным референдум через месяц, государственный переворот через полтора года. Убийство политических оппонентов через четыре года. И всё остальное.
Но ведь и теперь не все видят, что в стране фашизм.
Фашизм – это когда в стране нет закона, а всё решается по милости отдельных людей, по их произволу.
Никто не может ничего сделать по праву, которое ему гарантировано конституцией и законами. Если кто-то что-то получает, то не потому, что имеет на это право, а потому, что ему разрешили это по милости президента. А иногда и по милости самого мелкого чиновника.
Именно к такому отношению приучает людей режим.
К тому, чтобы все понимали: чиновник может разрешить, а может не разрешить.
Ему даже не нужно ничего запрещать. Никто в стране не имеет безусловного права на что бы то ни было. Всё обусловлено волей и милостью человека в должности.
Все и каждый зависят от милости и доброй или злой воли некоего человека, который может карать и миловать по своему усмотрению.
Книги и фильмы создали представление о фашизме как о чём-то страшно жестоком – с пытками, морем крови, миллионами смертей.
Да, так и было в Германии. Но в Италии, Испании, Португалии всё было гораздо мягче.
А в маленьких странах и вовсе не было всех этих ужасов.
Режим Улманиса в Латвии 1930-х годов тоже называли фашистским. И не только советская пропаганда: многие демократы в самой Латвии так считали. Но за всё время диктатуры Улманиса было всего несколько политзаключённых.
Аналогично обстояли дела в хортистской Венгрии, при режиме Антонеску в Румынии.
Фашизм может привести к ужасам и массовым убийствам. Но может иметь и очень мягкий вид.
Поэтому жестокость и репрессии – это не сущностный признак фашистского режима.
Сущность фашизма – это личностный произвол и волюнтаризм.
Нет закона, нет прав, нет правил – есть только воля личности, одного главного лица или тех лиц, кому произвол позволен и дарован по милости главного. Причём этой милости каждый может лишиться в любой момент.
Так зачем запретили праздник Дня воли? А вот затем и запретили, чтобы все понимали, что в прошлом году разрешили не потому, что изменился курс, что началась какая-то «мягкая беларусизация» или «либерализация», а потому, что режим проявил милость.
Единственный смысл всех решений – карать и миловать без всякого порядка и закона, без какого бы то ни было курса, плана и стратегии.
Есть две фундаментальные ошибки в восприятии таких режимов.
1. Интельское абстрактное гадание после каждого события о том, изменилась ли политика, программа, стратегия режима.
2. Приписывание причин решений настроениям лица, принимающего решения.
Немного разъяснений на этот счёт.
Наивные «пикейные жилеты» после каждого события придумывают некую смену курса. То обнаруживают, что режим «повернулся на Запад», то началась «мягкая беларусизация», то вдруг некая «либерализация». Это всё не имеет никакого отношения к тому, как принимаются решения волюнтаристским режимом.
Нет никакой стратегии у такого режима. А если нет никакой стратегии, то она не может измениться. Нет планов, нет программ. То есть всё это пишется на бумаге. Но это ничего не значит. Тысячи специалистов разрабатывают законы, концепции «развития малого и среднего предпринимательства», что-то там ещё. Люди заняты «делом», они видят в этом некий смысл.
Иногда им даже удаётся пробить некий декрет, закон, постановление. Получить на что-то разрешение.
Но это происходит не потому, что режим принял другую концепцию, взял другой курс. Нет. Просто он нечто кому-то разрешил. Проявил милость.
И гадания о сменах курса, стратегии, изменении концепции – это пустое.
Такого не бывает. Более того, если такое случится, это будет означать конец режима. Начало конца.
Концепции, стратегии, курсы – это всё предполагает некие правила принятия решений, правила поведения – как самого режима, так и других людей. Но если есть правила, то от воли чиновника и главного лица не всё зависит.
А вот этого такой режим никогда и никому позволить не может.
И второе: наивно думать, что волюнтаризм режима определяется настроением лица, принимающего решение.
Так думают двоечники, когда идут на экзамен, и интересуются, в хорошем настроении сегодня преподаватель или в плохом. Возможно, на экзамене это имеет смысл.
Но диктатор не руководствуется в принятии решений своим настроением. Он не может себе этого позволить. Ведь тогда смена настроений может рассматриваться как закон, по которому принимаются решения. И тогда тот, кто знает этот закон, сможет управлять или манипулировать диктатором. Можно будет подольститься к диктатору и получить нужное разрешение.
Это само по себе нестрашно. Тем более он уже сам рассказал, что его милость можно купить за несколько миллионов.
Страшно другое: кто-то из ближайшего окружения сможет сделать продажу милости диктатора своим маленьким бизнесом, иметь с этого свой гешефт.
Оказывая диктатору маленькие услуги (изменяющие его настроение), можно добиваться нужных решений для нужных людей.
И это значит, что кто-то будет управлять и манипулировать самим диктатором.
Ни один диктатор, пока не впадёт в маразм, такого не допустит.
Но к старости маразм настигает всех, и диктаторы не исключение. Они тоже люди.
Престарелыми диктаторами управляют их секретарши, повара, шофёры, лечащие доктора.
И тут наступает полный апофигей диктатуры.
Не спрашивайте меня, что делать?
Сначала постарайтесь понять сказанное.
Только при понимании есть смысл спрашивать, что делать. И отвечать.
А делать надо многое. Если не хотим дожить до маразма диктатора, впав в собственный маразм.
***