Владимир Карлович Осипов
Жизнь, отданная борьбе
В Москве М. Осипов, успешно сдав экзамены, поступил в Институт красной профессуры, а потом и в Хозяйственный институт. Подтверждений последнему факту в московских архивах, включая архив Плехановской академии, нам найти не удалось (В Московской экономической академии имени Плеханова нам сообщили, что архив этого учебного заведения во время Великой Отечественной войны в результате попадания авиационных бомб дважды горел, вследствие чего многие документы были безвозвратно утеряны), однако в одном из документов, полученных нами из Государственного архива Азербайджана, говорится о том, что в 1925 году Осипов М. Б. был студентом третьего курса [7, л. 1]. Учитывая то обстоятельство, что, согласно другому архивному документу, он был зачислен, но не учился в Институте красной профессуры [8], можно с уверенностью сказать, что в вышеназванном документе из Государственного архива Азербайджана речь идет о третьем курсе Хозяйственного института. Кроме того, в семейном архиве Осиповых хранится письмо, датированное 4 февраля 1926 года, адресованное ЦК Компартии Азербайджана неким объединением под названием «Закземлячество» (очевидно, был такой земляческий союз выходцев из Закавказья в Москве), в котором говорится: «Тов, Осипов М. Б. успешно окончил Институт Народного Хозяйства им. Плеханова – дипломник» [22].
Это письмо мы еще приведем полностью, а пока попробуем ответить на вопрос, почему, по какой причине профессиональный революционер, закаленный подпольный борьбой Мадат Осипов не смог окончить Институт красной профессуры. Причиной этому было все же состоявшееся его исключение из партии по обвинению в национализме, произошедшее в период с лета 1923 по весну 1925 годов, во время его кратковременного приезда на родину, после экспрессивного, эмоционального выступления в Гянджинском комитете партии (на время учебы он оставался на партийном учете в Гяндже). Учредив автономию в Карабахе, Азербайджан провел ее границы так, что за ее пределами остались территории, веками именуемые Карабахом, включая нагорную, армянонаселенную полосу Гянджинского уезда. Против этой вопиющей несправедливости и вступил Осипов, назвав членов уездкома мусаватистами и пообещав донести заглушенный голос народа до Москвы [22]. За этот дерзкий поступок он поплатился членством в партии, и только после многочисленных жалоб был восстановлен в ней весной 1925 года [7, л. 1]. Однако время и возможность учебы в Институте красной профессуры были уже упущены.
Преследования армянских деятелей Азербайджан не прекратил и после июля 1923 года. Особо пристального внимания удостаивались люди, осмеливающиеся противостоять наступательному державному шовинизму бакинских властителей. А духовный отец азербайджанского шовинизма Нариманов в отчаянии и гневе писал 27 мая 1924 Сталину: «Нагорный Карабах под усиленным давлением Мирзояна объявлен автономной областью. При мне не удалось не потому, что я был против этой автономии, но просто потому, что сами крестьяне-армяне не хотели этого. Мирзоян за это время при помощи дашнаков-учителей подготовил почву и провел вопрос в Заккрайкоме. С этого момента отношения крестьян-армян и тюрок-крестьян резко обострились. Дальше идет вопрос о нагорной части Гянджи и т. д. В Азербайджане дашнакская политика идет вовсю» [25, 251]. Есть ли более гнусная клевета, чем эта? К счастью для Карабаха будущий отец народов не придал значения словам Нариманова, видимо, был занят более важными делами.
Между тем Баку усиливал политический и экономический гнет на карабахских армян. В особенно тяжких условиях оказались армяне Северного Карабаха, которых преследованиями и дискриминацией хотели заставить отказаться от идеи присоединения к автономии своих собратьев. В 1925 году группа активных деятелей Северного Карабаха направила письмо в ЦК РКП(б) с мотивированной просьбой о включении края в состав Автономной области Нагорного Карабаха. Письмо было доставлено в Москву М. Осиповым [22]. ЦК РКП(б), по всей видимости, передал его на рассмотрение Заккрайкому, комиссия которого в августе того же года посетила селение Верин-Шен (тюркизированная форма – Верхний Аджакент) исторической области Гюлистан. Это видно из примечательного архивного документа, озаглавленного «Сводка ОГПУ по землеустройству». Адресатом «Сводки» был ЦК ВКП(б), время его составления – август 1925 года. «В селе Верхи. «Аджакент, – говорится в «Сводке» со ссылкой на информаторов Алексеева и Антонова, – на собрании с участием представителей от Заккрайкома основным в выступлениях крестьян-армян было: «Азербайджанское правительство не обращает внимания на армянские села, присоедините нас к автономной области Нагорного Карабаха <… > Недавно в село Карачинар приезжал зав. Уземотдела Мамедов с намерением провести из реки Карачай канал для поливки мусульманских полей. Когда армяне его спросили, почему он так делает, ибо он разрушает их сады и дворы, последний ответил: “Правительство мое, земля и вода мои, как хочу, так и делаю” <… > Комиссии Заккрайкома было подано 14 мирских приговоров от 14 армянских сел с просьбой о присоединении к Нагорному Карабаху <… > Имеются сведения, что армянские села 10-го участка: Карабулах, Кущи, Армавир (так в тексте, правильнее – Кущи-Армавир. – авт.), Азат, Чайкенд, Аджижкент и Аблах также хотят присоединиться к Нагорному Карабаху» (Документ приведен на сайте www.auditorium.ru/books/469/p_31.htm со ссылкой на РЦХИДНИ. 17–87–196–10 (РЦХИДНИ – Российский Центр хранения и изучения документов новейшей истории).
Комиссия Заккрайкома выслушала крестьян, приняла у них «мирские приговоры», и все на этом закончилось. Вопрос о присоединении Северного Карабаха к автономной области в дальнейшем не единожды еще поднимался местными армянскими деятелями. Но каждый раз – безрезультатно. Известно, например, о посещении в 1926 году делегации из 15 представителей Северного Карабаха Степанакерта с целью обсуждения этого злободневного вопроса с руководством области. По возвращении из Степанакерта все 15 делегатов были арестованы, и вопрос на этом был закрыт [10, 34].
В 1930 году Азербайджан под видом административно-территориальной реформы нанес свой очередной и один из самых тяжелых ударов по Северному Карабаху, разобщив, раздробив его на пять вновь учрежденных административно-территориальных единиц – районов: Шамхорский, Гетабекский, Дашкесанский, Наримановсий (в дальнейшем Ханларский) и Шаумяновский (до этого территория края в основе своей входила в состав Гянджинского и отчасти Шамхорского уездов). Суть этой реформы исчерпывающее описывает известное выражение – «разделяй и властвуй». Административная разобщенность делала край намного уязвимее перед происками Баку и слабее – в противостоянии им. В последующем границы вышеназванных районов не раз перекраивались с целью увеличения в них доли тюркского (азербайджанского) населения, и как следствие – доли азербайджанцев в партийных и административно-хозяйственных органах. К концу 1950-х годов указанная цель в основном была достигнута: азербайджанцы составляли большинство населения во всех названных районах за исключением Шаумяновского, который охватывал значительную часть исторической области Гюлистан, непосредственно гранича с Автономной областью Нагорного Карабаха.
Но вернемся в начало 1930-х годов. Начиная с этого времени, Азербайджан резко поменял тактику борьбы с неугодными армянскими руководителями местного уровня. Вместо увольнений с работы, исключений из партии, арестов, ссылок и расстрелов стал применяться откровенно уголовный террор. В 1931 году при невыясненных обстоятельствах были убиты активисты Шаумяновского райкома партии Артем Акопян, Рубен Будагян, Исраэл Авакян и Филатов. А 27 января 1932 года по району разнеслась трагическая весть о «самоубийстве» М. Осипова. Новость была столь ошеломляющей и неожиданной, что в народе тут же родилось убеждение, что неугодного для азербайджанских властей борца просто устранили. В самоубийство не верил никто. Находящиеся в нашем распоряжении архивные документы убеждают нас в правоте народа.
Итак, узнав о трагедии, райком партии, не дожидаясь проведения следственных действий, телеграфирует в ЦК Компартии Азербайджана: «Двадцать шестого самоубийством кончил жизнь подпольный коммунист-организатор Гянджинской организации, бывший студент красной профессуры Осипов Мадат. Райком. Нерсесян» [7, л. 5].
Из текста телеграммы не ясно, какого числа она была отправлена, однако 1 февраля с ней знакомится заведующий орготделом ЦК Гуревич. На следующий день секретарь того же отдела направляет телеграмму следственным органам (по всей видимости, НКВД) со следующей припиской: «Согласно распоряжения (так в тексте. – авт.) т. Гуревича пересылается Вам копия телеграммы из Аджикента для расследования» [7, л. 5]. И в тот же день начальник следственного отдела НКВД молниеносно находит некоего Эфендиева и, основываясь на его показаниях, заключает, что в случае с гибелью Осипова действительно имело место самоубийство. Из показаний свидетеля Эфендиева следовало, что погибший в течение последних 6 лет страдал от тяжелый формы туберкулеза, постоянно лечился, но безуспешно. Отчаявшись перебороть недуг, он, очевидно, и свел счеты с жизнью. Таково было мнение, точнее, убеждение следствия. Но для соблюдения формальностей и подтверждения данной версии на место происшествия была направлена следственная группа во главе с неким Эюбовым [7, л. 5]. Между тем, версия о самоубийстве была состряпана столь спешно, что ее авторы не удосужились проверить, какой именно болезнью болел Осипов. Туберкулез, одну из страшных болезней того времени, «обнаружили» у него лишь затем, чтобы сделать версию о самоубийстве убедительной.
Но миф о роковом недуге родился все же не на пустом месте. Обратимся к документам. В феврале 1926 года после окончания Института народного хозяйства имени Плеханова у М. Осипова обнаруживается нервное переутомление, требующее санаторного лечения. За отсутствием материальных средств он обращается за помощью в правление упомянутого выше «Закземлячества» (секретарь Лекишвили). Это объединение в свою очередь направляет в ЦК Компартии Азербайджана следующее неуклюже составленное, косноязычное ходатайство:
«Секретариат VK НКП (б) тов. Караеву
Фракция Правления Закземлячества рассмотрев заявление тов. Осипова М. Б. об оказании ему материальной помощи для поддержания здоровья, т. е. об отправлении его в нервнопсихиатрический санаторий, что показывает диагноз врачей <…> фракция Правления Закземлячества ходатайствует перед Секретариатом ЦК НКП (6) об оказании материальной поддержки тов. Осипову как ценному товарищу…» [22].
Неизвестно отреагировал ли ЦК АзКП(б) на это ходатайство, но в октябре 1927 года М. Осипов вместе с семьей находился на отдыхе в Кисловодске, где 24 числа того же месяца родился его второй сын Карл (Справка Кисловодского городского совета № 560 от 22.11.1927 г. (хранится в семейном архиве Осиповых).
Эту историю недомогания способные товарищи из НКВД и раздули до неизлечимой болезни ради обоснования несуразной, но выгодной власти версии гибели Мадата Осипова.
По воспоминаниям Лидии Осиповой, в роковой день 26 января 1932 года состоялось заседание бюро райкома партии, обсуждавшее вопрос коллективизации. Мадат выступив на заседании, раскритиковал стремление ретивых местных чинуш незамедлительно, посреди зимы, загнать крестьян в колхозы, что было равносильно обречению их на голодную смерть. Разгорелся спор, дошедший до личных оскорблений. Руководство райкома, спешащее отрапортовать о завершении коллективизации, припомнило Осипову его «национализм», навесив на него еще и ярлык троцкиста. В тот же день на пути из районного центра домой он встретил свой смертный час возле родника в селе Карачинар. Годы спустя, в 1960-х, сельский врач Арутюн Авакян расскажет Карлу Осипову, что был одним из первых, кто видел Мадата после гибели – неподвижно сидящего на земле под гигантским орешником с наганом в правой руке и пулевым отверстием у левого виска. Застрелиться подобным образом невозможно, но страх вынудил врача промолчать.
Ярлык националиста и троцкиста еще долго преследовал имя Мадата Осипова. Его старший сын Мурад, участник Великой Отечественной, учась после войны в Московском государственном университете, намеревался в 1947 году вступить в партию. Секретарь первичной партийной организации факультета после долгих откладываний рассмотрения его заявления, сообщил ему, что по информации, полученной из ЦК Компартии Азербайджана, его отец Мадат Осипов был националистом и троцкистом, поэтому путь в партию для его сыновей закрыт. Действия Мурада в сложившейся ситуации были неожиданными, неординарными и отчаянными. С просьбой о принятии в партию он обращается в письме лично к Сталину, излагая вышеприведенные обстоятельства и подробную биографию своего отца. В письмо была вложена и групповая фотография начала 1920-х годов, на которой среди прочих запечатлены Сталин и М. Осипов. Через некоторое время Мурад неожиданно для себя удостоился высочайшей аудиенции, оказавшей неоценимое влияние на его судьбу и судьбу его братьев. Через несколько дней после посещения кабинета Сталина Мурада приняли в партию, тем самым сняв фамильное проклятие и с других потомков Мадата Осипова (В дальнейшем Мурад Осипов долгое время преподавал в одном из саратовских вузов. В начале 1980-х годов один из авторов имел долгую и обстоятельную беседу с ним в доме его матери, в селе Манасин-шен Шаумяновского района Азерб. ССР, где он обыкновенно проводил свой отпуск). Этот факт является дополнительным свидетельством того, что «троцкистом и националистом» Мадат Осипов был только для азербайджанских властей.
Еще один факт. В начале 1980-х годов по инициативе первого секретаря комитета партии Шаумяновского района Азербайджанской ССР Р. Мирзоева одну из улиц села Карачинар намеривались назвать именем Мадата Осипова. С целью сбора достоверных сведений о его жизни и деятельности в Баку, в архив Азербайджанского филиала Института марксизма-ленинизма был командирован внук Мадата – Владимир Михайлович Осипов, работавший в то время инструктором райкома. Директор филиала ИМЛ профессор Кулиев, узнав о цели командировки Владимира Осипова, заявил: «Этому не бывать, он был националистом» и не разрешил работать в архиве. (Эти сведения в личный беседе с авторами сообщил сам B. M. Осипов). Символическая встреча: с одной стороны, духовный сын преследователей и убийц, с другой – внук убиенного…
Местные власти постарались похоронить Мадата Осипова как предателя. Распространялись упорные слухи о том, что «самоубийство» явилось следствием осознания тяжести своей вины перед партией. В народе, догадывающемся об истинной причине гибели Мадата, эти слухи вызывали раздражение и неприязнь. Правдолюбцев, осмеливающихся защищать честное имя Мадата, ожидали арест и суд (так, например, поступили со старым коммунистом Моей Закаряным). Благородство, видимо, было без остатка вытравлено из душ послушных бакинских холуев, принявшихся преследовать осиротевшую семью народного любимца. Сын Мадата, Карл, вспоминал: «Вскоре Лиду пригласили в район, в НКВД и предложили уехать в Москву, пригрозив, что в противном случае она будет лишена права преподавания, и дети умрут от голода» (Лидия Арсентьевна в 1917 году с золотой медалью окончила женскую гимназию им. Е. П. Архиповой, что давало ей право заниматься преподавательской деятельностью. Долгие годы она преподавала русский язык и литературу в армянских и азербайджанских школах, а в 1958 году была удостоена звания заслуженного учителя (почетная грамота № 7271 от 11. 08. 1958 г). [16, 31].
В это тяжелое время из Москвы в далекое горное село приехали братья Лидии Арсентьевны – Владимир и Михаил Ратовы (У отца Лидии Арсентьевны – Арсентия Владимировича Ратова было трое сыновей – Михаил, Владимир и Арсений, и четыре дочери – Лидия, Клавдия, Валентина и Антонина. Михаил Арсентьевич Ратов в это время работал заместителем министра легкой промышленности СССР, впоследствии стал министром, в 1937 году был репрессирован, сослан и умер на месте ссылки. Владимир Ратов был знаменитым футболистом московского «Динамо»). Увидев незавидное положение, в котором находилась их сестра, они предложили ей переехать в Москву. Но стойкая русская женщина предпочла остаться на земле, в которой покоился ее муж. Осталась потому, что посчитала предательством покинуть людей, ставших родными для нее, детей, научившихся грамоте благодаря ей. Этот ее поступок вызвал восхищение у крестьян, в глазах которых она предстала живой легендой. После посредничества братьев ей позволили продолжить преподавание. 5 июля 1932 года спустя пять месяцев после гибели Мадата родился их третий с Лидией сын – Михаил (Весной в 1931 года у Мадата Осипова от внебрачной связи родился еще один сын, которого назвали Левоном. Ныне Левон Мадатович вместе со своими сыновьями живет в Ставропольском крае). Началась одиссея Лидии Арсентьевны. Прокормить трех детей на скромное жалование сельской учительницы было не просто. Да и жалование это доставалось ей не легко, постоянно приходилось упрашивать кого-нибудь из родственников мужа или знакомых присматривать за детьми, пока она находилась на работе. Жестокое было время. Насильственная коллективизация обернулась нищетой для крестьян. Голод сжимал в своих тисках вчера еще зажиточных людей. Смерть от недоедания стала обыденным явлением. Очень многие отцы семейств, спасая детей от голода, уходили, убегали в бурно развивающиеся индустриальные центры республики. Села пустели. В восторге от новых порядков была лишь бывшая беднота, ныне с благословения властей нашедшая себе занятие – отбирать последнее у обездоленных тружеников. В обстановке всеобщей нищеты каждый был озабочен добыванием хлеба насущного для себя. И в этой ситуации одинокой учительнице с тремя детьми не приходилось ждать помощи со стороны соседей, знакомых и родственников мужа. Свой крест ей предстояло нести самой. И она несла его. Стойко, героически. Лишь в 1939 году, когда положение стало безвыходным, она отправила старшего сына Мурада, окончившего семилетку, в Москву, к родным.
