Владимир Иванович Шлома
Армейские рассказы
Стрессы
Военная служба сложна, опасна и непредсказуема, неприятные события происходят довольно часто, к ним, со временем, привыкаешь, и они воспринимаются как объективная неизбежность. Однако, иногда происходят из ряда вон выходящие события, которые даже таких закаленных на невзгодах людей как офицеры, могут привести к стрессу. За моей памяти, все такие события были связаны с секретными документами. Я тоже не избежал этой участи.
Впервые я испытал стресс на четвертом году своей службы, будучи старшим помощником начальника связи дивизии. Я, как обычно, работал с секретными документами, когда у меня начал болеть зуб. Небольшая вначале боль, быстро усиливалась и вскоре стала невыносимой. Идти к зубному не хотелось, вспомнился Андрей Романович, который жутко боялся зубного кабинета, но которому недавно пришлось посетить зубного врача. Когда боль стала невыносимой, он набрался смелости, и пошел к зубному. Сел в кресло и даже позволил зубному врачу, молодой симпатичной женщине, осмотреть свой больной зуб.
– Будем сверлить, – сказала врач, отвернувшись от пациента, чтобы подобрать нужный бур.
Когда она к пациенту повернулась, того в кресле уже не было. Но боль усиливалась, терпеть ее уже не было сил, и Андрей Романович снова пошел к зубному, выпив предварительно, для храбрости, стакан коньяка.
– Я пришел, сверлите, – сказал он доктору, и сел в кресло.
– Да Вы пьяны, – унюхала запах спиртного доктор, – я не буду Вас лечить в таком виде. Уходите, и придете, когда будете трезвым.
– Никуда я не уйду, лечите сейчас, у меня зуб болит.
Слово за слово, разгорелся скандал, который закончился тем, что Андрея Романовича из кабинета увел вызванный для этого патруль.
Я зубного кабинета боялся в меньшей степени, но идти туда тоже не хотелось. А боль все усиливалась и стала нестерпимой, пришлось свернуть все дела и идти к зубному. В зубе обнаружилась дырка, которую врач рассверлила, и поставила временную пломбу с мышьяком. Тогда обезболивающие уколы не делали, зуб сверлили по живому, поэтому, когда бур доходил до нерва, пациент в кресле аж подпрыгивал, и громко кричал от боли. После такого сеанса лечения, зуб у меня разболелся еще больше, о продолжении работы и речи не могло быть. Из поликлиники я ушел домой, чтобы отлежаться, пока зубная боль немного утихнет. Я пролежал дома до пяти часов вечера, боль не утихала, но на работу нужно было идти, работы уже никакой не будет, но нужно хотя бы секретный чемодан сдать до восемнадцати часов. Заместитель начальника штаба подполковник Островский очень не любил, когда с секретными документами работали в нерабочее время, поэтому, каждый день, после восемнадцати часов, интересовался у секретчиков, кто не сдал секретные чемоданы, и шел к нарушителю, чтобы узнать, что тот делает с секретными документами в нерабочее время. И тогда происходил примерно такой диалог.
– Товарищ капитан, Вы что здесь делаете в нерабочее время? – спрашивал Островский.
– Товарищ подполковник, да я вот не успел доделать, – далее капитан или майор пытался объяснить, что он не успел доделать.
– Пишите рапорт товарищ капитан, – советовал Островский, – что Вы в рабочее время не успеваете исполнять свои служебные обязанности, на Ваше место мы найдем офицера, который будет все успевать.
Поэтому, все офицеры штаба старались секретные чемоданы сдавать вовремя. Мне тоже следовало поторопиться.
Я пришел в кабинет, открыл сейф, и пришел в ужас, пропал секретный чемодан, в сейфе его не было. У меня был шок. Если за каждый совершенно секретный документ мне дадут по семь лет, то из тюрьмы я выйду глубоким стариком. Куда же он мог деваться? Я не положил чемодан в сейф, или кто-то открыл его своим ключом и забрал чемодан? Сейфом, этот ящик на четыре ячейки, только назывался, я слышал, что ключи иногда подходили к другим сейфам. Но, прежде всего, нужно было проверить кабинет, вдруг я забыл положить чемодан в сейф. Осмотрел свой кабинет, осмотрел соседний, в который дверь вела из нашего кабинета, чемодана нигде не было. Спросил у солдата, делопроизводителя помощника по снабжению, не приходил ли кто в наш кабинет во время моего отсутствия. Солдат никого не видел.
Вспомнились рассказы офицеров о том, как иногда офицеров подставляли их лучшие друзья, чтобы занять должность, на которую планировался друг, и для этой цели прятали какой ни будь секретный документ друга. Я, вроде бы, никуда не выдвигался, меня можно было бы подставить только для того, чтобы занять мое место, но мое место всего лишь майорское, не очень завидное. Правда, я – старший лейтенант, был на майорской должности, а два капитана в отделе связи, гораздо старше меня по возрасту, были на капитанских должностях, здесь могла быть и зависть. Я не знал, что и думать, кому мог понадобиться мой чемодан? Вспомнился недавно услышанный рассказ о происшествии в одной из южных бригад.
У полковника Мурашова, начальника штаба бригады, из настоящего сейфа, не чета моему, пропал совершенно секретный документ, приказ Министра Обороны, всего лишь один лист. Три дня поисков успеха не принесли, совершенно секретный лист как в воду канул. Назначили служебное расследование и полковника временно отстранили от должности, за утерю документа ему грозило семь лет тюрьмы. Стресс у полковника наверно был очень сильным, нервы не выдержали, и он застрелился. Полковника Мурашова похоронили, а на его место был назначен другой полковник, который решил навести порядок в кабинете, в том числе и из сейфа все лишнее выбросить. Солдатик, который влажной тряпкой протирал сейф, решил протереть и потолок сейфа, оттуда и упал пропавший совершенно секретный листок. Как позже пришла к выводу комиссия, порывом ветра, или воздуха, при резком закрытии дверки сейфа, лист подбросило вверх и статическим электричеством притянуло к потолку, где он и находился все это время. Совершенно секретный документ был на месте, а человека уже не было.
Я не знал, что делать, до конца рабочего дня оставалось менее получаса, чемодана не было, в голове ни одной светлой мысли, да еще и зубная боль донимала. Сел на свой стул, подпер щеку рукой, чтобы зуб не так болел, и уставился в пол, думать уже ни о чем не хотелось. Через полчаса придется докладывать подполковнику Островскому о пропаже чемодана. Так я просидел минут десять, боль немного прошла, и я медленно стал поднимать голову. Взгляд уперся в мой секретный чемодан, который спокойно стоял в промежутке между глухой стенкой стола и стеной кабинета. Почему я его туда поставил, я до сих пор не знаю, обычно я всегда его ставил под столом у себя под ногами. Слава богу, чемодан нашелся, но от стресса, за эти сорок минут поисков, я потерял лет пять жизни.
Через некоторое время об этом происшествии я и забыл. Дивизия проводила командно-штабные учения, во время которых я был посредником в восьмом полку. Учения прошли нормально. После их окончания, мы возвращались в городок на УаЗике командира полка, но, поскольку командир дежурил на командном пункте, старшим был начальник штаба полка, Николай Николаевич. Он и предложил мне ехать вместе с ним. Кроме водителя и нас, с ним в машину набилось еще четыре человека, в том числе и секретчик с пистолетом и секретным чемоданом, который не захотел ехать автобусом, ему досталось одно из откидных мест за задними сидениями. Место, в принципе, нормальное, но туда забираться плохо, сначала нужно сложить спинку задних сидений, и только после этого туда можно залезть, перелезая через задние сидения. Но зато, там сбоку никто не давит. Все были в возбужденном состоянии, обсуждали прошедшее учение. Когда въехали в Пермь, Николай Николаевич сказал, что здесь есть одно замечательное кафе, в котором готовят в горшочках вкуснейшую картошку со свининой и грибами.
– Так может заедем, – предложил кто-то из офицеров полка, – отметим успешное завершение учений.
– Да, в принципе, можно, – согласился Николай Николаевич.
– Ты как на это смотришь, – спросил он у меня.
– Я за, – ответил я.
– Ну тогда заезжаем, – решил Николай Николаевич.
Подъехали к кафе, расположенному на перекрестке, образующем как бы небольшую площадь.
– А ты куда? – спросил он секретчика, когда тот, вместе с остальными, вылез из машины.
– Я тоже хочу, – ответил тот.
– А чемодан твой кто охранять будет? – спросил начальник штаба. – Или ты с ним в кафе попрешься?
– Да куда он денется из машины, – ответил секретчик, – водитель посмотрит.
– Ну смотри, – отвечать тебе, – сказал начальник штаба, и мы все пошли в кафе.
Кафе располагалось в небольшом, но очень миленьком подвальчике. Столики располагались в небольших нишах, поэтому мы видели только столик, расположенной в нише напротив нас, соответственно, и наш столик просматривался только из этой ниши, что всем понравилось. Играла тихая лирическая музыка и было очень уютно. Мы заказали по горшочку картошки с мясом и грибами, салат из огурцов и помидоров, и по стакану компота, от предложенного спиртного все отказались. Это фирменное блюдо в горшочках оказалось действительно обалденным, некоторые заказали еще по одному горшочку. Такой вкусной запеченной картошки я раньше никогда не кушал. Обычно в таких горшочках она была достаточно сухой, и кушать ее без салата было сложновато, здесь же, в горшочке был еще и какой-то очень вкусный бульон, вместе с которым эту картошку мы просто проглотили. Посидев с часик в кафе, мы вышли на улицу, и сели в машину, как говорится – согласно ранее купленным билетам.
– А где чемодан? – вдруг спросил бледный как мел секретчик. – Чемодана нет.
– Ты куда-то отходил? – спросил он водителя.
– Никуда, – ответил водитель, – только, на пару минут, заходил в магазин за сигаретами.
– Ну вот, доигрались, – сказал Николай Николаевич, – хорошо еще, что в кафе спиртного не брали, хотя бы без отягчающих будет.
Все вылезли из машины. Сзади машины брезентовый верх был расстегнут, видимо, через образовавшееся отверстие, и вытащили чемодан, который стоял возле задних откидных сидений. Николай Николаевич подошел к двум мужикам, стоявшим возле кафе, и спросил: «Вы не видели, возле машины никто не отирался, пока нас не было?»
– Местный алкаш возле нее ошивался, – ответили мужики, – а потом побежал вон в ту улочку.
Мы бросились в эту улочку. Буквально за углом стоял вскрытый секретный чемодан. Алкашу бумаги были явно ни к чему. Николай Николаевич, несмотря на свой партийный статус, трижды перекрестился, а секретчик рухнул на колени перед чемоданом, и начал по описи проверять документы. Все документы были на месте, но самостоятельно встать с колен он не смог. Ему помогли подняться и отвели в машину. Кровь постепенно возвращалась к его лицу. Я вспомнил свое недавнее происшествие с секретным чемоданом. Интересно, а сколько лет жизни потерял сейчас этот капитан?
Позже, я был переведен в управление армии, в отдел начальника войск связи. Штаб армии тогда еще размещался в центре Оренбурга, в старинном купеческом трех этажном особняке, расположенном в Матросском переулке. Это было уникальное здание. Высота потолков была 3,5 метра, толщина стен 1,5 метра, поэтому, в кабинетах зимой всегда было тепло, а летом стояла приятная прохлада, несмотря на то, что за окнами стояла 45-ти градусная жара, и в обычных квартирах дышать было нечем. Кабинеты были светлые и просторные, на огромных окнах висели тяжелые, до самого пола шторы. Вот только мебель не соответствовала этой роскоши, столы были старенькие и невзрачные, под стать им были и стулья. В приличном состоянии были только два кабинета: командующего, и начальника штаба. В них стояли красивые столы, кресла на колесиках для начальников, и новые стулья для участников совещаний. Из-за этих колесиков недавно случилась жуткая трагедия. Прапорщику, коменданту здания, зачем-то понадобились колесики с кресла, и он решил их снять с кресла начальника штаба. Для этого он оставил открытым окно в кабинете начальника штаба, а ночью, с чердака, через слуховое окно, по веревке спустил туда солдатика, одного из своих подчиненных, и этот солдат тогда погиб.
Шли очередные командно-штабные учения, и заместитель начальника войск связи, полковник Петухов Анатолий Дмитриевич, попросил меня, для его доклада командующему, получить в секретной части схему организации связи армии. Я получил эту схему и принес ее в конференц-зал, где шли заслушивания начальников служб. Анатолий Дмитриевич сказал мне, чтобы я здесь не светился, и ждал его звонка в своем кабинете, он позвонит, когда схема понадобиться. Схема была большой, полтора на два метра, поэтому ни в какой тубус не помещалась. Чтобы скрыть ее от посторонних глаз, я поставил ее, свернутую в рулон, за штору, еще и обернул ее этой шторой. Там ее вообще не было видно, если бы даже кто-то заглянул за штору. Схема Анатолию Дмитриевичу не понадобилась, мне он не позвонил, и я о ней забыл. Где-то через месяц, когда я получал секретный чемодан, секретчик спросил меня: «Товарищ старший лейтенант, а схема Вам еще нужна?»
– Какая схема? – не понял я.
– Которую Вы для учений брали, – напомнил солдат.
– Сейчас спрошу у начальника, – стараясь выглядеть спокойным, ответил я, но почувствовал, как струйки холодного пота текут по спине.
Бегом, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся на второй этаж и забежал в кабинет. Схема стояла за шторой, там же, где я ее и поставил. Вздох облегчения вырвался из груди. В нашем кабинете сидели три офицера и одна женщина, но никому и в голову не могло прийти, что за шторой стоит секретная схема. Больше в такие дурацкие ситуации я не попадал, но однажды стал свидетелем скорее комичной, чем трагичной ситуации, в которую попал Федя Шкурин.
С Федей мы вместе учились в военной академии. Майор Шкурин был веселым и жизнерадостным человеком, с громким заразительным смехом и чувством юмора. Сразу после поступления в академию нас, слушателей, предупредили, что теперь главная наша задача, это не потерять секретные документы, и не связаться с иностранкой, тогда мы гарантированно закончим академию, не зависимо от успехов в учебе. И вот мы сдавали очередной экзамен по секретной дисциплине. Федя перед экзаменом переволновался, и у него немного прослабило живот, буквально перед его заходом на экзамен. Федя, вместе со своим секретным портфелем, убежал в туалет, тем самым пропустив свою очередь. После возвращения он еще полчаса простоял под дверью аудитории, ожидая, когда выйдет с экзамена очередной слушатель, и ему можно будет заходить. Федя очень волновался, и ему хотелось поскорее сдать этот экзамен и снять стресс парой кружек пива. Наконец-то он зашел в аудиторию, но тут же выскочил обратно.
– А где мой портфель? – растерянно спросил он присутствующих.
– А нам откуда знать? – ответили ему, – ты стоял без портфеля.
– Куда же он делся, – не мог понять Федя, – я ведь его вместе с вами получал.
– Наверно в туалете оставил, – вдруг осенило Федю.
Федя со всех ног бросился в туалет. В крайней от окна кабинке, которую полчаса назад посетил Федя, на подоконнике стоял его секретный портфель. От радости Федю еще раз прослабило, и он пропустил еще одну очередь. В итоге Федя экзамен сдал успешно, но последним. После экзамена мы всем отделением посетили пив-бар, где отметили успешную сдачу экзамена. Все радовались, что сбросили очередной груз в виде экзамена, Федя также пытался улыбаться, но в этот день он почему-то не шутил, и не было слышно его заразительного смеха.
Кара Божья
После окончания академии им. Ф.Э. Дзержинского я был назначен на должность преподавателя кафедры связи в один из ВУЗов РВСН. В день моего прибытия на месте был только один преподаватель, Данилкин Владимир Петрович, да и тот был в наряде дежурным по факультету. Все остальные находились в отпусках. Он и начал вводить меня в курс дела, прежде всего я написал два рапорта: на постановку в очередь на жилье, и на постановку в очередь на мебель, через семь лет жилье я все-таки получил, а вот по поводу мебели я больше так ничего и не слышал. Через пару недель все были в сборе и началась подготовка к занятиям. Приехавший из отпуска Володя Цымбалюк, сразу же сделал мне замечание за неправильное обращение к товарищам. Я обращался ко всем по имени-отчеству, как было принято у нас в управлении армии, где я служил перед поступлением в академию, а в училище, оказывается, к равным по должности и званию было принято обращаться только по имени. Я, естественно, исправился, и стал к товарищам обращаться только по имени, ко всем, кроме Стерненко, его как-то язык не поворачивался называть Володей, поэтому я его всегда называл Маркович, без имени, вроде бы и не слишком официально, и с уважением.
Мне, как начинающему преподавателю, начальник кафедры, Сердюкин Владимир Иванович, порекомендовал сходить на занятия к опытному преподавателю Георгию Ивановичу, внимательно там все посмотреть и учиться на примере старших товарищей. Георгий Иванович мне сразу понравился, выше среднего роста, подтянутый, жизнерадостный, он был как-бы внештатным заместителем начальника кафедры, так как при любых проверках Владимир Иванович брал больничный, и Георгий Иванович всегда на время проверки оставался за начальника кафедры. На занятии, которое я посетил, Георгий Иванович требовал неукоснительного соблюдения устава, чувствовалось, что занятие проводит очень требовательный офицер. К курсантам он обращался не просто по фамилии, а так, как обычно делалось только на строевых занятиях: «курсант Петров», «курсант Сидоров». Названный курсант обязательно должен был ответить «Я», и отвечать на вопрос стоя по стойке «смирно», в противном случае, сразу же следовало замечание – «товарищ курсант, руки правильно возьмите». После команды «садитесь», курсант отвечал «есть», и только после этого садился, в противном случае, следовала команда «встать», и повторная команда «садитесь». Такой стиль проведения занятий раньше я наблюдал только на занятиях по строевой подготовке и на занятиях по изучению уставов, ни в харьковском училище, ни в академии, где я раньше учился, на обычных занятиях такой стиль не применялся, поэтому, я этому очень удивился, преподаватель тратил порядка 25 процентов драгоценного учебного времени на привитие уставных навыков.
– А может так и нужно? – подумал я, ведь мы, преподаватели, практически не занимаемся воспитанием курсантов, на это, как всегда не хватает времени.
А Георгий Иванович воспитанию уделял много времени, хотя и в ущерб обучению. Что касается обучения, то ничего для себя нового я с этого занятия не взял, объясняя новый материал преподаватель сделал несколько грубых теоретических ошибок, на возникшие вопросы курсантов не ответил, сказав, что все вопросы отпадут, когда они прочитают этот материал в учебнике. Поблагодарив Георгия Ивановича за полезный для меня опыт, я ушел готовиться к своим занятиям, больше на его занятия я не ходил. Другие преподаватели тоже старались мне помочь. Миша Сергиев предложил мне рассказать про аппаратуру П-158, но я отказался, может поступив невежливо, сказав, что я ее три года в войсках не просто эксплуатировал, а занимался ее ремонтом.
На своих занятиях я старался использовать опыт Георгий Ивановича, но у меня это плохо получалось, за дисциплиной на занятиях я конечно следил, посторонними делами у меня никто не занимался, но при обращении к курсантам я периодически забывал добавлять перед фамилией слово «курсант», не обращал внимания на то, сказал ли курсант слово «есть» после команды «садитесь», и тем более, не заставлял курсантов при ответе стоять по стойке «смирно». Главное, считал я, что на моих занятиях курсантам интересно, и они меня внимательно слушают. Один раз мои занятия проверил кто-то из офицеров учебного отдела, особых замечаний к их проведению у него не было. Через полгода мне присвоили звание «подполковник», все было нормально.
Намечалось первое, за время моего пребывания на кафедре, организованное мероприятие – мы собирались отметить 23-е февраля, для чего сняли ресторан в санатории Шахтер. Накануне этого мероприятия меня отозвал в сторонку Владимир Иванович, и спросил, как у меня с выпивкой. Я ответил, что нормально, много я не пью. Тогда он попросил меня следить на вечеринке за офицерами нашей кафедры, а потом обо всем доложить ему. Это было очень неожиданное предложение, таких предложений мне еще никто не делал. Я думал, он предложит следить, чтобы никто не напился и не попал в какую ни будь историю, это еще можно было бы понять, а он предложил стучать на своих товарищей. Я, на мой взгляд, вежливо, отказался.
– Извините Владимир Иванович, – сказал я, – я этого никогда не делал раньше, не буду делать и впредь.
Я не понимал, зачем ему еще и я для этого понадобился, у меня было подозрение, что Георгий Иванович делится с ним нужной информацией, а о том, что наш преподаватель Владилен Петрович все ему докладывает, знали все. Больше мы к этому разговору не возвращались и, вскоре, я о нем окончательно забыл.
Как-то раз, Владимир Иванович поручил Георгию Ивановичу проверить мои занятия. Я уже чувствовал себя уверенно, так как посещал организованные в училище занятия для молодых преподавателей, на которых нам подробно объясняли методику проведения различных занятий, и старался следовать этим рекомендациям. После занятия я спросил Георгия Ивановича, какие есть замечания по проведенному занятию, на что он сказал, что, в принципе, все нормально, только за дисциплиной я плохо слежу, курсанты отвечают не по уставу, а я не делаю им замечаний. После обеда Владимир Иванович вызвал меня к себе в кабинет и объявил выговор за неудовлетворительно проведенное занятие, почему занятие оценено как «неудовлетворительное», он объяснять не стал. Я обратился за разъяснениями к Георгию Ивановичу.
– Жора, – спросил я, – ты же мне говорил, что занятие нормальное, замечание только по дисциплине. Почему же оно стало неудовлетворительным? Что ты такого доложил Сердюкину, что он выговор мне объявил?
– Нужно было больше походить ко мне на занятия, – ответил Георгий Иванович, – за один раз ты ничему не научился.
– Да на твоих занятиях, кроме «руки правильно возьмите», учиться нечему, – взорвался я. – У тебя же нет элементарных теоретических знаний. На своих занятиях ты такую херню несешь, что уши вянут, не дай бог, если курсанты запомнят то, что ты им рассказываешь, и кому-то это расскажут, их же засмеют.
В общем, мы крупно поругались. Позже наши отношения выровнялись, но дружескими больше никогда уже не были. Сердюкин «пробил» для Георгия Ивановича полковничью должность заместителя начальника кафедры, для чего на нашу кафедру с других кафедр было переведено еще два преподавателя, так как численность преподавателей не нашей кафедре не позволяла ввести эту должность. Вскоре Георгий Иванович получил звание полковника, что мы дружно и отметили. Потом, после увольнения двух преподавателей в запас, должность зама снова закрыли, но Георгий Иванович уже был полковником и это его мало волновало. В принципе, Георгий Иванович был неплохим мужиком, в компаниях, которые у нас довольно часто организовывались по различным поводам, вел себя просто, никогда не показывал, что он начальник. Несмотря на то, что не был красавцем, он всегда был любимцем женщин, не знаю, что они в нем находили, но их у него было много. С последней из его женщин, познакомился и я. Это было на даче у Марковича, где мы отмечали какой-то очередной праздник, и Жора зачем-то ее туда привел. Это действительно была черноволосая красавица, с подведенными голубыми тенями глазами, которую называли Синеглазкой. Жора вешал ей лапшу на уши, рассказывая, что его жена тяжело больна и не сегодня-завтра помрет, а еще очень хвалил свою дочь, которая, с его слов, знала о всех его похождениях, но матери ничего не рассказывала. Я знал Галину Михайловну, жену Георгия Ивановича, она была весела и жизнерадостна, ни о какой близкой своей смерти даже не предполагала.
А ко мне на занятия, с неплановой проверкой, пришел представитель учебного отдела подполковник Александриков. Занятие было по изучению радиостанции Р-149 и было очень плохо обеспечено материально, всего две радиостанции на 16 курсантов. Пришлось на ходу менять план занятия, добавив еще и отработку нормативов по ранее изученным радиостанциям Р-105 и Р-107. В принципе, получилось не плохо, занятия были организованы на шести рабочих местах, на которых курсанты занимались посменно. Загруженность курсантов была достаточно высокой и замечаний не должно было быть. После занятия Александриков мне ничего не сказал, а сразу пошел докладывать начальнику кафедры, оценил занятие как неудовлетворительное, так как на нем была слишком большая нагрузка на курсантов, если все будут так проводить занятия, то курсанты такую нагрузку не выдержат. В итоге, я получил еще один выговор, в сути проведенного занятия Владимир Иванович разбираться не стал. Офицеры лаборатории мне намекнули, что это рикошет за мою критику на партсобрании капитана Баланкина, за то, что он не хочет изучать находящуюся в его отделении технику, а они с Александриковым, оказывается – свояки. На занятиях по методической подготовке, которые я посещал как молодой преподаватель, я подробно рассказал преподавателю о методике проведенного мной занятия, и спросил его мнение по поводу этого занятия. Он сказал, что занятие отличное, ничего лучшего в данной ситуации придумать было нельзя. Я решил жаловаться на неправильную оценку занятия командованию училища, но для этого нужно было спросить разрешения начальника кафедры. За таким разрешением я и обратился к Георгию Ивановичу, который как раз оставался за начальника кафедры. Георгий Иванович посоветовал мне не поднимать шум, так как подставлю начальника кафедры, просто полгодика перетерпеть, а потом все это забудется и все опять будет нормально. Я подумал, и с ним согласился, наверно стоило перетерпеть.
Однако вскоре, начальник училища прочитал доклад, в котором была отмечена и моя фамилия. В нем говорилось, что такие преподаватели как я, имеющие два выговора и не умеющие проводить занятия, не могут обучать и воспитывать курсантов. Чему они могут их научить? С такими офицерами нужно без жалости расставаться. Ну это было уже слишком. Узнал, кто писал этот доклад, оказалось, что Александриков. Стало понятно, что он будет под меня копать, пока не выживет из училища. С легкой руки Георгия Ивановича, маховик раскручивался все больше и больше, отсиживаться и молчать смысла уже не было, нужно было что-то предпринимать. Впереди намечалась проверка училища Главкомом, и я решил подать жалобу во время строевого смотра, для этого не нужно было спрашивать разрешения начальника. Но, немного подумав, я осознал, что таким образом я подставлю начальника училища, и не факт, что после этого моя жизнь станет лучше. И тут мне пришла в голову простая мысль, нужно просто напугать этим начальника кафедры, чтобы он узнал, что я собираюсь подать такую жалобу. Идеальной фигурой для этого был Владилен Петрович, который обо всем докладывал Сердюкину, ему я «по секрету» и рассказал о моих планах. Через пару часов меня вызвал к себе начальник учебного отдела полковник Грибунин, которому Сердюкин уже сообщил эту страшную новость. С полковником Грибуниным мы почти час беседовали в спокойной обстановке, я объяснил ему суть происходящего, как я проводил занятие, какую оценку мне за это поставили, что потом написали в доклад начальнику училища, не рассказывал только о родственной связи Баланкина и Александрикова. Грибунин сказал, что если действительно занятие было проведено так как я рассказал, то это отличное занятие, извинился за Александрикова, объясняя это тем, что тот был начальником курса, и никогда не был преподавателем, с методиками проведения занятий знаком весьма поверхностно, поэтому и не смог правильно оценить занятие. Обещал его за это наказать и спросил, чего я хочу. Я сказал, что хочу только одного, чтобы организованная против меня травля прекратилась. Полковник пообещал, что больше по этому поводу моя фамилия нигде упоминаться не будет, и свое слово сдержал.
А у Георгия Ивановича все складывалось как нельзя лучше, он купил автомашину, не бог весть какую, всего лишь подержанный запорожец, но не очень старый, с маленьким пробегом, и стал посещать курсы автомобилистов. Он радовался своим успехам в вождении, как он классно проехал между двумя препятствиями, как отлично сдал задним ходом, и мы, слушая его рассказы, радовались вместе с ним. Его Синеглазка, которая была каким-то начальником, пробила ему место под гараж и выписала кирпич для его строительства, правда далековато от дома, аж на Лесной. Преподаватели нашей кафедры, как в свое время и мне, за один день построили ему гараж. Мишка Сергиев рассказывал кто и что там делал, как они дружно там работали, Петя Попов трудился каменщиком, а остальные обеспечивали ему фронт работ. Только Георгий Иванович в том списке почему-то не упоминался, и я спросил: «А Георгия Ивановича что, не было?»
– Был, – сказал Мишка.
– А он что делал? – спросил я.
– Он подносил.
– Что подносил? – не понял я.
– Водку, – был ответ, – ходил с бутылкой, и всем предлагал выпить.
И мне вспомнился аналогичный случай в моем селе, когда всей улицей помогали строить новый домишко одному пьянице, по кличке Ку-миша, которую он получил из-за заикания. Ему было сложно выговорить «кум Миша», и он говорил: «ку-ку-Миша». Так вот, в то время, когда все вкалывали на строительстве его дома, он тоже ходил с бутылкой водки в руках и всем предлагал выпить.
Потом в гости к Жоре приехала его сестра с Дальнего востока, его родины, и уговорила его креститься, пообещав помочь с покупкой жигулей, так как не престижно полковнику ездить на запорожце, и Жора крестился. Потом они с Марковичем съездили на Дальний восток, так сказать нанесли ответный визит, остались очень довольны поездкой и с упоением рассказывали, как их там хорошо принимали. Правда, в первый же вечер, Маркович съел слишком много очень вкусных гребешков, и последующие три дня далеко от туалета не отходил, зато Георгий Иванович за это время навестил всех своих друзей.
На этом его везение закончилось. Сначала сломалась машина, и ее на буксире оттащили в автосервис, где обнаружили, что масла нет ни в двигателе, ни в коробке передач, где только на донышке была жидкость, напоминающая мазут. Наши автомобилисты сказали Георгию Ивановичу, что он не автомобилист, а наездник. Дальше – хуже, как-то Георгий Иванович пришел на работу сильно хромая, нога в коленке не сгибалась, сказал, что это производственная травма, однако вскоре выяснилось, что это результат серьезного разговора с сыном Юрой, который откуда-то узнал про Синеглазку и решил вступиться за мать. Потом Георгий Иванович проявил смекалку и предложил своему тестю Леве, свекру его дочери Инны, жившему в частном секторе и державшему разную живность, поучаствовать в выращивании поросенка. Дал свату половину денег на покупку поросенка и кормов для его пропитания, и стал ждать мяса и сала, почему-то решив, что половина поросенка будет его. Сват на это дело смотрел несколько иначе, ведь, чтобы вырастить этого поросенка, нужно еще и труда вложить немерено. В итоге, они поссорились так, что больше вообще не общались. Вторым неудачным для него мероприятием было участие в девяностые годы в коммерческом мероприятии по торговле яйцами. Три наших преподавателя, его лучшие друзья, решили закупать оптом на птицефабрике яйца, а затем, продавать их в розницу, это мероприятие должно было принести неплохую прибыль, Георгий Иванович решил также поучаствовать в этом деле. Сдал на мероприятие положенную сумму денег, но больше ни в чем не участвовал, ни в закупке, ни в доставке, ни в распродаже яиц. Когда же дело дошло до дележа прибыли, то потребовал себе, наравне со всеми, четвертую часть, в чем ему отказали, в итоге поссорился еще и с лучшими друзьями. Мы почему-то решили, что зря он крестился, до крещения у него таких проблем никогда не было, видно раньше Бог не обращал внимания на его выходки.
