Владимир Иванович Партолин
Сашок
Не согласившись сесть за стол, в рот не взяв ни кусочка мяса, принесённого тебе в постель бабушкой, ты уснул. Но скоро разбудил шум из передней: Нахимова поднимали, тот, заклевав носом, навернулся с лавки.
Напуганный, ты позвал бабушку. И вдруг, подхватился и встал в кровати на ноги. Глазки зажмурил, ручкой указывал на зеркало и дрожащими губками твердил:
– Горыныч. Горыныч.
Бабушка успокаивала, прижала ротиком себе в шею и допытывалась:
– Васятка, дзетка, унучак, ды што здарылася? У люстэрку што угледзеу?
Всхлипывая, ты рассказал. В зеркале, висевшем на оклеенной газетами перегородке пятистенка, отразилось в сполохе окно, единственное из шести в хате остеклённое. А в окне – далеко за речкой Сойкой с бревенчатым мостом, на горе с взорванным в войну молокозаводом – увидел Змея Горыныча. Летел по небу и сел под молниями в развалины.
Успокоил Сашок, уложил под одеяло, сам прилёг на краю кровати.
– Да не Горыныч то был, в грозу он не летает, – убеждал тебя дядька. – Крылья у гада непромокаемые, как у твоего папаньки офицерский плащ, но боится в гром от молний загорятся. Крылья-то перепончатые, как у уток лапки. Засыпай, малёк.
Бабушка хлопотала у печи, Нахимов и Вован перебрались в светлицу, сидели у окна. Протрезвевший бригадир курил.
– Парашюты. Должно быть, учения… ночные. На Бельское озеро садятся. В Борках пополнение: к танковому десантный полк стал… А слетайте, пацанва, на гору к руинам, поглядите с близи. Сдаётся, светится там что-то, а скоро дояркам мимо на ферму идти. Может, какой парашют ветром занесло, Васятка и принял за Горыныча.
– Да Аудоцця згарнице, чатыры пачки соли хай дасць, – попросила из передней бабушка. – Воука, не вяртайся, дзядзьку да дзеда Лухмею праганю. До дому идти нашего моряка не допросишься, когда знает, что этот брехун брагу намедни укрыл.
Под утро уже, Сашок к тебе спать с бочка пристраивался, ты проснулся:
– Дрожишь.
– Нахимова к деду Лухмею под дождём волок, после в погребе бабушке помогал мясо по кадкам солить.
Шептались:
– Всё ещё веришь в то, что в развалины сел Змей Горыныч?
– Я так подумал, а то был… Нахимов говорил… парашют.
– А парашютиста видел?
– Парашютиста? А кто он?
– Солдат под куполом парашюта.
– Нет, один парашют. Чёрный. Страшный такой.
Сашок поднялся, вышел в переднюю к печи за угольком, спрыгнул с настила на земляной пол подполья и вытер с тёса лаги твой рисунок «хата с бабой Верой и коровой Мушкой»
– А шлёпай сюда, нарисуй… Трусишь?
– Нет. Зачем рисовать, вот таким был, – указал ты на юлу, сброшенную с подушки на пол в момент, когда напугался увиденным в окне. – Как юла, только без ручки.
– Эх, малёк, парашюты ты не видал, – чёркал Сашок углём по тёсу. – Купол не чёрный, а белый. Небо за молокозаводом закатное, без туч, вот потому и видится чёрным. Со стропами… такими вот. Парашютиста, говоришь, не заметил, – вернулся дядька в светлицу. – Выходит, неправ Нахимов… Горыныч то был. У-ууу.
– А говорил, в грозу не летает, – обидевшись, нырнул ты с головой под одеяло.
– Самый главный и страшный – с пятью головами – тот летает. Приземлялся к тебе боком, потому крыльев ты и не различил.
– А головы? Их пять?
– В себя втянул, как твоя черепашка, чтобы шеи об разбитые острые кирпичи не поранить.
– А хвост? Не было хвоста.
– Ясно дело, поджал под себя… как деда Лухмея Дружок, когда трусит. На хвост Горыныч и сел.
– Ты с Вованом бегал, сидит?
– Ну, ты даёшь. Он же змей, нора у него там. Заполз, и нет… Ладно, вру я. Про Змея Горыныча сказки рассказываю, чтобы засыпал поскорее. Тебе почудилось, в зеркале и не такое привидится. Спроси Клавок. Суженый. Ну, кто такой тебе рано знать.
– Правда?
– Спи. Бабушка управилась, погреб в сенях, слышишь, досками закрывает. Без сна на ферму пойдёт. А мне не вставать к выгону: нет у нас теперь Мушки, молокосос.
