Владимир Иванович Партолин
Прозрение Белого
* * *
Постаревшие (бездельники-пушкари, понятно, разительно), больные от вахтенных мук, исхудавшие (половина экипажа) астронавты отчаялись вкусить радость хоть каких-нибудь перемен. Но всё же, наступил день, звездоплаватели стояли, наконец, на твёрдой почве. Их берцы с бронированными подошвой, носком и крагами прятала густая трава, келвар кирас ласкали бутоны невиданных цветов, на каски садились диковинные бабочки. Во все глаза таращились на уже позабытое великолепие форм и красок. Пьянели от чистого воздуха и благоуханных запахов. Слёзы от счастья размазывали по чёрному от космического загара лицу. Плакали при виде как «неприкаянные», не сговариваясь, в едином порыве торжествующего духа, достали из карманов бутылки, вернулись на борт десантного гравилёта и без обычных ссор за очередь сливали в унитаз «Туземку». Здесь, в этом неземном рае, этим отпетым алкоголикам водка теперь была не нужна.
А это был воистину неземной рай!
Гравилёт сел в центре обширной долины. Рельеф из невысоких приплюснутых холмов дополняли лощина и гора тёмного скального камня в паре километров. За треугольный её силуэт, удивительно схожий с земной египетской пирамидой, закатился «Лебедь». На смену солнцу нарисовались в белёсом (беззвёздном) небе и выстроились столбиком семь серпов семи лун. Мягкий, ровный свет залил холмы, камню горы придал переливчатую глянцевитость, а её вершине с шапкой из цветов – неописуемость невообразимого декора. На планете наступила ночь.
И никого кругом.
Только десантники – бледные (слезами вытерли загар) и сиротливые – одни гурьбой стоят.
И тишина.
Да такая звонкая в ушах! А слышны – только скрип ремней, да топот бабочек по каске.
В оцепенении стояли долго. А только закончилось рвущее тишину бульканье «Туземки» слитой в унитаз, как с цепи сорвало: бросились обниматься и пушкарей качать.
В бедламе том так рьяно не участвовала половина десантников – худым, им сил хватало только каски подбрасывать, да «ура» кричать.
В ликовании не принимали участия и три ещё человека: капитан звездолёта и оба кока.
* * *
По высадке Белый первым ступил в траву и цветы, стоял в стороне от всех, один, в раздумье. На орбите, когда принимал доклады и видел на мониторах пейзажи планеты, в разум его вкралось сомнение. Теперь, слыша бульканье сливаемой в унитаз водки, поскрипывание портупей, клацанье затворов винтовок о кирасы, громкое во всю глотку «ура» подбрасываемых в воздух «неприкаянных», вялое «ура» худых, укреплялся в мысли: «Нельзя нам сюда. Ох, нельзя».
* * *
Кок Белды… К нему мы ещё вернёмся.
О его коллеге. Имя тому – Ахмед, но вахтенная смена звала прозвищем «Суфле». Подавал на десерт ту вкуснятину весь полёт на пути к «Медведице», а повернули к «Лебедю», человека как подменили: на ужин своей вахтенной смене, явившейся в столовую голодными после семисот двадцати суток воздержания, выдал концентраты. Столовую не открыл, на камбуз самим приготовить не пустил. Даже старпома, штурмана, офицеров и боцмана. Впрочем, благодарные за прошлые «сладкие» вахты, астронавты не роптали, получив пакетики и тюбики, разошлись по кубрикам и каютам разогреть сухпаёк на спиртовках. А утром, после завтрака всухомятку и развода по постам вахту нести, в курилке матрос-стюард рассказывал:
– До побудки ещё, Суфле впустил меня на камбуз за концентратами оперативному посту, и я, правда, мельком в дверной проём, увидел, кого вы бы думали? За колодой в разделочной сидят: оба комбата неприкаянной батареи, оба заместителей комбата, оба наводчика орудия и оба боцмана. Пьют компот и холодец едят! Что ещё поразило, форменка у всех измазана чем-то белым. Суфле подливал компот и втолковывал что-то про огромный торт-пирамиду, угощение аборигенам… ну да хрен с ним. Я, не будь дураком, вместо поста метнулся в анабиозарий, посмотреть все ли капсулы заняты, но закрыт: сегодня пятница, санитарный день. Дежурный даже отсутствовал.
