Владимир Васильевич Гриньков
Человек с двойным дном
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Для того, чтобы проехать по запруженным автомобилями московским улицам, одной мигалки на крыше чёрного, как смола, БМВ было недостаточно, и машину генерала Захарова сопровождал «Мерседес» в бело-синей раскраске дорожно-патрульной службы. Прорывались через заторы, назойливым «кряканьем» расчищая себе путь, и водители раскалившихся под летним солнцем автомобилей нет-нет, да и посылали вслед БМВ с тонированными стёклами проклятия, но хмурый Захаров ничего этого не замечал.
Машины подъехали к металлическим воротам, которые почти сразу пришли в движение, открывая взорам пространство обширного двора. Въехали на территорию. Здесь было длинное сооружение, похожее на склад или гараж с несколькими въездами. Ворота одного из въездов распахнулись. Машина ДПС осталась снаружи, БМВ с Захаровым въехала под крышу.
В огромном пустынном зале были лишь несколько человек: Потапов с Нырковым, и пятеро спецназовцев. Все они вскочили, когда появился БМВ.
Захаров вышел из машины.
– Товарищ генерал, – начал было доклад Потапов, но Захаров жестом его остановил.
– Показывайте! – хмуро бросил генерал.
Один из спецназовцев распахнул створки дверей стоявшего здесь же фургона-рефрижератора, вытянул наружу носилки ровно настолько, чтобы можно было без проблем рассмотреть лицо лежавшего на носилках покойника.
Захаров подошёл, всмотрелся. Потом повернулся к безмолвным свидетелям этой сцены. Взгляд его был тяжёл. Захаров словно спрашивал, как такое могли допустить.
– Он уже был мёртв, когда мы появились, – доложил Потапов.
– Причина смерти?
– Очень похоже на несовместимость крови. Корнышеву делали переливание. Где-то он сильно пострадал. У него ожоги. И кисть руки отрублена. В больницу его привезли уже без сознания.
– Кто привёз?
– Те, кого мы постреляли. Их было четверо. Вооружены пистолетами. Две гранаты изъяли.
Генерал на глазах темнел лицом.
– Кто они? Откуда? – спросил отрывисто.
– Не местные, – ответил Потапов. – Из Москвы. Их документы мы вывезли. Проверим.
– Как же вы ни одного живым не взяли? – неприятно удивился Захаров.
Он обращался к командиру спецназовцев. Парень в камуфляже не смутился под генеральским взглядом.
– Приказа не было, – сообщил он.
А так какие, мол, проблемы? Взяли бы, как миленьких. И получалось, что это Потапов с Нырковым дали маху.
– Мы не ожидали встретить там сопротивление, – сказал Потапов, багровея. – Мы прилетели за Корнышевым. А по нам стрельба в упор, люди со стволами … Слишком неожиданно!
– За Корнышевым вы летели, – повторил вслед за собеседником генерал. – Вызволять. Ну, и как? Получилось?
Потапов не нашёлся, что ответить. А что тут скажешь? Вот он, Корнышев. В рефрижераторе лежит. Мёртвый. Плохо всё сложилось. Провал операции.
***
В полупустом салоне бизнес-класса летели престранные пассажиры: трое неулыбчивых крепышей и с ними некто с холщовым мешком на голове.
– Даже страшно, – призналась одна стюардесса другой. – Проходишь через салон, такими взглядами провожают …
Крепыши не препятствовали перемещениям стюардесс, но всякий раз, когда те появлялись в салоне, провожали девушек взглядами без игривости.
Одна из стюардесс, пожалев несчастного, в какой-то момент сказала крепышам:
– Может, сока ему дать? Или минералки, – показала на человека с мешком на голове.
– Не надо, – ответили ей неприветливо.
И после этого стюардессы ни во что не вмешивались.
В Шереметьево после приземления из самолета никого не выпускали, пока салон бизнес-класса не покинул странный квартет. Для этих людей прямо к трапу подогнали микроавтобус с наглухо затонированными стёклами. Среди встречающих был офицер-пограничник, но он никем из квартета не заинтересовался и документов не проверял, а наблюдал со стороны за тем, как человека с мешком на голове свели по трапу, поддерживая под руки, сноровисто затолкали в микроавтобус и увезли.
***
Фотографии мужчин были веером рассыпаны по столу. Там, на фотографиях, люди были живыми. А сейчас их уже нет. Застрелены спецназовцами.
– Все документы этих людей, которые вы привезли, – сказал Захаров, – и паспорта их, и водительские удостоверения – поддельные.
Документы погибших тоже лежали на столе. Как раз перед Потаповым и Нырковым. Нырков взял один из паспортов в руки, раскрыл его, пролистал.
– Надо же! – сказал и покачал головой. – Я бы не отличил, если честно.
– Ещё бы! – ответил на это Захаров. – Даже эксперты поначалу не смогли сказать точно. Классная работа. Практически без помарок. Сделаны как документы прикрытия. Как мы своим делаем.
– Думаете – это кто-то из наших? – удивлённо приподнял бровь Потапов.
– Да разве только наши умеют делать хорошие документы? – отмахнулся генерал. – Наши, не наши. Тут проблема в том, что те, кто за этими вот стоит, – кивнул в направлении фотографий погибших от спецназовских пуль, – высокого полета птицы. Это не уровень уголовников или кого-то подобного. Это такие же, как мы. Это сила. Вот о чём говорю.
Потапов и Нырков переглянулись. Но сказать ничего не успели, потому что дверь вдруг приоткрылась и в кабинет заглянул помощник Захарова.
– Они здесь, товарищ генерал! – доложил помощник.
– Давай их сюда!
На глазах оторопевших Потапова и Ныркова в кабинет ввалилась престранная компания: три крепыша и человек с мешком на голове. Захаров сделал жест рукой. Снимите, мол, мешок с него. Случилась секундная заминка. Будто крепыши сомневались, можно ли видеть лицо их подопечного Ныркову и Потапову.
– Можно, можно, – развеял их сомнения догадливый Захаров. – Это свои.
Мешок сорвали с головы. Человек, который, похоже, продолжительное время не видел дневного света, зажмурился на мгновение.
А у Ныркова и Потапова вытянулись лица.
– Знакомьтесь! – произнёс генерал Захаров, явно наслаждаясь произведённым эффектом. – Святослав Корнышев.
Корнышев, живой и невредимый, стоял перед ними.
– Здравствуй, Слава, – сказал ему генерал. – Я – Захаров.
– Здравия желаю, товарищ генерал!
Это было невероятно. Просто уму непостижимо.
– Откуда?! – только и смог спросить растерянный Потапов.
– Ты откуда к нам прибыл, Слава? – обратился к Корнышеву генерал.
– Из Африки.
Загар у гостя действительно был нездешний.
– Он ещё этой ночью был в Африке, – сообщил Захаров. – Только потому и уцелел, я думаю.
***
Оставшись в кабинете один на один, Захаров и Корнышев смотрели друг на друга так, как смотрят люди, которые о собеседнике прежде много слышали, а увидели вот только что. Они действительно видели друг друга впервые.
– Ну, как там Африка? – доброжелательно осведомился Захаров.
Так спрашивают про недолгое, но необременительное и приятное пребывание за границей: с туристическими целями или по работе.
– Ничего, – ответил Корнышев. – Привык.
– К быту привык? – уточнил Захаров. – Или к службе?
– К быту, товарищ генерал. Много у них там необычного. А служба – она везде служба.
Захаров оценил ответ, потому что о похождениях собеседника он знал по отчётам. Там, в Африке, Корнышеву довелось повоевать, и он даже был ранен, а год тому назад вертолёт, в котором летела группа Корнышева, был подбит повстанцами, и спасшимся в той катастрофе пришлось два дня, отстреливаясь, пробираться к ближайшему жилью. Дошли не все. Но Корнышеву повезло.
– Далеко тебя спрятали, – скупо улыбнулся Захаров.
– Да, это не Рязань, товарищ генерал.
– Причину знаешь?
– Так точно.
Генерал вопросительно приподнял бровь. Расскажи, мол. Мне интересно.
– Меня хотели убрать.
– Кто? – уточнил Захаров.
– Этого я не знаю. Сказал мне об этом полковник Богуславский. Он же предложил командировку в Африку. От греха подальше.
– А за что тебя хотели убрать – знаешь?
– Знаю. Двадцать пять миллиардов долларов. Был такой секретный президентский фонд. Слышали?
Захаров молча кивнул в ответ.
Он знал про эту историю. Двадцать пять миллиардов долларов, распыленных по всему миру по секретным счетам. Этакая государева заначка. Потом, это уже в двухтысячном, пришёл другой президент. Дела все принял. Ядерный чемоданчик принял. А про секретный фонд ему никто ни гу-гу. Люди, причастные к тем деньгам, просто попытались их присвоить. Украсть у президента.
– Я работал в команде, которая искала следы тех денег, – пояснил Корнышев. – И когда мы их нашли, у всех нас начались большие неприятности. Нас стали убивать, чтобы не подпустить к деньгам. Кажется, я один только и остался.
– Один, – подтвердил генерал. – А Богуславского ты откуда знал?
– Он сам вышел на меня. Сказал, что мне угрожает опасность. И сплавил меня в Африку. Ему я и слал донесения. Пока он не умер.
Корнышев замолчал, потому что дальше уже нечего было рассказывать. Там, в продолжении, Богуславского уже не было, а был Захаров.
– Он внезапно умер, – сказал генерал. – Мне было приказано принять все оперативные дела, которые вёл Богуславский. И среди прочих вдруг нашлось твоё. Так я узнал историю про двадцать пять миллиардов. И про тебя. Но до сих пор мне многое не ясно. Фокус в том, что те миллиарды, о которых ты говоришь, они давно возвращены государству. А на тебя до сих пор идёт охота. Неувязочка. Зачем ты им теперь? И кто они, эти люди? Богуславский говорил тебе, от кого исходит опасность?
– Нет.
– Как думаешь: он не знал или просто не хотел говорить?
– Думаю, что не знал.
– Откуда такая уверенность?
– Он не сразу меня стал прятать. А только после того, как на меня началась охота. Значит, поначалу он даже не предполагал. А уж потом эвакуировал меня по полной программе. Он еще сказал мне тогда, что люди против меня вышли очень серьёзные.
– Да, совпадает, – кивнул Захаров, сопоставив рассказанное собеседником с тем, что знал сам генерал. – Мне не известны все подробности, но кое-что можно предположить с большой степени уверенности. Богуславский не знал, кто эти люди, которые против тебя «вышли». Не знал, откуда ждать удара. И он тебя спрятал в Африке, чтобы уберечь. А чтобы запутать следы, он придумал вот это …
Захаров двинул по столу фотокарточку – как раз таким образом её положил, чтобы она оказалась в аккурат перед Корнышевым.
Корнышев увидел на фотографии себя. С закрытыми глазами. И почему-то ему сразу стало понятно, что он не спит, а его сфотографировали мёртвым.
Не сумев сдержать удивления, Корнышев поднял глаза на генерала.
– Это твой двойник, Слава, – сказал Захаров. – Человек, который был чрезвычайно похож на тебя. Я не знаю, откуда он такой похожий взялся. У тебя брата-близнеца не было?
– Нет.
– Значит, пластическая операция. В общем, этого двойника полковник Богуславский оставил в России. И тоже спрятал. В глуши, где даже нет мобильной связи. Задумка, как я понимаю, была такая. Кто-то тебя ищет. Кто – пока не понятно. Первым, до кого доберутся, будет двойник. Он ведь здесь, а ты в Африке, далеко. Значит – он будет первым. Как только на него выйдут, это как флажок сигнальный. Значит, к тебе подбираются.
Корнышев скосил глаза на снимок.
– Он погиб, – подтвердил догадку генерал. – Этой ночью.
– И что теперь? – спросил Корнышев. – Меня надо перепрятывать?
Захаров покачал головой.
– Нет, Слава. О том, что двойник погиб, никто, кроме нескольких человек, не знает. В том числе не знают люди, которые на тебя охотятся. Поэтому тебя из Африки и вывозили с мешком на голове – чтобы никто не видел твоего лица до поры. Теперь ты сам будешь своим двойником. Ты займёшь его место, – кивнул Захаров на фотографию с покойником. – Только ты будешь живой. У нас нет другого выхода. Так надо.
– Зачем? – коротко осведомился Корнышев.
– Раз эти люди вышли на тебя, они непременно проявятся снова. Им нужен ты. Мы их возьмём. И узнаем, в чём там дело. Понятно?
– Понятно, – ответил Корнышев. – Ловля на живца.
***
Обед на четыре персоны накрыли прямо в генеральском кабинете. Безмолвные, как сфинксы, официантки выставляли на стол горячую, с пылу с жару, молодую картошечку, усеянную мелко порезанным укропом, пупырчатые малосольные огурчики, аппетитно выглядящие грибочки, селёдку, котлеты по-киевски, холодец с горчицей, чёрный хлеб, водку в запотевшей бутылке …
– Прошу! – на правах хозяина пригласил к столу Захаров.
Трапезу с ним делили Корнышев, Нырков и понятливый Потапов, который, не дожидаясь команды, и разлил по рюмкам водку.
– С возвращением! – произнёс первый тост Захаров, обращаясь к Корнышеву.
Чокнулись, выпили. Оголодавший Корнышев захрустел аппетитно огурчиком, поддел вилкой душистую картофелину. Он так увлёкся, что не сразу обнаружил: никто из его сотрапезников даже не прикоснулся к столовым приборам. Сидели неподвижно и смотрели на жующего Корнышева во все глаза.
Запоздало прозревший Корнышев даже поперхнулся. Отложил в сторону вилку. Сказал смущённо:
– Извините! Я нормальной еды не ел сколько …
– Тогда – по второй, – невозмутимо предложил генерал.
И второй тост тоже он озвучивал.
– За твоё здоровье! – сказал он Корнышеву со значением.
Взялись, наконец, за вилки и ножи.
– Вот это и есть настоящий Корнышев, – представил африканского гостя Захаров. – Пришлось его срочно вывозить в Москву, поскольку никакого другого выхода у нас, похоже, нет.
Он сейчас обращался к Потапову и Ныркову. Вводил в курс дела. Раскрывал им то, что до сих пор сохранялось в тайне.
– Тот бедолага, что погиб ночью – это был двойник. И вот на него вышли. Кто – пока не знаю. И он погиб.
Захаров вилкой прочертил по столу невидимую линию.
– Вот он жил …
Он на то место, где оборвалась прочерченная им невидимая линия, положил вполне материальную водочную пробку.
– А вот он умер, это, условно говоря, сегодняшняя ночь и смерть его …
Вилкой продлил невидимую линию дальше за пробку.
– А тут его уже нет …
Обвёл взглядом сотрапезников и продолжил:
– Но это мы с вами знаем. А они, – указал куда-то за окно, где и прятались, видимо, не известные им пока враги, – не знают того, что Корнышев погиб. Поэтому мы берем вот его, – указал на настоящего Корнышева, – и помещаем его в эту точку.
Указал на водочную пробку, которая сейчас вовсе не пробкой была, а той точкой, в которой оборвалась жизнь псевдо-Корнышева.
– Он воскресает, – сообщил Захаров. – Он жив. И не может быть такого, чтобы на него не попытались выйти снова. А тут наготове – мы.
– А риск? – напомнил Потапов и выразительно посмотрел на Корнышева.
– Его жизни вряд ли что-то угрожает, – сказал генерал. – Анализ событий прошедшей ночи показывает, что убивать не хотели. Хотели захватить. А когда этот якобы Корнышев пострадал, его пытались спасти.
Значит, убивать не будут.
Всё это время сохранявший невозмутимость Корнышев оторвался, наконец, от истекающей маслом котлеты, и посмотрел на генерала.
– Ты готов? – спросил Захаров. – Поможешь?
– Так точно! – ответил Корнышев с невообразимым спокойствием.
Со стороны могло показаться, что генерал Захаров нервничает гораздо сильнее своего собеседника.
– Поедешь туда, – сказал генерал. – В посёлок этот, где жил твой двойник … Да ты ешь, времени не теряй, – добавил, обращаясь к Корнышеву.
Тот снова принялся за котлету. Захаров следил за его манипуляциями внимательно, одновременно посвящая в свои задумки присутствующих.
– Там глухомань, там лес. В лес забросим спецгруппу. Окопаются. Будут незаметно тебя прикрывать. И если кто-то за тобой придёт …
Корнышев с прежней невозмутимостью кромсал ножом котлету. Захаров молчал. Пауза затянулась. Потапов и Нырков уже видели, в каком состоянии находится генерал, и замерли, хотя ещё не понимали, в чём тут дело. Наконец, и Корнышев обнаружил, что что-то происходит. Поднял глаза на генерала. И обнаружил, в сколь скверном состоянии тот находится.
– Что скажешь, Потапов? – произнёс Захаров.
Потапов, всё поняв, крякнул досадливо и не нашёлся сразу, что ответить, словно он должен был произнести нечто очень неприятное. Генерал, не дождавшись ответа, перевёл взгляд на Потапова, и тот, явно делая усилие над собой, процедил сквозь зубы под испепеляющим взглядом Захарова:
– Не похож, товарищ генерал!
Захаров с досадой отшвырнул вилку, которую держал в руках. Вилка сбила рюмку. Получилось громко.
– Не получится у нас ни черта! – сказал в сердцах генерал.
– Почему? – искренне удивился Корнышев и обвёл присутствующих взглядом.
– Не похож ты на него совсем! Лицом только! А в остальном – характер, повадки, жесты – совсем другой типаж! Она в два счёта просечёт, что что-то тут не так!
– Кто?– уточнил Корнышев.
– Баба эта! У двойника твоего баба была! Взялась откуда-то на нашу голову! Я думал – всё обойдётся. А сейчас смотрю на тебя … Она вычислит тебя в два счёта!
***
Откуда рядом со лже-Корнышевым появилась эта Клава, никто не знал. О её существовании стало известно только ранним утром этого дня. Она взялась ниоткуда. Буквально.
Лже-Корнышев, которого в далёкой глуши местные жители знали как Гену Вяткина, раз в три месяца наведывался в Москву, где с ним встречался Потапов. Встречи эти происходили на конспиративной квартире, и только тут Гена заметно расслаблялся и отдыхал душой. Его необычная служба, когда он должен был не делать ничего, кроме как день за днём проживать жизнь другого человека, которого он знать не знал и даже никогда не видел, чрезвычайно его тяготила, о чём он не раз говорил Потапову.
Гена жил в местах глухих, где новые лица вообще не появлялись и куда никто посторонний не заезжал даже по случаю – и всё равно ему тревожно было как-то. С теми, кто знал его прежде, кому было известно его настоящее имя (а звали его не Гена и не Слава), он уж несколько лет как оборвал все связи, на этом настоял ещё полковник Богуславский – а его прежней судьбы всё равно никто не отменял, и бывало несколько раз так, дважды в Москве, а один раз так прямо даже в посёлке Красном, что чудилось лже-Корнышеву в силуэте увиденного им человека нечто до боли знакомое, будто это кто-то из прежней его жизни вдруг оказался на пути по нелепому стечению обстоятельств, и лже-Корнышев в эти минуты пугался по-настоящему. Он о своих страхах рассказывал Потапову при встречах. Ещё рассказывал о том, что происходит лично с ним, как он живёт и с кем общается. Рассказывал, как ходит в лес, насколько далеко уходит от жилья, что видит там. Рассказывал, что люди в Красном говорят. А вот про женщину он не сказал ни разу. Будто её и не было.
– Что за женщина? – cпросил Корнышев. – Жена?
Похоже, что и ему не улыбалась перспектива оказаться вдруг женатым. Женщина ломала всю игру.
– Да, ты у нас, получается, женат, – с мрачным видом подтвердил Захаров. – В некотором роде.
Но Корнышев до конца всего ещё не понимал. Не стыковалось у него.
– Она видела, что он погиб? – уточнил Корнышев.
– Она видела, что его доставили в больницу, – сообщил Захаров. – То есть она в курсе того, что он был ранен. Но того, что он умер, ей не сказали.
– Где она сейчас? В Москве?
– Нет, – покачал головой генерал. – Там, в провинции. Её вывезли в соседнюю область, под опеку местного управления ФСБ. Для неё объяснение такое – в целях её собственной безопасности. А на самом деле – чтобы изолировать её от любой информации. Потому что пока мы не знаем, что с нею делать.
– Разрешите, товарищ генерал? – поднял руку Потапов так, будто они сидели на уроке.
– Давай! – ответил Захаров, ни на кого не глядя.
– Эту Клаву надо выводить из игры. Расчистить поле для Корнышева. Они не должны встречаться. Потому что Клава расколет его в два счёта. В Красном Корнышев должен появиться один.
Захаров вопросительно посмотрел на Корнышева. Как, мол, тебе такой план? Одобряешь?
– А если Клава – это подставная фигура? – произнёс Корнышев. – Если это тоже чей-то сигнальный флажок? И когда она исчезнет, когда мы её изолируем – это может послужить сигналом для кого-то, кого мы пока не можем вычислить.
Потапов хотел возразить. Захаров остановил его жестом.
– Он прав, – сказал генерал. – Про эту женщину мы ничего не знаем.
– Её надо колоть, – предложил Потапов.
Захарову предложение не понравилось.
– Лучше бы её не трогать, – вздохнул он. – Чтобы не напортачить. Потому что если она подставная – наш интерес к ней может кого-нибудь насторожить. Теперь, когда мы знаем о её существовании, к ней надо всего лишь повнимательнее присмотреться. Она под лупой будет. И если есть что-то подозрительное, мы это сразу же увидим.
– Да те, кто её подослал, уже давным-давно насторожились! – сказал Потапов. – Это она позвонила мне сегодня ночью! Понимаете? Позвонила по телефонному номеру, которым мы снабдили двойника! Она этот номер знала!
– Откуда? – уточнил Корнышев.
– Да это и не важно. Она – знала! Всё! Точка! Сам ли двойник ей этот номер дал, попав в беду, или она телефончик выкрала и позвонила, чтобы вычислить, куда это она попадет … Это уже не важно, – повторил Потапов. – Главное, она и без того уже в курсе: с этим парнем, которого она знала как Гену, всё очень не просто. И что нам теперь с этим её знанием делать?
Повисла пауза. Да, Клава, похоже, многое знает. И даже если она угодила в эту историю случайно, без чьей-либо наводки, ей всё равно придётся как-то объяснить бурные события прошлой ночи. И Гену Вяткина обычным мужиком, по прихоти судьбы-злодейки прозябающего в той чёртовой глуши, уже не представишь.
– Её нельзя близко подпускать к Корнышеву, – гнул своё Потапов. – А изолировать можно под любым предлогом. Инфекцию она какую подцепит и на месяц сляжет в больницу. Или под машину угодит …
– Так мы никогда не поймём, откуда она взялась, – пожал плечами Корнышев.
Потапов только развёл руками в ответ. Решайте сами, мол, что для вас предпочтительнее.
– То, что ей многое в эту ночь открылось – не страшно, – поразмыслив, вынес вердикт Захаров. – В конце концов, ей можно немного тайну приоткрыть. Допустим, скажем ей, что Слава – не простой человек. Ему приходится скрываться, вести двойную жизнь. Так надо, мол. Чем рискуем?
Никто не озвучил доводов против.
– С этим проблем, следовательно, не возникнет, – сказал генерал. – А проблема у нас только в том …
Он задумчиво посмотрел на Корнышева.
– Баба эта нам мешает, товарищ генерал! – не сдержался Потапов. – Проблема – только в ней! Мы ничего о ней не знаем. А не знаем мы, не знает и он, – кивнул в направлении Корнышева. – А он должен знать! Знать, откуда она появилась. Когда. Должен знать, кем она ему приходится и какие у них отношения. Кто из них еду готовит. Где берут продукты. Ходят ли они вдвоём на прогулки и куда. Кого из соседей они обсуждали и о ком какое мнение у них сложилось. Сколько раз в неделю у них секс. Чем она болеет. Какие предпочитает конфеты. Кто её родственники. Как этот двойник её называл. О чём он вообще с нею говорил и какие темы они обсуждали …
Потапов замолк, потому что этот перечень можно было продолжать до бесконечности. И ни на один из вопросов ответа не было ни у кого. Уравнение со многими неизвестными, и это уравнение в данном случае решению не подлежит. Решение может быть только одно: Клаву надо убирать. Подальше от Корнышева.
– Вы говорили, она знает о том, что я пострадал, – сказал Корнышев. – Что там было?
– Ожоги, – ответил Нырков. – И кисть руки отрублена.
Он смотрел на Корнышева так, будто и вправду намеревался ампутировать тому кисть.
Корнышев изумился.
– Про кисть она не знает, – поспешил успокоить его Потапов.
– Ну, слава богу, – пробормотал Корнышев.
Все засмеялись. Смех был невесёлый.
– То есть в подробности о характере повреждений женщину не посвящали?– уточнил Корнышев.
– Нет. Она знает только, что дело плохо.
– Плохо – это хорошо, – скаламбурил Корнышев. – Предлагаю делать так. Я жив. Но я сильно пострадал. И у меня провалы в памяти.
Повисла пауза. Все обездвижели. Оценивали услышанное.
Вот теперь действительно было хорошо. Провалы в памяти. Это то, чего им до сих пор не хватало. Если он потерял память, он не обязан знать всего того, о чём недавно говорил Потапов. Он раньше знал, но теперь всё позабыл.
– А что? Это идея! – одобрил Захаров. – Можно проконсультироваться с врачами. Пускай его поднатаскают. Расскажут, как он должен себя вести. Покажут ему вживую этих бедолаг … У которых с головой проблемы … А?
Вопросительно посмотрел на Потапова. Будто хотел понять по его реакции, действительно ли они нашли достойное решение проблемы.
– Всё это – че-пу-ха! – раздельно произнёс Потапов, явно страдая от недальновидности собеседников. – Вы поймите, эта женщина видела его продолжительное время. Она успела его хорошо изучить. Не только речь. Не только внешний облик. Но и повадки. Жесты. Даже я, встречаясь с двойником лишь время от времени, успел заметить, что он ест совсем не так, как настоящий Корнышев …
Корнышев, который как раз приканчивал котлету, замер, превратился в статую.
– Никогда он не пользовался ножом, а кромсал всё съестное вилкой …
– Так? – уточнил Корнышев и вилкой разделил остатки котлеты на несколько частей.
– Нет, – качнул головой Потапов и вздохнул. – Не всё сразу кромсал на множество кусков, а отделял один, съедал, потом следующий …
Корнышев посмотрел на Захарова. Их взгляды встретились. И обоим стало понятно, что они подумали об одном и том же. Тупик. Всё оказалось гораздо сложнее, чем им представлялось. Невозможно одному человеку прожить жизнь другого человека, потому что жизнь эта состоит из ежесекундных жестов и ежеминутных поступков, и скопировать их с абсолютной точностью не получится, как ни старайся. Дело не в этой котлете, которую Корнышев ест как-то не так. Дело в том, что ситуаций похожих будет миллион с хвостиком, и весь вопрос только в том, в первый ли день Клава заподозрит неладное, или произойдёт это на следующий.
Был Гена Вяткин или как там его на самом деле звали, и вот его больше нет. Скончался. Умер. И нет теперь на всей земле человека, который бы говорил так, как он, который бы так же думал, так смеялся и так же ел котлету, как корнышевский предшественник. И не научишь этому.
– Мы не можем сделать так, чтобы Корнышев изменился и превратился в того самого своего двойника, – произнёс молчавший до сих пор Нырков. – Нам нужно, чтобы тот двойник сам поменялся. Не Корнышев подстроился под двойника, а наоборот. Такой вот парадокс!
Он обозначал сверхзадачу, сам осознал её невыполнимость, но мысль в нём билась, эта загадка требовала своего разрешения, и Нырков даже закрыл лицо руками, отгораживаясь от собеседников, нарочито погружаясь во тьму одиночества. А когда он руки от лица отнял и увидел перед собой глаза Корнышева – дрогнул. Потому что это был совсем другой человек. Будто просветление на него снизошло.
– Всё правильно мы придумали, – сказал Корнышев. – Я пострадал. И я уже не тот, не прежний. Провалы в памяти – это хорошо. Но этого мало, я согласен. Потому что вот эти жесты все, привычки – с этим что-то надо делать. Тут со мной что-то такое должно произойти, чтобы всё поменялось абсолютно. Вот, смотрите!
Он закрыл глаза. И рукой потянулся к вилке. Предполагал, что ухватит её сразу, но не получилось. Зашарил слепо рукой по столу. Нащупал вилку. Взял её в руку неуверенно. На него смотрели во все глаза. Корнышев, всё так же не поднимая век, нащупал второй рукой тарелку, ткнул вилкой наугад, угодил в картошку. Понёс было картофелину ко рту, да та сорвалась с вилки, упала на пол.
Потапов, сбросив оцепенение, зааплодировал. И Захаров с Нырковым ожили.
– Гениально! – оценил Потапов. – То, что нужно!
– Тут штука в том, что я сильно пострадал, – сказал Корнышев. – И мне всему придётся учиться заново. Прежние привычки и умения – это уже не актуально. Всё в моей жизни будет как в первый раз. И меня уже нельзя поймать на несоответствиях.
– Гениально! – повторил Потапов.
– Ну, это всё благодаря вам придумалось, – признался Корнышев. – Когда вот он лицо руками закрыл, – кивнул на Ныркова, – я вдруг понял: вот оно!
***
К ночи в основных чертах всё было продумано.
Корнышев ослепнет, но не до конца. Возможность прозреть ему оставляли на всякий случай. Мало ли как там обстоятельства сложатся. Согласно легенде, предназначенной для Клавы и всех прочих окружающих, глаза Корнышева пострадали при пожаре, и хотя врачи обещали когда-нибудь вернуть бедолаге зрение, пока что положение было неустойчивое, и требовалось носить на глазах чёрную повязку – дабы не усугубить состояние больного. На самом деле повязка была просто необходима Корнышеву. А лишённый возможности видеть, он становился незрячим без притворства, и эта естественность дорогого стоила.
Сложнее дело обстояло с другим.
– Ты ведь был ранен? – вспомнилось Захарову.
– Так точно! – коротко ответил Корнышев.
– Куда?
Корнышев жестом показал. В грудь.
– Покажи! – велел Захаров.
Корнышев послушно расстегнул рубашку. Рана давно затянулась, но шов остался.
– С этим что будем делать? – осведомился генерал, мрачнея на глазах.
Нельзя было так оставлять. Ежу понятно.
– Шрам не спрячешь, – сказал Нырков. – А баба эта наверняка уже все родинки на нем пересчитала и запомнила. Так что старых шрамов быть не должно. Только свежие!
Нырков смотрел на Корнышева взглядом, в котором не было жалости.
– Это как? – уточнил Потапов.
– Покромсать его придется, – с прежней безжалостностью просветил Нырков. – Он пострадал. Он горел. Подтверждения – где? Да и старый шрам скрыть надо обязательно.
Корнышев слушал молча, словно речь была не о нём.
– А без этого вся наша затея теряет смысл, – подытожил Нырков. – Если без этого – тогда стопроцентно надо Клаву выводить из игры.
– И как это будет делаться? – спросил Захаров. – Шрамы, в смысле.
– Надрез, – сказал Нырков. – Потом нитками зашьют медицинскими. Самый обычный шов. Такое даже начинающий хирург сможет проделать.
– А ожоги? – осведомился Корнышев, ни на кого не глядя. – Калёным железом будем жечь?
Руки он сцепил в замок и нервно хрустнул пальцами.
– Это с врачами надо обсудить, – равнодушно пожал плечами Нырков. – Может, и не калёным. У меня вон дочка когда родилась, так на лбу у неё была гемангиома. Пятнышко такое размером с копеечную монету. Так ей холодом выжигали. Минус двести градусов почти. А ожог был прямо как настоящий. Нельзя было без слёз смотреть. А потом, позже, сочилось там. И струпья. Натуралистично будет. Клава поверит. Но делать придётся под наркозом. Дети до года без наркоза обходятся. А вот со взрослыми не то.
Корнышев снова хрустнул пальцами.
– Пальцами не хрусти, – сказал Потапов. – У твоего двойника такой привычки не было. Так что не надо.
***
Шторы на окнах генеральского кабинета были такие плотные, что не понять – день за окном или ночь. Как в казино, где ничто не должно отвлекать игрока. Но здесь не игра, а дело. И настенные часы неслышно отмеряли утекающее время.
Половина второго ночи.
– Всё, пора отдыхать! – объявил Захаров.
Утро вечера мудренее. А прошедший день был не из лёгких.
