Владимир Герье
Призвание России на Востоке

Зрелище нагромажденных веками развалин под палящими лучами солнца и ковром кровавых цветов заставляет нас содрогнуться перед роковыми, стихийными силами в природе и истории, а описание уединенного Эчмиадзина над цветущей долиной Аракса в весеннюю лунную ночь, с его обветшалыми башнями, отраженными черными тенями на светлом фоне монастырского двора и огоньком в келье ученого монаха, задумавшагося над судьбами своей нации, – полно грусти и меланхолии; картина же и теперь еще величественных развалин древнецарской столицы Багратидов, разоренной монголами и разрушенной землетрясением, – в виду надвигавшейся черной грозовой тучи, представляется символом трагической судьбы обитавшего здесь народа.

Таких страниц, на которых изображение ландшафта сливается с описанием города или развалин и историческими воспоминаниями в эффектную картину, вызывающую в зрителе известное, соответствующее моменту настроение, не мало в путешествии Рорбаха. Эти описания чередуются у Рорбаха с живыми историческими очерками, передачей или переводом восточных легенд, стихотворений, отрывков из священных книгь, с изображением обрядов и нравов, наприм., описанием церковной службы и крестного хода в Новой Мерви в ночь Светлого Воскресения. Русских читателей кроме этого могут интересовать суждения иностранца о русских на Востоке. Две черты особенно поражают в этом отношении автора: он не надивится способности русских обращаться с азиатами, «специфически русскому таланту управлять азиатами», и постоянно к этому возвращается, то изображая добродушное отношение русских солдат к туземцам, то обсуждая распоряжения русских властей и принятые правительством меры по отношению к развитию страны и проведению в ней путей, по поводу, наприм., строящейся военной дороги на «кровлю мира» – на Памир. Другая черта, приводящая в изумление путешественника – это выносливость русского солдата. Передавая слышанное им от русских офицеров предположение о возможности перейти с войсками зимою через Гиндукуш, автор прибавляет: «Это конечно звучит баснословно, но тут имеются в виду, русские войска – ни о каких других войсках в данном случае не могло-бы быть и речи».

Точно также путешественник поражен и увлечен дальнозоркостью и последовательностью русской политики в Азии и величием достигнутых на этой почве успехов, в которых автор видит вместе с тем успехи культуры. Такое его сочувствие особенно ярко проявляется там, где он оправдывает кровопролитие, сопровождавшее взятие Геок-Тепе, «сразу укротившее всю разбойничью сволочь в Транскаспии». «Было бы большою нелепостью, – заключает он, – осуждать из одной сентиментальной гуманности мнимую бесцельную жестокость Скобелева. Официальная Россия ничего не делает бесцельно и уже никак не на этой почве, и плоды кровопролития в Геок-Тепе созрели не только для русской политики растяжения, но и для культуры. Признать это – есть дело простой справедливости».

На основании своих наблюдений и рассуждений автор приходит к следующему общему заключению о положении России в Азии и о предстоящей ей будущности: «Мне только на месте раскрылись глаза относительно того, что можно сделать из среднеазиатских областей и что, конечно, из них будет сделано. Назовите, пожалуй, слишком высоко парящим оптимизмом – предположение, что можно как меня, однако серьезно уверяли специалисты, с помощью вод и ила Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи обратить все междуречие в своего рода Ломбардию или даже Египет! Но что же представляет собою нынешняя Месопотамия и чем она была в древности? Правда, затруднения громадны; но тут налицо самодержавное, ясно сознающее свою цель правительство, народ, выше всякого сравнения способный ко всему, что здесь нужно. И наконец соременная техника! Почему бы им не справиться с задачей – воскресить то, что однажды было?»

Какой громадный прирост материального могущества, экономической независимости, блеска и авторитета (prestige) на Востоке и на Западе предстоит России, благодаря её средне-азиатским владениям! Из Памира Россия строит себе дорогу в Индию; из Мерви путь ведет одинаково в Афганистан и в Хорасан; посредством транскаспийской линии она влияет на северную и среднюю Персию; на Заревшане и Сыре она производит хлопок, нужный Москве и Лодзи, в Киргизской степи залежи меди и свинца, которых хватит на весь мир, – ожидают только путей для вывоза, и от Каспийского моря до Гинду-куша простирается поприще, на котором разыгрывается одно из самых замечательных событий нового времени: союз между Россией и мусульманским миром, который подготовляет для неё владычество над азиатским материком и может быть не только над ним.

Возвратившись из Средней Азии, Рорбах едет на Кавказ и в долину Аракса. Он продолжает и здесь также сочувственно относиться к успехам России и является во имя культуры сторонником расширения русского владычества в Закавказье. Его ближайшая цель познакомить своих соотечественников с армянским народом. Его побуждает к этому частью личный интерес, – он познакомился в университете с несколькими духовными лицами из армян, приглашавшими его навестить их в Эчмиадзине, а частью общий интерес к армянскому народу, вызванный трагическими событиями в Турецкой Армении. Рорбах не возражает против того, что германское правительство нашло нужным и в «армянском вопросе» последовательно держаться своего принципа невмешательства и солидарности с политикой России, но он находит «печальным» то, что это правительство «не изыскало способа, не отступая от своего принципа, противодействовать во имя религии и человечности самым диким зверствам»; в особенности же негодуег он на немецкую «официозную и бессмысленно следующую по её стопам в иностранной политике остальную печать за то, что она отнеслась к армянским ужасам таким отталкивающим, не искренним, отвратительно грубым образом. Относительно этого не стоит и слов терять».