Владимир Евгеньевич Псарев
Парк Шарлотты
Слева и справа лежат обнаженные девушки. Вчера я видел их впервые, а сегодня, скорее всего, в последний раз. Каждую из них кому-то завтра называть мамой, а как их называть сейчас каждый решает сам. Какая из них проснётся первой? Я опытный, и уже знаю.
Выхожу покурить. Странно наблюдать всё происходящее внизу, стоя под потоками воздуха на балконе фешенебельного дома. Когда-то я и сам был частью этой суеты, отчаянно пытаясь выжить в потоке без конца сменяющих друг друга дней, в коем постоянно нужны средства. Этот город, конечно, не изменится, если в нём умереть. Берлин – слишком большой. А Шарлоттенбург – слишком богатый для такого сочувствия район. Тебя просто вынесут, а потом уложат в холодильник. А потом… Ну, сам знаешь. Почему-то именно страх перед бесчувственностью остановил. Рукоять балкона показалась тёплой. И что за мысли такие с похмелья?
Рассматриваю парк. Я потерялся, отстал, почти спился, растратил чувство привязанности к миру и желание бороться. Больше не хочу оборонять свой Сион. Кто-то учит меня теории искусства, но всё бесполезно, коль практику мне вёл сам Башлачёв. Да, я по-прежнему не принц, и мне не принадлежит Йоркшир. Да я уже и не вижу в нём смысла.
***
Миша пришёл в 10 утра, когда все уже разошлись. Как ему удаётся так рано вставать? Откуда он черпает силы? Ну, вернее, как ему удаётся так рано ложиться? Его ничего не тревожит?
– Смотри, тут акция была, и я кое-что захватил.
Раскладывает по столу свежие фрукты, шоколад с заменителями сахара. Миша бодрый и на пружинках.
– Ты хоть не на последние деньги взял? – спрашиваю.
– А мне деньги неинтересны. Ну, на последние. И что?
– Дать тебе?
Миша отмахивается. Я вспоминаю голодное детство и запинаюсь на собственных мыслях:
– Что с тобой?
Я уже и не знаю, что со мной. Хочется кричать, чтобы мне вернули того меня: без премий, шикарных квартир и в окружении женщин, живущих на эмоциях и по собственным средствам.
Над кожаным диваном зиждилось изображение Diamond April в образе Казанской Богоматери. В глазах Миши это выглядело настолько пошло и отвратительно, что тем и привлекло:
– Это прекрасно. Более мерзкого воплощения я пока не видел.
Я сам завис, изучая отдельные решения отчаянного безымянного художника, хоть и наблюдал эту картину каждый день. У Миши возник закономерный вопрос:
– Мне, конечно, тоже бывает одиноко и тревожно, но…
– Ай, не обращай внимания.
– Прости, а почему именно Истомина?
Из моего пространного рассказа Миша узнал, что та очень популярна в среде русскоязычных эмигрантов в Германии.
