Владимир Евгеньевич Псарев
Парк Шарлотты
– Ты заходишь в примерочную, я отвлекаю.
Страшно волновался, ведь кроссовки – это не шоколадка. Но Миша был мастером импровизации. К тому же хорошо знал немецкий, в отличие от меня. Благодаря его врождённому артистизму никто и не заметил, как я вышел на улицу в новой паре.
– Миша, а почему ты мне помогаешь?
– А чем ещё заниматься? Это весело.
Мы с ним были одного возраста, из одной среды. Как говорят, одного поля ягоды. Но Мишу его положение никак не смущало, а вот я стыдился своей жизни. Стыдился, воруя еду. Стыдился, когда на меня смотрели, словно на инопланетное существо в школе. Выдумывал в своей голове миры, оттенявшие неприятную реальность. Из литературы предпочитал исключительно фантастику. Соображения тут сугубо конструктивные: реализмом сыт по горло. Терпеть ещё сколько? Я буду лучшим из стихов. Лучшей из новелл. Заберусь на литературный Олимп и назову себя Булгаковым. Или на музыкальный, и тогда буду Цоем. Главное, пожить подольше.
А пока я не нужен ни братом, ни мужем, ни оружием. Трудный подросток с набором причуд и без причин скрывать их.
Это должно было случиться. Мама, погружаясь на социальное дно, теряла связь с реальностью. Привела в дом сомнительного мужчину. Естественно, он пил водку, потому жить стало громко и весело. А возраст у меня такой наступил: переходный, неудобный. Возраст, в котором быстро растут крылья. Естественно, мне их заминали, как могли.
Дома я появлялся реже и реже. Мы с Мишей гуляли по дорогим кварталам, заглядывая в окна. Там люстры, картины, какой-то собственный космос:
– Аристократия.
Во-вторых.
Прошло почти 10 лет. Жизнь изменилась совершенно кардинально. Выучил немецкий, но разговариваю на русском языке везде, где удобно. Я больше не тот подросток, заглядывающий в окна дорогих квартир. Ребёнок внутри меня смотрит на мир из этих окон. Он, не взрослея, старым стал. Теперь я известный в узких кругах писатель, художник и музыкальный продюсер. Жизнь, словно полный стадион, а мне с него играет сам Цой. Только в толк никак не возьму: много ли я зим пережил и всё-таки мало? Но точно опередил огромное количество спин. Теперь я сам живу в одном из тех домов, в окна которых с интересом заглядывал. Жизнь такая, что Миша, чья врождённая харизма до сих пор мне помогала, кричал:
– С ума сойти: дайте мне две!
– Это легко, но только целиком: нищету придётся пройти дважды.
Сам товарищ так и остался в стороне от всего. Он появлялся, когда был нужен, и тут же исчезал по своим делам. Его не интересовало материальное, что странно, как для мигранта. Личная слава страшно претила ему. Поразительно, насколько лихо он избавился от груза, присущего бесам в стране херувимов. И всё у него складывалось вполне для него комфортно.
