Владимир Ераносян
Кир-завоеватель
Внимательный, а главное – трезвый воин из персидского племени маспиев увидел падение шлема с утеса. Он наблюдал за действиями лидийца с интересом и поразился. Уму не постижимо! Персы и мидяне штурмуют неприступные стены, а перед глазами стоит утес, по которому смогут взобраться сотни его соплеменников. Достаточно дождаться темноты и поработать киркой в нескольких местах…
Молодой, но амбициозный вождь племени маспиев по имени Табал, выслушав своего часового, явился в шатер царя с предложением предпринять новый штурм со стороны утеса.
– Позволь это сделать маспиям! Там всего одна башня с парой часовых.
– Племя твое не так многочисленно. Я пришлю подкрепление, – предложил Кир.
– Царь, не отнимай радость маспия отличиться в бою! – попросил вождь.
– Ну хорошо. Скажи своим воинам, что царь щедро одарит их, если атака увенчается успехом, – согласился Кир.
Обещание награды было нелишним, маспиев тяготила второстепенная роль в племенной иерархии. Доблесть питала гордыню, взывая к поступкам, способным прославить народ в глазах сюзерена.
– Лучшей наградой, мой царь, для маспия – пасть за тебя или добыть победу, чтобы марафии пировали! – твердо отчеканил маспий, намекнув на обделенность своего племени.
– Все мы, пасаргады, марафии, маспии и еще семь племен – персы. Даже я, испорченный кровью мидян и лидийцев, считаю себя персом… – Царь не скрыл недовольства, вспомнив слова Касанданы. Но настаивать на усилении численности штурмующих утес Кир не стал.
– Считать себя персом недостаточно, надо им быть. Ты – перс, Повелитель. Пусть не по крови, но по духу! И за тебя умереть для любого перса великая радость, – вымолвил гордый маспий Табал.
– Иди и вырви победу у Креза. Добудь славу в одиночку! Я даю тебе этот шанс. Но знай, если штурм провалится – лидийцы укрепят оборону и утес больше не будет уязвимым. У нас не так много времени. Надо спешить, еще три луны и на помощь Крезу подоспеют ионийцы, а за ними придут лакедемоняне.
– Хватит одной луны. Завтра на восходе солнца маспии возьмут акрополь или погибнут и превратятся в белый жасмин во славу твою и Ахура-Мазды…
Табал уже собирался выйти из шатра, но Кир остановил его:
– Табал, постой, если тебе удастся, ты войдешь в город первым. Найди там Спако, мою мать, и Митридата-пастуха.
Маспий кивнул, прижал кулак к груди и удалился готовиться к штурму.
Глава 16. Жертвенный костер Креза
Чтобы лидийцы не слышали стука кирок на утесе, маспии по приказу Табала устроили шум в своем лагере. Лучшие наездники соревновались в низине на скачках. Под звук барабанов, обитых верблюжьей кожей, лошади гарцевали перед стартом.
Любопытные лидийцы наблюдали за скачками с крепостных стен, оставив утес и низину без присмотра. Зрелище привлекло внимание настолько, что посты сгрудились в лучшем для обзора за скачками месте. Стоит заметить, что с этого места склон утеса был практически не виден.
Тем временем маспии прокладывали путь. Они высекали ступени, соединяя пологие выступы, вбивали крюки и крепили бечевки. Еще до рассвета первые воины, включая вождя, оказались у башни.
Брошенный дротик снял часового, и лидийский шлем снова упал, хоть и с другой головы. Он ударился о скалу и запрыгал, как котелок для отвара снадобий, а затем провалился в бездну.
Персы влезли сквозь узкую бойницу и скоро перекололи акинаками всех, кого застали в башне. Внезапное появление неприятеля на крепостном валу ошеломило обороняющихся.
Персы сбрасывали факелы, сигнализируя, что восточный бастион взят. Кир дал отмашку и к стене приставили лестницы. Отряды мидян и марафиев, вооруженные до зубов, лезли по ним без шума.
Верхний город спал. Все, кроме Креза и его личной гвардии. С парапета донесся шум. Сквозь мутную пелену туманного утра царь Лидии разглядел красный штандарт на стене. Персы захватили укрепление. Все пропало. Они уже здесь.
– Костер! Разожгите костер у святилища Кибелы! – приказал царь.
У него еще была надежда остаться счастливым. Ведь отвергнутый им Солон оказался прав, когда уверял, что нельзя называть человека счастливым до его смерти.
Кончина героя на поле битвы не сопоставима с самопожертвованием богам ради спасения города. Это угодная жертва. Он был прав, этот чудак из Афин, которого он выгнал с позором. Раскаяние все-таки пришло. Несколько запоздалое, но все же.
Крез принял соответствующее самобичеванию решение. Он собирался принести себя в жертву. Себя и своего немого сына! Чтобы отправиться к богам, вместе с отпрыском обрести наконец вожделенное счастье!
Враги были рядом. Их дротики и стрелы вонзались в стражников. Одно копье пролетело совсем близко, едва не задев лидийского царя.
– Не убивайте его, это Крез! – услышал царь незнакомый дрожащий голос.
Он обернулся и вдруг понял, что это прокричал его немой сын. Он обнял его и вымолвил в слезах:
– Ну вот. Ты и заговорил в самый бедственный мой день. Все как предсказал оракул.
Значит, день этот наступил. Пора…
Связки с высушенными ветками тутового дерева облили оливковым маслом и бросили под пирамиду из трехметровых бревен. Крез поднялся на самый верх по ступенькам из обтесанных топором стволов кедра к торчащей мачте костра. Он прижался к ней сам, держа за руку своего сына. В какой-то момент он передумал и оттолкнул подростка:
– Живи! Быть может, тебя пощадят! А я приму смерть во спасение моего народа и столицы!
Мальчик сбежал по ступеням, рыдая. Крез подал знак своим лучникам. Те выпустили огненные стрелы в связки с сучьями. Пламя вспыхнуло мгновенно. Его языки охватили бревна, поднимаясь все выше к мачте, где стоял Крез.
Скоро вокруг костра не осталось ни одного лидийца. Лишь беззащитный мальчик, который теперь умел говорить. Но его закололи на глазах у отца, ибо он поднял камень, чтобы бросить его в чужака. Этим чужаком был Гарпаг. Крез вдруг вспомнил, как скормил предателю его собственного сына. Еще мгновение, и загорелась его царская одежда. Расшитое золотыми узорами платье загорелось, как масляный фитиль.
Персы из племени маспиев окружили костер, слушая поверженного царя. Обрывки его речи доносились до победителей несвязными фразами. Едкий дым, попадая в горло, мешал царю говорить. Он горел.
– Пусть будет угодна моя жертва! Теперь здесь все твое, Кир. Останови разграбление города. Твои воины убивают теперь твоих подданных и грабят твое имущество! Не губи мой народ!!!
– Потушите костер! – раздался голос Кира, он подоспел к разгару боя за акрополь, и теперь был здесь в сопровождении гвардии и мидян.
Гвардейцы и маспии попытались потушить костер и разобрать бревна. Но огонь разросся настолько, что их попытки оказались тщетны.
Мы нашли пленных, которых Крез держал в подземелье дворца! – Табал привел старика и старуху, с которых только что сняли кандалы.
Кир упал перед ними на колени и заплакал, не стесняясь выдать свои чувства словами:
– Мать, ты жива! Отец, ты жив!
Гарпаг оглядел вождей, ставших свидетелями трогательной встречи. Но все отвернулись, словно в один миг оглохли. Царь-победитель, великий Кир-завоеватель – это их царь. Он перс, кого бы он ни считал своей матерью и какая бы кровь ни текла в его жилах!
Креза все же достали, повалив мачту пирамиды бревен. Он лежал, бездыханный и нагой, покрытый ожогами. В его голову словно вросла золотая корона Лидии. Гарпаг подошел и снял головной убор с умирающего Креза. Он бы пихнул его ногой, если бы знал наверняка, что его враг почувствует хоть каплю боли.
Гарпаг крутил ее в руках, разглядывая детали убора, его сверкающие камни и искусную чеканку. На несколько минут он забылся и даже не заметил, как сзади подошел вождь маспиев Табал и вырвал корону из рук мидянина.
– Царь объявил меня наместником новой сатрапии – Лидии. Корона будет храниться здесь вместе со всеми сокровищами Креза. Тебе, Гарпаг, приказано идти на дерзких ионийцев, на все их города, кроме Милета. Они готовят выступление против нас. Восстание следует упредить. Так сказал наш царь, и он идет с тобой.
Кир смотрел на Креза без тени злорадства. Он даже жалел его.
– Не губи мой народ. Просто забери у него оружие. Дай ему лиры и кифары, и он воспоет тебе славу.
– Теперь это мой народ, – сказал Кир. – Я призван не губить, а защищать своих подданных. Спи спокойно.
– Значит, моя жертва была угодна богам… Я ухожу счастливым… – Это были последние слова Креза, испустившего дух.
Когда в мирных Сардах заиграли лиры, певцы слагали о своем павшем царе легенды, в которых Крез представал героем, пожертвовавшим свою жизнь ради Лидии. Но во многих песнях его жизнеописание отличалось от истины. Его обезображенное огнем лицо не опознал ни один лидиец, простолюдины считали его выжившим.
Столь благодетельный царь, коим оказался Кир, мог пощадить их бывшего Повелителя и отправить сатрапом в дальнюю провинцию новой империи под названием Персия. Почему бы и нет?
Иногда мифы не просто украшают жизнь, но и формируют реальность. Кир же, зная правду, даже потворствовал слухам о выжившем Крезе. Пусть люди считают, что советниками у Царя Царей, падишаха, могут быть лишь цари…
Глава 17. Лакрин – посол Спарты
Пятидесятивесельная галера из Лакедемона, с красным штандартом и вышитой на нем «Лямбдой», была единственным кораблем, прибывшим из Пелопоннеса и показавшимся в устье реки Меандр.
На его палубе у форштевня стоял Лакрин, один из Пяти членов зловещей коллегии эфоров[6] Спарты. Его красный плащ развевался на ветру, напоминая о страшной буре, настигшей галеру в пути. Шторм унес жизни трех гребцов.
Расписная чаша на шестьсот амфор, предназначенная для царя Креза, разбилась и разлетелась на мелкие черепки. Подарок с заверениями о нерушимости союза и скорой подмоге не довезли. Он оказался сначала за бортом, а затем осел разукрашенными ракушками на дне. И это было символично. Как и вавилоняне, спартанцы недооценили неприятеля.
Уполномоченный воинственной Спартой представитель прибыл к ионийцам, чтобы на месте определить, как скоро лакедемоняне высадятся в Азии и вступят в войну с набирающей силу Персией.
Каково же было удивление Лакрина, когда милетяне не захотели встречаться с посланником могущественной Спарты в своем акрополе, и даже не запустили корабль в полис. Причина закрытия гавани для военного судна заключалась в нежелании Милета злить царя Кира, в лице которого полис в устье Меандра обрел нового сюзерена.
Делегация Милета зашла на борт по веревочной лестнице и сообщила, что слухи о падении Сард и смерти Креза соответствуют действительности.
Тридцатипятилетний Лакрин вел себя вежливо и внимательно слушал знатных горожан, стараясь угадать, насколько сильна проперсидская партия. В его внешности было нечто ужасающее: то ли взгляд коршуна, то ли багровое лицо, запечатлевшее вечный гнев человека, сбросившего собственного сына с Тайгетской скалы только за то, что мальчик родился неполноценным.
Лакрин с тех пор никогда не улыбался и никого не жалел. Поговаривали, что Лакрина побаивались даже диархи. Именно этот человек превратил криптии, так назывался ужасный обычай резни рабов-илотов, в обязательный элемент воспитания спартиатов. По его инициативе эфоры ежегодно объявляли войну илотам, и молодые спартиаты безнаказанно истребляли в долине реки Эврот безоружных рабов на тайных вылазках с короткими мечами.
Милетяне не хотели повторять судьбу многочисленных племен илотов, которые превышали по численности лакедемонян в семь раз, но были морально унижены настолько, что ходили в собачьих шапках. Им было запрещено носить оружие и покидать пределы долины. Спартанцы превратили своих данников в безропотный скот, управляя государством с помощью террора.
Это объясняло, почему жители эллинского полиса не хотели искать защиты у единоверцев и соплеменников. К тому же спартанское войско было не столь многочисленным, составляя всего пять тысяч гоплитов, и оно находилось далеко. А персы и мидяне пребывали совсем рядом. На своих быстроногих лошадях они могли оказаться у стен города в течение суток.
– Значит, мне передать диархам, что Милет подчинился мидянам и персам и будет служить варварам в войлочных чепчиках? – осматривал знатных мужей полиса спартанец, словно они стояли в управляемой им фаланге.
– Главное, чтобы наши сограждане не носили позорные собачьи шапки. Милет – свободный город. Мы по-прежнему открыты для торговли со всеми полисами Эллады, включая Лакедемон, – смело ответил архонт Милета. – Но на совете мы сделали свой выбор, и демос поддержал старейшин. Мы будем платить дань тому, кто представляет большую опасность, к тому же она станет менее обременительной, чем та дань, которую мы выплачивали Крезу, союзнику Спарты.
– Вы хотите сказать – бывшему союзнику, – поправил Лакрин.
– Именно так мы и хотим сказать, – подтвердил за всех архонт. – Крез разбит и умерщвлен на костре, и это означает, что в данных обстоятельствах Милет будет держать нейтралитет или…
– Или? – широко раскрыл глаза Лакрин, ожидая, что милетяне дадут своим ответом повод обвинить их в измене.
– Или защищаться от любых попыток высадки в долине Меандра несогласованных с полисом армий, – уклончиво ответил архонт.
Лакрин проводил делегацию и долго смотрел в след уплывающей лодке. Теперь его интересовало, какой прием окажут ему в остальных городах Ионийского союза. От этого зависело решение Спарты о войне. Помогают лишь сопротивляющимся.
Глава 18. Эзоп и эллины
– Этот безобразный человек – изменник! – обвинили Эзопа фокейцы, которые взяли на себя роль застрельщиков в организации отпора персам. Басня поэта о фригийской дудке и пляске рыб не впечатлила слушателей. Предостережения бывшего раба, взявшего на себя роль провидца, взбесили знать.
Лакрин присутствовал на судилище в качестве почетного гостя. До этого он встретился с лидерами сопротивления царю Киру в Эфесе, Смирне, Теосе и на Самосе.
Все складывалось не так плохо, как могло показаться после его визита в Милет. Остальные греческие полисы в Ионии все еще рассчитывали на Спарту и верили в свои силы.
Он смотрел на обезображенного старика с презрением. Его безымянный сын мог когда-нибудь вырасти и стать таким же чудовищем во плоти, если бы Лакрин не сбросил младенца с Тайгетского утеса.
– Выслать его в Дельфы. Он там уже приговорен к смерти! Его сбросят с Парнаса! Вверим его судьбу богам! Поделом ему! – кричали с сидений амфитеатра уважаемые аристократы.
Уродец стоял спокойно, как ни в чем не бывало ковыряясь в носу, словно пытаясь этим подтвердить, что пренебрегает и угрозой казни, и обвинениями в свой адрес.
– Я и сам собирался в Дельфы! – вдруг заявил Эзоп. – Хочу напоследок пересказать им пару своих наблюдений и зачитать несколько поучительных басен! Им пригодится. Но предупреждаю – в моем лице вы изгоняете единственного своего защитника от персов и мидян.
– Да он издевается над нами! – кричали в зале.
– Ничуть, – продолжал Эзоп, – Дельфы, конечно, поблагодарят вас, если вы доставите меня туда, как водится, с дарами и подношениями, да и я поклонюсь, ведь без вашей помощи мой путь к Парнасу затянется надолго. Но лучше бы вам этого не делать. Для вашей же пользы.
Лакрину стало интересно, что именно имеет в виду этот сумасшедший, когда говорит, что не Спарта, а никчемный старикашка является единственным защитником эллинских городов. И тут Эзоп рассказал басню, из которой стало понятно, в какой роли он сам себя осознает:
– Как-то волк попросил стадо овец выдать ему пса, заверив, что он их не тронет. Овцы выдали. Когда волк пришел в следующий раз, пса уже не было. Как вы думаете, что волк сделал с беззащитными овцами?
– Так ты пес? – встрял в прения эфор Спарты. – Значит, ты не сеешь панику, не подрываешь боевой дух, а защищаешь эллинов. И как же ты это делаешь?
– Так, что лаю громче всех, предупреждая овец о неминуемой гибели, – утвердительно кивнул Эзоп.
– Ну почему же неминуемой? – Лакрин встал с почетного сидения и подошел к горбуну вплотную. – У эллинов есть флот и дисциплина. И обученные воины, а не сборище дикарей.
– Персы много умеют и быстро учатся. К тому же на суше не нужны корабли. Но когда-нибудь и они научатся строить триеры. Для этого нужны только лес и мастера, а мастера имеются в Милете, – заявил Эзоп.
– Ты преувеличиваешь их силу, – сделал вывод Лакрин.
– Эллины – один народ, но живут, как лягушка с мышью. А Кир уже объединил сотни разных племен под своим крылом. У него нет предубеждений и чванства, он прислушивается к мудрецам. Вам не одолеть его, пока вся Эллада не объединится. А этого не произойдет в ближайшие двести лет! – заключил Эзоп.
– Кто право дал тебе пророчествовать, ты что – оракул? – Спартиат взял Эзопа за грудки.
Я поступаю так лишь из любви к эллинам, – ответил Эзоп.
– Ты любишь тех, что насмехался над тобой и осудил на смерть? Не это ли лукавство? – Лакрин отпустил старика, показательно отряхнув руки, словно измазанный грязью.
– Боги любят Элладу, а я люблю богов. Поэтому я вынужден любить эллинов. К тому же я – эллин, как не любить себя? И я предостерегаю ионийцев не потому, что я хочу, чтоб гибель наступила, а потому, чтобы предотвратить ее. Зачем предупреждать народ тому, кто ненавидит всех? Такого участь – лишь злорадство.
– Ты не эллин, ты – недочеловек, отринутый богами, лжепрорицатель, – оскорбил Эзопа Лакрин.
– То же услышал иудейский пророк по имени Иеремия, когда предостерегал народ своей страны от бунта против Навуходоносора. За это брошен был в застенки как изменник. И с болью в сердце он воспринял весть о разрушении храма их Бога, которого он искренне любил, как я богов Эллады. В итоге – в рабстве иудеи у Вавилона. И фараон Египта им не пособил. И ионийцам Спарта – не помощник, а подстрекатель! Восстанем если, то все сгинем.
– Что мелет твой язык бесстыдный?! Ты Спарту смеешь обвинять в бездействии? – прервал Лакрин.
– Да не в бездействии, а в отсутствии возможности. Свои у вас дела, застряли в распрях вы за гегемонию с другими полисами в Аттике и Беотии.
– С этим человеком спорить бесполезно! – выразил свое веское слово спартанский эфор. – Достаточно взглянуть на него, и станет всем понятно, что отвергнут он богами. А значит и народом должен быть презрен. Коль он осужден самими Дельфами, его действительно следует доставить в святилище Аполлона. Пусть оракул решит судьбу этого бывшего раба, возомнившего себя прорицателем!
Когда стражники силой уводили Эзопа, поэт вырывался и кричал:
– Неправда, что отвергнут я богами! Они не наделяют даром слова и разума изгоев. И смерть подарят мне такую, что стану я бессмертным! Только бессмертный может мстить после своей кончины!
Лакрин продолжил:
– Он сумасшедший, забудем же о нем. Приступим к обсуждению насущных дел. Нам следует готовиться к выступлению на Сарды! Пока у них разброд, наведаемся в гости!
– Поздно! Они пожаловали к нам! – Вбежавший в собрание начальник стражи принес дурные вести. Со смотровой башни заметили приближение крупного войска. Все побежали на парапет крепостного вала.
У стен Фокеи появились персы и мидяне. Разворачивались шатры лагеря. Готовился штурм.
Глава 19. Спарта не вступит в войну
– Мне говорили, что он приходит внезапно, но что настолько – я не ожидал, – признался Лакрин, глядя со стены на разворачивающиеся боевые порядки персов и мидян. – И строиться, похоже, кое-как умеют, правда, медленно, но ведь возьмут числом. Немало он племен поставил в строй. Коней, как саранчи в ненастный год. Как умудрился он соединить арменов, персов, мидян, каппадокийцев, из Лидии я вижу воинов, их шлемы напоминают коринфские, только без гребней! Чем их-то соблазнил, ведь только сжег он Креза?! Да, верностью царю и государству не пахнет здесь…
– А Спарта скоро к нам прибудет? – вместо объяснения спросил аристократ Пиферм, круживший рядом.
– Зависит все от вас, друзья… – недовольно пробормотал лакедемонянин.
Этот ответ меньше всего устраивал знать. Она уже начала сомневаться, что вслед за Милетом не признала власть Кира-завоевателя сразу, как только послы персов потребовали дань, равную прежней. Теперь персы захотят «земли и воды» и заберут все! Лучше было уважить «безмозглого Эзопа», который утверждал, что вещает от имени самого Кира Великого…
– Похоже, вы тоже подхватили заразную проказу. Не стоит раньше времени паниковать, а то вы уподобитесь изменнику Эзопу, – напомнил Лакрин. – Вы только что за панику готовы были распять его или разбить безумный череп о скалу.
– Но их там тьма! – Аристократы выкрикивали очевидные вещи, раздражая эфора. – А вас здесь тридцать гоплитов-спартанцев.
– Когда успели посчитать? – удивился эфор такой точности. – Уж не по веслам ли определили?
– Нет, по количеству еды, по мискам, чашам и съеденному мясу из жаровни! – не кривя душой ответил кто-то из принимающей стороны, Лакрин понял, что это хранитель казны, или смотрящий за провиантом.
– Тогда поправлю вас, не сосчитали лоцмана и барабанщика, и часового сменного, галера никогда не остается без присмотра. Ну и меня, как водится.
– Так ты же ведь эфор.
– Я спартиат и воин по предназначению.
– Выходит, тридцать три. С тобой.
– Опять неверно. А гребцов с чего вы в счет не взяли? Их сорок семь.
– Так там илоты – рабы, помоями питаете вы их. Зачем им за нас или за вас сражаться?
– В таких условиях илоты – оруженосцы и управляются пращой весьма неплохо. А значит – легкая пехота.
– Надежды мало на илотов, – покачал головой один из архонтов. – Они сбегут все с поля брани, когда прознают, что Кир противник рабства и чтит богов народов всех без разбору. А значит, им укрыться можно будет в период ежегодных криптий не только в храме Посейдона на мысе Тенар. Они мгновенно предадут, лишь бы не возвращаться в постылую долину смерти под гнет Лакедемона.
– Вот что вы думаете о Спарте… А что ж свои войска не посчитали, а воинов других ионийских полисов. Одиннадцать городов! Неужели вы не сможете дать достойный отпор? Вас – тысячи.
А их десятки тысяч, а Кир способен привести и сотни.
Лакрин понял по взглядам, что боевой настрой аристократии улетучился с появлением персов в мановение ока. Всех защитников города набралось бы не более тысячи. Соседи, судя по настроениям ионийцев, вряд ли пришлют подмогу, закупорив сами себя в собственных городах, которые Кир легко растопчет поодиночке и превратит в могильники.
Эфор оценивал обстановку молниеносно. Лучники стояли на парапетах наизготовку, а возле ворот развернулись шеренги бывших наемников Креза. Не более двух сотен.
Это давало время и хоть как-то обнадеживало. Плюсом было также то, что галера стояла в защищенном месте на якоре, а лодки были предусмотрительно укрыты на берегу ветошью.
– Вы только не сдавайтесь сразу, – ухмыльнулся эфор. – Приготовьте колесницу. Посмотрим, что дадут переговоры. Мечтаю посмотреть в глаза тому, кто отменяет рабство и уважителен к чужим богам. Возможно, напугаю перса Аполлоном…
Лакрин запрыгнул в бричку колесницы, ворота со скрипом раскрылись, и лошади понесли эфора навстречу несметной армии. Спартанцы не смогли бы собрать такое войско без участия Фив и Афин. Эфор был впечатлен, хоть линия шеренги копьеносцев и казалась не такой стройной, как должно. Однако персы приволокли и осадные тараны, и даже катапульты. Но самое главное, что их было столько, что они смогли бы забраться на крепостные стены по горе из собственных трупов.
Навстречу Лакрину выдвинулись две колесницы. В золотой колеснице с зонтом ехал царь. Многослойная корона на его голове казалась слишком высокой и неудобной и все же плотно сидела и даже не дергалась. Его густая борода ниспадала на защитный кожаный панцирь, плавно облегающий контуры тела. Похоже, царь персов мнил себя воином. Будь он неженкой – облачился бы в халат из парчи и украсил бы себя перстнями и браслетами.
Кир держался за бортик. Его возничий хлестал двух белых, только что вымытых лошадей, стараясь не издавать лишних звуков.
В боевой колеснице с серпами на колесах находился Гарпаг. Из куфии[7] торчали жестокие глаза. Он сам управлял вожжами. Рядом с ним стоял какой-то человек в традиционной для мидян войлочной шапочке со сдутым горбом, падающим на лоб. Когда колесницы встретились в чистом поле, стало ясно, что Гарпаг привез толмача.
– Спартанец, царь спрашивает, где друг его Эзоп?! – передал слова Кира толмач. Как выяснилось потом, он был эллином из Лидии, просто перешедшим на службу сперва к Крезу, а теперь и к персам.
Вопрос удивил эфора. Неужели горбун действительно имеет ценность для этого восточного деспота, раз он первым делом интересуется судьбой человека, над которым так посмеялась природа?
– Я здесь, чтобы обсудить вопросы войны или мира, а не судьбу отдельного человека, тем более урода, не достойного жизни! – провозгласил Лакрин. – Города Ионии под защитой Спарты!
– С чего, глашатай Спарты, толкуешь ты о делах ионийцев, а не о печешься о собственных? – переводил эллин слова царя. – Кто право дал судить о том, кто достоин жизни или смерти? Неужто тот, в чьем племени принято давать ложные клятвы, прикрываясь богами, которые не ладят друг с другом, и торговать на базарных площадях прямо у святилищ.
«Его не остановят боги, так может, попытаться запугать военной мощью Спарты…» – подумал эфор и ответил:
– Фокейцы и теосцы, и еще девять городов просили помощи у Спарты через своих послов, вот мы и здесь.
– Негусто вас… Возможно, насобираете побольше воинов, когда придете вновь. Но когда вы высадитесь в другой раз, не будет больше просьб от здешних полисов. Мятежные города я сотру с лица земли! А за ними Спарту!
Решимость перса была неоспорима. Лакрин развернул свою колесницу, но услышал вдогонку:
– Верни Эзопа, останешься ты жив!
Лакрин не обернулся и ударил плетью.
Вернувшись в Фокею, эфор подал тайный знак спартиатам готовиться к немедленному отплытию на галеру. Он приказал своим людям прихватить с собой и ненавистного уродца Эзопа, дабы лишить фокейцев последней надежды на торг с завоевателями.
Персы не контролировали гавань, ее как-никак закрывали городские стены. Лакрин не пожелал покрыть себя славой воина в неравной схватке вдали от родины, спасая трусливое племя. Единственным утешением эфора была мысль о том, что, покинув Ионию, он не оставит удовольствия оскорбившему Спарту персу наслаждаться обществом паяца, коего надменный Кир назвал своим другом.
Без спартанцев Фокея и другие города Ионии не могли продержаться долго. Гарпаг действовал проверенным способом: перед стенами воздвигались насыпи. По ним воины взбирались на парапеты. Катапульты забрасывали город камнями и кувшинами с маслом, лучники с осадных башен выпускали горящие стрелы, устраивая в городах пожары.
Головы зачинщиков восстания были снесены и посажены на копья в назидание остальным ионийцам. Послы, побывавшие в Спарте перед казнью, подверглись пыткам.
Пиферма четвертовали, разорвав с помощью четырех персидских скакунов. Однако после пира, посвященного победе, Кир простил жителей Ионии, но наложил на них двойную дань, напомнив о притче Эзопа о фригийской дудке рыбака, который не добился от упрямых рыб танцев. В итоге их заставили плясать без музыки…
Поиски баснописца ни к чему не привели, исчезли и спартанцы. Спарта не вступила в войну. Это было главным итогом сокрушения Ионийского Союза греческих полисов. Теперь настал черед Вавилона. Покорив его, Кир стал бы владыкой мира.
