Влад Стифин
Возвращение
«Вот осталась “Незнакомка” в память об этом загородном местечке, – подумал старик. – А домов старых почти не осталось. И табличек памятных о знаменитых гостях здесь нет – не повесишь же на берёзке или на липе табличку со словами: “Бывал-де здесь известный поэт или композитор. Творил для людей в такие-то годы”. И становится интересным: знают ли новые здешние жители об этом?»
«А зачем об этом знать? – продолжил свою мысль старик. – Время идёт, и новому поколению новое знание требуется. А если всё старое помнить, то для нового в головушке места не останется. – Врёшь, старик! – мысленно возразил он сам себе. – Брюзгой становишься. Новые без старых знаний никуда не денутся. Придётся знать, хотя, может быть, и не добровольно, а под давлением… Под давлением цивилизационных тенденций».
Старик поморщился от этих мыслей и, вглядываясь в противоположный берег, прошептал:
– Без иллюзий, бывший местный житель, без иллюзий! Всё пройдёт, всё растворится в бездне времени… – А жаль, – вздохнул он. – А жаль.
«А всё-таки, – подумал он. – Спросить, что ли, у кого про историю места?»
Старик огляделся по сторонам – пустынный берег озерца не давал возможности сразу же осуществить задуманное. Он прошёл в сторону бывшей бани, и там, у входа, можно было кого-нибудь встретить. Баня снаружи хотя и осталась баней с соответствующей вывеской, похоже, превратилась в оздоровительный центр. Несколько легковых машин стояли у входа. Солидный дядя, только что вышедший из машины, копался в багажнике и сначала не заметил старика, тихо подошедшего к нему сзади.
– Здравствуйте, дорогой товарищ! – чётко произнёс старик.
Солидный дядя от неожиданности дёрнулся, что-то уронил в багажник и, обернувшись, издал звук, похожий на длинное «а-а».
– Вы не пугайтесь, – добавил старик. – Я только хочу вас спросить.
Солидный дядя шёпотом чертыхнулся и в свою очередь спросил:
– Зачем?
Старик, слегка улыбнувшись, потёр ладонью лоб и, извинившись, ответил:
– Видите ли, хочется знать, что знают местные жители.
– Ты, дед, заблудился, что ли? – отреагировал солидный дядя.
Старик на несколько секунд задумался, а затем ответил:
– Пожалуй, нет. Но можно и так сказать.
Солидный захлопнул крышку багажника и настороженно произнёс:
– Значит, потерялся, дед.
– Нет, вы меня не поняли, – ответил старик. – Я просто хочу вас спросить.
Солидный растерянно покачал головой и ответил:
– Ну спрашивай.
– Да-да, – пробормотал старик и спросил: – Вы хорошо знаете эту местность?
Солидный пожал плечами и ответил:
– Наверно, хорошо. – Затем через несколько секунд он добавил: – Точно хорошо.
– Здесь когда-то давно отдыхали знаменитые люди, – уверенно произнёс старик. – Вы об этом что-нибудь знаете?
Солидный дядя, видимо, предполагая, что старик спрашивает о своих знакомых, ответил:
– Всё может быть, здесь солидные люди живут, но я всех не знаю.
– Нет, вы опять меня не поняли, – произнёс старик. – Я имею в виду тех, которые здесь жили до… – Старик махнул рукой в сторону нескольких новых строений на берегу. – До того, когда было выстроено это. Когда поэты, композиторы здесь отдыхали на дачах.
– Поэты… Композиторы… – повторил солидный. – Нет, таких не знаю.
– Спасибо, – произнёс старик. – Я нечто подобное и предполагал.
Он отвернулся от солидного дядьки и попытался определиться, где могла его ожидать машина. В прошлый раз, лет десять назад, его забирали от бани. Машину он нашёл чуть подальше, почти у школы, в которую его не отправили из-за изменений в правилах поступления в первый класс.
– Посетили? – спросил молодой водитель.
– Посетил, – забираясь на заднее сиденье, ответил старик.
– Куда? – снова спросил водитель.
– В фонд, – последовал ответ, и машина легко тронулась по узкой улочке в сторону большого города.
***
Бабка поощряла его походы к соседям, дом которых находился через дорогу, ближе к озеру, – видимо, соседская девчонка ей нравилась, да и вся соседская семья принадлежала, с точки зрения бабки, к высококультурному слою. Их дед был доктором, и у них на входных дверях красовалась бронзовая табличка с надписью, исполненной вензелями: «Доктор такой-то». А сам Толстый не очень-то дружил с этой девчонкой. Ходить ходил, но всегда старался появиться в этом доме вместе с Длинным. Девчонка была некрасивая, чёрненькая, с неприятными чертами лица. Она стремилась дружить с этими мальчишками, пыталась участвовать в их играх, но они её не очень-то часто брали с собой. Единственное, в чём они участвовали все вместе, – это игра в настольный теннис. На участке у чёрненькой, в самом углу у забора, имелся дощатый теннисный стол, и в хорошую погоду компания «рубилась» по очереди в теннис. Когда шарик попадал в досочную щель, то отскок его был непредсказуем, и обычно начинались споры: как считать этот отскок? Переигрывать подачу или играть как получится? Чёрненькая, на правах хозяйки, всегда предлагала вариант «как получится», на что мальчишки, как правило, соглашались. Но были случаи, когда таких «плохих отскоков» набиралось в пользу кого-то одного много, – и тогда споры возобновлялись. А однажды их, то есть Толстого и Длинного, пригласили на день рождения чёрненькой. Они в назначенный час, чисто одетые и слегка наряженные, заявились в дом чёрненькой и были усажены за большой стол с вкусными угощениями. Толстого – он помнил это и сейчас – поразила сервировка стола. Сверкали хрустальные бокалы, возле фарфоровых тарелок возлежали серебряные ножи и вилки, и до этого всего блестящего было боязно дотронуться, не то что вовсю использовать по назначению. Он заметил, что и Длинный оробел в этой незнакомой обстановке. А бабушка чёрненькой суетилась возле них, угощала гостей дорогими яствами.
Толстый помнил, как ему пришлось осторожно принимать вкусненькое в тарелку, как с великой опаской он брал за тонкую ножку бокал, наполненный лимонадом, и подносил хрусталь к губам. У него в доме, да и у Длинного, таких столов и прочего не было. Здесь он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
«Хорошо ещё, ничего не разбили, – подумал он про себя и тут же, усмехнувшись, прошептал: – Надо было грохнуть пару бокальчиков, тогда бы бабка не стремилась меня в этот дом отправлять».
Дом Толстого был гораздо менее богат, чем дом чёрненькой. Прадед Толстого, пожалуй, не стремился выбиться в интеллигенты. В большом сарае, пока хватало сил, держал свиней и прочую полезную живность, продуктами от которой, видимо, снабжал таких, которые проживали в доме чёрненькой и в других дачных домах. Но это было давно, потом всё перемешалось, ряд собственных домов освободились под давлением, да и так по причине исчезновения владельцев, а уж после войны разношёрстное сообщество как-то успокоилось и жило тихо и мирно рядом с бывшей столицей. Место это из-за доступности так и осталось местом дачным, только дачники стали менее знаменитые и менее требовательные к бытовым условиям. На лето снимали комнатки и сарайчики, а больших домов для дачников почти не осталось-много деревянных в войну разобрали на дрова.
«Возрождается местность», – подумал Толстый и задремал. Спал он недолго – пожалуй, не более получаса, – проснулся, повернулся на спину и прошептал:
– Возрождаем потихоньку. Строим новое, не без проблем… А как же…
– А как же? – повторил он, когда поднялся и решил облачиться в домашнее.
Он подошёл к шкафу, несколько минут стоял и выбирал, что бы такое простое и уютное надеть на себя, и всё-таки, как всегда, выбрал старый халат – именно тот, который она уже несколько раз грозилась выбросить.
– Всего полно, а зачем… – прохрипел хозяин и, стащив халат с вешалки, бросил его на кровать. – Барахло, всё барахло.
Он медленно снял с себя костюм, рубашку с галстуком, сбросил нижнее бельё и обнажённым подошёл к большому зеркалу.
– Рухлядь ты старая, – прошептал он своему отражению. – Пора бы… – Он задумался и мысленно спросил себя: «Куда пора бы?». И сам себе ответил: – Зря ты так. Мы ещё ого-го! Ещё могём.
Он натянул на себя халат и прошёл в кабинет. Супружница не любила, когда он в старом халате сидит за рабочим столом, но сейчас ему было всё равно, что скажет она. Он достал свой дневник и записал: «Мы ещё могём!», добавил дату и положил толстую тетрадь на стол.
Дневник он завёл просто так, от скуки, всего года два назад. Писал, как ему думалось, всякую муть, но некоторые записи ему нравились. Он записывал, точнее описывал эпизоды и воспоминания из своей жизни в виде небольших рассказиков, где он – главный герой – выведен от третьего лица. Вот и сегодня он записал следующее:
«Приходил Длинный, щупал сосну. За ним это наблюдалось с детства. Любил он деревья, однако луки из акации мы с ним изготовляли классные. Ножичками срезали довольно длинную и ровную ветку. Шкурили её и верёвкой стягивали концы. Стрелы изготовлялись из длинной доски, кололи доску вдоль – получалась лучина, а её уж потом доделывали до нужной кондиции и наконечник из гвоздя прилаживали».
«Да… – подумал старик. – Сами игрушки себе делали. Рогатки, кораблики, ракеты, а пистолеты – так разных типов. Сначала простые, не для стрельбы, а потом уж наловчились и для стрельбы».
Он вспомнил, что Длинный первым придумал стрелять по-настоящему – изготовить ствол из металлической трубки, заряжать оловянной пулей, а порох… Порох из головок спичек делать. Таким пистолетом Толстый выстрелил в своей комнатке, не зная, что бабка вернулась из магазина и что – то там делала на кухне. Грохот выстрела её так напугал, что спички были надёжно спрятаны, а сам стрелок наказан, но не так сильно, как казалось, а довольно легко, постоял в углу с полчаса – любила бабка своего внука сильно.
Старик полистал дневник, нашёл интересную запись и молча прочитал:
«Бабушка любила меня и жалела, потому что рос мальчик без матери и отца. А если бы рос с матерью и отцом, то что – меньше бы любила?»
Он перелистнул страницу. На следующей странице записи не объясняли, точнее не отвечали на этот вопрос, и он подумал, что бабушка его любила просто как бабушка и, когда он чего-нибудь набедокуривал, то она грустно смотрела на него и тихо повторяла: «Ну как же так можно?» и называла его по имени, но не строго, а ласково и нежно.
Мать посещала его только летом, и то проездом куда-нибудь на юг. При ней всегда находился этот спортивного вида дядька, всегда улыбающийся и энергичный, словно этот дом был его и всё вокруг было его. Мать тоже улыбалась, но немного грустно и вроде стеснительно. Она внимательно смотрела на сына, и ему казалось, что вот-вот она скажет ему что-то важное, и он ждал, но вмешивался этот спортивный дядька, и она отводила взгляд в сторону. Спортивный дядька забирал его на соревнования, в которых сам не участвовал, а что-то судил, то есть был судьёй. А может, и не судьёй, потому что он там, с точки зрения Толстого, ничего не делал. Только разговаривал со всеми, знал почти всех и его все знали. Спортсмены крутили сальто, отжимались на кольцах и много ещё чего делали на спортивных снарядах. Толстый от этого зрелища скучал и просил разрешения взять с собой друга, то есть Длинного. С Длинным зрелище стало не таким скучным – они даже отрывались от соревнований, уходили в буфет, где угощались всякими молочными вкусностями и были весьма довольны посещением этих спортивных мероприятий. Спортивный дядька, почувствовав некоторое равнодушие Толстого к его спорту, перестал таскать его за собой. А может, мать что-то сказала дядьке и он отстал от Толстого, и в следующие свои приезды к Толстому не приставал. А когда мать с дядькой отбывали на юга и он оставался с бабкой, настроение у неё, до того весьма грустное и какое-то придавленное, улучшалось. И он чувствовал, что без матери и этого спортивного дядьки ему с бабкой живётся веселее. В последней школе учиться ему нравилось. В эту школу они с Длинным перешли из той, которая располагалась возле кладбища, а новая предназначалась только для старшеклассников, малышни не было, и здесь можно было себя чувствовать солидно, совсем по-взрослому.
Он вспомнил, как это произошло, и задумался.
«Интересно, что бы получилось, если бы я подал документы в техникум? – мысленно спросил он сам себя и сам же ответил: – Всё могло произойти по-другому. Стал бы я технарём и, пожалуй, никакого бизнеса, одни золотые руки. Даже не руки, а мастерство в руках и голове».
А тогда он собрал в папочку документы и поехал в ближайшее среднетехническое учебное заведение. Добрался, зашёл в приёмную комиссию, и что-то ему не понравилось. Сейчас он уже и не помнил, почему не сдал документы. Вернулся домой, то есть передумал поступать в техникум, и на следующее утро решил пообщаться с Длинным – уточнить, куда бы он подался после окончания восьмого класса.
А у Длинного была своя история.
***
Длинный зашёл к Толстому почти случайно, – утром что-то ему захотелось повидаться. Школу у кладбища они окончили, аттестаты получили – наступила свобода. Но ему почему-то беспокоилось – наступившая свобода была не такая, какая обычно бывала с приходом каникул. Сейчас эта свобода обязывала думать. Думать не хотелось, привычка давила – каникулы наступили, можно и передохнуть. Но вопросы «Что дальше? Куда пойти? На кого учиться» волновали и не давали насладиться свободой и обычным ученическим бездельем – таким приятным, особенно в самом начале каникул.
Толстого он дома не застал – бабка сказала, что Толстый, то есть его закадычный дружок, поехал поступать в какой-то техникум.
«Вот те раз! – подумал Длинный. – Как же без меня? Взял… И без меня!»
Собрал быстренько документики Длинный, весь в волнении, даже не зная, что надо нести в техникум, рванул на трамвайчик и поехал. Добрался в одно место – там всё уже закрыто, побежал в другое – там сидят девочки молоденькие, принимают бумаги от желающих учиться. Посмотрел Длинный на это всё более спокойно и подумал: «А чего это я тороплюсь? Бегом бегу, а кем потом здесь стану не выяснил. Дурак дураком!» Не стал Длинный документы свои отдавать – с глубокой тоской назад домой возвращался. И тоска его была не только и не столько от проблемы выбора, а оттого, что Толстый без него куда-то рванул. Какой-то осадочек нехороший от этого случая у него надолго в памяти остался. А на следующий день они уже вдвоём подали документы в школу, где одни старшие классы обучались, и друзья до сентября успокоились.
В тот год сентябрь выдался на редкость хорошим: светило солнышко, днём теплело, и можно было легко одетым торчать на улице; дожди, обычные осенью, почти не беспокоили. В школе мальчики должны были быть в пиджаках и галстуках. Галстук – этот новый для них предмет туалета – был непривычен. Носили его исключительно в школе, а как выберешься наружу – так сей предмет моментально снимался и убирался в портфель или папку, которая взамен портфеля в те годы была весьма модной. Первые уроки они преодолели сносно, как обычно это бывает после больших каникул: сидишь вникаешь, но голова ещё не очень, как тогда говорили, «секёт», и поэтому время летит быстро, и вот уже звонок. Но иностранный их поднапугал изрядно. Училка, довольно нестарая и даже, можно сказать, сначала могла показаться симпатичной, сразу, без разгона, то есть без объяснения, что да как у них будет с предметом преподавания, начала рассказывать, где она была летом, какие места посещала за границей и именно в той стране, где её иностранный язык ей, конечно, пригодился. Рассказывает и рассказывает по-иностранному. «Ну да бог с ней, пусть говорит!» – можно было подумать так, пока от неё вопросики не посыпались. Она резко замолкает и тихонько спрашивает первого попавшегося ученика: «Будьте любезны, молодой человек, или там, девушка, переведите то, что я сказала, на русский».
А тут ещё одна напасть обнаружилась: вставать при ответе не надо, то есть в целях ускорения процесса отвечать надо сидя. В прошлых школах пока встанешь, вытянешься возле парты или стола, успеешь чего – то насоображать для ответа, а тут и соображать-то некогда – сразу и отвечай. Сорок пять минут дикого напряжения они выдержали, изображая из себя дисциплинированных учеников, да и повезло им: учительница в этот раз их не спросила. Конечно, нельзя было сказать, что они в иностранном совсем тупые, оценки в старой школе они имели хорошие, но…
– Да… – протянул Толстый, как только они оказались в коридоре на перемене. – Надо подтянуться, а то…
– А то пропадём, – хмуро согласился Длинный. – Здесь требования ого! – добавил он. – А то наши прошлые четвёрки враз в тройки, а то и в…
Он не стал произносить слово «двойки» – уж очень не хотелось им докатиться до такого безобразия. Они и не докатились, но вначале на тройки, как говорится, съехали.
Через несколько недель учёба наладилась, и они приспособились к новым обстоятельствам. Класс образовался из разных школ. В основном больше половины учеников оказалось из одной городской школы, остальные из разных – и получилось так, что вначале эта группа задавала тон, а остальные приспосабливались к ним. Толстый и Длинный держались особняком, тяготели к отдельным ребятам, которые ранее учились в школах рядом с ними. Так постепенно их независимость была признана и они стали полноценными членами коллектива, тем более что в учёбе они не очень-то отставали, а в спорте явно были впереди других. Оба хорошо играли в баскетбол, и сразу образовалась хорошая команда класса. Авторитет их к середине года возрос, и теперь им стало комфортно общаться со всеми.
– Останови-ка, – произнёс старик, отвлекаясь от школьных воспоминаний.
Машина плавно остановилась возле невысокого железного заборчика с калиткой и воротами, за которыми среди буйной зелени виднелось четырёхэтажное здание.
– Надо же, ещё стоит, – проворчал старик.
Водитель обернулся и весело спросил:
– Будем выходить?
Старик опёрся о клюку и нерешительно ответил:
– А кто его знает, стоит ли…
– Время есть, – ответил водитель. – Можно и погулять – место приятное.
– Место приятное, – согласился старик. – Учился я здесь. Вот и школа сохранилась.
– Да… – протянул водитель и задумчиво продолжил: – А я свою уж давно не видел.
– Я тоже, – произнёс старик.
Он открыл дверцу и, не дождавшись, когда водитель поможет ему, кряхтя, выбрался из машины.
– Прошу прощения, – затараторил водитель и, подскочив к старику, подхватил его под руку.
– Спасибо, я сам, – произнёс старик и медленно подошёл к калитке.
«Да, – подумал он. – Сколько здесь всего произошло. Три учебных года – срок немалый для энергичных юношей».
Он вошёл во двор и не спеша оглядел фасад, который полностью сохранил свой вид, словно и не было этих долгих лет разлуки.
– Ну здравствуй, школа, – прошептал старик и попытался определить, где находились окна его класса.
«Кажется, здесь», подумал он, остановив взгляд на окнах второго этажа с правой стороны.
– Точно здесь, – прошептал он и вспомнил, как на уроке иностранного она мучила Толстого, когда он запутался в переводе на русский одного предложения.
Толстый во все глаза смотрел в учебник и, почти заикаясь от волнения, переводил кусок текста, который ему достался случайно, когда училка, заметив затаившегося ученика, назвала фамилию Толстого, который обязан был немедленно продолжить перевод за предыдущим учеником.
Толстый зразу же взволновался – было заметно, что лицо его маленько покраснело и руки слегка затряслись. Он прислонил палец к месту следующего текста и произнёс:
– Солнце заходит… – затем он на секунду замолк и произнёс: – Нет. Солнце всходит… – Затем снова засомневался в правильности перевода и буквально через секунду произнёс: – Нет… Солнце заходит…
Училка строго и в то же время несколько удручённо по-русски произнесла:
– Солнце всходит и заходит, а в голове моей темно.
Толстый последним усилием воли выдавил:
– Солнце всходит… – и остановился.
– Ну-с, а что было дальше? – по-иностранному произнесла училка.
Толстый всё-таки до конца перевёл предложение и тем самым спасся от «неуда».
Сейчас, вспоминая этот случай, старик с благодарностью подумал об училке иностранного языка, которая буквально заставила их более-менее знать язык. Потом в институте он досрочно сдал экзамен по иностранному на пятёрку, имея в школе твёрдый «трояк».
«Интересно… – подумал он, – Толстый, наверное, тоже сдал иностранный на приличную оценку, ведь он сразу после окончания школы поступил в институт».
***
В фонде его встретила всего лишь пожилая дама, исполняющая обязанности секретаря. Остальные, видимо, разбежались после обеда.
– А где все? – удивился старик, встретив в приёмной секретаршу.
Она довольно быстро, но неподобострастно встала из-за стола и, как обычно, спокойно ответила:
– Вас не было, а кто-то объявил, что сегодня и не будет.
– И кто же такой осведомлённый? – поинтересовался старик.
– Это ваш помощник. Он всё ж таки всё знает, – ответила секретарша. «Да, её “всё ж таки” непобедимо», – подумал он и снова спросил: – Он и сам, наверно, первым слинял?
Секретарша не любила этих его, как однажды она выразилась, вульгаризмов, но постаралась скрыть своё неудовольствие за деловой улыбкой и кратко ответила:
– Он тоже.
– Он тоже, – задумчиво повторил старик и присел возле стола на стул, предназначенный для посетителей, опёрся о свою клюку и произнёс: – В детстве побывал.
– Расстроились? – участливо спросила секретарша.
– Почему расстроился? – ответил старик, но, покачав головой, поправился: – Конечно, волнительно, когда такое путешествие во времени происходит. Это ж сколько лет? – Он на несколько секунд задумался и сам себе ответил: – Более пятидесяти.
Секретарша, в знак понимания обстоятельств шефа, кивнула и спросила:
– Может быть, чаю?
– Хорошая идея, – ответил старик и добавил: – Раз уж никого нет, то могу я надеяться на чай в вашей компании?
– Шеф, вы же знаете, что я всегда рада… – ответила секретарша и замолчала, спрятала улыбку и уже официально продолжила: – Если вам так удобно, то я сейчас приготовлю.
– Мне так удобно, – подтвердил старик и перебрался на мягкий диванчик в углу приёмной.
Через несколько минут душистый чай был готов. Секретарша наполнила красивые чашки горячей темно-коричневой жидкостью и спросила:
– Вам сколько ложечек?
– Мне две, – последовал ответ. – А нет ли у нас чего-нибудь покрепче?
Секретарша удивлённо уставилась на шефа и не сразу сообразила, как отреагировать на эти слова, затем она покачала головой, но так, что трудно было понять, положительно или отрицательно отнеслась она к предложению шефа. А шеф улыбнулся и спросил:
– Напугал я вас?
– Положим, не очень, – ответила она.
– Ну так как? Есть у нас что-нибудь? Или придётся потчеваться чаем без удовольствия? – произнёс старик и внимательно посмотрел на свою секретаршу.
– Я постараюсь, – ответила она и вышла из приёмной.
– Всё ж таки, постарайтесь! – крикнул он ей вслед, но она не обернулась. Может, от заметного волнения не расслышала, а может, не захотела реагировать на эти слова шефа.
Когда она через минуту появилась с бутылочкой коньяка и поставила её на столик возле дивана, старик нарочито восторженно произнёс:
– Ого! Какие напитки у нас имеются!
– Не у нас, а у вашего дорогого помощника, – ответила секретарша. – Пришлось реквизировать. Надеюсь, вы меня, как вы иногда говорите, прикроете. А то…
– Что «а то»? – спросил старик.
Секретарша наконец-то искренне улыбнулась и ответила:
– А то он без вас слишком строг.
– Кто? – весело изумился старик.
– Я же говорю: ваш помощник, – продолжая улыбаться, ответила секретарша.
– А мы ему не скажем, – заговорщицки произнёс старик. – Не будем признаваться. Скажем «выветривалось» или ещё что-нибудь наврём. Он должен поверить. Правда же?
Секретарша пожала плечиками и спохватилась:
– А посуды-то нет! – Она подбежала к шкафу, открыла дверцы и достала оттуда две рюмки. – Вот, – показывая их шефу, произнесла она.
Шеф нахмурился, но всего лишь на несколько секунд, а затем, продолжая шутливый тон, произнёс:
– Это как же вы живёте без фужеров, как же коньяк потребляете?
– Я не потребляю, это он. Ваш помощник, – растерянно ответила секретарша.
Старик снова нахмурился и строго сказал:
– Из горла пить коньяк неприлично. – Затем он улыбнулся и предложил: – Что же мы сидим? Чай стынет, коньяк не налит – давайте уж веселиться!
– Давайте, – ответила секретарша и вздохнув добавила: – Только по чуть-чуть.
Старик недовольно покачал головой, наполнил рюмки и сказал:
– А чего тут пить-то, по стакану на двоих. Это не доза, а одно расстройство. Шучу я, – добавил он и поднял свою рюмку. – Давайте выпьем за… – Старик задумался и замолчал.
Секретарша подняла свою рюмку и предложила:
– Давайте за вас, шеф.
– Нет, – возразил старик. – За меня неинтересно и скучно. А вот за память стоит выпить.
– За память? – удивилась секретарша.
– А что, разве плохой тост? – возразил старик.
Секретарша пожала плечами и произнесла:
– Нет, что вы, я не против, только…
– Только нестандартно? – перебил её старик.
– Непривычно, – соглашается секретарша.
– Хватит нам разглагольствовать, – произносит старик, легонько дотрагивается своей рюмкой её рюмки и аккуратно отпивает маленький глоток коньяка. Секретарша делает то же самое и ставит рюмку на столик.
– Вкусно? – спрашивает старик.
– Наверное, – отвечает секретарша.
Старик ставит свою рюмку на столик и шутливо ворчит:
– Осмелюсь заметить, что нет у вас никакой практики пития. Одна теория, – добавляет он и, улыбаясь, продолжает: – Абсолютно не подготовлены к жизни. Как же так можно?
Секретарша, немного смущаясь, оправдывается:
– Да… Точнее… Не пришлось мне…
– Да вы не волнуйтесь, – ободряет её старик. – Вот допьём это… – Он показывает на бутылку, – и научитесь. Не волнуйтесь, я вас научу. Минуту они сидят молча, а затем старик пробует чай и ворчит:
– С этой пьянкой совсем забыли про чай. А чаёк-то подостыл! Секретарша ойкнула и засуетилась.
– Сейчас, я быстро, – произносит она и пытается сменить чашки. Старик жестом останавливает её и говорит:
– Не будем торопиться. Успеем и почаёвничать, и прочее.
– Вы сегодня какой-то не такой, – тихо произносит она и успокаивается. Старик поднимает рюмку и говорит:
– Давайте-ка откушаем ещё по чуточке. Я-то давненько так не пьянствовал, да ещё в таком прекрасном обществе!
Секретарша поднимает свою рюмку и отвечает:
– Вы, шеф, сегодня точно что-то затеяли, только не пойму что.
Старик делает ещё один маленький глоток, ставит рюмку на столик и молчит. Ему кажется, что сейчас слова совсем не нужны, как тогда, когда она ответила ему «да». Ему тогда было всего семнадцать лет.
– Что с вами, шеф? – тревожно спрашивает секретарша.
Шеф молчит – его мысли очень далеко отсюда. Он смотрит на спрашивающую и как будто не видит её. Перед его глазами совсем другая женщина, то есть девушка, его ровесница, с которой они только что долго целовались и она сказала «да».
***
«Почему я не пошёл за Длинным? – подумал старик, сидящий в халате за большим кабинетным столом. – Длинный вступил в Союз молодёжи, а я чего-то не пошёл за ним. Чего это я тогда испугался? Лентяй! Не захотел участвовать вместе со всеми в их собраниях и прочей ерунде».
– Вот именно: в ерунде, – вслух произнёс старик и, вздрогнув, оглянулся – ему показалось, что она могла его подслушать.
«Ещё, наверное, не спит, – подумал он, тихонько подошёл к двери, прислушался и медленно, так, чтобы замок не щёлкнул, закрыл дверь на ключ. – Длинный-то лидером стал, взносы стал собирать, – припомнилось старику. – А я…»
Он вернулся к столу, снова открыл толстую тетрадь и наугад открыл её. «Они, почти весь класс, собрались ехать в летний лагерь, а я остался», – прочёл он старую запись. Он заметил, что в этом месте почерк его немножко отличался от ранее написанного. Строчка чуть скривилась и уехала вниз.
– Разволновался я тогда… – Он попытался вспомнить, что тогда произошло и почему он не поехал со всеми. – А-а, – выдавил он из себя. – Она тогда тоже не поехала – не любила она этой дикой жизни в палатках. А я… А я тоже не любил и сейчас не люблю, – прошептал он.
«Сошлись два нелюбителя», – подумал он и углубился в чтение.
«Наконец-то она заметила меня», – прочёл он и тяжело вздохнул. Далее текст стал плохо читаемым, но он вооружился большой лупой и продолжил изучать, написанное пару лет тому назад:
«Заметила, а могла бы не заметить. А я точно идиот – как дурак стоял, караулил её. А надо было просто подойти и сказать… Что сказать – вот в чём вопрос».
Старик оторвался от чтения и распрямил плечи.
– Вот в чём вопрос, – тихо произнёс он и подумал, что если бы знать, что будет потом, то многих бы глупых слов и не понадобилось бы. Зачем много слов, когда всё ясно? Мальчику нравится девочка – тогда возьми и подойди, спроси…
– Ага, спроси, а если, как раньше говорили, отошьёт сразу, без объяснений. Обидно… Вот именно: обидно, – прошептал старик. – Боимся мы обиды. А почему? А потому… – Он перелистнул страницу к тексту, написанному ранее, и продолжил чтение:
«Сказать, что ты мне нравишься, или притвориться и спросить чего-нибудь. Например, учебник какой-нибудь. Ага, сразу догадается, что втюрился. Ну пусть догадывается. Всё равно когда-нибудь догадается».
Старик оторвался от чтения, хотел было закрыть тетрадь, но передумал и, найдя в тетради последнюю запись, дописал:
«Молодость не мудра, но как приятно её вспоминать! А если бы она была поумнее, то что бы… Что бы было тогда? Не стоило её вспоминать, что ли? Стоило, когда седины и проплешины на голове, когда изменить ничего не можешь, а только…»
«Чего-то я сегодня чересчур чувствителен, – подумал старик. – Это всё из-за него, из-за Длинного с его сосной. А тогда я сидел с ним за одной партой, а лето проводили врозь. Он в лагере, а я при бабке».
Скукота летняя к августу удручала. Все закоулки освоены досконально, ребят знакомых мало, а те, которые и оставались на лето в домах, не очень-то ему нравились. И бабке они не нравились. Она не любила, когда он приводил их во двор, тем более в свою комнатку. Длинному позволялось, а другим нет. А когда он пригласил её, то бабке это понравилось, и это обстоятельство ему тогда было нельзя сказать, чтобы удивительным, но немножко волнительным. Как же – новый незнакомый человек в доме! Но бабка была довольна – он чувствовал это по её поведению и доброжелательности, с которой она встретила его подружку. Только потом, когда состоялась свадьба и они стали все жить вместе, он понял бабку, понял, почему она с самого начала так отнеслась к ней. Тогда она обрадовалась тому, что её внучек нашёл себе опору, то есть спутницу, и теперь у него кроме бабки будет ещё один родной человек.
– Ещё один родной человек… – прошептал старик и с сомнением покачал головой. – Пуд соли съел, а человека не узнал. Надо ещё есть, а сколько?
