Виталий Ерёмин
Сукино болото
Как ни старался Никита, не мог придумать ни одного позитивного объяснения. Вздохнул: «Благородства не хватает».
Анна размышляла о том же самом. «Куда меня тащит? Зачем мне это нужно?» И отвечала самой себе: «Это можно сделать. Администрация колонии – за. Сапрыгина и Лещева уговорю. А если можно сделать доброе дело, почему не сделать? Нет, лучше сформулировать так: если можно сделать, я должна сделать! Но прежде, тут начальник колонии прав, прежде надо еще раз встретиться с Радаевым».
– Никита, ты сейчас наверняка думаешь, зачем ей это надо, так? – сказала Анна. – А ведь это надо не только мне, но и тебе. Настоящий убийца остался на свободе. Он же, наверное, и организатор налета. Разве тебе не интересно узнать, кто он? Гуляет себе и радуется жизни, а невиновный парень сидит.
– Радаев – активный участник налета, – возразил Булыкин.
– Но он не убийца. Он не убивал охранника. Просто не мог. Физически не мог. Я консультировалась с хирургами. Человек со сквозным ранением в грудь может найти в себе силы выстрелить, но не прицельно. То, что он мог попасть в голову охраннику, практически нереально. И ты это понимаешь. И с этим сомнением живешь. Ты же не уверен, что охранника убил именно Радаев. И уж тем более не уверен, что он куда-то девал двенадцать миллионов. Ты тоже считаешь, что был третий. Так давай найдем его, Никита.
Нуркенов снова предоставил для беседы свой кабинет, а сам вышел. Женщина опытная, Анна знала, что будет минута неловкости. Достала из сумки маленький термос с крепким кофе, пирожные «Мокко», хорошие сигареты. Невелика роскошь, но Павел, судя по выражению глаз, был доволен.
На этот раз Анна лучше подготовилась к разговору. Побеседовала с начальником отряда, в котором находился Радаев, другими сотрудниками. Короче, собрала недостающую информацию.
С первых дней пребывания в колонии Павел получил кличку Студент. Так обычно на зоне называют тех немногих, кто читает серьезные книги, занимается самообразованием.
Друзей у него нет, но есть «семья» – Алексей Барминов, полная противоположность. Что может их связывать? Оба из Поволжска. Оба возглавляли банды. Враждовавшие банды, если точнее. Но на зоне вдруг скентовались. Отчасти это понятно: надо с кем-то кушать. Неловко на зоне кушать одному. Хотя каждый мог бы найти для себя другую «семью». В колонии полно ребят из Поволжска.
Нарушения режима, которые раньше допускал Радаев, были незначительными: опоздал на развод, не снял шапку перед начальником, замечен в курилке после отбоя. Исключение – драка с тремя заключенными кавказской национальности. Драка произошла в санчасти. Из-за чего, стало известно оперативным путем, через свидетелей инцидента. Джигиты оскорбили молодую медсестру, за что Радаев обидел джигитов. Против троих устоял. Уже в штрафном изоляторе получил от противников пачку сигарет. Кавказцы признали, что были не правы.
– Его могли зарезать во время драки? – спросила Анна. – Ведь, насколько мне известно, у заключенных есть заточки.
– Легко, – коротко ответил Нуркенов. – Но это своеобразный парень. Если бы он не вступился за медсестру, он бы перестал себя уважать.
– Почему вы, будь ваша воля, освободили бы именно его?
– Потому что его наказание страшнее его преступления, – отвечал Нуркенов. – Вы понимаете, о чем я говорю? Первые три года срока сделали свое дело. Он стал совершенно нормальным человеком. Его надо было выпустить еще четыре года назад, а может даже раньше. Но он сидит, и еще будет сидеть. Наказание уже не исправляет, а только калечит, и потому лишено всякого смысла.
«И это говорит тюремщик!» – в который раз удивилась Анна.
– Хозяин кабинета очень высокого мнения о тебе, – сказала она Павлу, наливая кофе.
– Редкий мент, – согласился Радаев.
– Он только недоволен, что ты ни разу не захотел поговорить с ним по душам.
Павел пожал плечами:
– Мне этот разговор ни к чему.
– Для тебя главное то, что ты сам о себе думаешь, так?
– Ну, почему? Не учитывать мнения окружающих тоже нельзя. Я вас прошу, не надо ничего придумывать. Я ничем не лучше других. На моей совести не только банк. Я очень сильно бил людей.
– Хочешь сказать, что после этого кто-то мог умереть?
– В групповой драке трудно понять, чей удар оказался смертельным, – нехотя отвечал Радаев. – Давайте о чем-нибудь другом, а? Вы, как я понимаю, хотите, чтобы я согласился? Зря. Освободить меня вам все равно не удастся. Но даже если освободите, я не оправдаю ваших надежд. То, что вы предлагаете, мне просто не интересно. Получится, что старались вы зря.
Рассуждал Радаев логично, наверное, все уже продумал. Возражать ему было трудно. Анна поникла, ее главная надежда рушилась. Она нервно закурила.
– Как ты, наверное, уже понял, у меня к этой проблеме личное отношение. Я очень боюсь за сына, Павел. Раньше Максим таскал у меня из кошелька десятки, сейчас перешел на сотенные. Что будет дальше, когда подрастет, предугадать нетрудно. Тут, по-моему, два варианта. Либо будет воровать, либо ему будут платить. Поместить Максима в безвоздушное пространство я не могу. Значит, выход только один – попытаться изменить среду. Не думаю, что это невозможно. Людям, которым не нравятся банды, должны объединиться. И тогда банды, как говорит Ваня Томилин, зашатаются. Кстати, Ваня – это третий вариант. Он не захотел платить и не захотел мотаться. Он прямо сказал, что будет сам по себе. И – устоял.
По лицу Радаева было видно, что он одобряет поведение Вани Томилина.
– Ладно, – согласилась Анна. – Нет, значит, нет. Ты мне просто интересен. Немногие тут меняются в лучшую сторону. Как тебе это удалось? Или это разговор по душам?
Павел улыбнулся:
– Я сам во всем виноват. Только не надо думать, что я тут один такой. Все или почти все понимают, что сами были не правы. Просто об этом не принято говорить, каяться при всех.
– Но эти «почти все» потом выходят отсюда и снова совершают, – возразила Анна.
– Так люди вели себя всегда – грешили, каялись и снова грешили, – ответил Радаев.
– Погоди, по этой логике ты тоже можешь снова совершить.
– Все может быть. У меня неустойчивая психика. Я живу и, наверное, жить буду по понятиям зоны. Здесь, например, нельзя безнаказанно оскорбить человека. Если тебя оскорбляют, нужно ответить очень жестко, иначе в тебе не будут видеть человека. А оскорбить на воле – два пальца… Я должен буду ответить. Значит, почти наверняка снова сяду. Или, например, нельзя доносить. А по вашим законам, недоносительство – преступление. Ну и так далее. Мы как бы в разных измерениях.
– Как же ты собираешься жить, когда выйдешь? – тихо спросила Анна.
– Мне надо уехать.
«Ну, правильно, – подумала Ланцева, – для того, чтобы стать таким, как все, ему надо быть подальше от той среды, в которой он вращался. А я, дура, что делаю?»
– Хорошо, – согласилась она. – Но позволь мне все-таки сделать это. Хватит, насиделся.
– Вкусные пирожные, – отметил Павел.
Ланцева подошла к Сапрыгину после пресс-конференции. Губернатор пространно отвечал на вопросы, давал возможность толковать его слова на все лады и потом никогда не обижался на дилетантские комментарии журналистов. К тому же Анна чувствовала, что он выделяет ее из общей массы.
Губернатор пригласил ее к себе в кабинет. Ему давно хотелось поближе познакомиться с этой женщиной, но проявлять инициативу было не в его правилах. Он только банально пошутил:
– Жаль. Когда-то я был красив и молод, а теперь только красив.
Ланцева решила расставить все по своим местам:
– К людям власти я испытываю только возвышенные чувства, – предупредила она.
Ей бросился в глаза портрет Путина. Очень уж маленький. И не над столом висит, а на другой стене.
– Вообще-то, портрет президента не должен превышать размер почтовой марки, – весело сказал Сапрыгин.
Он открыл бутылку французского вина, плеснул в бокалы, усадил Анну в мягкое кресло, уселся напротив. И продолжал балагурить:
– Люди, которым доверена большая власть, должны с первого взгляда угадывать человека. Любого, будь он ниже или выше их. И с первого взгляда определять, как с ним разговаривать. Что значит «руководить»? Это значит – знать слабости души человеческой. Кто сказал?
Он был, конечно, мастером намека и подтекста, этот Сапрыгин.
– Пушкин сказал. Поэтому я не предлагаю вам должность своего пресс-секретаря и никогда не предложу. Ладно, зачем я вам понадобился?
Ланцева в двух словах объяснила суть дела.
– Знаете, Анна, о чем чаще всего думает губернатор? Что делать? Вот и я сейчас думаю. Что делать с вашей идеей? Вы, однако, фанатичка. Ну да, без фанатизма разве чего добьешься? Вам мало банд? Хотите еще с этим зэком провалиться?
– Хуже того, что уже есть, не будет, – ответила Анна.
– Конечно, вами движет не корысть. Тщеславие?
– Это надо для самоуважения, Валерий Дмитриевич.
Сапрыгин пригладил красивыми пальцами белоснежные волосы и согласился:
– Это правильно, только понимают это немногие. А Лещев в курсе?
– Он еще не знает.
– Ну, так не делается.
Анна часто видела, какими глазами губернатор смотрит на Лещева. И поэтому смело спросила:
– А вам так важно его согласие?
Сапрыгин насмешливо посмотрел на нее. Еще не хватало, чтобы кто-то играл на его отношениях с подчиненными.
– Вам трудно отказать, Анна. Вы вызываете безотчетное ощущение, что вы правы и все равно добьетесь своего, даже если будет действовать без поддержки. Я желаю вам успеха. Но вопрос решайте с Лещевым, только без оговорки, что были у меня.
Выслушав Анну, Лещев беззвучно матюгнулся, хотя был в хорошем настроении.
– У тебя что, крыша поехала? Зэка на молодежь поставить! Над нами вся страна будет смеяться. Как ты могла до такого додуматься?
– Николай Федорович, ситуация у нас нестандартная, значит, и методы должны быть нестандартными.
Они спорили, когда зашел Царьков. Помощник быстро сообразил, о чем речь, и принял сторону мэра. Привел самый неотразимый довод – Рогов будет против освобождения Радаева.
Ни одно серьезное дело не делалось в городе без одобрения банкира Рогова. А Радаев ограбил его банк. Какие дела могут быть с этим негодяем?
Анна молчала. Действительно, куда она ломится? Эту стену не прошибешь.
– Слушай, – неожиданно спросил Царьков, – неужели это сам Радаев предложил?
– Ты его знаешь? – спросила Анна.
– Знал. У нас, как в деревне, все знают друг друга.
Мэр смотрел на Анну сочувственно. Другим уличные банды до лампочки, а она переживает. Но ссориться с Роговым ему ни к чему.
– Я все же поговорю с Роговым, – туманно пообещал Лещев. – Может, он как раз не держит на этого Радаева зла. Но что-либо обещать, сама понимаешь, не могу.
– Знаете, Николай Федорович, – сказала Ланцева, – женщины, как известно, живут чувствами. Так вот, интуиция подсказывает мне, что Радаев очень нам поможет. А какая у нас альтернатива?
– «Спарта», – сказал Царьков. – Ремонт помещения идет полным ходом, штат подбирается. Я обещал тишину в городе – я это сделаю безо всякого Радаева.
Макаров шел на встречу с Ваней Томилиным. Накануне паренек сообщил по телефону, что оперативно-розыскное мероприятие «Наблюдение» закончено, фотографии и видеоматериалы собраны и перекачаны на флэшку.
– Это целая организация, – с гордостью в голосе сказал Ваня.
– С чего ты взял? – спросил Макаров.
– Сами увидите.
Вся организация Рулевого была предупреждена, что на нее собирается фото и видеоматериал. И все в организации знали Ваню и Олега в лицо. И, тем не менее, ребятам удалось заснять, как одни закладывают тайники с наркотой, а другие их изымают. В объективы попала как минимум треть организации. Правда, в основном шелупонь, но через эту шелупонь серьезный сыск мог без труда выйти на более серьезные фигуры.
Ваня боялся, как бы рисковая работа не пропала даром, и предлагал переслать материалы на E-mail Наркоконтроля. Но Макаров отказался: после скандального случая с цыганами он совершенно не доверял своим коллегам.
Договорились встретиться там, где они пару раз уже встречались. На заднем дворе школы, где учился Ваня, в зарослях шиповника. Место во всех отношениях удобное. Зайти в заросли можно через проем в заборе. И точно так же выйти. Забор выходил на малолюдную улицу.
Макаров не знал, что уже допустил непростительную ошибку. Осматривая в первый раз будущее место встреч с «источником», он не углубился в заросли шиповника. Если бы он это сделал, он бы увидел, что это притон на свежем воздухе. Об этом говорили валявшиеся шприцы, закопченные ложки и пакетики, в которых раньше хранился порошок героина. Ничего не знал об этом притоне и Ваня…
Короче, более опасного места для явки трудно было найти.
Рулевой, против кого они работали, был прав: тот, кто ведет слежку или даже простое наблюдение, увлекшись этим делом, в какой-то момент теряет бдительность. Это происходит даже с профессионалами. Что же говорить о семнадцатилетнем пареньке.
Макаров должен был подстраховать Ваню, придти на место встречи хотя бы на полчаса раньше. Тогда бы он увидел «хвост» и засаду в зарослях шиповника. Но он этого не сделал…
В информагентстве шла летучка. Обсуждалась работа за последний месяц. Обзор делала Ланцева. Сосредоточилась на безграмотности местной газеты и телевещания. Сколько можно говорить, что диспансер произносится с ударением на последнем слоге, а феномен – на втором. Происшествие может быть только чрезвычайным, но никак не черезвычайным. В объявлениях о продаже пишем слово не дорого раздельно, когда нужно слитно. Сотни человек – это не по-русски. По-русски – сотни людей. Психическая экспертиза установила…» А может, все-таки психиатрическая экспертиза? Или: На заработанные грабежом деньги они отправились в гастроном. Или: «Уже седьмое десятилетие разменяла наша Победа над фашизмом. Мрак. Или: интервьюер спрашивает: «Вы давно его знаете?» Ну и какой-то гнусавый стал у нас русский язык. Люди читают, слушают и думают, что так и надо писать, говорить, произносить.
– Центральная пресса и телевидение в этом отношении нисколько не лучше, – заметил Кодацкий.
Коллектив одобрительно загалдел. Анна старалась не смотреть коллегам в глаза. Что там можно хорошего прочесть?
Она окончила журфак МГУ, практику проходила в известной столичной молодежке (там болтать о профессионализме было не принято), а потом еще четыре года отработала в этой газете, пока муж учился в академии. У нее школа. К тому же она не мелкая и беспокойная. А это часто важнее, чем владение пером.
После столичной молодежки ей трудно работалось везде.
К тому же она сегодня плохо себя чувствовала. Долго не могла заснуть, а под утро ей приснился нехороший сон. На ее глазах душили мальчика, а она ничего не могла сделать. У нее были связаны руки. Нет, это был не Максим, но все равно она старалась освободить руки. А когда освободилась, то было уже поздно… Проснулась в холодном поту…
Заработал вибратор мобильника. Это была Оля. Голос подруги срывался от волнения:
– Анечка, они Ваню убили, Томилина.
– Как убили? Кто – они?
– Приезжай в школу.
Школьный двор быстро наполняли ученики и зеваки. Анна протиснулась сквозь толпу.
На асфальте лежал Ваня Томилин. Никаких ранений, следов побоев, крови. Только неестественно вывернутая голова и чуть вывалившийся язык. Врач «скорой помощи» (это был Фархад) даже не пытался помочь пареньку. Только беспомощно развел руками.
В гнетущей тишине послышался переходящий в причитание женский крик:
– Какой ужас! Какой ужас!
Приехал Царьков. Пояснил, что был недалеко. Из милиции позвонили. Его обязаны извещать в таких случаях. Только почему до сих пор не видно самой милиции?
Олег Лещев стоял в толпе. Не мог подойти, не слушались ноги. Такого страха до дрожи во всем теле он еще не испытывал. Он понимал, что остался жив по чистой случайности. Он должен был пойти вместе с другом, но помешала Даша. Ее снова подхватил возле музучилища Царьков. Олег поехал за ними на мотоцикле. Он следил за своей девушкой и своим более удачливым соперником, понимая, что выглядит жалко и смешно. Если честно, он просто забыл, что должен был идти на встречу с наркополицейским. Это спасло ему жизнь.
Появился Булыкин. Он стоял над телом мальчика тяжело дыша, на щеках неестественный румянец.
Анна подошла:
– Никита, что с тобой? Давление?
Нашла Олю. Подруга сбегала в школу, принесла таблетку и воды.
Гоша Тыцких теснил толпу учеников и учителей за протянутую ленту.
Приехали Лещев, Шокин, прокурор города Иванов. Ланцева подошла к ним в тот момент, когда Шокин громко поинтересовался, почему нет Булыкина.
– У него давление скакнуло, – сообщила Ланцева.
– Давление? Ну-ну. У нас, между прочим, запрещено работать гипертоникам, – пробасил Шокин.
Булыкин пришел в себя и подошел к начальнику:
– Надо смотреть кусты на заднем дворе, товарищ полковник.
– Ты мне отдаешь распоряжение? – удивился Шокин.
Прокурор Иванов шепнул что-то своим сотрудникам. Те направились к кустам шиповника. Через минуту один из них опрометью прибежал обратно:
– Там еще одно тело. Макаров из Наркоконтроля.
Ланцева подошла к Булыкину:
– Что скажешь?
А что тут сказать? Никита знал о добровольных помощниках Макарова. Знал и о предстоящей встрече с Ваней. Поэтому сразу догадался, кого можно обнаружить в кустах на заднем дворе школы.
Флэшки в карманах Вани не нашли. Значит, он передал ее Макарову. Но и в карманах Макарова флэшки не было. Значит… Эх, Левка, Левка!
Все оказалось гораздо серьезнее, чем они предполагали до сих пор. Их не должна больше обманывать тишина в городе. Это зловещая тишина.
Что тут говорить? Они оба это понимали.
Главарь грифов на этот раз вел себя на допросе, как ненормальный. Часто кивал головой, одергивал на себе одежду, подмигивал присутствовавшим на допросе педагогам, шмыгал носом, щелкал языком, кашлял, чихал, икал, зевал, почесывался.
Косить под долбанутого Руслана научил Рулевой. Рулевой не был уверен, что Чеснок на этот раз правильно поведет себя на допросе. Одно дело участие, пусть и руководящее, в жестокой драке. И совсем другое дело соучастие в двойном убийстве. Правда, Макарова и Ваню убивал Пичугин, но Чеснок был рядом и существенно помог, обхватил Макарова сзади, лишил возможности защищаться, дал возможность Пичугину нанести смертельный удар.
– Может, психиатра позвать? – теряя терпение, спросил Никита.
Чеснок взгромоздился на спинку стула и начал изображать лихого наездника
Если он раскручивал майора на вспышку, то это ему удалось. Булыкин ударом ноги вышиб из-под него стул. Еще мгновение, и он бы набросился на предводителя грифов. Вмешался Гоша. Одним прыжком он оказался рядом, и сильным ударом отправил Чеснока на пол. После чего невозмутимо сунул в рот жвачку и снова сел за компьютер.
Чеснок поднялся, потирая ушибленную нижнюю челюсть.
– Убирайся! – прорычал Булыкин
Ланцева с тяжелым сердцем шла к Томилиным. Она чувствовала себя виноватой. Все началось с ее предложения зайти в подвал. Если бы не она, все могло бы сложиться иначе, и все были бы живы.
Анна взяла на себя организацию похорон Вани. Поехала на кладбище, Станислав Викторович попросил купить сразу четыре места.
Кладбище поразило Анну. Кругом полиэтиленовые бутылки, окурки, другой мусор. Целые горы мусора. Куда смотрит мэрия? Она позвонила Лещеву. Тот возмутился и сказал, что к завтрашнему дню все будет убрано. На другой день Ланцева снова приехала на кладбище. К горам мусора никто не прикасался.
Еще больше поразило ее родное учреждение. Вечером текст некролога, посвященный мальчику и наркополицейскому, стали показывать на фоне разухабистой музыки вместе с рекламными объявлениями. Анна позвонила в телестудию:
– Вы что там с ума посходили? Отключите хотя бы музыку!
Коллеги ей в ответ:
– А что за реклама без музыкального сопровождения?
Анна позвонила Кодацкому. Тот даже не понял, что ее так возмущает.
День похорон Вани и Макарова совпал с юбилеем Лещева. Николай Федорович готовился отпраздновать свое пятидесятилетие с размахом. Местные предприниматели продавали водку с его портретом на этикетках. Готовились серьезные подношения. Время от времени Лещева пробирала дрожь возбуждения. Он страсть как любил получать подарки, не обязательно материального свойства. В прошлом году Царьков купил ему звание «Лучший менеджер года». А сейчас собирался преподнести удостоверение члена-корреспондента какой-то Академии.
– Отец, отмени свой юбилей или перенеси хотя бы на неделю, – просил Олег.
Николай Федорович даже слушать не хотел. Кто передвигает дни рождения?
– Папа, никто к тебе не придет! – горячился Олег.
Ага, не придут. Желающих засвидетельствовать мэру свое уважение набралось человек триста. Такую ораву не мог вместить ни один ресторан. Решили накрыть столы в новом спортивном комплексе. Тоже не совсем удобно. Но где еще? Негде!
– Но я, папа, точно не приду.
Лещев отреагировал бурно. Как это – сын не придет? Что скажут люди?
– Не позорь меня, Олег!
– Это ты себя, отец, не позорь! Мы уже не можем смотреть друг другу в глаза. Скажешь, нет?
Снова сын читал нотацию, а он, отец, вынужден был выслушивать. Вообще-то, Лещеву полагалось иметь блудного сына. А получилось, что сын нормальный парень, а блудный он, отец
Но Лещев надеялся, нет, был уверен, что разногласия с сыном – дело временное. Возраст такой. Год-другой, и характер войдет в берега.
– Не хочешь ты хорошо жить, – с горечью произнес Лещев
– Ошибаешься, отец. Я как раз хочу хорошо жить, – запальчиво отвечал Олег.
Узнав о смерти Вани Томилина из вечерних новостей, Радаев почувствовал то, что обычно чувствовал, когда очень сильно злился. В голову словно ударила молния. Кому стал неугоден этот светлый, чистый паренек? У какой твари поднялась на него рука?
Убийцу, скорее всего, не найдут. А если и найдут, то максимум, что он получит, это пожизненное заключение. Несправедливо, или как говорят на зоне, подляк. Радаев читал в Ветхом завете: «Если кто убьет человека, то убийцу должно убить». Прочтя первый раз эти слова, Павел тут же примерил их на себя, потому что часто думал, что и от его руки, вполне вероятно, кто-то погиб. Примерил и согласился – если он виноват, то тоже достоин смерти.
В тот вечер он долго ходил вокруг барака. Пытался успокоиться и – не мог. Ваня Томилин, каким он знал его семь лет назад, стоял перед глазами. Павел представил, что происходит сейчас в семье Томилиных – крушение жизни. «Анна права, мне нужно освободиться», – неожиданно для самого себя подумал он.
Отвращение к зоне он ощущал физически, каждой клеткой, каждой фиброй. Сюда он больше не вернется. Это была не клятва самому себе. Это было что-то большее, чем клятва. Но он найдет убийцу со всеми вытекающими последствиями. Как для убийцы, так и для него самого.
Он понимал, что освобождение теперь для него равносильно самоубийству. Но решение было принято.
На похороны Вани Томилина вышло полмикрорайона. Царьков сказал на могиле короткую речь. Пообещал от имени мэра найти убийц. Люди обменивались мрачными усмешками.
На поминках Царьков выразил Томилиным соболезнование и преподнес пухлый конверт. И тут произошел конфуз. Станислав Викторович наотрез отказался взять деньги.
Помощник мэра многозначительно посмотрел на Дашу. Мол, подействуй на отца. Но девушка смотрела отрешенно. Казалось, она не понимала, что происходит.
Анна прислушалась к разговорам. Люди подвыпили, и дали волю эмоциям. Это была живая народная речь. Смачная и очень конкретная.
– Жалко, гибнут правильные мальчики. А всякая шушера процветает, и ее уже не вернуть к нормальной жизни. Эта быдлятина или перебьет сама себя, или будет плодить себе подобных.
– Светлый был мальчик. Даже фильмы современные не смотрел, любил советские. Все-таки социализм для воспитания лучше приспособлен.
– Власть только для виду переживает, будто Россия умирает от демографии, а на деле ей плевать на детей. События набирают обороты, а нашей хваленой милиции наплевать. Органы прогнили совершенно.
– Эти группировки были и двадцать лет назад. Только тогда казалось, что это болячка советской власти. Власть сменилась, а стирание морали продолжается. Дети сейчас рождаются с сигаретой во рту. Матерятся с детского сада. А возраст с 12 лет совсем беспредельный стал. Бухло во всем виновато. Им напиться в свинью и послать родителей на три буквы уже ничего не стоит. Раньше дети боялись родителей, а теперь все наоборот. Родители стали рабами своих детей. А в школе что творится? Об учителей ноги вытирают.
– Но там теперь и отметки продаются, как товары на рынке.
– А мне кажется, эти группировки – проплаченные кем-то структуры.
– Сначала положат на своих детей, а потом – глаза по пять рублей, жалуются, что кто-то их детей испортил. Правительство одно, а подонками становятся пока еще далеко не каждый. Если я увижу своего сына с бритым затылком и битой в руке, я не буду думать, что мне правительство виновато. Я буду думать, что я – хреновая мать, раз вырастила такого отморозка.
Глотая слезы, Лена рассказала Ланцевой, сколько унижений пришлось перетерпеть из-за нее Ване.
– Люди правильно говорят. Он был как бы не из нашего времени, – сказала она.
Олег Лещев все время молчал, ничего не пил и не ел, только гладил Дашу по голове. В глазах парня стояли слезы.
Он сказал Лене:
– У вас с Ванькой была бы хорошая семья.
Приехал Булыкин. Хотел забрать Ланцеву, отвезти ее домой. Его усадили за стол, заставили пригубить рюмку. Он был голоден. Анна подкладывала ему в тарелку. А он не мог есть. Выпил поминальную рюмку, отправил в рот ложку кутьи и замер, о чем-то думал.
– Знаешь, – сказала ему Анна, – Маркс утверждал, что у русских нет перегородок в мозгу. Как думаешь, что он имел в виду? – И продолжала, не услышав ответа. – У нас размыты границы между хорошим и плохим, допустимом и недопустимом. Мы на все одинаково способны. Я раньше, когда жила там, гордилась, что я русская. А знаешь, почему? Мы там не ставили себя выше местных. Местные делали это сами, своим подчеркнутым уважением и приветливостью. А когда приехала сюда, сначала очень удивилась, как ведут себя русские. Как писают на дороге, не отходя от машин. Здесь не стесняются, не перед кем вести себя прилично. Я даже, знаешь, что предполагаю? Русские могут быть чистыми и внутренне красивыми, когда власть превращает их в наивных детей. При диктатуре. А при демократии у нас на хорошее возникает перегородка. Держава – это, наверное, держать себя. Но мы теперь – не держава, а значит, держать себя ни к чему. А значит, мы неизбежно рассыплемся. Это я тебе, как очень большая патриотка говорю. Все, кто живет на окраине страны, самые большие патриоты. А у меня и отец и даже дед были пограничниками.
– Тебе жалко себя, – утвердительно произнес Никита.
Анна горько усмехнулась:
– Конечно, жалко. Я помню, бабушка часто повторяла, что не видела жизни, потом мать… А я? Разве это жизнь? Хотя мне трудно себя жалеть. Это меня унижает. Я только хочу себя жалеть. И – ненавижу себя за это. Но знаешь, я сейчас поняла – я пойду до конца, и будь что будет, и со мной, и с Максимом, – прошептала Анна, из глаз ее покатились слезы.
– Мы, – поправил ее Булыкин. – Мы пойдем до конца.
После поминок Анна заехала в редакцию. Нужно было посмотреть электронную почту. Ее ждало сообщение из колонии от Нуркенова: «Радаев просил передать, что он согласен».
Лещев согласился подписать ходатайство о досрочном освобождении Радаева. А следом согласился и Сапрыгин.
Ланцева повезла бумаги в Москву.
Верховный Суд рассмотрел дело Павла Радаева. Выступая представителем администрации области, Ланцева привела три фундаментальных довода, хорошо понятных людям с юридическим мышлением.
Довод первый, касающийся совершенного Радаевым преступления: недоказанная виновность (имелось в виду убийство охранника) равняется доказанной невиновности.
Довод второй, касающийся возможного освобождения Радаева и его участия в нейтрализации группировок: что необходимо, то и справедливо.
Третий довод – неформальный:
– Уважаемые судьи! – сказала Ланцева, – Подростковые банды душат Поволжск. Люди устали бояться за своих детей. Чего вам стоит освободить одного ради того, чтобы жили другие?
