Виталий Ерёмин
Сукино болото
Чеснок сидел на скамейке возле входа в подъезд и соображал, что же делать. Если бытовка засветится, Рулевой по головке не погладит.
Лейтенант Гоша Тыцких аккуратно сложил в полиэтиленовый пакет остатки белого порошка, закопченную ложку, шприц. Еще раз осмотрел комнату. По-хорошему бы капитальный шмон устроить. Может, тут тайник оборудован. Но сколько возни: железки, грязное тряпье… Нет, что ему сказано найти, то он и нашел. А на шмон пусть командир (так Гоша звал Булыкина) отдельное «добро» дает. С этой мыслью лейтенант вышел из подъезда.
То, что крепкий малый сидит на скамейке не случайно и имеет какое-то отношение к бытовке, стало ясно по первому взгляду. В каждом зрачке – по лазеру.
Чеснок смерил Гошу с ног до головы. Лениво-небрежно спросил:
– Ты чего тут забыл?
Гоша присел рядом и тем же тоном процедил:
– А ты что-то там оставил?
– Короче, сколько? – спросил Чеснок.
– Тридцатник.
– Ни хрена себе!
– Тогда я пошел, – Гоша сделал вид, что готов подняться и уйти.
– Держи, – Чеснок отсчитал ему тридцать тысячерублевок.
Дома Ланцева первым делом проверила шкатулку, где обычно лежали деньги. Снова не хватает ста рублей. Раньше пропадала мелочь. Потом Максим стал выуживать десятки. И вот теперь перешел на сотенные. На школьные обеды, кино и мороженное она ему дает. Значит, вымогает толпа.
Максим сидел за компьютером, играл в стрелялки.
– Почему не спишь? Нашел занятие!
– Имею право.
В дневнике одни пятерки и четверки, уроки выучены. Действительно, имеет право. Лучше стрелялки, чем телевизор. Обидно только, что ведет себя так, будто ему нечего стыдиться. Что делать в таких случаях? Вызвать на откровенный разговор или перетерпеть? Все дети воруют у родителей. Она сама таскала сладости. Но ладно, если это временная детская клептомания. А если… Мысли снова возвращались к толпам.
Можно поделиться с подругой. Тем более, что Оля педагог и живет с мужем и сыном Рустамом, ровесником Максима, в соседней комнате. Но как-то неловко, стыдно. Господи, может у Оли та же проблема? Может, и она стыдится за своего сына? Нет, надо поговорить. Но только не сегодня. Устала. Ужинать и спать.
Еда на столе. Оля приготовила, осталось только подогреть- Макс, ты сыт?
– Сыт.
Только сейчас Анна заметила, что постель у Максима постелена. Он бы уже спал. Ждал ее.
– Сын, у тебя все хорошо?
– Нормально.
– Никто тебя не обижает?
Молчит, сопит. Значит, обижают.
Зачем они выбрали этот город? Отчасти затем, что дальше, на запад от Волги, ехать было психологически трудно. До Волги – это как бы еще Азия.
Мы – мигранты. Эти слова Анна говорит себе каждый день. Находится для этого повод. И Оля ни на один день не забывает, кто она и откуда, и уж тем более муж ее Фархад. Но они беженцы, которым повезло. Анне дали двухкомнатную квартиру, и она приютила у себя старых друзей.
– Мама, а папа скоро вернется? – спросил Максим.
Он каждый вечер, прежде чем заснуть, задавал этот вопрос.
– Папа на задании, – заученно ответила Анна.
– Как Штирлиц?
– Как Штирлиц.
– А с кем он воюет?
– С врагами, Максик, с врагами, спи, – сказала Анна.
Капитан Федеральной пограничной службы Михаил Ланцев пропал два года назад во время выполнения служебного задания. Ехал в переполненном поезде из Душанбе, следил за наркокурьерами. Те сошли с поезда в Астрахани, Ланцев – следом. И – потерялся, перестал выходить на связь. На другой день его нашли на скамейке в парке мертвым. Медэксперты нашли у молодого и совершенно здорового мужика отек легких. Анне тело мужа привезли в цинковом гробу. Сопровождавший гроб наркополицейский почему-то спросил, не кололся ли сам капитан Ланцев.
– Зачем вы об этом спрашиваете? – удивилась Анна.
– У него нашли следы от уколов.
– Кошмар! Этого не может быть! – закричала Анна. – Зачем вы мне это сказали?
Теперь я всю оставшуюся жизнь буду мучиться этим вопросом.
Наркополицейский посоветовал ей не распространяться о гибели мужа. Это может отразиться на ней и на ребенке. А лучше – сменить место жительства. Вручил под расписку конверт с деньгами и отдал честь.
Так она оказалась в тихом Поволжске.
Анна осмотрела у заснувшего Максима руки. Следов от уколов, слава богу, нет. Привычно ужаснулась, что вынуждена этим заниматься – проверять.
В кухню вошла Оля, маленькая блондинка, больше похожая на пионервожатую, чем на учительницу. Ученики называли ее Оля Петровна. Она не обижалась, не требовала к себе почтения, считая это глупостью. Что главное для классного руководителя? Контакт.
– Что, подружка, любовь сейчас презирается? – спросила Анна. – А дружба? Дружбы в школе уже нет?
Оля грустно улыбнулась:
– Всеобщей дружбы в классе и раньше не было. А любовь теперь для ребят это – секс. Знаешь, есть у меня ученик Руслан. Влюбился в одноклассницу Лену. Говорит: «вошел в сексуальный штопор». Но таких, как Руслан, слава богу, немного. Любите вы, журналисты, обобщать.
– Есть грех, – согласилась Анна. – А педагоги что любят? Скрывать изъяны учеников? Знаешь, как это называется?
Оля улыбнулась совсем грустно:
– Знаю: круговая порука. Но попробуй, не скрой. Руслан уже обещает мне голову отвернуть, если хоть один выпускной экзамен не сдаст. Я перед ним оправдываюсь: Руслан, не могу же я учителям приказать, чтобы тебе не ставили двоек. Можешь, говорит, ты – классуха, значит, можешь.
Анна проговорила задумчиво:
– Странное, совсем не русское имя Руслан. Как это Пушкин пропустил мимо ушей? А что, он с тобой на «ты», этот Руслан?!
– Я же мигрантка, почти не человек.
«Что же делать?» – раздумывала Анна. Надежды на местную власть – никакой. А что тут можно придумать, кроме как переехать в другой город, где нет этой напасти? Только где еще так же повезет, как здесь, с квартирой?
– Руслан обещает мне сто тысяч рублей, если оформлю ему аттестат зрелости, – продолжала Оля, – Ему, видите ли, некогда ходить на экзамены. У него, видите ли, бизнес. Он, видите ли, уже переговорил с другими учителями. Они якобы в принципе не против. Так что дело за мной. Что делать, подружка? Я боюсь за Рустамчика.
«Дети наши – как заложники, – подумала Анна. – И мы вместе с ними. Террор на бытовом уровне, но попробуй об этом напиши».
– Поговори с учителями. Может, этот Руслан тебя на испуг берет.
– Понимаешь, он на меня все замкнул, как бы ответственной назначил, – сказала Оля. – Дикое положение. Если я заведу с учителями этот разговор, они меня же в организаторы этой аферы и запишут. Все считают, что мы привезли сюда азиатскую коррупцию.
«Это точно», – подумала Анна. Соседка ей в лицо бросила, что не просто так ей дали квартиру. Прет из людей негатив. Или сограждане всегда были такими, просто теперь нет нужды выглядеть хорошими.
– Как Максим ведет себя в школе? – поинтересовалась Анна.
– Я редко его вижу, – сказала Оля.
– Рустамчик не таскает у тебя деньги?
– Я не проверяла.
Анна случайно услышала однажды, как Фархад тихонько наставлял сына: «То, что им можно, нам – нельзя». Да, Рустамчик, пожалуй, не возьмет у родителей ни копейки, а деньги ему наверняка нужны больше, чем Максиму. «Господи! Пусть Максим платит эту чертову дань, только бы его не посадили на наркотики».
Два месяца назад в отделе Булыгина установили телефон доверия. Об этом сообщили местные газеты и муниципальное телевидение. Но подростки редко делились своими проблемами. Если и звонили, то чтобы покуражиться. А вот сегодняшний звонок был, похоже, серьезный.
– Это милиция? – говорил ломкий мальчишеский басок. – Сегодня будет большая рубка. У меня все.
– Погоди, – придержал его Булыкин. – Ты не сказал, кто с кем. И где?
– Грифы и бармалеи с кузинскими, а где – не знаю, – ответил басок.
Никита подошел к карте города. Разноцветными маркерами были обозначены места, где происходили сходняки и массовые драки. В глазах рябит. Гоша постарался по личному распоряжению полковника Шокина. Страсть как любит начальник пыль бросать в глаза проверяющим.
Другой звонок. Зловещий шепот:
– Сегодня пьяные ветераны поколотят скинхедов. – И с гоготом, – Скоро весь город будет наш, мусора позорные.
Еще позвонили, на этот раз по обычному телефону. Трубку снял Гоша. Дежурная «скорой» помощи сообщила, что звонил какой-то мальчишка, предупредил, чтобы запасались донорской кровью.
– И все? Больше ничего не сказал? – спросил Гоша.
– Ничего.
Булыкин нервно прошелся по кабинету, остановился перед помощником:
– Ну, где информация твоей агентуры? Звони, ставь в известность, перепроверяй
Мрачно глядя прямо перед собой, Гоша обиженно откатился в кресле от компьютера, где играл в покер. Подбородок зарос модной щетиной. Челюсти лениво перетирают жвачку.
Гошу рекомендовал в отдел сам полковник Шокин, начальник городского УВД. Мол, парень когда-то мотался, знает специфику группировщиков. Крови на нем нет, вовремя отшился, взялся за ум, а потом уехал, школу милиции закончил. Булыкин не удивлялся. Так уж повелось в их городе. Повзрослев, одна половина группировщиков уходила в криминал, другая – в милицию.
– Агентура молчит, – ответил, наконец, Гоша. – Значит, ничего не будет. И вообще, чуйка подсказывает, ложные это сигналы, командир. Дезуха.
Никита удивился богатству сегодняшней Гошиной лексики. Обычный его словарный запас ограничивался фразами «не понял юмора», «нормальный ход», «вот такие пироги», «к бабке не ходить». Нет, еще любит слово «корректно». Просит, когда Булыгин его отчитывает: «Командир, давайте будем корректны».
Заглянул Макаров, принес невские пряники. Гоша пошел в туалет за водой для электрочайника.
– Где ты откопал это чмо? – негромко поинтересовался Макаров.
Булыкин отправил в рот пряник, сладкое он любил в любом виде:
– Если чмо расшифровывать как Чрезвычайно Мудрая Особь, то у Гоши вся мудрость уходит на то, чтобы не работать. Ни за зарплату, ни за идею.
– А какая сейчас может быть идея?
– Идея, что впереди конец. Изворуемся, исподлимся, деградируем, и возьмут нас голыми руками, сами отдадимся.
– Кому мы нужны?
– Мы – нет. Территорию возьмут.
Они не успели допить чай, как позвонили из дежурной части:
– Ребята, у вас месиво на Сукином болоте.
Битва шла с соблюдением правил воинского искусства – строем с охватом по флангам. В центре месились старшаки, по флангам 15-16-летние пехотинцы. В ход шли арматурины, бейсбольные биты, заточки. Кузинские истошно матерились. Гифы рубились молча, только изредка кто-то вопил:
– Уроем гадов!
Слышались вопли раненых. Метрах в ста от места, где шла драка, в цокольном этаже строящегося здания действовал лазарет. Девчонки, среди которых были Ленка и Цуца, перевязывали раненых пацанов. Для этой цели у них были заготовлены пакеты с йдом, пластырем, бинтами. Если бы за ними началась погоня, они бы бросились врассыпную по подвалам и теплотрассам. Шансов схватить кого-нибудь у милиционеров было немного.
Здесь же сидели тридцать старшаков под метр восемьдесят и сам Руслан Чесноков. Чего-то ждали. Наконец, появился гонец, это был Свищ. Глаза по полтиннику, голова в кровище.
– Пора, – сказал Руслан. – Яйца в узел и – вперед!
Старшаки натянули черные перчатки, надели на головы капроновые чулки, высыпали из цокольного этажа и молча бросились на кузинских, наводя на них ужас и обращая в бегство. Убежать от гифов редко кому удавалось…
Гоша Тыцких, надо отдать ему должное, гнал, как заправский гонщик. Не сбрасывал газ даже на самых крутых поворотах. Рявкал в мегафон на обгонах: освободите полосу! Даже самые упрямые водители прижимались к бордюру.
Подъехав к Сукиному болоту, заглушил мотор и включил дальний свет. В сумерках метались фигуры, слышались стоны и ругань. Лица лежавших в крови подростков были белые, будто измазаны известью. Пахло испражнениями. Булыкин отметил про себя, как много на этот раз брошенного железа: металлических прутьев, кастетов, ножей.
От соседних домов подступили зеваки.
– Прикатили, миротворцы хреновы, – проворчал пьяный голос.
Гоша надвинулся на мужика:
– А ну, вали отсюда!
Булыкин сделал помощнику выговор:
– Ты опрашивать должен, а не гнать!
– Если хочешь знать, это я вызвал «скорую», – объявил Гоше мужик.
– Ну, ладно, Давай, говори, что видел.
К Булыкину подбежал врач, мужчина с восточным лицом.
– Здесь куча тяжелых, Никита.
«Мне хана», – подумал Никита. Полковник Шокин мог простить ему один труп, максимум, два. Здесь намечалось гораздо больше.
– Скажи санитарам, чтобы ни к чему не прикасались!
– То есть? – не понял Фархад.
– Что ты придуриваешься? Не трогать железо, орудия преступления.
Фархад оказывал услуги братве. Если проникающее ножевое ранение или пролом головы, или кто-то пулю схлопотал, делал операции в домашних условиях. Зная об этом, тем не менее Булыкин не трогал таджика. Понимал, что движет азиатом не корысть и даже не врачебный долг, а страх за жену и ребенка.
Уложив на носилки раненого подростка, медбраты бегом потащили его к санитарной машине.
Фархад сообщал по рации «скорой помощи»:
– Примерный возраст от 15 до 18 лет. Тяжелые черепно-мозговые травмы, проникающие ножевые ранения почек, печени, селезенок. Всех не довезем.
– Как это не довезете? – возмутился Булыкин. – Возьми мой «Жигуль».
Врач сказал тихо:
– У четырех ребят давление практически на нуле.
Они подошли к большому парню, санитары с трудом укладывали его на носилки. Это была городская знаменитость – телохранитель Кузина по кличке Пломбир.
На Пломбире не было живого места, весь изрезан и исколот. Похоже, им отдельно занимались самые крутые грифы. Конечно, он не жилец. Весь в поту. Это предсмертный пот.
– А этому, наверно, еще пятнадцати нет, – санитар показал на лежавшего рядом пацана. Тот часто и прерывисто дышал, глаза блуждали.
Булыкин узнал: это был младший брат Пломбира.
– Давайте сначала его отвезем, – предложил Фархад.
Санитары вывалили наземь Пломбира и положили на носилки его брата.
Булыкин склонился к Пломбиру:
– А Кузин где?
Пломбир попытался произнести что-то, но язык у него уже не работал.
– Бросил тебя Кузя, – укоризненно произнес Булыкин.
Майор ошибался. Кузин бился вместе со своими бойцами. Но для него специально был припасен заряд картечи. Нарушил правило Кузя – автор не должен лезть в мясорубку баклана. Не посмотрел, что давно уже вышел из формы. Пузо выпирает, одышка. Эх, пива надо было меньше пить, Кузя, и меньше закусывать…
Пикинес и Шуруп завалили Кузина на заднее сидение и предъявили ультиматум. Или он признает власть грифов, или его поджарят прямо здесь, в его стареньком джипе. Чтобы услышать внятный ответ, сорвали со рта скоч.
Кузин сделал несколько глотков воздуха и закашлялся. Тянул время.
– Ну! – сказал Пикинес. – Что, очко слиплось? Ну, понятно, очко не феррум. Попал ты, Кузя, в бидон.
– У меня последнее желание, – сказал Кузин. – Не может это творить Чеснок. Кто за ним стоит?
– Папа Римский, – загоготал Шуруп.
– Борзометра на вас нет, – Кузин ударил головой одного, попытался достать другого. Не вышло. Его закрыли в джипе.
Пикинес открыл крышку бензобака, засунул шланг, ртом откачал бензин и начал поливать машину…
К пустырю подкатил микроавтобус с надписью на боку «Информагентство». Первым выскочил юркий оператор с камерой и переносным юпитером. Потом показалась Анна Ланцева.
– Почему здесь посторонние? – повысил голос Булыкин.
– Никита, бог с тобой, какая я посторонняя?
– А ты уверена, что сможешь хоть слово сказать? – свистящим шепотом спросил Булыкин. – И неужели вы будете это снимать? Я своими руками расшибу камеру, ясно?
Его предупреждение было излишним. Разглядев поле битвы, оператор опустил камеру и зажал рот. Его затошнило. Анна, пошатываясь, вернулась в микроавтобус. Водитель достал из аптечки нашатырь…
Пламя осветило силуэт горящей машины, Булыкин понял, что это могло означать. Он окликнул Гошу. Подбежав, они попытались погасить огонь. Но было поздно. Они едва успели отскочить в сторону, как тут же рвануло
Пришедший в себя оператор снимал эту картину. Анна, задыхаясь от волнения, говорила в микрофон:
– Так они расправляются с предводителями группировок. Избивают до полусмерти, связывают, закрывают в машине и поджигают. Человек сгорает заживо. Не исключено, что завтра утром пресс-служба УВД снова откажется сообщить подробности происшедшего. Снова нам будут внушать, мол, у нас есть молодежные группировки, но говорить о какой-то войне между ними якобы преждевременно. Ситуация очень напоминает ту, которая сложилась в 80-е годы в Казани. Тогда тоже не могли найти объяснения, почему с виду нормальные ребята время от времени превращаются в жестоких убийц. Почему ребятам интересна жесть, то есть жестокость? Почему они, вооружившись металлическими прутьями, кастетами и ножами, идут стенка на стенку? Нам не дают в этом разобраться.
Подошел мужик. Тот, что вызвал «скорую». Покачиваясь, заявил, что его тяготит желание дать интервью. Анна сунула ему под нос микрофон.
– Мы тоже сурово дрались, но эти же просто убивают друг друга. Наверно, такого нигде нет, как у нас. Город наш – это жопа цивилизации, – голос мужика зазвенел от гражданского гнева, – его стеной надо обнести, как зоопарк, и билеты продавать.
– Что делать-то с этим? – спросила Анна.
– Сталина надо поднять.
– А серьезно?
– Я – белая кость, токарь от бога, – мужик икнул. – Я ракеты делал. Я прихожу на работу, а мне говорят: работы нет, тебе пособие платят, вот и гуляй. В бутлегера превратили. Бутылки собираю. И таких, как я, знаешь сколько? А это внуки наши бьются, зло срывают. Я много не прошу, голуба моя, тридцатник, больше не надо.
Анна протянула сотенную. Прежде чем принять дар, токарь от бога несколько секунд поколебался, проявлял достоинство.
Подошел Булыкин. Спросил с тоской:
– Утром выдашь в эфир? В «Вестях»?
– Это моя работа, Никита, – тихо, как бы извиняясь, сказала Анна.
Мэр Поволжска Николай Федорович Лещев слушал сидящего рядом переводчика и удивлялся: какого хрена эти господа лыбятся? Участники совещания обсуждали серьезные проблемы, но при этом почему-то улыбались друг другу, шутили, острили. Обстановка была, по мнению Лещева, совершенно не деловая. Он бы пресек этот цирк. Не хрена зубоскалить, когда обсуждаются животрепещущие вопросы.
Но пресечь Николай Федорович не мог. Совещание шло не в Поволжске и даже не в России, а в европейском городе, куда он приехал, так сказать, за опытом. Он мог только в порядке протеста громко говорить с переводчиком, не обращая внимания на робко-осуждающие взгляды. Эти малохольные господа даже возмущаться толком не умели.
В отличие от коллег, зарубежных чиновников, Лещев оставил мобильник включенным. И был очень доволен, когда телефон зазвонил, хотя момент был не очень подходящий, на трибуну как раз поднялся мэр, чьим гостеприимством он пользовался.
Лещев невозмутимо поднес аппарат к уху. Звонил сын Олег. Голос его срывался от волнения:
– Папа, у нас снова битва, есть убитые и раненные. Все спрашивают: где мэр?
Олег Лещев сидел в это время у Томилиных. Обсуждали драку на Сукином болоте. Город был в шоке. Всякое случалось, но чтобы сразу столько жертв… Все понимали, что это – край. Дальше так продолжаться не может. Родители подростков писали письма, но уже не губернатору (это уже было), а министру внутренних дел и самому президенту. Не просили, а требовали вмешаться, положить конец беспределу. Да что там, вся страна уже говорила о Поволжске. В Интернете появились многочисленные отклики. При чтении одного из писем Олег переменился в лице. Анонимный корреспондент сообщал, что мэра города Лещева за глаза называют Колей-Бордюром, потому как имеет незаконный бизнес, небольшой завод, где производят бордюрный камень. Асфальт на улицах города весь в ямах. Зато бордюры обновляются постоянно. Другой отклик предъявлял мэру обвинение в незаконной продаже земли.
– Не бери в голову, клепают, наверно, – сказал Ваня, чтобы поддержать друга.
– Не думаю, – помолчав, хмуро ответил Олег.
То, что отец живет не на одну зарплату, для него не было новостью. Вот и накануне поездки отца в Европу стал невольным свидетелем его разговора с помощником по безопасности Царьковым. Речь шла о выделении в аренду старинного двухэтажного особняка в центре города. Наверное, Царьков уговорил бы мэра по дешевке продать это здание, если бы оно не было памятником старины. Но аренда на 40 лет – тоже неплохая сделка. В благодарность Царьков вручил отцу пухлый конверт.
В аэропорту Лещева встречал помощник. Олег, чтобы лишний раз не общаться с ним, ждал в джипе на стоянке. Он терпеть не мог Царькова, считая, что тот вертит его отцом.
Вид у помощника подавленный. Мол, секи, начальник, повинную голову, не углядел.
– Как с похоронами? – спросил Лещев. Он был раздражен, что пришлось прервать поездку.
– Все будет на высшем уровне, Федорыч, пособия уже выдали, по пятьдесят тысяч.
Лещев нахмурился.
– Поговори со своими лавочниками. Пусть отстегнут еще.
Все пожертвования предпринимателей шли через Царькова. Помощник взмолился:
– Федорыч, бог с тобой, родители и этим деньгам рады.
– Это ты о боге подумай, – проворчал Лещев.
Царьков обиженно промолчал: а кто часовню поставил? кто церковь отремонтировал? кто половину школ города спортинвентарем обеспечивает? А сколько на его счету другой благотворительности?
Лещев сам понимал, что не должен слишком строго отчитывать помощника. В конце концов, еще неизвестно, кто от кого больше зависит. Олегу поступать на юрфак. Кто поможет, если не Царьков?
На автостоянке они расстались.
– Как мама? – спросил сына Лещев, когда выехали на трассу.
Жена последние годы страдала тромбофлебитом. От малоподвижного образа жизни стала быстро стареть. А Лещев после того, как избрался мэром, напротив, даже помолодел. Чиновницы, зная его ненасытность, сами зазывали в постель. С Василисой Шишовой у Лещева вспыхнула даже любовь. Он уже подумывал уйти от старой жены. Хотя для него, мужика с украинскими корнями, сделать это было не так просто. Чадолюбивые хохлы стыдятся детей. На всякий случай прозондировал почву – поделился с сыном. И нарвался на ультиматум. Олег поставил условие: никаких разводов, никаких новых женитьб. Семья – святое, мать в обиду он не даст. Николай Федорович вскипел, но быстро остыл.
– Стоп! – неожиданно воскликнул Лещев, – разворачивайся, мы кое-что забыли.
Они вернулись в аэропорт и получили багаж. В багаже был новенький «Харлей Дэвидсон». На румяном лице Олега отразилась борьба чувств. Он любовался мотоциклом и в то же время морщился, как от зубной боли. «Харлей» был его давней мечтой. Но принять подарок, купленный на деньги ловкого помощника… Нет, он не может.
– Папа, твоя дружба с Царьковым выйдет боком, и тебе и мне.
Николай Федорович озадаченно прокашлялся. Сын не отчитывал его, он просто выражал свою озабоченность. Какой смысл возмущаться или затыкать рот. Надо отвечать по существу.
Лещев сам понимал, что с Царьковым надо как-то развязываться. Дело сделано, семья обеспечена. Но чувствовал, что коготок увяз. Царьков только входил во вкус. Его аппетит разгорался. Он подавал одну идею за другой. В основном это касалось приобретения разного рода недвижимости и участков земли. За осуществление каждой такой идеи мэру светила кругленькая сумма. То есть, чтобы развязаться, Лещев должен был бы умерить сначала свой собственный аппетит.
– Не волнуйся, – ответил он сыну, будто тот был его сообщником. – Ко мне комар носа не подточит.
– Папа, это может навредить мне, – сказал Олег.
Что ж, сын по-своему прав. Если он собирался стать юристом, ему уже сейчас нужно думать о своей репутации.
– Ты хочешь поступить? – спросил Лещев.
– Да, – коротко ответил сын.
– Тогда придется дать. Иначе не получится. Но дать лично я не могу.
– Здорово! – вырвалось у Олега. – Для того, чтобы стать слугой закона, нужно нарушить закон. Замечательно!
– Не ты дашь, а я, – терпеливо возразил Николай Федорович.
– Какая разница?! Я сам поступлю.
Джип стал заметно вилять. Кажется, Олег разнервничался, и руки его потеряли твердость. Лещев сам сел за руль. Так-то оно будет лучше.
Даша Томилина училась на фармацевта. Хотела работать в аптеке. Там платят неплохо. Бедность унижает. Девушка чувствовала это, когда ела утром бутерброд с дешевой колбасой, в которой одна соя. Когда тряслась в переполненном автобусе вместо того, чтобы быстро доехать в маршрутке. Когда не могла лишний раз позвонить по мобильнику. Когда, открыв платяной шкафчик, видела убожество своей одежды. Когда, наконец, не могла принять предложение подруг посидеть в кафе.
По причине материального положения у Даши бывало плохое настроение. Но даже хмурое выражение лица ее не портило. Подружки считали ее красивой и подбивали принять участие в городском конкурсе. Но Даша отказывалась наотрез, за что подруги любили ее еще больше.
В это утро Даша выскочила из подъезда и побежала к автобусной остановке. Перед ней затормозил огромный джип. Темное стекло опустилось.
– Девушка, подвезти?
Еще чего! Даша продолжала бежать, изображая гордость.
– Девушка, нам по пути. Я – в сторону медучилища, – говорил мужской голос.
Даша заскочила в автобус и стала смотреть в заднее окно. Если знает, куда она едет, значит, видит ее не первый раз. Значит, караулил. Сердце у девушки сжалось.
Джип упорно ехал следом и останавливался вместе с автобусом все восемь остановок. Когда Даша показалась в дверях, владелец роскошной тачки уже протягивал ей руку. Теперь она могла увидеть его лицо. Прямо скажем, не красавец, но и не урод. Невысокий, но и не коротышка. Глаза умные, голос приятный. Правда, нос великоват, но Даша слышала, что большой нос для мужчины вовсе не недостаток, а скорее даже наоборот.
Это был Леонид Царьков.
Даше надоело быть среди подруг неудачницей. Она подала руку владельцу джипа.
– Откуда вы знаете, что я учусь в медучилище?
– А у меня тут рядом офис. Я часто тебя вижу.
Его «ты» прозвучало не грубо, даже тепло.
– Знаешь, я когда-то тоже хотел стать фармацевтом. Отучился в меде один курс, и сейчас имею к лекарствам отношение. Я их продаю. Это очень выгодно. Хотя в моих аптеках самые недорогие лекарства.
«Я смогу у него работать», – мелькнуло у Даши.
– Обратно едем вместе? – спросил Леонид.
Даша не говорила ни да, ни нет. Колебалась.
Царьков ввел в память ее мобильника свой телефон. Попросил позвонить в конце занятий. Ему ничего не стоит оторваться от дел. Они где-нибудь немного посидят, потом он отвезет ее домой, а сам вернется на работу.
«Я где-то его видела», – подумала Даша. Если бы зрительная память у нее была получше, она бы вспомнила: по телевизору, рядом с мэром города.
В перерыве между лекциями ее мобильник издал характерный сигнал. На экране высветилось сообщение, что счет пополнился на тысячу рублей.
Кажется, ее ухажер неплохой психолог. Как после такого подарка ему не позвонить?
«Я верну эти деньги с первой получки», – подумала Даша.
Ваня и Олег позвонили Макарову. Встретились за городом, неподалеку от Топельника, так назывался заболоченный лесной массив сразу за городом.
Лев честно предупредил ребят:
– Запомните, я вас не вербую, вы – инициативники. Никаких расписок с вас не беру, никаких псевдонимов не даю. Вы работаете на свой страх и риск, проводите оперативно-розыскное мероприятие «Наблюдение» и передает мне полученную информацию.
Получалось, что ребята навязываются, а он как бы нехотя принимает от них услуги.
Ваня и Олег смотрели на него без особого почтения, и он понимал, что его поведение того стоит. Но вести себя иначе он не мог, не имел права.
Булыкин сидел в своем кабинете, смотрел телевизор. В «Вестях» шел репортаж Ланцевой. Анна объясняла случившееся непредсказуемой подростковой агрессией, которую ученые ставят на второе место среди бед, грозящих человечеству. Ни одного обвинения в адрес местной власти и милиции.
Никита заварил крепкий кофе, перед допросами надо было взбодриться. Свернул раскладушку, спрятал за шкаф. Поспать не пришлось. Всю ночь звонил в реанимацию, осточертел врачам. А когда узнал окончательную цифру – шесть трупов – сел за стол и написал на имя Шокина рапорт. Готов ответить по всей строгости, но группировками он больше не занимается. С него хватит.
Вошел криминалист, принес железо: кастеты, ножи, другие орудия вчерашней драки. Разложил на столе. Подготовил мастику для снятия отпечатков пальцев и инструменты для взятия соскобов.
Пришла Анна. Лицо поблекшее, осунувшееся.
Никита по-новой заправил кофеварку: две большие ложки молотого кофе, четыре ложки сахару. Анна помыла в туалете чашки, достала из сумки бутерброды с сыром, бутылку йогурта.
– Сядь за Гошин компьютер и не высовывайся, – сказал Булыкин. – Если родители не придут, оформлю тебя свидетельницей. Подлог, конечно, но ты сама знаешь, милиция и законность – разные вещи.
Дверь открылась, нарисовался Гоша.
– Не идут Чесноки. Повестку требуют. Говорят, повестка должна вручаться лично, под расписку.
Булыкин скривился:
– Какая к черту повестка? Какая расписка? Ну-ка, набери мне Руслана!
У них в отделе был справочник с телефонами всех выдающихся пацанов города.
Гоша набрал номер старшего Чеснокова, передал трубку Булыкину.
– Ты чего-то боишься, Руслан? Тебя вроде по-человечески зовут.
Чеснок сказал, что на вызовы всяких шавок вроде Гоши не реагировал и реагировать не будет. А если сам майор Булыкин хочет его видеть, он всегда рад пообщаться.
Пацаны стояли в длинном коридоре УВД с широко расставленными ногами, положив руки на стену. Поза неудобная, конечности быстро затекают. Но шевелиться нельзя, ментяра с дубинкой тут же начинает орать. Вообще-то, держать пацанов в такой позе – произвол. Издевательство имеет только одно оправдание. Допросы все равно ничего не дают. В таком случае пусть хоть немного помучаются.
Начать решили с бармалеев, они не такие оголтелые, как грифы. Гоша ввел в кабинет Славку Барминова. Тот потянулся к козырьку бейсболки, но снимать не стал. Уселся на стул перед Булыкиным. Лицо негодяйским не назовешь, только ноздри шибко раздувает и смотрит так, будто в гляделки играет. Что за поколение растет!
– А ну-ка быстро снял головной убор! – потребовал Никита.
Славка неохотно стянул с головы кепарик. Волосы в трех-четырех местах выстрижены, кровоподтеки в зеленке, огромная шишка.
– Красавец! Алиби есть? Нет у тебя алиби и быть не может. Потому как вот на одной железяке, – Булыкин показал глазами на арматурину, – твои пальчики.
– Какие пальчики? – возмутился Славка. – Не надо меня на понт брать, начальник! Я в перчатках хожу. И на болоте меня не было!
– А это откуда? – Булыкин показал на побитую голову. – Дома с печки упал?
Главный бармалей молчал. Он мог бы придумать другие оправдания, но боялся запутаться.
– По конституции имею право не давать показания против себя, – заученно сказал он.
