Виктория Ивановна Алефиренко
И еще была любовь
Судейская коллегия строга, но призы получат все участники – хотя бы за то, что сумели своими руками создать такую красоту.
Наконец все закончилось, в моем кабинете директора районных домов пионеров подводят итоги. Споры по распределению первого, второго и третьего мест кипят вовсю, на шум заглянула директриса – поучаствовать. И тут, как назло, в дверях нарисовался Пашка, которого посылали в гастроном. При виде «высокого начальства» тот ориентируется мгновенно и ухмыляясь протягивает мне рулон ватмана:
– Шеф, вы просили чертежи? Держите крепко!
…Ну кто же догадается что там спрятана бутылка коньяка «Белый аист»?
***
Первое время семейная жизнь с Серегой была очень даже ничего – он помогал мне в домашних делах, водил Рому в бассейн и даже учил с Ирой географию. Вот только с работой были постоянные проблемы – нашего «гения» нигде не ценили, задержаться на одном месте подолгу не получалось. Чего он только не перепробовал – метрострой и школа, художественная мастерская и тракторный завод – всюду находились дураки, не понимающие его тонкую натуру. Уволившись в очередной раз, Серега с удовольствием сидел дома, зная, что я не оставлю голодными детей, а значит и его.
Поначалу, наивно думая, что дело действительно в придирчивых начальниках, я опять и опять искала ему новую работу. Но, как оказалось, делала это совершенно зря – постепенно наступало прозрение…
***
«В любви особенно восхитительны паузы. Как будто в эти минуты накопляется нежность, прорывающаяся потом сладостными излияниями». (Виктор Гюго).
Шли годы – за снежной зимой приходила весна, знойное лето сменялось золотой осенью – рядом со мной находился другой мужчина.
Только наша грешная любовь не менялась с годами – она была такой же сладкой и остро звенящей.
Я стояла на проспекте. Навстречу шел ты.
Мы не виделись полгода – мы расстались словно вчера. Застыв, молча смотрим друг на друга. Как-то вдруг оказалось больше некуда смотреть – все вокруг исчезло, остались только твои глаза. Город шумит своей постоянной жизнью – ничего не слышу. Идут куда-то люди, проносятся машины, зеленеет молодая листва – ничего не вижу. Это длится миг – это длится вечность – смотрю на тебя, а вокруг рушится мир. И любовь – она струится из каждой клеточки моего тела…
«…Но если встретимся глазами –
Тебе клянусь я небесами,
В огне расплавится гранит…»
Что-то хочу сказать, но язык не повинуется. Протянув руку, застегиваю верхнюю пуговичку на твоей рубашке, шепча:
– Вечно ходишь, весь расхристанный! – а у самой сердце падает вниз…
Ты очнулся от нашего ступора первым. Не сводя с меня глаз, обнял за плечи и быстро повел к стоящему у тротуара такси – тут же где-то запели соловьи, моментально распустилась сирень, ласковый весенний ветерок бросился окутывать терпким липовым цветом…
И сквозь эти прекрасные видения слышу удивленный голос твоей жены:
– Алексей, ты куда?
– Шеф, куда угодно, только быстро! – взволнованно просишь ты таксиста, и мы трогаемся с места.
– «Сильной стану завтра, – подумала я, замирая в твоих объятиях, – надышусь своим счастьем и прогоню его. Не стану опять испытывать судьбу – соберусь с силами и прогоню. Но это – завтра, а сегодня забуду обо всем на свете и отправлюсь с ним хоть на край света».
…Весь город в те дни читал книгу «Унесенные ветром» …
***
Технику безопасности во Дворце проверяли регулярно все, кому не лень – и директор, и пожарник, и даже санитарная станция. Но самым страшным проверяющим был профсоюзный инспектор Алексей Алексеевич.
Больше всего неприятностей находилось у меня. А как же – отдел науки (Бог с ней, с наукой!) и техники. Три десятка кружков и в каждом – детки, строящие модельки. А это значит – станки, работающие от электричества. И вот начинается: подводка к станкам должна быть уложена в бронешланг, а около него – резиновый коврик; в кабинетах – никакой горючей жидкости – и еще полтора десятка подобных догм.
Проверка начиналась с методического отдела. До сих пор не понимаю, какую технику безопасности могли нарушать методисты, сидя за столом с ручкой в руках – тем не менее, замечания получали и они. Далее шел спортивный отдел. Оказывается, техника безопасности должна быть и здесь – при игре в волейбол, занятиях акробатикой, теннисом и т.д. Теперь доставалось Максу. Затем заведующая художественным отделом получала свою порцию «пряников». Дескать, балерины танцуют небезопасно, а художники рисуют с риском для жизни, и даже в драмкружке должна быть эта самая техника! Я оставалась на закуску. Закончив со всеми остальными, Алексей Алексеевич появлялся в моем кабинете и безнадежно говорил:
– Ну что, дорогая, настал твой черед. Пошли! – как будто приглашал на расстрел. И мы шли сначала к юннатам-швеям, потом в фото-радио, и вот основной полигон, вот уж где можно разгуляться. Раззудись плечо, размахнись рука – авиамодельный, судомодельный, картинг! В каждом по два-три школьных станка, да еще в отдельном кабинете с табличкой «станочная» четыре огромные промышленные махины. Поизмывавшись надо мной вволю (причем я и сама, понимая всю ответственность, старалась содержать техническое оснащение в порядке), Алексей Алексеевич приглашал всех в кабинет директора на «разбор полетов».
Мораль читалась в течение часа-двух – заунывным голосом и с озабоченным выражением лица. Основной упор делался на то, что в некоторых кабинетах дети работают на станках (это у меня), и необходимо сделать их работу безопасной. Истории о том, что ждет нас после несчастного случая, были одна страшней другой. Короче, если что – сушите сухари!
Мы, пять «завов», сидя за длинным столом, занимались кто чем: набрасывали план на следующую неделю, разгадывали кроссворды – лекция проверяющего носила характер монолога. После чего всем предлагалось написать объяснительную записку с обычной «шапкой»: «Инспектору Областного совета профессиональных союзов …»
– Да чертова работа – ну совсем достал! – и на чистом листе бумаги, чувствуя, что зверею, вместо необходимого пишу:
– «Дорогой Алексей Алексеевич!»
Максим, заглянув через мое плечо, опешил:
– Ты что пишешь, чудо?
– Объяснительную! – сделав страшные глаза, ответила я.
Хохотали все, вместе с проверяющим, до слез.
***
Я лепила чебуреки – хотелось побаловать детей и мужа. Тот крутился вокруг меня с указаниями:
– Тесто делай круче, а фарш должен быть жиже! – в армии он служил поваром, и с тех пор решил, что умеет готовить лучше всех.
– Сережа, уйди с глаз моих, уйди от греха подальше, – прогоняла я его, – или становись, лепи сам! – но он не унимался:
– А сам чебурек лепи покрупнее! – «ЦУ» сыпались, как из рога изобилия, но лепить самому совсем не хотелось.
Наконец, потеряв терпение, я схватила разделочную доску с лежащими на ней чебуреками… Но дать Сережке по башке физически не смогу, с его-то ростом под два метра и моими – метр шестьдесят четыре – просто не дотянусь. Однако рука уже занесена и доска вверху!
Через секунду я грохнула все это хозяйство об пол с такой силой, что лежащие на доске чебуреки разлетелись в разные стороны!
Один подлетел к потолку и там прилепился. С доской тоже что-то случилось – она сказала «чвак» – и их стало четыре. Прилипший к потолку чебурек висел и раскачивался, не падая. На кухне витали облака, как дым пожарища на поле боя. Я была вся в муке – с меня, оседая на пол, сыпалось белое и пушистое. Кухня опустела – Сережка выскочил на улицу.
Собирая с пола до кучи мятые чебуреки, осматривала итоги погрома, подпрыгивала, пытаясь отлепить еще один с потолка, и тихонько хихикала…
Вечерело…
***
Много лет подряд, в день нашей первой встречи, ты находил меня, где бы я ни была. Твоя жена ошиблась – любовь не прошла, любовь все продолжалась …
Опять конец декабря, опять приближается Новый год. Я уже работала в райкоме партии – единственной и всемогущей Коммунистической партии Советского союза, но речь не об этом.
Захожу в троллейбус, спеша домой после небольшой вечеринки в коллективе. В руках сумка с пайком стандартных продуктов: курица с длинными синими ногами, мандарины, конфеты. Сесть, конечно, некуда – стою, держась за поручень, а ноги курицы мешают мне и окружающим.
И тут на мои пальцы ложится мужская рука в темной перчатке. Выдергиваю ладошку один раз – не получается, второй раз – то же самое. С возмущением поднимаю глаза – что еще за номер? И натыкаюсь на смеющийся взгляд родных зеленых глаз:
– Малыш, сколько можно тебя ждать?
Наверное, не надо рассказывать, что из троллейбуса мы вышли на следующей остановке, сели в такси и поехали в ресторан «Южный», где сунули сумку с куриными ногами под стол, и ты смеялся, сжимая мою руку:
– Лерик, твои ноги торчат из-под стола!
– Лешечка, да не мои это ноги, а куриные! – поправляла я, не отводя от тебя глаз. А на столе стояли розы – всё те же розы, которые ты всегда дарил мне, и которые нельзя было нести домой – мы оставили их на столе…
На обратном пути ты обцеловал каждый мой пальчик, у меня кружилась голова, и останавливалось сердце. Не думая о твоей жене и моем муже – (да бог с ними – себя-то не обманешь), мы просто были счастливы.
А дома меня ждал Сергей, и он возмущался:
– Куда ты пропала? Я приходил к райкому, но там уже никого не было!
– Сереж, да я это – в ресторане была! – отвечаю, не успев ничего придумать. Дочь похолодела, округлив глаза.
– С Лариской – свалилась, как снег на голову! – добавляю спохватившись.
– Так ты же ее в Москву отправила, в командировку!
– Ну, Сережа, Новый год же – какая Москва!?
И только Ира, проникновенно смотревшая на меня, каким- то женским чутьем поняла, с кем я была в этот предновогодний день…
…А руки всю ночь пахли тобой – я лежала рядом с мужем и вдыхала твой родной запах…
***
Вы пекли «Наполеон»? Так, чтобы замесив тесто, не забыть подсыпать для особого аромата немного ванилинчика и положить его на ночь в холодильник. Утром отщипываешь по кусочку и печешь коржи – должно быть восемь штук. Они получаются румяные, душистые, хрустящие – просто смак!
Потом мажешь их маслом, смешанным со сгущенкой, посыпаешь тертым коржом, толчеными орешками и отправляешь на холод. Да не забудьте поставить сверху гнет, тогда наполеон будет плотный и получится бесподобная вкуснота!
Не знаю большего удовольствия, чем наблюдать, как мои дети уплетают «наполеон» – ни о каком борще, ни о каких котлетах речь в этот день не идет. Мордаха Ромки вся вымазана кремом, пальцы ручонок тоже извазюканы, но остановить процесс невозможно.
– Дай еще кусочек! – просит он, заглядывая в глаза.
Ира же степенно накладывает на тарелку несколько кусков, в чашку наливает молока, берет в руки книжку – например «Что сказал покойник», и заваливается на диван – жизнь удалась!
***
Разные мои мужчины видели во мне разные качества. Я была одинакова со всеми, но каждый находил во мне именно то, что надо было ему. И любил каждый по-своему.
Игорь – любовью эгоиста, не принимая во внимания мои желания и чувства, не утруждаясь заботами семьи, но желая, чтобы я была рядом – молчаливым красивым предметом – без всяких прав, с одними обязанностями.
Борис видел женщину с маленькими детьми, которая нуждалась в некоторой помощи, но любил осторожной тайной любовью, скрывая наши отношения ото всех, становясь самим собой только переступив мой порог и закрыв за собой дверь.
Серега, знаю, любил тоже, но мои заботы ему были не нужны – он не рвался взгромоздить их на свои плечи. Увидев в доме порядок и определенное благополучие, пытался пристроиться рядом – в теплом и сытом месте, да еще в центре города.
В те прекрасные годы были и другие мужчины, желающие познакомиться поближе. Но перед моей неуемной, бьющей фонтаном энергией, быстро отступали, понимая, что рядом со мной выглядят довольно бледно.
Алексея же это ничуть не смущало – он был таким же, как и я, только на ступень выше. Любил так, как это должно было быть в моем понятии – бесшабашно и на всю катушку. Не пряча наши отношения, любил в успехах – красивую и веселую, любил в неудачах – уставшую и грустную, со всеми моими заботами и без них – преподносил сюрпризы, возникал рядом в трудную минуту, понимал с одного взгляда…
***
Развод с Сергеем Корнеевым был скорым и не оставил особых впечатлений. Я терпела его периодическое безделье, а сама вкалывала на трех работах. Надеялась, что он будет опорой, а получалось – еще один ребенок на руках. Все это накапливалось и становилось понятно – конец близок.
Повод не замедлил появиться. Когда Сергей стал повышать голос на моих детей, это оказалось последней каплей – тут мое терпение и лопнуло. В очередной «воспитательный момент», когда он начал было кричать на Рому, я открыла шкаф, затем дверь на лестничную площадку и выкинула все Сережкины манатки в коридор. А следом и его самого – пинком под зад. При этом во мне бурлила и рвалась наружу ненависть – еще бы – орать на моих детей не было позволено даже их родному отцу! Тем более Сергею, сидевшему на моей шее и добавлявшему проблем с вечным отсутствием работы.
– «Так нельзя!» – скажете вы и будете, вероятно, правы. Но все уже случилось – фокус не удался, из замужества опять ничего не вышло – то ли не было любви, то ли кандидатура жениха не соответствовала мировым стандартам?
От Алексея расставание с Корнеевым хранила в глубокой тайне – наученная горьким опытом, не хотела повторять прежних ошибок.
Через много лет мы случайно встретились с Сергеем.
Мирно устроились в ресторанчике, вспоминаем былые года. Он достает из бумажника мою фотографию:
– Я всегда ношу её с собой!
– «Ну, надо же, обалдеть», – рассматриваю свое, не самое худшее фото, а Сергей, как бы невзначай, продолжает:
– Знаешь, ведь у меня с Лариской кое-что было, – и играет глазками, как последний плейбой.
Вот сволота – с такой милой улыбкой пытается испортить наши с Лоркой отношения! Но этому вранью не поверю даже под дулом пистолета, и глядя прямо ему в глаза спокойно машу рукой:
– Да знала я.
– Как, и ты молчала? – его изумлению нет предела.
– Видишь ли, Сережа – поделиться таким «счастьем» как ты с любимой подругой совершенно не жалко.
…Заполучи, фашист, гранату!
***
Недалеко от нашего города, за Волгой, находится военный гарнизон под названием «Капустин яр». Оттуда запускаются ракеты и спутники, иногда по ночам можно увидеть странные светящиеся шары, плывущие над городком, а в магазинах этого гарнизона …
Началось все с того, что в мой кабинет влетела Лариска и взахлеб начала описывать изобилие, царящее в тамошних магазинах. Она только что об этом узнала и спешит поделиться чудесной новостью со мной. Чешский хрусталь, пуховые подушки, обувь, кофточки и скатерти – не говоря уже о продуктах – вот только приблизительный список чудес, которых в наших магазинах и не видели.
– Короче, едем! – подвела она итог.
– «Счазз», вот только галоши зашнурую! – послала я её подальше, но Лариску уже несло – она и не собиралась отступать:
– Ты что, не хочешь порадовать к празднику своих детей? – прозвучал вкрадчивый вопрос. Новый год был на носу, и довод оказался железным – так я попалась на эту удочку.
На следующий день ранним снежным утром, раздобыв какую-то колымагу типа «Москвич», мы тронулись в путь и часа через три были на месте. Перед нами – гольная морозная степь вся в сугробах, впереди забор с колючей проволокой.
– Ну и где здесь магазины? – вопрос не был праздным – в обозримом пространстве ничего нужного действительно не было – ни магазинов, ни, тем более, изобилия в них.
– Так нам туда! – показала рукой за забор эта авантюристка …
Слова, которыми она была награждена, повторять не буду – поймете сами. Я-то думала, что мы пройдем, как порядочные люди, через КПП, а тут… Тем не менее, проехав такой путь, обидно было бы возвращаться с пустыми руками, и мы полезли в дыру под забором.
Лезть было очень неудобно: шапка цеплялась за колючую проволоку, которой был опутан лаз, каблуки попадали в ямки, да еще огромная сумка для покупок мешалась в руках, но я упорно перлась вслед за Лариской – передо мною маячил её внушительный зад…
Солдатские сапоги появились перед глазами внезапно.
– «Нор-маль-но, – подумала я, застывая на месте на четвереньках, – это еще что за «рояль в кустах»? Подняв взгляд, обомлела – солдатиков было четверо, по двое на каждую из нас. Они были совсем молоденькие и очень веселые. За плечами висели настоящие автоматы – не забалуешь, а красные повязки на рукавах говорили о том, что перед нами военный патруль.
– Проходите, пожалуйста, дорогие гражданочки, – расшаркались они, – мы вас давно ждем.
Ну не хамство ли? И что нам оставалось – ничего, кроме как проследовать в дежурную машину.
В огромном школьном спортзале новую партию арестанток, то бишь нас, встретил дружный хохот. Таких искательниц приключений здесь собралось десятка два – видно пункт милиции не вмещал всех желающих – и сразу стало легче – мы не одни! Пришел офицер со своими дурацкими вопросами, и что характерно – лазутчицы, все до одной, были безработными.
Когда я ответила так же – безработная, мол, я – Лариска было хихикнула, но встретив мой взгляд, заткнулась и дальше кисла молча. Выяснить, кто где работает, было проще простого, но военные пожалели «лазутчиц». Посадили всю компанию в автобус и вывезли за ворота – далеко от нашей машины. Тут уж подруга проявила бойцовские качества:
– Положите, где взяли, мы околеем пока дойдем, – ныла она, – еще и купить ничего не дали – настоящие садисты!
«Садисты» проявили гуманность и доставили нас до места.
Только потом, по дороге домой, Лариска хохотала до слез, разливая спасительную бутылку вина, дабы утешиться после неудачного вояжа, и советовала мне:
– Ты бы еще добавила, что мужа у тебя нет, но есть двое детей, а финскую дубленку и норковую шапку ты нашла на улице, безработная ты наша!
Подлюка, а не подруга, скажу я вам…
***
– Малыш, я уезжаю на неделю в командировку. Вернусь – сразу позвоню, – сказал Алексей в телефонную трубку.
– Вернешься… – повторила я, но фразу закончить не успела.
– Вернусь – вернусь! – перебил он ласково, и я каким-то шестым чувством поняла – Алексею очень хочется увидеть меня, увидеть прямо сейчас.
Поезд на Москву скоро отходит, и я мечусь по дому, не зная, что предпринять. Появиться возле вагона совершенно невозможно – там наверняка будет жена, но мне только взглянуть – хотя бы издали, одним глазком…
Неожиданно вспоминаю: этим же поездом едет Люся – вот это мне и надо. Тогда появление на перроне будет вполне оправдано, и я начинаю одеваться – теперь скорее, только бы успеть!
Не зная номера твоего вагона, неслась по заснеженному вокзалу – возможно, ты вообще не выйдешь из купе – все равно я уже здесь. Бежала по перрону, по зимнему насту, снег скрипел под ногами, полы черной каракулевой шубы развевались – я была стремительна и прекрасна (разве нет?). Мужчины, улыбаясь, смотрели вслед – в моих руках были розы – красные розы и белый снег – красные розы и черная шуба…
В голове – хоровод мыслей:
– «А вдруг тебя провожает жена?»
– «Как холодно и скользко … только бы не упасть!»
– «Какое неприятное сочетание цветов – красное и черное…»
– «Только выйди из вагона, чтобы не напрасно все это было», – молила на ходу, как вдруг увидела – ты действительно стоишь у вагона, рядом – жена.
– «Зачем она здесь?» – смешной вопрос!
Твои глаза, встретившись с моими, уже не хотели отпускать. А она, увидев меня, судорожно схватилась побелевшими пальцами за рукав твоей шинели. Так и стояла, вцепившись в рукав, а ты провожал глазами меня, не в силах оторвать взгляд. Как прошла мимо – не помню. Ведь этот спектакль разыгран только для тебя. Эти розы – как пароль, как горшок с геранью на открытом окне, чтобы понял – провожаю – тебя, и эти наши цветы – тебе. Пусть получит их Люся – ты ведь поймешь меня, правда?
Подойдя к соседнему вагону, расцеловалась с подругой и повернулась спиной к тебе – лицом не могла – не было сил. Стоять – или спиной, или рядом. Рядом было нельзя…
А в голове звенело:
– «Как хорошо, что я все-таки успела, возвращайся скорее!» – и больше ничего не шевельнулось в душе…
***
Вторую неделю за мной ходит Ольга, выклянчивая в живой уголок нового заморского попугая:
– Купите птичку! Мы тогда в этом году больше никого не будем просить, – ныла она, – ни рыбок, ни хомяков!
Ага, так я и поверила, ищи дурака! Отнекивалась, как могла, но Ольга была упорной и каждое утро начинала с нытья – я даже встречала её словами:
– «Спой, светик, не стыдись», – а выслушав, посылала:
– Иди, не отсвечивай здесь, не мешай работать!
Она не реагировала, зациклившись на этом попугае. В конце концов, я сдалась. Сумма потраченных денег была огромной, но все руководители кружков согласились урезать свои расходы в пользу этого красавца.
Большой попугай был действительно хорош. Переливаясь всеми цветами радуги, важно выхаживал вдоль огромной клетки, приобретенной вместе с ним. Наклоняя ярко красную голову, рассматривал публику темным глазом и что-то говорил сам себе, щелкая белым клювом. Иногда смотрелся в зеркальце, подвешенное в клетке, или катался на маленьких качелях, демонстрируя желто-зеленый хвост неимоверной длины. Загляденье!
Посмотреть на наше приобретение дети приходили целыми кружками – восторгались, бурно обменивались впечатлениями – Ольга была на седьмом небе от счастья. Но на следующий день утром…
Вбежавшая в мой кабинет, она имела не бледный цвет лица – нет, лица на ней не было вообще!
– Там это… там попугай! – пошептала Ольга и опустилась на стул.
– Что «попугай»? – удивилась я, но из её бессвязного лепета невозможно было ничего понять. Бросившись в живой уголок, гадала на ходу, что же случилось?!
Картина, представшая передо мной, была ужасной: птица, купленная вчера за бешеные деньги, исчезла! Вместо неё, посреди огромной клетки сидело «оно». Нет, попугаем «это» назвать было никак нельзя. Наш попка был роскошным и большим, а это совершенно голое, сизого цвета тельце, было маленьким и тщедушным, да еще дрожало мелкой дрожью. Все это безобразие венчала красивая попугаичья голова в цветных перьях. Голова растерянно смотрела по сторонам, хлопая глазами. Лапки тоже не впечатляли, они больше напоминали лягушачьи и топтали ворох разноцветных перьев, которыми еще вчера так гордилась наша птица. И это чучело, курлыкая и щелкая клювом, еще пыталось с нами разговаривать! Картина была жуткая, прямо из фильма ужасов Альфреда Хичкока.
Несколько минут я не могла вымолвить ни слова – потом спросила:
– Ч-т-о э-т-о? – Ольга не отвечала, рыдая горючими слезами.
Как оказалось, наша «звезда», то есть попугай, был болен какой-то заморской попугаячьей болезнью. Где и каким образом он её подцепил, остается только догадываться. Заключалась эта болезнь в том, что птица выщипывает на себе все перья, которые может достать клювом. Таким образом, неощипанной осталась одна голова – до неё попугай не смог дотянуться. Сколько мороки было потом с его лечением – об этом может рассказать только Ольга.
***
У каждого явления, события или факта есть начало и конец, порой очень неожиданный. Неразрешимую ситуацию, из которой не можешь найти выхода сама, в нужный момент разрешит за тебя жизнь. Решение обязательно придет – хорошее или плохое, возможно, независимое от твоей воли и будет здорово, если оно устроит всех.
Нам ничего не дано угадать и во времени. В какие сроки придет в негодность и станет убогим и обветшалым такое красивое сегодня здание Дворца пионеров? Когда потухнут его окна и разбегутся дети?
Закончится ли сумасшедшая любовь, если да, то каким образом? Вы будете вместе или расстанетесь навсегда? Финал есть у всего, но как уже сказано, никогда нельзя даже представить, когда он наступит и каким будет.
Подтверждая известную истину:
– «Даже если ты выплачешь все свои слезы, если таким как море будет твое горе – все равно в мире ничего не изменится – жизнь не остановится» – каждый день на небосводе появляется солнце, и жизнь идет дальше…
***
А вчера… вчера я узнала, что ты погиб.
Как будто бежала и со всего размаха налетела на внезапно выросшую передо мной стену…
Раньше за такие вести гонцам отрубали голову – ох, как правильно делали.
Погиб – но ведь это не может относиться к тебе! Первая мысль была – этого не может быть, это какая-то ошибка. Как это – погиб? Ведь я жду тебя, и ты должен скоро прийти…
Что, ничего уже нельзя поправить? Мы не будем больше никогда-никогда (какое жуткое слово) сидеть и разговаривать всю ночь на моей кухне? Кому же задавать такой извечный вопрос, заглядывая в зеленые глаза:
– Ты меня любишь?
Эти мысли нудным скворцом бьются в голове, все вокруг замерло. Время остановилось, жизнь потеряла всякий смысл. Больно – это не то слово – нечем дышать, темнеет в глазах. Небо рухнуло прямо на меня, придавило всей своей тяжестью – и некому подставить плечо – тебя теперь нет…
В мире ничего не изменилось, но что мне до всего мира – остановилась моя жизнь.
Я не ходила на похороны, не рыдала над тобой – ты для меня остался жив. Только две черные розы – я покупала их на рынке, а слезы текли по щекам, не останавливаясь – положены на твою могилу много времени спустя, когда нашла силы приехать на кладбище. Все с тем же Максимом, свидетелем нашей любви, не предавшим в те сумасшедшие дни.
Жизнь закончилась – думалось тогда. Жизнь закончилась, но ты со мной, ты для меня всегда жив.
Ты остался тем же молодым, до дрожи в кончиках пальцев, молодым майором с зелеными лучистыми глазами и голубыми погонами на плечах. В распахнутой шинели и с открытой улыбкой – таким, каким вошел в то солнечное зимнее утро во Дворец пионеров и мою жизнь…
***
Первое время ты мерещился в суете будней: то обожгусь о чьи-то зеленые глаза, то застыну от пристального взгляда, или замру, услышав похожий голос. То опять перед глазами вокзал, где мы виделись в последний раз…
Как-то получилось, что у меня нет ни одной твоей фотографии. Впрочем, зачем – я помню тебя и так, а они доставляли бы лишнюю боль…
Я была полна моим горем до краев – оно плескалось во мне, росло и переливалось наружу. Оно не давало спать по ночам и накатывало днем…
Ангел на правом плече тихонько гладил своим пушистым крылом, пытаясь смягчить боль, но гораздо теплее жилось в этом мире, когда знала, что где-то есть ты.
***
Как прав певец, утверждая: «любовь бывает долгою, а жизнь еще длинней» – почему я не могла раньше понять этих слов?
Прошли годы, и боль немного стерлась – она не исчезла, нет – просто притупилась. С годами постепенно потерялись приметы любви и остались только воспоминания об этих счастливых днях. Забыть совсем не могу, да и не хочется забывать…
Ты промчался через мою жизнь, подарив радость встреч и боль потери, благодаря тебе я узнала, как колотится и падает вниз сердце, когда любишь…
Много раз влюблялась после, но никогда больше – так. Увы, не всем и не всегда дано испытать подобное. Когда проходит очередное увлечение, возвращаюсь мыслями к тебе, и душа замирает от воспоминаний.
Вот только что-то редко ты стал мне сниться…
…Кто написал эти стихи, не помните:
«… Но промчится он, ливень весенний,
С новой болью я снова пойму,
Что тебя мне никто не заменит,
Что верна я тебе одному…»?
***
Дворец недолго пробыл в своей первозданной красе. Не имеющий аналогов в мире, но построенный с применением русского «авось», в первый же год стал рушиться и ползти с обрыва вниз, в самую пойму реки Царицы. А через несколько лет и вовсе пришлось закрыть почти новое, но приходящее в негодность здание.
Куда что делось – где звонкие голоса ребятни, где пионерские утренники? Слеты Клуба интернациональной дружбы, собиравшие делегатов со всего света? Выступления танцоров и авиамодельные соревнования? Выставки юных художников и чемпионаты города по волейболу – где все это?
Потухшие, темные глазницы окон производят удручающее впечатление. Только внизу, в парке слышны звуки работающих моторов – это катаются картингисты, которым пока разрешено заниматься возле Дворца.
Моя новая работа в Райкоме КПСС была намного денежнее и престижнее – тут и говорить не о чем. Но все равно болело сердце, когда проходила мимо Дворца пионеров – воспоминания тревожили душу.
– То мелькнут изумрудно-синие, молодые глаза бравого генерала из Обкома ДОСААФ, которому я вконец запудрила мозги строительством кордодрома – площадки для испытания моделей самолетов. Он приехал во Дворец, увидел меня и сказал:
– Эх, мне бы скинуть годков двадцать! – да так сверкнул своими глазищами, что екнуло сердце.
– Вот Алексей – стоит на углу под дождем – шинель давно промокла, цветы в руках тоже, но я скоро выйду из Дворца, и он ждет…
– А это немецкий автомобиль «Трабант», подаренный Дворцу после немецкой выставки в нашем городе. За рулем Максим – я рядом. Довольные донельзя, мы едем по городу. Некоторые гаишники даже отдают нам честь – иномарка в нашем городе пер-ва-я! И неважно, что у Макса нет прав – мы об этом никому не скажем.
– Или медь, порезанная для кружка художественного эмалирования – вместо квадратов, её почему-то порезали на треугольники, испортив огромный рулон меди. И Катька, гоняющаяся за «резальщиком» по всему дворцу, чтобы прибить его!
– Это Курск. Я привезла сюда свою команду на соревнования по картингу – единственная в этой компании женщина, да еще такая молодая. Корифеи картинга, солидные мужики-технари, не веря, что я действительно заведующая техническим отделом, а не учитель, например, английского языка, устраивают экзамен. Спрашивают, какие станки стоят в кабинете – и очень удивляются, когда я сходу, без запинки называю все их марки. Еще бы – ведь школьные станки везде одинаковые, а у меня их в каждом кабинете – по несколько штук.
– Праздничный капустник, где все номера на злобу дня нашей Дворцовской жизни. Между выступлениями певцов и чтецов радиотехник Сашка Молотов с большим черным зонтом в руках скачет по сцене мимо конферансье, панически уворачиваясь от потоков воды, льющихся сверху прямо него. Зрители понимающе хохочут – крыша Дворца-то во время дождя местами хорошо течет, даже тазики приходится подставлять …
– Кто помнит матч за звание чемпионки мира по шахматам в том далеком, тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году? Между Майей Чебурданидзе и Ириной Левитиной? А ведь он проходил в нашем городе – мало того, в нашем Дворце пионеров.
Сколько было суеты! Несколько дней всех сотрудников проверяли КГБ-шники, после чего самым благонадежным вручили значки с надписью «Служебный». Попасть в эти четыре дня в здание Дворца можно было только показав такой «пропуск». Свой я прикрепила под лацканом черной кожаной куртки – эта «игра в шпионов» мне очень нравилась.
