Виктория Ивановна Алефиренко
И еще была любовь
Вообще дети в доме воспитывают родителей одним своим присутствием, заставляя содержать квартиру в чистоте и порядке – как, в общем-то, и свою жизнь.
Клеить обои оказалось очень интересно – сначала ободрала со стен старые – кухня сразу стала похожа на облезлый сарай. Потом покормила ужином Иру, уходившую гулять и Рому, уезжающего к бабушке на другой конец города. Нагрузила сына пирожками для бабушки, закрыла за ним дверь и раскатала новые рулоны на полу. Полюбовавшись на разбросанные по всему полю цветочки, подбодрила себя словами: «Не боги горшки обжигают» – и стала резать. Так, начинаем – клеим от угла, встык – и дело пошло. Листы обоев, один за другим, ровно ложились на стену – красота.
Где-то часов в одиннадцать вернулась с гулянья дочь, посмотрела на результат моих трудов, предложила поучаствовать, но я процитировала свою бабушку, у которой на все случаи жизни были готовы присказки:
– Дождалась сучка помощи – сама в конуре лежит, а цуценята гавкают! – дочь сразу все поняла, хмыкнула и пошла спать. Мне же было не до сна – увлекшись, не заметила, как забрезжил рассвет – пришло утро, солнечное и радостное – совсем как мое настроение.
Но вот работа закончена – кухня сияет новыми желтенькими обоями – они моющиеся и поклеены ровно – огрехов не видно. Махровая сиреневая фиалка на подоконнике вся усыпана цветочками, а на улице стоит снежная зима.
– Чтоб я так жил! – похвалила бы бабушка.
***
Вы писали когда-нибудь доклад? Ну, например, для педсовета? Нет? Так я расскажу, как это делалось в наши годы.
Сначала берешь передовицы газет – центральных и областных – всех подряд. Из текстов статей большими ножницами вырезаешь абзацы на нужную тематику: например – о свободном времени вашего ребенка. Потом на чистом листе бумаги – о компьютерах еще никто и не слышал – набрасываешь и свои мысли. Все это раскладываешь, перемешиваешь, чтобы получился связный текст и склеиваешь в единое целое. Переписав опус красивым разборчивым почерком, несешь его на читку начальству. Получив назад исчерканные красным карандашом листы, берешься за дело заново. Меняешь местами абзацы, вставляешь новые, пришедшие в голову мысли, но в основном оставляешь все, как было – можно особенно не стараться – начальство забудет свои поправки.
Несешь опять – и снова получаешь назад с руководящим «фе», и так раза три. Наконец доклад получил одобрение и признан годным к чтению на педсовете, можно отдавать машинистке печатать. Но это еще ни о чем не говорит. Ведь по ходу дела (то есть педсовета) появляются новые, не написанные в тексте доклада, мысли. И тут стоит огромная дилемма – прочитать старый текст или рискнуть и выдать новый – ведь согласовывать уже некогда! Решать приходилось на ходу, выбирая лучший вариант.
Однажды, когда к нам во Дворец с проверкой приехала важная комиссия из Министерства просвещения, завучу задали вопрос:
– Как вы работаете с трудными детьми? – потом оказалось, что это был недавно появившийся любимый конёк членов комиссии. Но мы об этом не подозревали, вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Наши педагоги занимаются не только с трудными ребятами, никто и не думал облекать эту работу в письменную форму. Однако завуч, тертый калач, нисколько не смущаясь, сказала:
– Сейчас я принесу вам справку! – и, прихватив меня, вышла из кабинета.
Вам рассказать, как мы с ней в течение получаса ваяли эту справку? Как брали «средне-потолочные» данные о количестве «трудных детей» в кружках Дворца и реальные адреса из журналов. Отчеты о проведенных Дворцом на самом деле массовых мероприятий, и придуманных на ходу, якобы специально для «трудных» – никогда не проводимых. Тем не менее, через полчаса справка была готова и её представили пред ясны очи строгой комиссии.
Это был еще один жизненный урок – в неожиданных ситуациях не «разевать варежку», а мгновенно «ориентироваться в пространстве» и действовать.
***
Теплый летний день – самая середина. В углу кухни, около плиты, на полу сидит Алексей. Офицерская рубашка расстегнута, галстук держится на «честном слове», фуражка упала с головы еще в коридоре, когда мы целовались у порога – её так никто и не подобрал – не до этого. Минутное свидание в обед.
Подперев голову руками, он смотрит, не отрываясь:
– Малыш, я очень соскучился! На минутку заскочил проездом на аэродром – только посмотреть на тебя.
Его горячий взгляд завораживает сладкой истомой, но я еще пытаюсь возразить:
– А я вот на обед пришла…
– Обедай, Лерочка – я буду сидеть и смотреть – немножко посмотрю и поеду дальше! – сладко врет лукавый Алексей.
Чашка выпала из моих рук и покатилась по столу…
Минутное свидание в обед, – какой уж тут обед, скажите на милость?
Алексей всегда появлялся внезапно, но я открывала дверь за секунду до его появления. Видела сквозь стену или чувствовала сердцем? Что вело меня к двери именно в тот момент, когда рука Алексея тянулась к звонку?
…Я вам уже говорила, что любила его безумно?..
***
Лаборатория площадью более ста метров, отданная под авиамодельный кружок, выходила всеми окнами в парк, раскинувшийся в живописной пойме реки. Две огромные стены занимали окна – от пола до потолка. Лучи солнца целый день отражались радугой в блестящих крыльях моделей самолетов, развешенных здесь. Большие и маленькие, законченные и только начатые, покрашенные в разные цвета они висели под потолком, лежали на шкафах и полочках.
Посередине – огромный стол, на котором происходило таинство рождения модели – долгие часы, дни и месяцы дети собирали на нем свои самолетики. Тут же лежали небольшие коробочки, подписанные кратко: «Абы-чего» – в них хранились кнопочки-карандашики, винтики-гаечки – да мало ли «чего»!
Дальше – дверь в станочную, потом в кладовку. Здесь все полочки и шкафчики до самого потолка набиты разным богатством: реечками, планочками, рулонами кальки, мотками проволоки, начатыми моделями самолетов. Наиболее ценные вещи типа бальзы или маленьких моторчиков прячутся под ключ, в огромный сейф.
Человеку несведущему бесполезно искать в этих шкафчиках что-либо «эдакое». В бутылках ничего кроме лаков и растворителей, казалось, не было. Хотя я точно знаю – было! Было и винцо, и водочка! Только вот в каких бутылках – не догадался бы и опытный криминалист.
Хозяйничал в этом «царстве» заслуженный ветеран авиамодельного спорта, широко известный в своих кругах Геннадий Борисович. Солидный невысокий оптимист, среди авиамоделистов города имел непоколебимый авторитет. Сюда, в его лабораторию, постоянно забегали городские моделисты – сменять кусочек бальзы на маленький моторчик, обсудить новую конструкцию лонжерона, выпросить взаймы немного керосинчику – запустить новую модель. Кто послушать последние моделистские новости, а кто посетовать на неудачный запуск нового планера.
Мудрому Борисычу приходилось «проливать бальзам» и на наши душевные раны. Ведь успокаиваться после директорской планерки «растрепанные» «завы» частенько бегали к нему в подсобку. Там, под открытой форточкой с сигаретой в руках, мы бурно обсуждали новые напасти, а Геннадий слушал и философски подытоживал:
– И это пройдет…
Дворец был для него родным домом – он первым приходил и последним уходил – вся жизнь была посвящена детям.
Много авиаторов вышло из этого кружка – воспитанники служили по всей стране – инженеры-конструкторы строили самолеты, военные и гражданские летчики на них летали.
Как приятно было видеть в детской лаборатории взрослых мужчин в лётной форме – приезжая домой, ученики обязательно заходили к своему Борисычу, показавшему им дорогу в небо.
***
Черная металлическая вазочка на полочке над унитазом нужна была именно в этом месте – в ней стояли сухие цветы, украшающие ванную комнату. Но в комнате, на трюмо, с двумя черными слониками из эбенового дерева, она смотрелась бы еще лучше. Вопрос казался неразрешим до тех пор, пока в универмаге мне не попалась другая вазочка. Веселенькая – желтая, с розовыми разводами она прямо-таки радовала глаз. И тогда черная вазочка – с арабской вязью, отправилась к слоникам, а желтая поселилась в ванной вместе с теми цветочками.
Не переставая любоваться приобретением, зову Романа:
– Иди, сыночек, буду приобщать тебя к прекрасному – посмотри, теперь здесь стало уютнее.
Сын приходит, задумчиво чешет затылок, ухмыляется во весь рот:
– Да, сидеть на унитазе стало значительно комфортнее…
***
Энергия в Алексее била через край. Спеша жить, он совершал невероятные поступки, будто знал, что отмерено ему совсем немного времени – чуть больше сорока…
– Малыш! У тебя завтра день рождения, что бы такое тебе подарить?
– Лешка, ты кто?
– Я – летчик, – отвечаешь ты и с гордостью добавляешь, – не просто летчик – я истребитель, а это намного круче других!
– Даже морских истребителей?
– Ты о своем отце? Нет, морские летчики – это пилоты высочайшего класса, элита авиации. Выдержка, хватка, пожалуй даже необходимое хулиганство в небе – все при них. Не каждому дано освоить столько знаний и умений чтобы пройти отбор в этот отряд. Кстати, наш первый космонавт – Юрий Гагарин – морской летчик!
– Понятно. Но мы отвлеклись, давай вернемся к моему дню рождения. Думаю, лучшим подарком будет – «мертвая петля» над Дворцом пионеров.
Я пошутила, но ты шутки не принял.
На следующий день текущие дела заставили забыть об этом разговоре, но зазвонил телефон – в шуме и треске помех слышу твой далекий голос:
– Лерочка, сажусь в самолет, через десять минут буду над тобой – выходи, малыш, получай подарок!
– Лешка, что ты собрался делать? – вдруг понимаю, что именно ты намерен сделать, – Не смей, слышишь! – но куда там – в трубке только короткие гудки.
Задыхаясь от волнения и восторга, хватаю Ларису за руку, выбегаем на площадь перед из Дворцом пионеров. Стоим, вглядываясь в чистое небо. Наконец видим маленькую серебристую точку, приближающуюся из-за Волги, со стороны Ахтубы – Алексей!
«Мертвая петля» – прямо над моей головой – была выполнена безукоризненно, потом последовала фигура попроще – «бочка» – (хулиганская морда!). «Горка» завершила «программу». Покачав на прощание крыльями, ты улетел на аэродром, а мы стояли, не смея сдвинуться с места. Из Дворца высыпал народ, смотрел затаив дыхание. Впечатление, произведенное твоим блестящим самолетом, было трудно передать словами.
…В начале сентября у меня бывает день рождения…
А выговор – да мало ли их у боевого летчика?
Ты все делал с бесшабашной удалью русского мужика – пройти ли строевым шагом по широкому коридору Дворца пионеров, пролететь ли в небе над ним, выделывая фигуры высшего пилотажа – все это запросто. И не только летал – на машине ездил, как летал. Для тебя не существовало ограничений – скорость всегда была предельной – скорость полета, скорость поездки, скорость любви. Видно, было что-то там, в твоем небе, заставляющее хватать жизнь полными горстями – как будто кто торопил, будто поднимаясь ввысь, ты сверху видел… что ты оттуда видел?
О, эта извечная болезнь летчиков – они думают, что и на земле можно так, как в небе – без дорог и светофоров. Но никаких аварий не случалось, хотя, садясь к тебе в машину, я сорок раз объясняла, что меня возят медленно и бережно. Да куда там – только ветер свистел в ушах.
– Летчик – он и на земле летчик! – вздыхала Лариса.
…А ведь именно таких и любят женщины – за риск, мужество да лихую бесшабашную отвагу…
***
Работа во Дворце была самым счастливым периодом в моей жизни – она была во стократ интереснее всего, что было до и после.
В те дни я была полна необъяснимой энергии. Утром долго крутилась перед зеркалом, придирчиво осматривая себя со всех сторон, поправляла волосы и, наконец, довольная увиденным, удовлетворенно восклицала:
– Ах, какая я красивая женщина! – что вызывало восторг у моей дочери.
Заведующая техническим отделом – кроме огромной ответственности, лежащей на тебе, это еще и масса новых интересных знакомств. Знакомств, взаимных симпатий, приятных отношений. Каждому кружку горисполком назначил шефов: Аэропорт и Судоверфь, тракторный и метизный заводы, швейная фабрика, областная станция юннатов. Оформляя тот или другой кабинет, я общалась напрямую с директорами предприятий. Встречали меня с пониманием – каждому хотелось хорошо выглядеть в городском масштабе. В кабинеты – авиа, судомодельные, фото, живой уголок, шефы везли все, что мы просили – от первого до последнего гвоздя. Станки, парты, швейные машинки или фотоувеличители, приобрели даже несколько картов – автомобильчиков для картингистов.
Кроме того, новый Дворец собрал под свою крышу лучших творческих людей города. Какие проводились праздничные капустники – гремучая смесь музыкантов с технарями. Моделисты, умеющие запустить в воздух и метлу и маленькую куколку – что вам больше нравится? – и певцы, сочинившие и распевающие песенку про свой Дворец. Художники, разрисовавшие стены зала на тему дня и маленькие балеринки, танцующие на сцене. Жили очень весело, шумно, интересно, в голове были десятки дел сразу: одни начатые, другие текущие, остальные пока только задумывались. Иногда даже слышала, как «скрипят» мозги – это не метафора, я на самом деле помню этот скрип. Бывало, дома с трудом вспоминала все произошедшее за день, а в характере появлялись новые качества. Самой казалось, что я открытый человек – расскажу о себе всем и каждому:
– Ты у меня такая «простодыра», – укоряла иногда мамочка.
Ан, нет! – старенькая Надежда Ивановна на одном из чаепитий в ее библиотеке, сказала:
– Наша Валерия – «вещь в себе», и отдел у нее такой же – ничего про них не узнаешь, пока сами не расскажут.
***
Летом улицы нашего города утопают в розах. С появлением в моей жизни Алексея все вазы в квартире – хрустальные, керамические и простые стеклянные – были заняты этими цветами. Крупные и не очень, одни уже слегка увяли, а другие совсем свежие – от чудесного аромата даже кружилась голова.
Розы Алексей приносил каждый день – прямо с клумбы. Услышав об этом в первый раз, я пришла в ужас:
– Товарищ майор, что за подвиги – да еще при погонах – неужели нельзя их просто купить?
– Малыш, цена цветам совершенно разная, – отвечал «товарищ майор», – мои намного дороже – я добыл их сам!
Это была бравада, позерство, мальчишество – назовите, как хотите, но как колотилось сердце, когда Алексей входил в дом с букетом роз, а на его исцарапанных руках выступала кровь от острых шипов…
Просто открывалась дверь и передо мной, с алыми розами, хулигански сорванными на городском бульваре под моими окнами, стоял любимый человек – человек, при виде которого я теряла разум и силу воли…
***
Была пятница, день клонился к вечеру. Я собирала исписанные листы бумаги и складывала в ящик стола, чтобы в понедельник сразу их найти.
Назавтра намечены областные соревнования по картингу. Все маленькие автомобильчики в полной готовности заперты в кабинете, остается только погрузить их в грузовик и вывезти на большой городской картодром. Три больших бочки бензина стоят рядом с картами, они будут нужны завтра. Я уже собиралась уходить, как вдруг…
Дверь кабинета открылась, и вошел капитан Егоров – пожарник, курирующий Дворец.
– Ну что, дорогая, – ехидно промолвил он, – пошли в картинг, посмотрим, что там у тебя есть?
У меня потемнело в глазах – почему именно картинг, почему не автомодельный, к примеру? А картинг – это равносильно самоубийству. Согласно технике безопасности бочки с бензином ни в коем случае не могли там стоять, а тем более их не должен видеть Егоров. Последствия трудно даже представить!
Не совсем соображая, что делаю, хватаю трубку внутреннего телефона и звоню в автомодельный кружок:
– Паша, забери свои журналы, мне не до них! – несу явную околесицу, – А тут еще и пожарник в картинг ломится!
Пашка «въехал» с полуслова:
– Держи его, сколько сможешь, мы мигом! – он отмел мой бред насчет журналов, понимая, что мне надо каким-то образом дать знать, что пришел пожарник.
Потянув некоторое время – типа – «нет ключей», пришлось
в конце концов, их «найти» и мы отправились вниз по лестнице – в картинг. А в голове только один вопрос: – «Успели или нет? Успели мужики укатить бочки в другое место»?
Подходим к лаборатории – пожарник строит из себя прямо-таки Мефистофеля – открывает двери взятым на вахте ключом, картинно машет рукой:
– Прошу Вас, мадам! – а я с облегчением вижу – следы вот они – на полу растекаются небольшие лужицы, а бочек – нет!
Повернув победно голову, чтобы посмотреть на злосчастные бочки, Егоров остолбенел. Его изумлению не было предела – даже жалко парня стало. Ведь кто-то же «капнул», что сегодня мы их завезли – он точно это знал, но… не пойман – не вор!
…Встретившись с ним через несколько лет, я все равно не рассказала, куда делся бензин, а поинтересовалась:
– Кто «стуканул»?
***
Дождь, дождь и дождь – третий день льет как из ведра.
Лето, дети в лагере, а ты рядом – и счастье плещется до краев. Тебя можно потрогать рукой, повиснуть макарониной и висеть, болтая ногами, а можно осторожно грызть зубами мочку уха и хихикать от переполняющего счастья. Можно подать тебе кофе в постель, а то и потребовать этого самого «кофия» в постель себе! Что сравнится с объятием любимых рук, когда таешь в поцелуе, теряя сознание?
– Если станешь целовать меня иначе, я сразу пойму, что разлюбил…
Алексей становится на одно колено, поднимает сложенные ладони:
– Перед лицом всего человечества!
– Хи-хи!
– Перед Коммунистической партией Советского союза!
– Ха-ха!
– Клянусь всегда целовать тебя именно так! И любить вечно!
Ты откровенно прогуливаешь службу, отговариваясь тем, что самолеты в такой дождь не летают, однако пытаешься «сохранить лицо»:
– Малыш, если ты перестанешь на мне висеть, то я, возможно, смогу попасть на полеты, – но твои глаза говорят обратное. Они говорят, что ты совсем даже и не против, чтобы на тебе висели – вот как хорошо начинался многообещающий день.
И вдруг звонок, в дверях посыльный:
– Товарищ майор, у нас проверка – генерал из Москвы! – подлый курсант – взял и истоптал всю малину…
Ты ушел и пропал, прошел день, два, три, заканчивается неделя. Сижу в своем кабинете, а делать ничего не могу – одолевают нехорошие предчувствия. Зову Максима:
– Звони Лешке в летное училище!
– А сама не можешь?
– Ну как же ты не понимаешь? А если спросят кто звонит, что я отвечу?
Максим кивает, берется за трубку, с кем-то разговаривает, а потом удивленно сообщает:
– Алексей в госпитале.
Ничего себе дела! В панике бегу домой, начинаю собираться к тебе. Только положила в сумку что-то из еды, как ты звонишь сам:
– Лерочка, привет из госпиталя. Меня тут немножко прооперировали – в свете текущих событий пришлось симулировать аппендицит. «А в остальном, прекрасная маркиза» … – короче – люблю, жду, садись на трамвай и приезжай.
Какой трамвай? Приезжаю на такси. Койка твоя вот она, а тебя на ней нет! Жду час, два, твои соседи по палате окружили вниманием и заботой, принесли из столовой чай, рассказывают подробности операции. Оказывается, резали тебя два раза: первый раз непосредственно аппендицит, а потом вытаскивали забытый тампон. От этих известий кружится голова – какой ужас!
Потихоньку наступает вечер, в госпитале отбой, меня выставляют из палаты. От злости внутри все кипит – где же ты? Но делать нечего, возвращаюсь домой. Выйдя из лифта, застаю такую картину: на коврике, обхватив колени руками и прислонившись головой к моей двери, в пижаме и госпитальных шлепанцах сидит один типчик и улыбается своими зелеными глазищами:
– Малыш, где тебя носит? Дом на замке, дети безнадзорные – возмущению нет предела! И соскучился я …
– Леш, как ты себя чувствуешь? Где шатался весь вечер? Как выбрался из госпиталя после отбоя? – посыпались из меня вопросы.
– Так, все по порядку: «боевые» раны заживают. Ждал тебя до самого отбоя на трамвайной остановке. Из госпиталя – делов–то! – ребята спустили со второго этажа на простынях. А ты как попала в госпиталь?
– Приехала на такси, зашла с другой стороны, через проходную…
– Сказано же было: садись на трамвай!
…А я в кино искала вас…
***
Методист детского технического творчества Пётр Молчанов был высок и красив, а его кудри вызывали зависть многих женщин – цвета спелой пшеницы, они лежали правильными кольцами и наводили на мысль о бигудях. Огромные голубые глаза смотрели равнодушно или ласково – это на кого как. Он умел держать язык за зубами и был надежен, как Швейцарский банк – одно слово – Молчанов. С Петром, в недалеком прошлом моим коллегой – заведующим техническим отделом районного дома пионеров – познакомились на каком-то городском совещании. Что заставило его впоследствии перейти ко мне во Дворец – до сих пор остается загадкой. Лариса как-то спросила его об этом, но тот только отмахнулся, мол, что же здесь непонятного – все ясно, как белый день.
Когда нам надо было выпрашивать что-то у шефов, мы делали так: я наводила парадную красоту, надевала самое лучшее платье, садилась в Петькину машину, и мы отправлялись «на дело».
В кабинет директора нефтебазы за бензином для картинга шла я – красивая и обаятельная. Нет, бензин-то у меня, конечно, был, но его оставалось совсем мало, и я строила глазки напропалую.
Вопрос решался быстро, директор не мог устоять, но был довольно хитер и, понимая, что это банальная «заманиха», посылал меня дальше – к главному бухгалтеру. Мол, я-то не возражаю, но только если Мария Петровна подпишет ваше прошение, а то ведь может и не подписать.
Ха! Этот наивный «тертый калач» не знал, что в моей «обойме» есть еще Петька со своими русыми кудрями! Теперь в игру вступал он, и бухгалтерша даже не пыталась возражать – сдавалась без боя, глядя в лукавые небесно-голубые глазищи моего верного спутника.
– Петь, долго уговаривал? – сочувствую уже в машине, забирая из его рук подписанную разнарядку.
– Да нет, только вошел и посмотрел на неё, – отмахивается тот.
– Как посмотрел? – с подозрением спрашиваю я.
– Так посмотрел, – строит вальяжные глазки Петька.
– Проходимец! – удовлетворенно констатирую факт, и мы дружно смеемся, довольные собой. Иногда наша пара очень напоминала знаменитых авантюристов – Бонни и Клайда.
Алексей ненавидел Петра всеми фибрами своей души, называл «наш Петюньчик» и скрипел зубами при одном упоминании его имени.
А верный друг Петька мог посадить нас с Лариской в машину и отвезти куда-нибудь в лес, на речку, короче, проветрить мозги, если видел, что мы начинаем «дымиться». Как хорошо лежать в пахучей траве и, раскинув руки, смотреть в синее-синее небо, не думая ни о чем – все невзгоды сразу становятся маленькими и отступают на второй план. Однако ходить с ним по городу было сущее наказание – женщины моментально забывали куда и зачем они шли и пялились на Петьку, уничтожая взглядом его спутницу – меня или Лариску. Несмотря на то, что был он добрым и великодушным, красивым и надежным, чего-то в нем не хватало – до сих пор не пойму – чего? Была какая-то тайна – что-то, чего он не договаривал…
Многие женщины Дворца пытались наладить с Петром более тесные отношения, но Лорка всем объяснила:
– Там, где прошла Валерия, другим делать нечего!
…Не понимаю, что она хотела этим сказать?
***
Воспоминания возникали спустя много лет, независимо от места и времени.
Вот прошел еще один год, опять начало сентября.
Начало сентября – я еще молода и люблю каждый свой день рождения.
Первые дни осени – выход из отпусков, встречи с друзьями, начало учебного года. Большой торт уже разрезан на куски, красное вино налито в бокалы, надменные бордовые – мои любимые гладиолусы застыли в белой вазе. На работе, в кругу друзей справляется мой день рождения. Звучат тосты, пожелания, рассказы о летнем отдыхе – вперемежку с планами на новый год.
Среди оживленных разговоров телефонный звонок еле слышен – беру трубку:
– Малыш, твой рабочий день давно закончился, а я у твоего порога! – торопит Алексей.
Но не так-то просто оторваться от стола, от интересных историй. Тем более ты уже ждешь меня – ну и подождешь! Однако через пять минут звонит Люська, испуганным голосом сообщает:
– Приходи скорее – Лешка собирается за тобой во Дворец – прямо в черном лётном комбинезоне.
– Так, а вот этого не надо! – наскоро распрощавшись с народом, бегу домой, и что же вижу?
На ступеньках подъезда, удивляя соседей не всем понятным нарядом, сидит этот ненормальный летчик. Ума палата – в таком виде!
– Нельзя было переодеться? – прикидываюсь сердитой, а сама едва сдерживая радостное биение сердца.
– Некогда было, вылез из самолета – прыгнул в машину и к тебе, – прижимая меня к груди на виду у всего двора, улыбается Алексей, – мы все лето не виделись!
С этими словами ты увез меня на аэродром, изнывавший от летней жары и марева тихого безветренного дня. Он жил своей повседневной жизнью – одни самолеты грозными рядами стоят зачехленные на краю летного поля – их даже можно потрогать рукой, на других поднимаются в небо курсанты, выполняя налет часов.
Вместе с офицерами, свободными от дежурства, мы купались в реке, ловили рыбу. Крупных сазанов да юрких щучек было много, но чистить и варить никому не хотелось – было жарко и сонно.
– Давайте отдадим рыбу в офицерскую столовую! – пришла спасительная идея…
…К вечеру следующего дня я возвращалась домой – ты остался на дежурстве. Дорога лежала через степи Заволжья, рейсовый автобус медленно тащился по пыльной дороге. Счастливая и умиротворенная я слушала звучавший в салоне романс, перекликавшийся с состоянием моей души:
– «Я ехала домой» – «домой» – лениво ворохнулось в голове,
– «Я думала о вас» – «о вас» – сладко стукнуло сердце, вспомнив твои жаркие и бесцеремонные руки…
Было душно, хотелось спать…
Счастье, теплое как парное молоко, обволакивало и переливалось через край – так его было много…
***
Поездка в Германию получилась неожиданно. Кто-то отказался от путевки, у кого-то заболел ребенок – так мы с Ларисой оказались в ГДР. В небольшом немецком городке Карл-Маркс-Штадте гостиница была двадцатиэтажной – вероятно, что бы русские туристы, живущие здесь, могли увидеть ее из любого конца города, где все остальные домики не превышали двух – трех этажей. В холле отеля пахло приятным дезодорантом (как это у них получается?), а у входа стояло световое реле и двери открывались сами – чудо, которого мы еще не видели. Группа так и ходила: туда – сюда, туда – сюда – двери открывались и закрывались, чем приводили нас в неописуемый восторг.
Особенно поражали широкие и ровные немецкие дороги, поля, расчерченные как по линейке, а также немецкий порядок во всем. Стеклянные входные двери в подъезды домов вообще вводили в шок. Окна же, с аккуратными занавесками и цветочками на подоконниках, призывали срочно помчаться домой, выбросить с окна весь хлам, наваленный детьми, повесить новые шторы, сесть и любоваться.
Список нужных вещей был заготовлен еще дома – заходя в очередной магазин, мы не слонялись по залам, а шли в нужный отдел – за детской обувью, солдатиками или куколками. Привезенного запаса детской одежды и обуви хватало года на два.
В огромном немецком магазине Лариса выбирает себе платье. Я стою рядом, а потом, подумав, что мне-то нужен другой размер, иду дальше. Она же, листая модели на вешалках, продолжает разговор:
– Лера, смотри! Вот это, кажется, маловато будет; а в этом юбка не та – здесь же какой-то бант ни к селу, ни к городу… ну не вижу того, что мне надо!
И тут она понимает, что я не отвечаю уже давненько и с воплем:
– Валерия, я с кем разговариваю, что ты молчишь! – поворачивается назад и со всей силы толкает стоящую за ней пожилую немку в плечо, думая, что это я. Та отлетает в другой конец магазина и с неподдельным недоумением смотрит на русскую фрау. Ужасу Лариски нет предела! Прижав руки к своей роскошной груди, она только и произносит:
– Пардон, какой пардон!
В Дрезденскую картинную галерею входим всей толпой, но постепенно расходимся по залам. Подруга, уже бывавшая в Дрездене, увлекает меня к «Сикстинской мадонне». Один раз взглянув на полотно уйти уже невозможно. Можно стоять часами и не дышать, будучи очарованной ее притягательной силой. На глаза наворачиваются слезы, хочется плакать, в душе поднималось что-то возвышенное и торжественное. Зачаровывает этот непонятно откуда идущий свет, неяркие цвета картины.
«…Отдернут занавес и перед нами небеса. По снегу облаков неслышной поступью к нам приближается, плывет прекрасная Дева. Ее лицо печально и задумчиво, а на руках Марии охваченный ужасом младенец Христос. Перед ними будущее. Картина мученической смерти Христа во искупление грехов человечества. Внизу картины вы встретите изображения двух милых юных ангелочков, чьи образы ни одно десятилетие столь любимы художниками и дизайнерами всего мира…»
Как-то так получилось, что раньше я никогда особенно не интересовалась живописью – попав сюда, открыла для себя новый мир.
– Лариса, – поучаю подругу, – не забывай, ходим с чувством собственного достоинства! Спину прямо, голову ровно, смотришь на людей с легкой улыбкой, приветливо. Если же перед тобой интересный мужик – притягиваешь взглядом (сказать проще – строишь глазки). После обильных вечерних возлияний было тяжко, но, тем не менее, так и ходили.
Так вот, сидим в холле, ждем свою группу. Рядом какой-то стенд, а на нем – газеты. Берем одну их них. Она оказывается на немецком языке – ну и что? – мы делаем вид, что читаем. Хихикаем, обсуждая происходящее вокруг. И вдруг – о, ужас! – к стенду подходит пожилой немец, берет газету и кладет в ящичек, который мы не заметили, денежку! Вот это да – за газеты то, оказывается, надо платить! А вдруг кто-то видел, как мы – не побоюсь этого слова – по своей непроходимой совковой дремучести сперли газету – (сто лет бы она нам не нужна была!)? На ватных ногах, забыв обо всем на свете, подхожу к стенду и бросаю злосчастное издание обратно на полку. Потом несемся к лифту, задыхаясь от смеха – ни о каком «чувстве собственного достоинства» нет и речи – унести бы ноги!
Берлин, вокзал. Всюду размеренный спокойный ритм немецкой жизни. Но нашим ребятам неймется: им доставляет несказанное удовольствие горланить во всю силу своих луженых глоток «Едут, едут по Берлину наши казаки» – всю песню от начала до конца, потом еще пару раз заново – а чтобы знали! – степенные немцы даже не оглядываются – делают вид, что не замечают. Наконец подходит поезд, и мы отправляемся домой…
***
После поездки нужно привести себя в порядок.
Сижу за столиком парикмахерской у открытого окна. Маникюр – это хоть маленькое, но все же удовольствие. Рассеянно слушая россказни мастера, смотрю на городскую площадь: куда-то едут машины, спешат люди, в сквере уже распустились цветы. Весна во всей своей красе.
