Виктория МаКо
Загон
– Пап, ты чего такой мрачный? – требовательно приступила она ко мне.
– Как это, мрачный? Тебе показалось, малыш, все нормально, – фальшиво беспечным голосом ответил я.
– Ну, да, конечно! – Катька скривилась. – Пап, давай, не будем! Что я по-твоему, слепая, что ли? Скажи лучше, в чем дело?
– Ну…– я в нерешительности замялся. – Просто неохота оставаться одному.
– Так и не надо одному! – обрадовалась Катя. – Мы с мамой заберем тебя к себе!
– Кать! Об этом не может быть и речи.
Катька насупилась и примолкла. Через некоторое время она рассудительно изрекла:
– А хорошо бы случилось так, что мама задержалась. Ну, по работе, например. Какие-нибудь неотложные дела. Я бы еще осталась с тобой, и ты бы не грустил.
Я был растроган до глубины душа. Черт возьми, вот ради таких минут и стоит жить!
– Катёна, милая моя! Спасибо тебе великое. Но со мной правда все будет хорошо! Не переживай. А маме нужно домой, незачем ей там оставаться.
Настроение моё заметно улучшилось, я уже не задумывался над тем, как придется просить бабу Соню принести мне хлеба и молока. Кроме того, у меня еще остается мой верный Витёк, он-то никогда не откажется помочь. Да его и просить, думаю, не придется, он и по собственной воле сделает все, что нужно и в лучшем виде. Ну и, конечно же, Динка! Уж она-то точно не оставит меня без присмотра… Катюшка, похоже, даже немного ревновала, когда Дина отнимала у нее хлеб «мирских забот», но я во время начинал хитро капризничать и дочка искренне радовалась тому, что именно она может мне угодить.
Мы уже укладывались спать, когда зазвонил телефон.
– Стас! Стас, ты меня слышишь? – кричала в трубку Татьяна.
– Слышу, слышу! Зачем так кричать? У тебя все в порядке?
– Нет, Стас, все совсем не в порядке! – голос моей бывшей жены дрожал. – Тётя Алла умерла!
– Кто такая тётя… – всего на секунду я растерялся, но тут же до меня дошло: – Тётя Алла? Как умерла? Господи, помилуй! Почему?
Тётя Алла была родной сестрой Татьяниной матери и замечательнейшей женщиной. Она жила в Сочи, где у нее был небольшой уютный домик на берегу моря и когда-то давным-давно, на заре нашей совместной жизни, мы с Татьяной обожали отдыхать у нее. Она выделяла нам комнатку на втором этаже, который был скорее чердаком, чем полноценным этажом, но был там и уголок, обустроенный с таким вкусом и любовью, что я не променял бы его ни на какие хоромы в люксовом отеле. Можно сказать, что в этой комнатушке прошли самые лучшие дни нашей недолгой совместной жизни. Там мы мечтали, строили планы, любили друг друга. Там была зачата наша единственная дочь. Тётя Алла старалась изо всех сил, чтобы нам у нее было хорошо. Вечерами, когда спадал южный зной, мы любили сидеть с ней на веранде, потягивать приготовленную по ее особому рецепту вишневую настойку и говорить о жизни, спорить о традиционно сложном положении в стране, мечтать о лучшей доле. Детей у тёти Аллы никогда не было, ее муж трагически погиб через месяц после свадьбы и забыть его она так и не смогла. Она жила одна и обожала свою племянницу, а потом, как я смею надеяться, полюбила и меня. Она была резковата в суждениях, но искренняя и добрая женщина, и я ужасно расстроился, узнав о её смерти.
– Представляешь, инсульт! – всхлипнула Татьяна! – Мне позвонила соседка. В общем, я срочно вылетаю в Сочи. У тёти ведь ближе нас никого нет. Я вылетаю немедленно, надо заняться организацией похорон. Родителей эта новость просто подкосила, они смогут прилететь только на церемонию. Очень я за них переживаю! Не знаю, не могу сказать сколько времени займут все эти дела. Так что вы уж… ты там… как-нибудь сам с Катюшей… Всё это ужасно.
Я услышал, что она плачет, а потом связь оборвалась. То ли Татьяна сама отключилась, то ли что-то еще.
Вот так неожиданно снова сбылось то, чего больше всего на данный момент возжелала моя дочь. Нет, конечно, не смерть несчастной женщины имеется в виду, а именно отсрочка возвращения Татьяны. А вот под каким предлогом, – это уж как судьбе вольно было распорядиться. Или не судьбе? Но тогда я все еще по-прежнему ни о чем таком не задумывался и был абсолютно уверен, что именно судьба сыграла здесь свою роль. Мне было безумно жаль Аллу Сергеевну, и в тот вечер перед сном я долго сидел с Катюшей и рассказывал ей о тетушке, о ее домике в Сочи и маленькой комнатушке. Говорил ей о том, какие мы с мамой были молодые, наивные, полные надежд и мечтаний. Я так увлекся, что совсем забыл, что рядом со мной всего лишь маленькая десятилетняя девочка, а я изливал ей свои чувства и переживания так, будто выслушивал меня опытный психоаналитик, а когда спохватился, то оказалось, что уже глубокая ночь и давно пора спать не только Катерине, но и мне тоже.
– Ох, Катёна, если бы мама знала, какой у нас тут с тобой режим, она никогда больше не оставила бы тебя со мной!
– Ну, вот еще! Мама любит, когда ты со мной! Она всегда говорит, что мне нужна твердая отцовская рука!
– Ну, ладно, давай спать, наш с тобой отпуск продлевается.
Я уже почти вышел из комнаты, когда меня догнал Катин вопрос:
– Пап, а почему ты ушел от нас?
Я застыл на пороге и не знал, что ответить.
– Кать, – наконец решился я, – это долгий разговор, а сейчас уже поздно. Давай поговорим как-нибудь в другой раз.
– Вот всегда вы так, взрослые! – в голосе моей дочери сквозило раздражение. – Как вам что-нибудь надо, – я взрослая, а как вопрос каверзный задам, – еще маленькая! Ладно, я поняла. Не хочешь, – не говори!
Прежде, чем продолжить свое повествование, я бы хотел немного рассказать о своей дочери, поскольку в этой истории она сыграла отнюдь не последнюю роль. Даже не то, что бы просто рассказать о ней, она, мой нежно любимый человечек, естественно, будет сопровождать меня в процессе всей истории, да вот только те переживания, которые таились в маленьком дочкином сердце я смог оценить гораздо позже, после того, как все это произошло.
Она очень переживала из-за нашего разрыва с Татьяной. Не могу утверждать категорически, что дети преувеличивают собственную тоску и одиночество, которые овладевают ими в моменты расставания родителей. Всякое бывает, но и я знаком с этой ситуацией не понаслышке, испробовал, так сказать, на себе.
Мне в своей жизни тоже пришлось пережить развод самых близких для меня людей. К тому времени я, по правде говоря, был гораздо старше Кати, к тому же, хоть и юн, но мужчина. Мои эмоции и переживания, безусловно, отличны от женских, сколько бы лет не было этим женщинам. Да, я не устраивал скандалы, не говорил, что не хочу делить родителей. Но я и не скрывал своего негатива. В конце концов, я старался быть самостоятельным уже с того времени, как помню себя. Естественно, мне, как любому ребенку, хотелось чувствовать ласку и заботу и папы и мамы. Это же нормальный инстинкт живого существа. Но я по природе был довольно скрытным ребенком. А может быть, сказалось спартанское воспитание отца, – военного летчика. Сдержанного и отчасти скупого на эмоции мужчины. Вероятно, поэтому и мама стойко приняла решение о разводе и меня образно говоря «поставили перед фактом».
– Стас, – сказала мама, – к сожалению, в жизни порой случаются такие ситуации, когда люди, родные и любимые для тебя, вынуждены идти разными дорогами, каждый своей. Не обошло подобное и нас. Это не означает, что тебя будут меньше любить. Наоборот, можешь обыграть сложившуюся ситуацию в свою пользу. У тебя будет более разнообразное общение с родителями. У тебя будет два дома. Подарков будет в два раза больше. В общем, наше расставание с отцом, может доставить тебе массу положительных эмоций. Мы будем заботиться о тебе в два раза больше.
Можно подумать, мне чрезвычайно необходима была их забота. Это в пятнадцать-то лет. Но мама, скорее всего, не нашла других слов, и я до сих пор благодарен ей за лояльно поданную информацию.
С Татьяной мы разводились более эмоционально. Я просто устал от беспросветного, серого однообразия. Мы прожили вместе семь лет. Я долго пытался убедить себя, что мое мрачное настроение временно. Что вот сейчас закончится сложный период на работе и все нормализуется, а придет время, развеется и осенняя депрессия. И так до бесконечности. А потом мне стало казаться, что вся эта тягомотина началась с периодических приступов равнодушия у Татьяны, и каждый раз я терпеливо ждал их завершения. Единственной отдушиной во всем этом была Катерина. Она росла веселым, искренним и добрым ребенком. И уж, конечно, мы никогда не шантажировали друг друга отношением к дочери. Поэтому, когда я пришел к заключению, что затяжные периоды скуки пройти не могут, что это клинический диагноз наших отношений, как выразилась однажды Татьяна на медицинском языке, я принял решение и объявил о нем жене. Я не был жесток. И сообщил о нем, как мне показалось, даже несколько галантно. Я пригласил Татьяну в ресторан, подарил букет цветов и объявил, о том, что хочу пожить отдельно. Кто бы видел реакцию моей жены! Принятое мной решение было для нее совершенно неожиданным, она пришла в настоящее замешательство, потому как ни о чем подобном она даже и помыслить не могла. Её вполне устраивали наши отношения, она, оказывается, была чрезвычайно довольна спокойной размеренностью нашего существования. Правда, были еще и её конференции и мои командировки… семьи же, в моем понимании, давно уже не было, а вот ее всё это очень даже устраивало. Мы не лезли друг другу в души, мы мирно существовали на разных берегах реки. Река была одна, а берег у каждого свой. И единственным связующим мостом была наша единственная дочь. Поэтому после недели невыносимого кошмара, Татьяниных истерик и слез, безрезультатных попыток выяснения отношений, мы обоюдно приняли решение о расставании. Нет-нет, да и приходила мне на память ситуация с разводом моих родителей, да только пользы от тех воспоминаний не было никакой, поскольку до их уровня объяснений мы не дотягивали, а дипломатическими способностями мы с Татьяной, как выяснилось, не обладали.
Мы старались объяснить Катюше, что так ей будет лучше, как когда-то должно было лучше стать мне. Что она не будет видеть наших насупленных лиц, что праздники останутся самыми любимыми днями для Кати, что мы никогда не подведем ее и я, хотя и отдаляющийся субъект, но все равно всегда буду рядом. Что, вполне возможно мы еще немного подумаем, а там все и наладится. Но мы не будем торопить события, и всем нам дается испытательный срок. В общем, мы не готовились к каким-то особым речам, и, скорее всего, зря. Катерину, после всего высказанного, забила мелкая дрожь. Слезы брызнули из огромных глаз, и она заперлась в детской. Я растерялся, Татьяна начала суетиться и обвинять меня в жестокости. Получился какой-то нелепый кавардак. Без особой на то надежды, я зашел к Катюшке в комнату и попытался произнести какие-то добрые слова утешения. Я и сейчас, по прошествии многих лет, не знаю, как надо было правильно выстроить тот монолог. Одно вот только сейчас понимаю, что, высказывая свои глупые слова самооправдания, я был непозволительно жесток с шестилетним ребенком. После того холодного вечера, Катюша не разговаривала с нами два дня.
Я был откровенно честен с Татьяной. Да просто пытался объяснить ей, что чувства, связывающие нас в начале семейной дороги, уже давно испарились. Что жертвовать ради детей собственной свободой не стоит. Я же не уходил к другой женщине. Просто уж так получилось, что перестал любить свою жену. А Катерина, получив информацию о нашем расставании, приняла ее как предательство. Она, моя маленькая принцесса, не увидела ничего положительного в нашей правде. Конечно, это же была жизнь и честность, которую могли оценить взрослые, но никак не маленькая принцесса. Со временем, она смирилась с новой ситуацией, поняла, что её не стали меньше любить. Но ей было одиноко с нами, с бесконечными Татьяниными конференциями и с моими командировками. Ей нужна была семья, пусть даже с нашими кислыми лицами, с нашим обоюдным равнодушием. Ей нужен был наш тройственный союз. Папа, мама и Она, – главный член нашей семьи. Она долго привыкала к нашему разъезду по разным квартирам, к тому, что родители ее развелись. Она долгими вечерами роняла в подушку горькие слезы, замыкалась в школе, когда одноклассники рассказывали о своих семьях. А мы даже не догадывались, каково было нашей девочке. Мы гордо несли свои статусы взрослых и ответственных людей, и не осознавали, из чего складывается понятие «ответственность».
А Катюшка росла, и вместе с ней росла её детская тоска. Она понимала, что все испытательные сроки наших с Таней отношений уже давно закончилась, что возврата к прежней единой семье уже не будет, а нам с Татьяной даже не приходило в голову, что душевные мучения не покидают нашу любимую дочь. Мы устраивали ей веселые и шумные праздники, мы обожали ее, но после мнимого возврата в прошлое, ей становилось еще тяжелее. Да, в конце концов она приняла наш разрыв. Но, как оказалось, даже мысли не допускала, что в нашей личной жизни могут появиться «посторонние» персонажи. Все же в психологии мы были полные профаны.
Вот так мы и жили все трое в зыбкой иллюзии полного комфорта и удобства.
Итак, мы с Катериной продолжили наслаждаться отпущенной нам короткой свободой общения. Она ходила в школу, я, как натуральный инвалид, оставался дома, включал компьютер, интернет, раскладывал бумаги и с головой погружался в работу. Дел было столько, что я не замечал времени наступления обеда и спохватывался только тогда, когда раздавался звонок в дверь. Катерина влетала в квартиру, подобно вихрю, взахлеб рассказывала последние школьные новости: «У Витальки родился братишка… У Юльки новый «Гейм-Бой»… Наташка поссорилась с Кариной…» Я слушал, старался вникать, попутно чистил и жарил картошку, резал салат, варил сосиски. Катька переодевалась и продолжала из комнаты выдавать новости, и я вдруг осознал, что нарезаю хлеб с глупейшей и счастливейшей улыбкой на лице. Верно ведь говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло!
– Ты чего улыбаешься? – я и не заметил, как Катя вошла на кухню.
– А чего не улыбаться? Все так хорошо!
– Ага! Очень! Особенно сломанная нога.
– Ну, нога! Что нога! Нога срастется! А вот мне с тобой так хорошо, что я чувствую себя абсолютно счастливым человеком.
Катька тоже заулыбалась, и в состоянии трогательной идиллии прошел наш скромный обед. Потом она отправилась делать уроки, а я снова углубился в работу, от которой меня оторвал телефонный звонок.
– Ну, ты как, инвалид? – я узнал голос Дины.
– Нормально. Работаю, как вол.
– Работает он! Пользуясь случаем, мог бы и отдохнуть! А то даже дома не находишь себе покоя!
– Да, ты что! Как раз наоборот! У меня полнейший покой!
– Ну, тогда пора внести частичку хаоса в твою жизнь. Я забегу через пару часов, надо навестить инвалида.
– С нетерпением буду ждать, – я расплылся в улыбке.
Все-таки есть в моей ситуации положительные моменты!
Неожиданное признание
Дина появилась гораздо раньше, не прошло и часа. Мы как раз собирались пить чай, когда раздался звонок в дверь. На пороге стояла моя подруга с бутылкой своего любимого джина «Биффитер».
– Вот это да! – воскликнул я, – А разве больным принято приносить крепкие спиртные напитки? Я думал, исключительно апельсины и цветы.
– Перебьешься! – Дина даже не улыбнулась. – А напиток не тебе, а мне.
– Та-а-ак, – протянул я, – Кажется, опять Доктор шалит.
– В точку! – лаконично заметила Дина, снимая туфли и надевая тапочки для гостей.
Она не стала задерживаться в прихожей и сразу прошла на кухню, а я неуклюже заковылял за ней.
– Привет, Катёна! – при виде моей дочери лицо Дины преобразилось, на губах заиграла улыбка, которая так была ей к лицу.
– Привет, Дина! – радостно откликнулась Катерина. – А мы чай как раз собирались пить. Будешь?
– Обязательно! И чай, и все остальное…
В присутствии моей дочери Дина никак не выдавала своего настроения, была весела, остроумна, рассказывала всякие истории и изрядно смешила и Катю и меня. То, что с ней что-то происходит, можно было увидеть лишь по глазам, которые, несмотря на весь ее смех и бесшабашность, оставались грустными. Я понял, что она ждет, когда Кате придет время укладываться спать, и тогда выплеснет на меня все свои переживания, как это бывало всегда. Но Катя не спешила удаляться, и, спустя какое-то время, мне пришлось ей намекнуть, что пора бы и «честь знать».
– Катёна, а ты все уроки сделала?
– Все, все. Ну, Дин, и что же было дальше?
Дина рассказывала об одной своей суеверной сотруднице, которая всегда сворачивала с пути, если ей перебегала дорогу черная кошка, была уверена в скорых неприятностях, если встречала кого-нибудь с пустыми ведрами, возвращаясь, всегда долго смотрелась в зеркало и т.д. и т.п.
– А я верю в волшебство, – вдруг совершенно серьезно сказала моя дочь.
– Ну, при чем тут волшебство, – возразила Дина, – Это обычные суеверия. Волшебство, – это Дед Мороз. В Деда Мороза ты веришь?
– В Деда Мороза – нет, но в другое волшебство верю.
– В какое другое? – не унималась моя подруга.
– Ну…, – Катя, казалось, замешкалась. – В другое.
– Ладно, – прервал я их странный спор, – пора умываться и спать! Уже поздно, давай, Катерина, а то завтра не встанешь!
Катя нехотя поднялась из-за стола и поплелась в ванную комнату.
Спустя четверть часа, поцеловав ребенка в щеку и заботливо подоткнув ей одеяло, я, наконец-то, вернулся на кухню и оказался с Диной один на один.
– Ну, теперь, давай, рассказывай!
– А, – махнула она рукой, – что тут рассказывать… Давай-ка я уберу со стола и нальем себе достойный напиток. И покрепче. А говорить, собственно, и не о чем. Просто моей «счастливой» семейной жизни пришел конец.
– Как это? – я был так изумлен, что, кажется, даже открыл рот.
– А вот так. Сегодня мне на телефон пришла эсэмэска от моего мужа. Только предназначена она была не мне. Он посылал ее своей любовнице, но отправил по ошибке мне.
Вот тебе раз! Я, конечно, знал, что Серега был тем еще ловеласом, но полагал, что он соблюдает определенную осторожность. Новость была совершенно неожиданной, и я взял тайм-аут, уставившись в окно. Динка уверенно перемещалась по кухне, вытаскивая стаканы и что-то выкладывая на тарелку. Да… несмотря на то, что напитки мы стали пить заграничные, издревле прижившаяся привычка закусывать пока еще сохранялась. И Бог с ним, что на Западе это посчиталось бы моветоном, мы в России и у нас свои заморочки! Поэтому, что может быть лучше соленых огурцов и ломтей аппетитной колбаски! Сформировав из попавшегося под руку съестного объемистую горку на тарелке и поместив ее в центр стола, Дина подвинула ко мне бутылку. Я налил два стакана джина. Придется и мне, инвалиду, быть на уровне, разговор предстоит не легкий.
– Дин, – попытался я успокоить подругу, – ну, может, ты ошибаешься? Ситуация-то абсурдна сама по себе. Ты у него спросила?
– А что тут спрашивать? В любом случае, ответ мне не понравится.
– Почему?
– Ну, потому что он либо скажет, что да, так и есть, он ошибся адресатом. И это убьет меня. Либо начнет юлить и говорить, что ничего не посылал, но то, что это явная ложь, будет даже и ежу понятно. Таких косяков у мобильной связи не бывает.
– Да перестань! Косяки бывают у всех, а у мобильной связи тем более. Это я тебе говорю, как опытный ай-пишник!– я попытался пошутить, но, глянув на нее, понял, что здесь это не прокатит.
– И что же теперь? – нерешительно спросил я.
– А что теперь? Разведусь. Мне же не впервой! Стану свободной, счастливой, одинокой женщиной, открытой для новой стрелы Амура!
– Дин! – я не унимался, считая своим долгом не дать затонуть их семейной лодке. Эта привычка вырабатывалась во мне с годами. Именно этого моя подруга всегда ждала от меня, и я никогда не разочаровывал её. – Послушай, ну, у твоего Сереги непростая работа, он хороший хирург, к тому же не простой, а пластический. Он всегда имеет дело с безумными истеричными дамочками, которые стремятся довести до идеала собственное обличие или хотят сохранить то, что от него осталось. Ты же сама хорошо знаешь, кто чаще всего прибегает к услугам пластических хирургов. Нервные жены богатых мужиков, молодость у которых уходит, а значит, вполне вероятно, что уйдет и муж. Они пытаются доказать самим себе, что еще не все потеряно, что у них еще сохранились их прежние чары, что они кому то еще могут нравиться. И испытывают это на Сереге. А он ведь врач! Он отчасти еще и психолог, может так нужно в данной конкретной ситуации.
– Стас, – Дина грустно улыбнулась. – Ты хороший друг. Даже очень хороший. Нет, ты даже больше, чем друг. Но сейчас ты пытаешься меня успокоить, хотя и сам не веришь в то, что говоришь. Ну, сознайся, что не веришь. И не смей мне врать!
К такому повороту событий я не был готов, я знал, что мне, во что бы то ни стало, нужно ее успокоить, приободрить, вернуть уверенность в себе, а уж как я это сделаю, – не так уж и важно! И ведь мне всегда это удавалось, она всегда давала себя уговорить. Но сегодня все шло не по сценарию. Мое замешательство она расценила, как ответ.
– Знаешь, – как-то отрешенно сказала она, – Мне надоело придумывать ему оправдания. Мне надоели эти, как ты их назвал, истеричные богатенькие дамочки, звонящие на мобильный моему мужу и днем и ночью. Мне надоело что-то додумывать, представлять, подозревать. Я становлюсь параноиком. Мне все надоело. Я вдруг поняла, что теряю себя, медленно разрушаю изнутри постоянными подозрениями. Я помимо своей воли начинаю в каждом звонке подозревать измену. Ведь, ладно бы это было в первый раз, но нет же! Его не изменить. Стас, если я не положу этому конец, меня просто не станет, я сама себя сожру. А я ведь еще молодая, умная, красивая женщина. Я хочу, чтобы меня любили и желали, а не рассеянно чмокали в нос перед сном и отворачивались к стене! Пусть это станет моим очередным разводом, но я знаю, что еще буду счастлива!
Дина произнесла свой монолог с нескрываемой горечью. Я влил в себя из стакана остатки джина, и к собственному удивлению меня вдруг, что называется, «понесло».
– Диночка! – отставив в сторону пустой стакан, выдохнул я, – вижу, ты настроена весьма решительно. Хорошо! Пусть так оно и есть! Но, раз уж дело так повернулось, то не позволишь ли ты мне стать первым в очереди?
– В смысле? – удивленно вскинув брови, вопросила Дина.
– Ну, в смысле, можешь ли разрешить мне стать первым, кто выпустит стрелу любви в твою сторону в попытке завоевать твое сердце. – Никогда не думал, что смогу говорить таким высоким слогом. – Отвечай откровенно, или другу не позволяется любить?
Выдал и сам себе удивился. Мало того, еще и смутился, как невинный отрок. Господи, да что за чушь я несу!
Воцарилось молчание, которое через некоторое время нарушила моя подруга.
– Стас, ты спятил? Что это зна… – и в этот момент её лицо озарило понимание. – О, Боже! – только и смогла вымолвить она.
– Дин, ты что, хочешь сказать, что все эти годы даже не догадывалась…? – я был поражен не меньше её.
И тут, вдруг, в прихожей что-то упало с гулким грохотом. Динка, как ошпаренная, подхватилась со своего стула и бросилась на звук, а я неуклюже привстал на костылях и, подобно страусу, вытянул шею, чтобы увидеть хоть краем глаза, что там такое стряслось. В коридоре стояла моя дочь, взлохмаченная, в пижаме, а рядом валялись осколки старинной греческой амфоры, которую родители еще в моем далеком детстве привезли из Греции. Ваза давно мне мешала, как-то не вписывалась в интерьер, я переставлял ее с места на место и пристроил в конечном итоге здесь, в углу коридора. Как видно, не ошибся.
– Катя, что ты здесь делаешь? – удивленно спросил я.
– Ничего, – со злостью ответила мне дочь и гордой походкой удалилась в свою комнату.
– О, Господи, Стас! – тревожным шепотом прошелестела Дина, – она что, все слышала?
– Откуда же мне знать, – пожал я плечами, – в скверной привычке подслушивать я ее не замечал.
– Ладно, я, пожалуй, пойду, уже поздно, – Дина начала судорожно натягивать плащ, и все никак не могла попасть в рукава. – Завтра поговорим. Давай, береги ногу, много не ходи, больше покоя, я тебе завтра позвоню.
Она тараторила без умолку, пока за ней не захлопнулись двери лифта и не позволила мне произнести ни слова. Господи, какой же я идиот! Ну, разве так я представлял себе этот долгожданный момент признания?! Сколько раз в своих мечтах я мысленно произносил ей такой потрясающий монолог, после которого она, опять же в моих мечтах, со слезами умиления и любви, падала в мои объятия! А что вышло? Я напугал ее! Брякнул про какого-то метателя стрелы, даже не дал ей времени отойти от предательства мужа. Идиот! А все Катька! Ну, что она там забыла, в этом коридоре.
Я проковылял в комнату дочери, она лежала под одеялом и не шевелилась, я склонился над ней и увидел, что ее глаза широко открыты и смотрят прямо на меня.
– Кать, – шепотом сказал я, – ну, в чем дело?
– Пап, – так же шепотом ответила она, – это правда?
– Что, правда?
– Ну… то, что ты… в общем, насчет Дины?
– Кать, послушай, – я разогнулся и, не зная, что и сказать, откашлялся. – Кать, ты еще маленькая, мы с тобой поговорим об этом как-нибудь потом, когда ты повзрослеешь.
Повисла гнетущая тишина. Я еще немного постоял, потом нерешительно пожелал дочери спокойной ночи и направился к двери. Уже закрывая ее я услышал голос Кати :
– Ненавижу твою Дину!
Я вернулся на кухню, налил в стакан немалую порцию джина и, ни с чем его не смешивая, залпом выпил до дна. Секунду поколебался, а затем повторил. Жаль, никакого эффекта от выпитого не последовало. Не было приятного затуманивания мозгов, шума в голове, тумана перед глазами. Знать, было суждено остаться в этот вечер абсолютно трезвым. Что оставалось делать? Я побрел в свою в комнату в надежде, что вот сейчас, как только завалюсь на кровать, так сразу же и усну, ну, а утром, глядишь, все и образуется. Хорошо бы, да только сна не было.
Я сел за письменный стол и рассеянно уставился на фотоснимок, стоящий передо мной. Катька в возрасте шести лет на ромашковом поле. Вся в окружении ромашек, сама как нежный цветок. Моя любимая фотография. Когда у нас еще была семья, мы выдумали собственную традицию. Ежегодно, летом, начиная с самого первого дня Катерининого рождения, мы втроем, садились в машину и уезжали за город. Искали приглянувшееся ромашковое поле. Татьяна и я, поочередно делали фотографии нашей любимой девочки среди настоящего моря этих ярких цветов. Потом выбирали лучший кадр и делали портрет в рамке. Таких снимков насчитывалось ровно шесть. Вот эта фотография была последней из «традиционной» серии. Дальше последовал развод и «наше общее» дело прекратило своё существование.
При взгляде на портрет Катерины, в моей голове отчетливо всплыл тот момент, когда я вдруг осознал, что наша тихая семейная жизнь с Татьяной пришла к своему логическому завершению.
Я вспомнил, как несколько лет назад, еще пребывая в узах брака, точно также сидел поздним вечером и разглядывал фотографии в семейном альбоме. Татьяна была в отъезде и мы с Катюшей ждали ее возвращения из Кёльна, где проходила крупнейшая выставка стоматологической техники. Ждали, ждали, и один из бойцов не дождался. Дабы уйти в тот нескончаемый вечер от унылого одиночества, я и ухватился за «эти воспоминания о прошлом», – за фотоальбом.
Я листал его, и сердце сжималось. Я вглядывался в наши юные лица, еще абсолютно не обремененные существованием в семейных узах. Я веселился в чебуречной на Сретенке с друзьями, Танюшка разжигала костер в лагере на Белом море. Мы вели отдельную, счастливую, ни к чему не обязывающую жизнь. А потом пошли снимки ее брата Кольки, моих друзей, её подруг, а вслед за тем фотографии нашей свадьбы. До меня вдруг дошло, что ничего до нашей свадьбы нас и не связывало. Свадьба, белое платье, недоуменно счастливые лица. Именно недоуменные! И только сейчас я понял почему. Все объяснялось просто, мы изначально не понимали, зачем связываем свои судьбы. Не было в этой связи ни интриги, ни смысла. Была только юношеская романтика. Истории не было. А вот Динка была со мной всегда. Была рядом на всех школьных тусовках, на институтских вечеринках, в походах и просто на прогулках по городу, а Тани не было… Только на свадьбе. Где же я взял этот фантом своей жизни? Где?
Беспредельная пустота поселилась в моём сердце после осознания этой простой истины. Зябкие мурашки пробежали по коже. А как же Катерина, плод семейного счастья и нашей любви? Нет, всё не так. Катерина, моя единственная дочь, – это божий дар. Мы просто играли в семью и брак, не строили далеко идущих планов, жили и жили, дружили и создавали иллюзию семьи. Вот за наши наивные чувства, нам и был послан дар Божий.
Катюшкины фотографии были бесподобны! Я даже не думал, что по прошествии стольких лет, могу умиляться этому крошечному «инопланетянину». Нам месяц, абсолютно лысая головка, на ней вычурная резиночка с бантом. Не знаю, как правильно называется сие украшение, но оно очень подходит к ее милой мордашке. Надо же одеть эту «игрушечную» куклу в платье. Действительная реальность уже не соответствует этим младенческим фотографиям. Катерина, реальный подарок судьбы, который с каждым годом приобретает лучшие очертания и исключительную разумность. Мне, конечно, как любящему отцу, простятся такие сравнения. И в тот момент просмотра фотографий я реально ощутил, что я нашёл и что потерял.
У меня есть прекрасная дочь, но я абсолютно лишен любви к женщине, которая мне её подарила.
Я рассматривал фотографии и чем больше смотрел, тем больше отдалялся от реальной Тани, осознавая бесконечную любовь к дочери и… понимая, что близким человеком, который постоянно присутствовал в моей жизни, была Динка. Вот мама у нее, конечно, с этой ЛьДиной отличилось. Слава Богу, что нам ума хватило, не исковеркать имя нашей дочки. Полный бред!
И правда, чем больше я вникал в историю собственной жизни, тем больше понимал, кто занимает в моем сердце особое место. Ну, дочь, – это неоспоримый факт. А Дина? Я действительно любил ее всю жизнь. Любил как друга. Как близкого человека. Как желанную женщину. Я всегда таил эти чувства в глубине своего сердца, и только что, в этом угрюмом одиночестве, в пустой квартире, где спит моя дочка, просматривая старые запылившиеся альбомы… понял, кто и насколько мне дорог.
Чувство приобретения и потери, удачи и неумения построить свой личный «песочный» замок переполняли моё сердце.
Чёрт дернул меня смотреть фотографии… и эта тишина.
В замочной скважине повернулся ключ. Наконец-то приехала Татьяна. Я положил фотоальбом на место и вышел ей навстречу. Я больше не хотел называть ее Танюшкой и расспрашивать о проведенном времени. Всё пережитое раньше, естественно кроме дочери, потеряло смысл. А, скорее всего – смысла и не было.