Виктория Лебедева
Как он будет есть черешню?

Глава 8

Сейчас, по прошествии лет, это все ужасно смешно. Такой домашний мем – как Ванька был ведущим специалистом по нефти.

«Нет, ну ты помнишь, какие у него были глаза, помнишь?» – спрашивает Андрей, подразумевая нашего Илью Валерьевича, и я подхватываю: «Кому рассказать – не поверят!» И мы веселимся.

Но тогда – тогда смешно не было. А просто очень странно. И ощущение, будто случайно обыграл уличного мошенника в наперстки. Помню, мы добрались до дома совершенно обалдевшие, принесли какой-то вафельный торт (который свекровь категорически не одобрила, потому что она у нас ЗОЖ), до вечера долго и бестолково шарахались по квартире, собираясь вместе посмотреть какое-нибудь кино на ноутбуке, да так и не выбрали какое. А наутро я не смогла встать.

Спала нормально, ничего вроде не болело, но вот проснулась по будильнику, попыталась выбраться из постели, и с удивлением поняла, что не могу. Спину заело намертво. Чертов же кретин этот невролог с его красным бельем!

До обеда Андрей с сочувствием наблюдал, как я барахтаюсь, будто черепашка, случайно опрокинувшаяся на панцирь, и решаю, звонить в поликлинику или нет. Никакого дополнительного недоброго чуда в моем состоянии не было, а как раз наоборот, все складывалось удивительно логично: вчера на радостях я имела неосторожность расслабиться – и вот. Уж это всегда.

Андрей наблюдал, водил меня в туалет и умываться (таскал на себе), приносил кофе и кашку в постель, а потом ушел и через полчаса объявился с охапкой шприцев и ампул. На мои удивленно поднятые брови он лишь заметил, что «столько лет» и «я же не идиот, все отлично помню».

– Андрюша, дорогой, а кто все это будет колоть? – поинтересовалась я.

И он отозвался, немного насмешливо:

– Ну а сама как думаешь?

Тут он уселся за письменный стол и открыл рабочий ноутбук.

Все-таки интернет – удивительное дело. Можно оперативно научиться чему угодно.

А Ванька меж тем тоже лежал – на своем любимом диване в соседней комнате. Потому что его «нефтяная» работа, разумеется, не была работой, а была лишь фиктивной записью в трудовой книжке, первой в Ванькиной жизни.

Чтобы бабушка не задавала вопросов, вокруг Ваньки навели деятельный беспорядок: набросали учебников, каких-то блокнотов, конспектов с подготовительных курсов, чтобы, случись свекрови войти, Ванька мог легко дотянуться до любой книжки и сделать вид…

Мы уже решили, как дальше врать, мол, поступал, сдал документы как положено в пять вузов, и вроде бы везде проходил по баллам (ну почти), но вот внутренний университетский экзамен по специальности – провалил с треском, для себя самого неожиданно, а сориентироваться не успели, пропустили сроки, бумаги не отвезли или отвезли не туда, а там пихнули своих – и пролет… и дальше можно было, например, ругать ЕГЭ – свекровь такие вещи хорошо понимала и в пользу нынешней реформы образования не верила.

Думаю, это у меня от профдеформации. Работа такая – сводить концы с концами, чтобы убедительно и правдоподобно. И неважно, фантастика это, реализм или даже абсурд – везде своя логика… ну то есть я так думала до всех наших событий, что везде логика… а что я буду врать, если Ваньку посадят? По-настоящему, в тюрьму? На следующие пять-шесть лет? Что я тогда совру свекрови, чтобы ее не волновать и уберечь от очередного инфаркта? Может, что Ванька внезапно уехал учиться в другой город?..

Очень хотелось опять плакать. Но было нельзя: если всхлипывать, в спине сильно стреляло.

А колол Андрей неожиданно хорошо, будто всю жизнь этим занимался.

Знакомые стали звонить реже – потому ли, что было нечего сказать и нечем помочь или, может, боялись, что наша проблема волшебным образом перекинется на них… А впрочем, так было даже лучше: не представляю, каково было бы рассказывать про Ваньку направо и налево…

Я возвращаюсь в реальность и понимаю, что сейчас нахожусь в квартире одна, и, видимо, довольно давно. В кухонной раковине отмокает сковорода, отмокает тарелка. Похоже, пока я впала в ступор и пялилась в фейсбук, Андрей жарил себе яичницу.

Вокруг пусто и даже как-то гулко. Щелкают часы на стене, отмеряя время – совсем как в старые добрые времена, – но они, конечно, на батарейке. Я мою посуду, стараясь ни о чем не думать. Мету пол. Мою пол. Но навязчивые воспоминания никуда не деваются, процесс запущен. Видимо, сегодня придется прокрутить все до финала, иначе не отвязаться.

И, вытирая мокрые руки о спортивные штаны, я наконец решаюсь…

Пластиковая папка с документами по делу хранится в шкафу, в ящике с полотенцами и скатертями, на самом дне, как какая-нибудь заначка. Толстая такая папка, увесистая. Я еще только открываю дверцу и вижу ее синий корешок, а у меня уже тахикардия и дышать трудно, сердце скачет как ненормальное. Да что же это такое, в самом деле?! Наша история с хеппи-эндом! И, крепко ухватившись обеими руками за корешок, зажмурившись для храбрости, я с силой дергаю папку на себя. Вместе с ней, понятное дело, из шкафа вываливается все, что было уложено поверх, и падает мне под ноги. Ну и пусть. Потом уберу. Когда-то ведь надо это сделать. Заглянуть в проклятую папку. Невозможно всю жизнь бояться глупого предмета.

И вот я иду в свою комнату, и вот я отстегиваю прикипевшую пластиковую кнопку, и вот я уже вытянула несколько бумажек наугад… Руки дрожат адски. Сейчас это принято называть красивым словом «тремор». В нем слышится что-то французское, хоть и ударение на первом слоге. В руках у меня трепещет немного пожелтевший от времени протокол заседания трудового коллектива.

Благодаря нашему спасителю-классику Илья Валерьевич еще не раз и не два скажет свое «ну вы, блин, даете!» – например, когда велит нам представить этот самый протокол заседания трудового коллектива нефтяного предприятия, где Ванька числится «ведущим специалистом».

Заседание должно быть посвящено полностью Ваньке – его трудовому и моральному облику, – и вот силами спасителя-классика нам является протокол.

Протокол как настоящий, комар носа не подточит. Согласно ему закрытое акционерное общество собирается в условленный день во главе с генеральным директором ради одной-единственной цели – взять Ваньку на поруки.

«Протокол общего собрания» – гласит шапка. Председателем – сам генеральный, всего присутствуют семь человек, все руководство компании, включая ведущего менеджера и главного бухгалтера. На повестке дня – обращение в районный суд с «ходатайством о передаче Григорьева И.А. на поруки трудовому коллективу и избрании для него наказания, не связанного с лишением свободы».

Это чрезвычайно убедительная стилизация на трех страницах мелким шрифтом, из которой представители суда должны узнать, что, по свидетельству генерального директора, «за время работы в должности ведущего специалиста Иван Андреевич Григорьев зарекомендовал себя с положительной стороны», что в работе он «внимателен, ответственен» и «ладит с коллегами», а также «неизменно вежлив и всегда готов помочь людям». Помимо этого Ванька, согласно протоколу, является «молодым и активным сотрудником, которых в наше время так не хватает на производстве». Проступок Ванькин – согласно протоколу – объясняется «исключительной молодостью» обвиняемого.

Главный менеджер (а в лице его сам наш классик, который тоже числится на оном предприятии и иногда выполняет для него кое-какие работы по компьютерной части) вторит генеральному директору и со всей ответственностью заявляет, что в проступке своем Иван Андреевич Григорьев искренне раскаивается.

О да, он раскаивается, еще как! Целый день лежит на своем диванчике и сверлит потолок пустым и тоскливым взглядом, словно бы выискивая там, на потолке, ответ – зачем? Зачем все это было? Ради какой такой дружбы с полузнакомым наркоманом? Ради какого спасения, какого человеколюбия? Его впервые в жизни предали, нашего Иванушку-дурачка, и, как принято писать в интернете, «его мир больше никогда не будет прежним».

По мнению главного менеджера, взятие на поруки Ивана Андреевича Григорьева выгодно прежде всего организации, в которой он трудится с недавних пор, ибо в лице его упомянутая организация получила хорошего потенциального профессионала. Главный менеджер выражает уверенность, что «никакой опасности для общества Иван Андреевич не представляет и оступился случайно».

«Оступился» – прекрасное и точное слово. От него веет советской производственной драмой конца пятидесятых – начала шестидесятых.

А что же главный бухгалтер?

Главный бухгалтер – дама (и, судя по протоколу, в летах), она сетует: «К сожалению, молодые люди часто бывают неразборчивы в знакомствах и безответственны». «Все мы видели, – говорит эта уважаемая женщина на общем собрании трудового коллектива, – как легко Иван сходится с людьми и насколько он готов прийти на помощь каждому, кто попросит».

«Думаю, он просто связался не с той компанией!» – продолжает дама-бухгалтер, и я, сейчас перечитывающая протокол, ее вижу: полноватая, чуть за пятьдесят, с немного старомодным пучком, непременно при массивных серьгах (например, жемчуг в золотой оправе или рубин), обязательно в перстнях из того же комплекта украшений, в узкой юбке до колена, белая блуза в мягких драпировках, прикрывающих зону декольте, на ногах лодочки… – и тут я ловлю себя на том, что все это время мысленно представляю просто собственного школьного завуча – Тамару Николаевну.

Там много чего еще говорится о Ваньке, в этом протоколе. И все хвалят нашего мальчика, все его ценят, все выражают желание продолжать сотрудничество, все надеются, что в скорейшее время он сможет начать обучение в профильном вузе и тогда в полной мере украсит собою маленькое и дружное нефтяное производство.

Но как сам виновник оценивает ситуацию? Что он имеет сказать в свое оправдание?

Это по протоколу тоже необходимо, и классик сообщает от лица Ваньки следующее:

«Я очень благодарен всем, кто сейчас выступил и кто верит, что больше я ничего подобного не совершу».

А еще Ванька обещает, что если суд примет ходатайство и даст шанс исправиться, то уважаемый коллектив ни минуты не пожалеет об ответственности, которую сейчас принимает на себя.

«Я очень постараюсь оправдать ваше доверие», – вот последняя реплика Ивана Андреевича Григорьева.

И, дочитав до этого места, я в который раз думаю: а действительно, как насчет доверия? Будет ли доверять Ванька людям и дальше? Я, уже знающая, что эта блестящая стилизация поможет ему выпутаться, опять задаюсь нашим «проклятым» вопросом. Потому что ответа до сих пор не знаю. Иногда мне кажется, что Ванька не изменился: он по-прежнему общительный, вокруг него всегда люди, но… А впрочем, люди не стоят того, чтобы слишком им доверять, так что о потере доверия жалеть незачем. И я продолжаю чтение.

Слово берет генеральный директор. Он предлагает поставить на голосование вопрос о направлении в районный суд ходатайства относительно взятия трудовым коллективом на поруки Григорьева Ивана Андреевича.

В ходатайстве трудовой коллектив выражает готовность взять на себя «контроль и воспитательную работу в отношении сотрудника Григорьева И.А.».

Голосование – единогласно «за».

Дата, подписи, круглая печать предприятия – все настоящее.

Откладываю листочки, прихваченные степлером за уголок.

Я хорошо помню, как Илья Валерьевич просматривал их, получив, и удивленно шевелил бровями. Я тогда начала уже понемножечку вставать и передвигаться самостоятельно, потому что уколы помогли, и протокол мы с Андреем передавали адвокату вместе.

Глава 9

Дальше воспоминаний совсем мало – до самого суда. Что мы тогда делали, вся семья? Мы с Андреем работали, это понятно, а кроме? Ну невозможно же сидеть полтора месяца и не делать ничего такого, что не запомнилось бы хоть мельком!

А впрочем, уже не один год прошел, мало ли что вывалилось из памяти за ненадобностью, и, пытаясь восстановить события, я лезу в фейсбук и в ЖЖ, изучаю конец того лета.

Но пусто, пусто – и в ЖЖ, и в фейсбуке. Почему? Может быть, дело в том, что можно запросто обсуждать все – кроме ожидания. Ожидание само по себе штука скверная, но когда прижал уши и днями, неделями, месяцами ждешь плохого, глушишь даже самую махонькую надежду – ведь статистика вещь упрямая, и все говорит за то, что закроют… Посадят в тюрьму. Нашего Ваньку, нашего единственного сына, а он хороший… он, честное слово, очень хороший, наш Ванька… это я не потому что мама, это правда – его все любят, и он любит всех (а не надо бы!). Невозможно обсуждать с посторонними свое ожидание, обсуждать ожидание беды невозможнее вдвойне, а впрочем, и с родными ожидание беды почему-то не обсуждается. Мы ведь, правда, ничего такого не делали в те полтора месяца, мы один другого даже не подбадривали и не храбрились, а только жались друг к дружке: завалимся на разложенный диван в большой комнате, и включим какие-нибудь мультики, и так лежим, и не смотрим, и не слушаем… странное было время.

Но это – когда свекровь на плановый техосмотр в больницу положили, на три недели. Тихо было в доме, и никто никому не врал.

А потом ее выписали.

С нашей Верой Николаевной – это же примерно как с соцсетями. Держи лицо, делай вид, что все пучком, улыбайся и не жалуйся, ни о чем не спрашивай, если не хочешь быть завален бесполезными, бурно эмоциональными ответами и советами, неприменимыми на практике, пости котика, рисуй смайл, жми большой палец – не открывайся. Главное, не задавай никому вопроса «что делать?», это дохлый номер, к тому же годами литературной практики доказано, что ответа не существует в природе, спросить об этом значило бы подставиться. Вот почему нет постов ни в фейсбуке, ни в ЖЖ: еще ничего не кончилось, жизнь поставили на паузу, а будущее таково, что хоть бы эта пауза длилась, и длилась, и длилась… тоже не жизнь, конечно, но и не приговор.

Вера Николаевна, вернувшаяся из больницы, парадоксальным образом оказалась самой несчастной в доме. Потому что Ванька не поступил в университет.

– Как же так можно было, а?! – причитала она, шаркая по квартире с маленькой китайской чашечкой корвалоловых капель в трясущейся руке. – Это просто уму непостижимо! Ванечка, ну ты же умный мальчик! Ты почти отличник!

Ванька напускал на себя виноватый вид и только руками разводил.

– Это все твои дачи! – не унималась бабушка. – Вот не ездил бы на дачи, а готовился бы к экзаменам получше, вот бы и поступил бы!

– Бабуль, сейчас нету экзаменов, ЕГЭ сейчас! – объяснял Ванька авторитетно. – Сколько в школе получил, столько и посчитают при поступлении.

– Ну а что? А ЕГЭ тебе не экзамены?! – не соглашалась Вера Николаевна.

А я все думала: где мы, а где ЕГЭ… Вот бы здорово, думала я, трястись сейчас в ожидании результатов за физику и русский. Как в июне. Хорошая была жизнь! А Андрей возражал: ты бы себя видела, пока тех результатов ждала! Сейчас ты куда спокойнее. И ведь он был прав: я действительно стала куда спокойнее, по крайней мере внешне. Парадокс, опять парадокс.

Родительское равнодушие к будущему мальчика отдельным пунктом сердило Веру Николаевну. Потому что армия! Теперь мальчика заберут в армию! Но у нас и тут был придуман логичный ответ, который даже и не вранье: при минус восьми да с отслоением сетчатки никакая армия Ваньке с самого начала не грозила. («Лучше бы армия, – думала я. – Уж лучше бы армия…»)

– Так и что же, давайте теперь неучами жить?! – восклицала свекровь. – Давайте все в дворники пойдем, раз ни страху, ни совести!

– Я бы в дворники пошел – пусть меня научат! – отзывался Ванька.

Бабушка поджимала губы и зло сопела.

– Ну мам, ну в самом деле, – вклинивался Андрей, пытаясь сгладить разговор, – чем тебе дворники плохи? Дворники, между прочим, доброе дело делают, чистоту на улицах поддерживают. – Но не выдерживал тона и непременно добавлял: – Не то что многие высоко-высоко поставленные лица!

Трясясь от злости и обиды, бабушка скрывалась в своей комнате и хлопала дверью, где еще долго причитала и всхлипывала о том, что «молодежь пошла». А потом, успокоившись немного, она выходила и торжественно произносила, ни к кому конкретно вроде бы не обращаясь:

– Ну и шел бы дворником, раз так! А то что же дома штаны просиживает, здоровый лоб? Не хочет учиться, уж пусть тогда поработает! – и опять скрывалась в своей комнате.

А он бы и поработал, Ванька. Даже дворником, почему нет, он всегда радовался физической работе. Вот только даже в дворники путь ему был заказан. Сиди, молодой дурак, жди беды. Не верь людям. Ты ведь помочь хотел? Вот, допомогался… Теперь все мы с тобою во главе движемся доро́гой, вымощенной благими намерениями.

А самым счастливым в доме (парадокс, опять парадокс!) в то время был – Ванька…

Я слишком туго замотана в свой кокон, я слишком внутри него затаилась в ожидании беды – и не сразу замечаю, что Юля и Марина больше не прибегают парой, не являются в шумной компании одноклассников, а заходят строго поодиночке.

В какой-то момент Марина исчезает, остается одна Юля – да и та на себя не похожа. Она вдруг делается молчаливой и краснеет при моем появлении («удушливой волной» краснеет, отмечает внутренний редактор, отыскав приличествующую случаю цитату). Они с Ванькой обычно сидят в большой комнате на диване, каждый на своем краю, и смущенно молчат. То есть разговаривают, конечно, но разговор продвигается медленно и трудно, будто они подбирают рифму к слову «пакля» или к слову «выборы». Оба надолго задумываются и замолкают. Юля крепко прижимает к животу подушку-думку. Это подушка-кот. У нее голова и лапки. И хвост. Девчонки как увидят, немедленно обнимают этого «котика». Да я и сама его обнимаю, обнять котика, живой он или хоть подушка, – это из области рефлексов.

Свекровь, когда приходит Юля и сидит с Ванькой на диване, напускает на себя надменный и разочарованный вид «а-что-я-вам-говорила». В комнату к Ваньке она, конечно, не заходит продемонстрировать это свое выражение лица, но уж на нас с Андреем отыгрывается по полной. «Все от родителей!» – как бы читается в ее строгом взгляде.

По собственным рассказам свекрови, ее в детстве «пороли как сидорову козу», и только этим проверенным способом вырастили нормального человека.

«Учился бы, чем о девочках думать!» – бормочет она себе под нос, когда семья сходится за едой, и Ванька тянет: «Ну ба-а! Ну не начина-ай!» А я прикидываю, как было бы здорово, если бы Ванька думал больше о девочках, чем о друзьях… Вот было бы у него в тот вечер свидание с той же Юлей – и сейчас мы бы наверняка праздновали поступление в университет… в общем, мечты-мечты, а Вере-то Николаевне все равно ничего не объяснишь.

В следующий момент, который я тоже не успеваю отследить, Юля вдруг пропадает и появляется Марина. Марины много. Каждый день. Она хохочет и тараторит. Когда она материализуется в дверях, руки у нее вечно заняты какими-то печеньками или яблоками. «Всегда, как утро, весела», – подсказывает внутренний редактор услужливо. Спасибо, внутренний редактор! У меня уже которую неделю в голове – ни одной самостоятельной мысли, а только тихий ужас да цитаты из классики.

Марина щебечет и бежит ко мне на кухню помогать, если я готовлю. Она умеет делать розу из помидорки – вот, смотрите.

Марина взахлеб рассказывает Андрею про какой-то свой турнир по шахматам, на котором в марте заняла второе место.

Марина пытается щебетать даже с бабушкой (дохлый номер, та при виде Марины стремительно и гордо удаляется в свою комнату и там включает телевизор погромче).

Они с Ванькой тоже сидят на диване, но не как с Юлей, а кидаются друг в друга несчастным «котом» и хохочут как ненормальные.

«Хорошая девчонка, – шепчет мне Андрей. – Веселая».

«Деф-ф-фьки пошли!» – шипит свекровь, подчеркивая мягкое «эф». Она длит его и длит, аж слюна брызжет. Иногда мне кажется, что Вера Николаевна родилась сразу старой, со своей хронической аритмией, давлением, варикозом и артритом, не оставляющими места радости. Стоит ли говорить, что она искренне уверена: если бы не «дефьки», наш мальчик сейчас готовился бы к первому семестру.

Проходит еще несколько дней, и Ванька с Мариной начинают надолго исчезать по вечерам, и я только тогда припоминаю, что всю предыдущую неделю погода была довольно поганая, ветер и грозы, а теперь – солнышко и даже вечером почти плюс тридцать.

И вот однажды на закате мы с Андреем сидим за столом в кухне, что-то такое жуем за чаем и листаем каждый свой смартфончик, и тут вдруг в руках у Андрея тренькает эсэмэска.

Он читает, и брови его изумленно ползут вверх.

За короткий миг, пока они ползут, а в глазах обозначается все большее удивление, я успеваю подумать обо всем самом худшем, что может случиться с Ванькой, которого сейчас нет дома. Арест, несчастный случай, авария, драка и разбойное нападение рядком выстраиваются в голове, сводит плечи, бухает за грудиной и все вот это.

– Что?.. – шепчу я испуганно одними губами.

Муж разворачивает ко мне сияющий экранчик.

Буквы прыгают перед глазами, но я все-таки заставляю себя прочитать…

Это сообщение от Ваньки. Восторженное, с тремя восклицательными знаками.

«Папа, я стал мужчиной!!!»

Мы с мужем смотрим друг на друга – и начинаем хохотать. Так долго и так громко, что к нам выходит из своего логова свекровь и, стоя в дверном проеме, выразительно крутит пальцем у виска.