bannerbannerbanner
полная версияМамин Восход

Виктория Ивановна Алефиренко
Мамин Восход

Полная версия

– Лучше бы я отдал эти деньги Володьке на выпивку! – стоя на столе и выковыривая из желобка люстры бесполезные дензнаки, жаловался он снохе Валентине.

Наступил 1963-й год. Скандалы в нашем доме становились все невыносимее, и однажды я, вся в слезах, сказала маме:

– Когда вы уже разойдетесь и дадите нам покой?

– Что значит «разойдетесь»? У вас должен быть отец. Какой-никакой, а все же отец!

– Зачем нам такой отец?

На тему «Как же я одна стану поднимать двух дочек?» мама размышляла всю ночь. А потом вспомнила слова моей учительницы:

– Вашу девочку надо показать доктору. Я не врач, но мне кажется, у нее ярко выраженный невроз. Вы, наверное, ссоритесь с мужем при детях?

– «Ссоритесь – это слишком мягко сказано!» – подумала мама и кивнула.

– Постарайтесь не делать этого, – предостерегла учительница.

На следующий день мама подала заявление в суд. Секретарь суда – папина родная сестра тетя Шура знала всю нашу жизнь не понаслышке. Поэтому, сожалея и сочувствуя, помогла грамотно составить заявление, да и на сам процесс, наверное, повлияла – развели родителей сразу.

… Через много лет, наутро после нашей свадьбы муж сказал мне:

– Очень плохо, что твоя мама рассталась с отцом, одна вырастила вас с сестрой и много чего достигла в жизни.

– Почему?

– Ты тоже можешь последовать ее примеру и не дорожить мной!

– Ну, если будет чем дорожить…

…На Игоря иногда сходило эдакое озарение, предвидение будущего…

Я выросла и уехала из дома, но все это не забылось, особо теплых чувств к отцу, каюсь, не питала. Когда он ушел из жизни, мы со взрослым сыном приехали на похороны.

– Ваш отец умер от старости, – сказал нам дядечка в морге.

– Вот это здоровье! – повернулась я к Роме, – Так всю жизнь пить, курить по пачке «Беломорканала» в день и умереть от старости!

А потом увидела отца в гробу. Видимо, у меня было такое выражение лица, что сын замахал руками, засуетился, стал усаживать в машину, закрывать дверцу. Только было уже поздно – в тот миг я простила отцу все. Все-все – и его пьяные скандалы, и мое испорченное детство…

Правду говорят – смерть примиряет всех.

Царствие небесное, отец!

Но вернемся в 1963-й год.

После развода родителей дом поделили пополам. Заложили кирпичом двери в коридор – получилось отдельное жилье. Теперь можно было спокойно учить уроки и ложиться спать, не ожидая, когда заявится хорошо подвыпивший отец – он бушевал за стеной. Как говорится – почувствуйте разницу!

А мама, поняв, что её жизнь продолжается, но с одним курсом ленинградского парашютного техникума далеко не уедешь, стала учиться – для начала на курсах кройки и шитья.

Трудно жилось нам в те времена – даже приличные ботики мы с мамой носили одни на двоих. Она ходила в них на свои занятия, а потом мы встречались у школы и переобувались – мама надевала мои, старенькие, а я в модных «румынках» бежала в драмкружок репетировать «Ромео и Джульетту». Какая у меня была роль? Не сомневайтесь, конечно, Джульетты.

А конфетки мы тогда ели совсем не «трюфели»:

– Фенечка, сходи в магазин, так хочется конфеток! – просит мама.

– Та грошив нэмае, а жити еще три дня! – печалится бабушка.

– Ну, тогда возьми хотя бы «голеньких» – тех, что без фантиков…

Нет, она никогда не жаловалась на судьбу, а перешивала нам, дочкам платьица из своей юбки, да отказывая себе во всем, покупала мне к первому сентября белые туфельки-лодочки.

Теперь все хозяйство лежало на бабушке Фене, поселившейся в нашем доме. Она убиралась и стирала наши вещички, ходила на базар и варила обед, даже сажала нехитрые грядки у дома. Мы, как могли, заботились о ней – иногда шили новые платьица, ходили в магазин, помогали ковыряться в огороде.

– Витуся, вскопай мне грядочку – свеколку посадить надо бы! – говорила маленькая бабушка, и я бралась за лопату.

– Принеси ведро алычи – варенье сварю, – и я отправлялась в овраг за переулком, набрать ведро душистой дикой алычи.

Варенье получалось – объедение, но хранилось нетронутым до самой зимы. Увидев в окошко первый снег, мы с сестрой ликовали:

– Ура! Теперь нам дадут варенье! – бабушка ставила на стол банку янтарной вкуснятины, и мы мазали ее на хлеб, уплетая за обе щеки.

Раз в месяц почтальон приносил Фенечке пенсию – целых сорок два рубля. Она старательно выводила в графе «подпись получателя» свой крестик и отправлялась в магазин купить нам тортик.



Бабушка Феня – Сердюкова Федосия Акимовна, 1963 год.


Много лет, будучи офицерской женой, мама мечтала пойти на работу, но отец всегда возражал. Теперь, наконец, можно – вернее нужно было это сделать. Купив свежую газету, они с бабушкой стали изучать объявления. Одно из них привлекло внимание: «Конструкторско-технологическое бюро легкой промышленности приглашает на работу старшего инженера и техника».

Мама надела свое лучшее платье, положила в сумочку свидетельство об окончании курсов кройки и шитья и пошла по указанному адресу. Идти было недалеко – по проспекту, мимо парка, рядом с кинотеатром «Гигант» – в серую дверь на второй этаж – вот и КТБ.

«Инженером, конечно, не возьмут, – думала мама, поднимаясь по деревянным ступенькам старой лестницы, – а вот техником стать, наверное, смогу».

Ее взяли – и вовсе не техником – домой она вернулась старшим инженером-технологом! Узнав, что мама умеет моделировать одежду, начальник КТБ обрадовался:

– Вот вы-то нам и нужны!

Это ли не очередное чудо? Ведь обычно на должность инженера берут человека с хорошим образованием! Как же мама сумела так себя «подать»?

Но долго моделировать одежду ей не пришлось. За городом уже собирались строить новые корпуса фабрики «Восход» и маме поручили планировать расстановку оборудования – где поставить ковроткацкий станок, где швейные машинки, а где устроить склад или красильный цех. И она частенько отправлялась к швеям в старый корпус на окраину города – посоветоваться, как расставить оборудование. А в 1965-м году маме предложили перейти на производство – бригадиром цеха массового пошива. Теперь приходилось ездить на другой конец города и работать в две смены. Трудно ли было? А вы как думаете? Ведь первая смена садилась за швейные машинки часов в шесть утра, а вторая – вечерняя – покидала цех поздним вечером. В такие дни бабушка выходила по ночам в переулок ее встречать.

Время шло, мы учились в школе, мама работала и тоже училась – теперь уже в Ивантеевском техникуме легкой промышленности.


Работая в цеху, она не могла уделять домашним делам много времени. Уходила, когда мы еще спали, приходила поздним вечером. Только субботы и воскресения были отданы нам безраздельно. Бесконечным разговорам не было конца! О чем? Обо всем на свете и, конечно, о фабрике. О госзаказе, который дает уверенность в завтрашнем дне и о плане, который надо выполнить, во что бы то ни стало. О пряже, из которой вяжутся свитера, новых моделях этих свитеров и вчерашнем фельетоне в городской газете, озаглавленном словами популярной песенки: «Оранжевое небо, оранжевая мама, оранжевый верблюд…».

Ну, был тогда на «Восходе» только один краситель – оранжевого цвета. И вся продукция – естественно! – выходила оранжевой, ну и что? Сразу же давайте фельетоны писать?

Эти редкие моменты нашего общения давали мне очень многое. Я становилась умнее, но хотелось быть еще лучше. Ведь становление человека продолжается всю его жизнь.

– Думай, думай – каждую минуту думай. Старайся понять любую мелочь, вникай во все! – говорила мне мама – и я училась думать.

Много лет спустя, в период перестройки, создавая собственную фирму, как всегда советовалась с ней.

– Замахнувшись на такое серьезное дело, учись разбираться в его деталях, – говорила она по телефону, и я шла на бухгалтерские курсы – чтобы узнать хотя бы азы незнакомого дела.

А где-то лет в двадцать начинаешь понимать смысл слова «самовоспитание». Но для этого надо прочитать массу книг, уметь отделить «зерна от плевел», да и цель этого самовоспитания выбрать правильную.


Правильную цель – поступление в институт – мама поставила передо мной после окончания десятилетки. Выбор был невелик: педагогический институт, медицинский, и сельхоз. Решили – буду поступать в «пед», на физмат. Математика в школе давалась легко, домашние задания выполняла на переменках и до сих пор уверена в том, что математика самая легкая наука – ведь там все так просто! Тем не менее, мама отправила меня к хорошему репетитору и стала искать, кто посодействует на экзаменах. Поэтому, и только поэтому я набрала четырнадцать баллов – при проходном – двенадцать. Набрала, несмотря на казус, случившийся на вступительном экзамене по физике.

…Благополучно сдав трудную физику, стояла на фабричной проходной, ожидая маму. Когда та пришла, кинулась на ей грудь и разревелась.

– Доченька, ну и бог с ним, с этим институтом! – неверно истолковав мои слезы, стала утешать мама, – пойдешь работать, а на следующий год опять попробуешь поступить.

– Не надо на следующий год, я пятерку получила!

– А чего же плачешь?

– От радости, наверное! – и стала рассказывать, как взяла билет, села за парту, вытащила шпаргалку, положила на коленку и, прикрыв юбкой, бессовестно все скатала. Как «препод» заметил, подошел, посмотрел фамилию на моем листе, пошел к своему столу. А там, заглянув в свой талмуд, (вовремя, ах как вовремя!) понял, что за меня просили! Вернулся, помог спрятать шпаргалку, пробежал глазами ответ и кое-что к нему добавил. Потом улыбнулся, со словами:

– Вы же все знаете, зачем было так рисковать? – поставил пятерку, и я отправилась через весь город к маме на фабрику – порадовать.

А первый вопрос, что был в том билете, помню до сих пор: простенький такой вопросик – «Строение атома».

 

Есть у меня закадычная подружка Лариса. Мы жили по-соседству, учились в одном классе, а потом в группе «ж» математиков сообща постигали (не скрою, с большим трудом) высшую алгебру. Медленное танго или задорный чарльстон на танцах в летном училище отплясывали тоже вместе. Вобщем, скучать было некогда – жизнь била ключом, семестр проходил в безудержном веселии, только на учебу времени не хватало – с наступлением сессии приходили суровые дни. Труднейший предмет – матанализ сдавали, бывало с третьего захода.

Не знаю, где проливали слезы другие двоечники – мы с Лариской под деканатом. Казалось бы – ну и рыдай себе где-нибудь в уголочке – так нет же! Драма должна происходить у всех на виду – устроившись у широкого окна, мы ревели белугами.

– Еще и ВП с начерталкой прокатил! – всхлипывала я, подсчитывая «заваленные» экзамены.

А тут – ну надо же! – выходит из дверей сам «ВП» – доцент Горячкин и сочувственно говорит:

– Ладно, девчонки, не расстраивайтесь. Приходите ко мне завтра начертательную геометрию пересдавать.

Горячкин, конечно, хорошо знал, что до завтра «начерталку» не выучить, и вечный вопрос студента:

– А можно завтра пересдать? – приводил его в восторг:

– У этого нахала за ночь знаний не прибавится ни на каплю, но он обязательно придет завтра «подчищать» свой «хвост»! – с улыбкой поучал наш доцент молодого аспиранта.

По дороге к дому хохотали, начисто забыв про злополучный провал, а у родных дверей снова начинали рыдать – чтобы мама пожалела. Мама жалела, но привыкшая все контролировать, бывало, наутро шла выручать свое легкомысленное чадушко. Иван Леонович Ионесян, наш заботливый и отзывчивый декан, обычно «входил в положение».

За четыре года мама познакомилась со многими преподавателями моего института…


Шпаргалок писали немыслимое количество – каждый уважающий себя студент физмата шел на экзамен, имея при себе три-четыре комплекта. Ведь если есть шпоры, да еще написанные своей рукой, это, считай, уже полдела сделано! У девчонок все ноги были исписаны формулами. Если обычные юбочки едва прикрывали попу – у доски ее даже приходилось придерживать левой рукой, то на экзамен надевали юбку до пола. Под ней еще одна, а там, в специальном кармане – главный комплект шпор.

…«Колумб Америку открыл, страну для нас совсем чужую,

      Дурак, он лучше бы открыл на нашей улице пивную!» – ликовали под аудиторией мальчишки-однокурсники сдавшие матанализ. Они уже сгоняли в гастроном – затарились «студенческим» портвейном «три семерки» и теперь с нетерпением поджидали последнего «мученика», чтобы засесть в 248-й комнате общаги за карточным столом – расписать «пульку». Ведь покер – это такая классная разминка для мозгов студента физмата!

Седой преподаватель, Федор Ильич Севрюков прикрыл плотнее дверь в коридор, протянул мне зачетку и жалостно так сказал:

– Вам, Виктория, надо бы учиться на гуманитарном факультете.

– Почему?

– Там больше девушек, чем ребят. Вот сейчас выйдете за дверь и как станете доставать, я извиняюсь, из-под юбочки свои шпаргалки – ведь парни кругом?

– А у нас на экзамене – как на фронте – пола нет! – сияя глазами, пафосно отвечала я, пряча в большой черный портфель темно-синюю книжечку с вожделенным трояком.


Зачем мы пишем такую массу конспектов, учим высшую алгебру и матанализ – казалось тогда. Ведь в школе, где придется работать, пригодится только элементарная математика, а мы ее вообще проходим факультативно! Только через много лет поняла – учили все это для общего развития – меня не бросает в дрожь при виде знака квадратного корня, интеграла или синуса с косинусом.

Для чего девочек отдают в институт? Для того чтобы они поднабрались ума, расширили кругозор, выработали правильный взгляд на окружающий мир и свое отношение к нему, а самое главное (скажу по секрету), чтобы нашли там умных, перспективных, интеллигентных женихов – отцов своих предполагаемых детей.

В одной группе со мной учился симпатичный паренек Игорь – жизнь будто подсказывала…


С горем пополам вытянули первую сессию, быстро пролетело беззаботное лето 1967 года, и вот мы уже студентки второго курса. Будь я писателем, ту далекую историю рассказала бы так.



…Девочка была светленькая, нежная и очень юная. Училась на физмате, и это – Вика и физмат – казалось совершенно несовместимым. Она смотрелась бы лучше где-нибудь на филологии или географии, но изучала именно математику. Матанализ и высшую алгебру, начертательную геометрию и совершенно новый предмет – информатику. Свободно «брала» интегралы, досконально знала что такое «логарифм» и «теорема Ферма» – для неё это было просто как дважды два. Просидев ночь за конспектами, шла сдавать очередной экзамен и опять садилась за учебники – сессия! Вика любила свой институт – как любила все, что её окружало. Любила лекции, когда на самом верху, на галерке, можно было вязать очередной шарф или разложить картишки – погадать на короля, слушая «препода» вполуха.

У Левки, курсанта «АВВАУЛа» – училища военных летчиков, при виде неё перехватывало горло, и терялись слова. Высокий, с большими руками и ногами, он был еще по-щенячьи неуклюж, но довольно красив. Большие серые глаза смотрели на мир внимательно и пытливо, широкий лоб и прямой нос говорили о хорошей породе, а от ямочки на подбородке нельзя было оторвать глаз.

Они встретились на танцах в летном училище, куда Вика пришла с подружкой Ларисой. Отличник Левка в тот день сдал два зачета: по СВЖ (самолетовождению) и РТС (радиотехнической связи) и собирался осилить очередную художественную книгу согласно намеченному «плану развития личности», который был составлен еще в школе и до сих пор почти не нарушался. Но книга не читалась, а в раскрытое окно казармы влетала задорная песенка:

– Человек придумал песню, и слова такие в ней

Словно было все известно человеку обо мне…

Там были танцы, и Левка решительно захлопнул потрепанный томик. Спустился вниз, в парк, где звучала музыка, подошел к группе курсантов-приятелей и тут увидел Вику.

Сказать, что он что-то понял в этот миг нельзя – он еще ничего не понял – просто жизнь открыла для него одно из своих таинств – таинство любви. Когда нельзя отвести глаз и не хватает дыхания, когда останавливается сердце и перехватывает дух, когда их всех имен есть только одно и от него становится светлее. Когда готов все отдать за счастье быть рядом, смотреть, держать за руку и гладить тоненькие пальчики.

Их отношения только начали развиваться, и Левка искал каждую свободную минутку для встреч – ради них был заброшен (конечно, на время) даже «план развития личности». Вика еще не определилась в своем отношении, но то, что он ей нравился, было очевидно. Нравились светло – серые глаза, чувственные губы и голубые погоны с буквой «К» на форменной хлопчатобумажной гимнастерке. И даже солдатские сапоги с заправленными в них галифе, в которые почему-то были одеты в те годы курсанты-летчики. Походы на танцы в летное училище стали для неё необходимы, как воздух – ведь там был (жил, учился, летал) Левка. Она еще не смела думать, чем закончится их знакомство, но мысли все время возвращались к нему – дома ли, в институте, на лекции – они от неё как бы не зависели, и это было так ново и неожиданно, что не находило никакого объяснения. Пока…

С Лариской, жившей по-соседству, ждали по вечерам стук сапог по переулку – мальчишки прибегали в самоволку. И потом долго звенел в заснувшей тишине их беззаботный смех, какой бывает у человека лишь в семнадцать лет…

Николай Прокопьевич, Ларискин отец, после трудового дня «принял на грудь» положенную (им самим) бутылочку хорошего винца (других он со своей базы, где был заведующим, в дом не приносил), и собирался ложиться спать. Сады давно отцвели, наливались яблоки, спела вишня, в вечернем воздухе звучал хор цикад, на бархатном, иссиня-черном небе светили яркие звезды, и перед ним стояла сложная проблема: лечь спать в доме или же во дворе?

– Вот сейчас мамахен тебе конкретно скажет, где ложится! – слышался на весь переулок голос дочери.

– Боялся я вашу мамахен, она мне совершенно посторонняя женщина! – подвел «папахен» сомнительную базу под свою теорию, но спать все же лег в саду на раскладушке. Для пущей важности положил рядом ружьё – а вдруг чего?

…Отбой в казарме не заладился с самого начала: то ротный цеплялся по ерунде, то дневальный докапывался до всех. Короче, когда ребята вырвались в самоволку и, грохоча сапогами, прибежали в переулок, девочки уже спали. Курсанты, сдвинув пилотки на затылок, в растерянности смотрели на темные окна. Потом кто-то сказал: надо залезть во двор и стукнуть в окно, может, выйдут девчонки-то? Забор с калиткой были высокими, но разве это бывает преградой для парней в восемнадцать лет, тем более курсантов, тем более будущих летчиков? Перемахнув через калитку, Левка открыл засов – во двор вошли все трое, и наткнулись на спящего «папахена». Накрывшись одеялом – ночи-то у нас и летом прохладные! – тот сладко похрапывал под яблонькой. Идея родилась тут же: давясь от смеха «летуны» открыли пошире калитку, тихонько подняли раскладушку и вынесли на дорогу – вместе с «папахеном» и его ружьем. Потом калитку прикрыли и убрались в свою казарму, так и не постучав в окошко – «свиданка» в этот раз не удалась.

…Ощущения Николая Прокофьевича, проснувшегося ранним утром посередине переулка, описать не смогу, на его месте не была…

В начале сентября второкурсников отправили в колхоз – «на помидоры». Колхозный грузовичок вез уставшую студенческую ватагу с работы мимо скошенного поля пшеницы – за ним лежал аэродром. Он был небольшой – здесь не взлетали огромные рейсовые самолеты, например Ставрополь-Москва, а учились летать курсанты летного училища – молодые веселые парни, ровесники наших студентов.

      Владик Песоцкий – признанный институтский бард – терзал струны своей видавшей виды гитары, подражая Высоцкому. Он сидел в кузове, прислонившись спиной к борту грузовичка:

– Вдоль обрыва, да по пропасти, по самому по краю… – хрипел Песоцкий – резкие слова улетали ввысь и таяли вдали.

       Высоко в небе нал полем летали два самолетика – не очень маленькие, не очень большие.

– Смотри, вон наши летают, – с особым значением произнесла Лариса. Вика кивнула и стала смотреть на самолетик. Он летел ровно, иногда качал крыльями и вызывал чувство восторга. Вот так смотрел бы и смотрел!


…Многие события случаются в жизни внезапно. Плохое ли, хорошее – однажды что-то происходит, и неважно, поймешь суть происходящего сразу или чуть погодя, когда сможешь все осмыслить. Осмыслить и понять, что всего лишь миг назад надо было поступить по-другому, сделать шаг назад или просто застыть на месте. Но время не останавливается, повернуть его вспять еще никому не удавалось, и все идет, как идет – со всей ужасающей реальностью…

Неожиданно там, в самолете, что-то случилось, он как бы споткнулся – споткнулся и стал падать. Падал все ниже и ниже, клюнул носом землю, перевернулся, упал на крышу, проехал по инерции несколько метров и… загорелся…

Девочки смотрели на происходящее молча, еще ничего не понимая. Широко раскрывшиеся глаза видели, а сознание понимать отказывалось. Они не знали, что принесет это лично им, но смотреть было страшно – просто невозможно было смотреть. Вика зажмурила глаза – но так было еще хуже – она открыла их и больше не закрывала, каким-то особым женским чутьем поняв, кто находился в самолете…

– «В гости к богу не бывает опозданий…», – Песоцкий рванул струны и отбросил гитару…

А для Левки уже ничто не имело значения – ни сидящий за его спиной инструктор, ни пятерки – по СВЖ и РТС, и только мелькнули мамины руки да зеленые удивленные Викины глаза, её светлые волосы…

…Но я не писатель – я только учусь. Зато хорошо помню, как на следующий день на ступеньках крыльца стояли двое курсантов – Валерка с Толиком. Опустив глаза в землю, молча мяли в руках пилотки, не зная как произнести трудные слова…

Потом я плакала у мамы на плече – горько и долго, а мама тихо говорила:

– Не нужны они тебе, доченька, летчики-то! Хочешь как я – всю молодость в казармах на краю света провести? И чуть что – бежать к аэродрому, узнавать, кто разбился в этот раз?

А тут тот самый однокурсник Игорь – фу-ты ну-ты! – сын начальника военного гарнизона! Представившись Гариком из славного грузинского города Батуми, пристал как банный лист:

– Люблю-люблю – трамвай куплю! – поверила, вышла замуж, и уехала с ним в другой город.

Но вопреки обещаниям «поездка» в его «трамвае» оказался уж больно горькой – ну да это совсем другая история…


***


Чудеса, случавшиеся с мамой были необъяснимы, и от того еще чудеснее.

 

Очередным чудом была карьера, сложившаяся довольно быстро – почти каждые год-два в трудовой книжке новая запись.

1962-й год – старший инженер-технолог КТБ, 1966-й год – инженер-технолог фабрики, 68-й год – начальник ОТК, 69-й год – старший мастер строчевышивального цеха, в 1971-м году – главный инженер и, наконец, в 1973-м – директор «Восхода».

Посмотрите внимательно на эти даты! Десять лет – пусть чуть больше, прошло с тех пор, как мама, не имея высшего образования, впервые пошла работать! Вы знаете еще кого-либо, кому удалось сделать такую стремительную карьеру? Пройти за десять лет – всего за десять! – путь от инженера КБ до директора огромной фабрики?


Фабрика «Восход» вселилась в новые корпуса, возведенные на окраине города.





Раньше здесь было картофельное поле. Теперь на этом поле поднялись несколько четырехэтажных фабричных зданий с промышленными цехами, отдельный складской корпус и двухэтажный – директорский. У самой проходной – клуб со столовой и еще несколько построек неизвестного мне назначения, а в дальнем углу – вместительный гараж для крана-погрузчика, автобуса и нескольких грузовых автомобилей. Все цеха были обустроенные по последнему слову техники. Один огромный ткацкий станок даже пришлось затаскивать в широкое окно – в дверной проем он никак не входил. Мама тоже схватилась за канат, потянула изо всех сил – и на неделю свалилась с радикулитом.

– Производственная травма! – шутила она, целую неделю неподвижно лежа в кровати. Но речь не об этом.

Приняв директорский пост, долго изучать положение дел не пришлось – она его прекрасно знала. Знала о недостаточно широком ассортименте, нерентабельности отдельных цехов и перерасходе заработной платы. И выбивала в министерстве замечательные швейные машинки «Текстима» производства ГДР, посылала ковроткачих на учебу в Молдавию, оборудовала лабораторию, где рождались современные модели. Ассортимент, учитывая быстро меняющиеся требования моды, теперь обновлялся каждый год.





Расширилось и производство – шили мягкую игрушку, нижние дамские сорочки, трикотажные изделия. Красивое постельное белье выпускал строчевышивальный цех.





А единственный в крае коллектив золотошвеек вышивал знамена, флаги и вымпелы, портрет Ленина и герб СССР – как вы понимаете, золотыми нитями. Выполняли заказы фабрик, заводов, а комитеты КПСС и ВЛКСМ считали делом чести иметь подобные атрибуты Советской власти.

Не менее интересны знаменитые ковры – «Белые цветы», «Весна», «Гладиолусы». Они экспонировались в Сирии и Афганистане, США и Франции, Польше и Швейцарии.

Некоторые ткали даже с портретом Ленина. Один такой сделали и в кабинет первого секретаря нашего обкома комсомола – уж очень просил об этом мой муж, который теперь был там заведующим отделом пропаганды и агитации. Друзья Игоря звали маму «нашей общей тещей» – когда она бывала у нас, ребята так и говорили:

– Наша теща приехала! – приглашали в ресторан или сами напрашивались на ужин.




С работницами швейного цеха. 1973 год


Ковры и паласы, большие и маленькие, чистошерстяные, с разными узорами – где розы, где арабская вязь – были красивы все.





Однажды на фабрику приехал начальник из Москвы – посмотреть, так ли хороши эти ковры, как о них говорят. Мама решила показать товар во всей красе – не в пыльном цеху, а на природе. Велела своему водителю Володе загрузить ковры в багажник «Волги», и поехали в лес – на одной машине мама, на другой – начальство. Здесь все и разложили – прямо на травке. Большие и маленькие ковры были разбросаны по лужайке и выглядели обалденно. Министр ходил от одного к другому, щупал руками, долго рассматривал и никак не мог выбрать лучший – хороши были все!

Водители стояли поодаль:

– А сколько лет нам за это дадут? – осторожно спросил, не понявший ситуации министерский водитель маминого бессменного водителя Володю.


В городе часто бывали иностранные делегации – из Болгарского города Пасарджик, Чехословацкой Остравы и других дружественных стран.

Экскурсия на «Восход» в программу туристов входила обязательно. Причем маршрут по фабрике был заранее согласован и подписан – там, «наверху».

Здесь было что посмотреть: импортное оборудование – вышивальные и мережечные немецкие и японские машины, «умные» оверлоки, огромные ковроткацкие станки. В цехах приветливые работницы со знанием дела рассказывали о выпускаемой продукции и даже позволяли примерить спортивный костюм или свитерок современной модели.




Между чистыми и светлыми корпусами с ранней весны до поздней осени цвели на клумбах ярко-красные розы, а в столовой делегацию ждал щедрый обед с борщом, разносолами и, конечно, знаменитой водочкой «Стрижамент» настоенной на Ставропольских разнотравьях. Или на разнотравьях Ставрополья? – тьфу, ты, совсем запуталась!





К концу обеда, в большом зале столовой, согласно «протоколу», иностранцам устраивали показ моделей. Манекенщицы – фигуристые фабричные девчата – на высоких шпильках да под задорную музыку прогуливались меж столов, демонстрируя изделия «Восхода» от платьев до ночных рубашек – надетых (какое смелое решение тех лет!) почти на голое тело. Особенно бурными аплодисментами мужчины встречали трикотажные ночные рубашки:

– А можно пощупать? – лукаво вопрошали они, протягивая руки, – ну, вы понимаете?

После того, как гости отобедают, в память о фабрике им вручали подарки – все те же мягкие игрушки, наборы разноцветных салфеток, а иногда и комплекты вышитого постельного белья.





Чтобы быть на хорошем счету, выполнять план, спущенный «сверху» надо было уметь отличать перспективные решения от неудачных, находить востребованные модели одежды. А иногда применять, что уж там, не совсем позволительные методы.

Прослышав, что на передовой московской фабрике шьют модные блузки, идущие нарасхват, мама думала недолго. Пригласив в кабинет главного технолога Таисию Петровну, наказала:

– Поедешь в командировку, будешь заниматься промышленным шпионажем.

– Как это? – не поняла та. Мама ей все подробно объяснила.

И вот Таисия отправилась в Москву, прикинувшись механиком: в командировочном удостоверении так и было написано: «главный механик фабрики «Восход». Она долго ходила по цехам, вроде бы изучая новые швейные машинки, пока не увидела ту блузочку, за которой, собственно, и ехала.

– Какая прелесть! – воскликнула Таисия, – Можно примерить? – примерила, а потом даже выпросила – будто для себя.

Дома «трофейную» блузку понесли в лабораторию фабрики, аккуратно распороли по швам, «слизали» модный покрой, немного изменив фасон – ну чтоб не так явно, и запустили в производство.


Первомай! Этот советский праздник забыть никак нельзя.

С раннего утра повсюду звучит музыка, к центру города направляются нарядные жители – с мужьями, женами, маленькими детишками. Настроение приподнятое, в руках букеты цветов, красные флажки, воздушные шарики. У центральной площади уже формируются колонны демонстрантов – вот пошла колонна завода металлоизделий, вот хлебокомбинат, а вот и мамина фабрика «Восход». «Мир – труд – май!» написано на транспарантах.





На фотографии – демонстрация 1980 года. Впереди колонны – большой олимпийский мишка – популярная «Восходовская» игрушка того года, справа стоит директор – моя мама, Нина Ивановна Алефиренко, слева – кажется главный инженер – Таисия Петровна.

К вечеру в каждом доме будут накрыты щедрые столы – несмотря на пустые полки в магазинах, холодильники забиты продуктами. Хорошие хозяйки задолго до праздника начинали собирать угощения – где-то раздобудут палочку копченой колбасы, где-то баночку печени трески да бутылочку армянского коньяка «Белый аист». И долго еще будут звучать из открытых окон песни и смех, слышаться оживленные разговоры, стук тарелок и звон бокалов. Вобщем «мир – труд – май»!


На «Восходе» был еще один интересный цех – красильный. Здесь в огромных чанах красили пряжу – для изготовления ковров, кофточек, спортивных шапочек с варежками. Но прежде чем покрасить невзрачную серую шерсть – только что остриженное руно – ее надо было отбелить перекисью водорода, а уж потом придавать разные цвета: голубой, зеленый или, например, красный.

«Красильщицы» открыли маме маленький секрет – оказывается, эта самая перекись, разлитая в десятилитровые бутыли, «брала» не только овечью шерсть, но и женские волосы!

Рейтинг@Mail.ru