– А хто це скомпонував ці вірші? – спросил он, когда я перестал петь.
– Я.
– Ви? Спасибі вам, козаче. [А все ж таки ви – москаль.
– Да, москаль, – отвечал я. – А впрочем, разве только малороссам доступна поэзия?
Тарас, вместо ответа, махнул рукой, и тем дело кончилось на этот раз.]
Дней через несколько забрел я как-то на взгорье Михайловской горы, позади монастыря, откуда открывается удивительный вид на все заднепровье. Над крутым обрывом горы я увидел Шевченка; он сидел на земле, подпершись обеими руками, и глядел, как говорят немцы, dahin[4].
Он так был углублен в созерцание чего-то, что даже не заметил, как я подошел к нему. Я остановился сбоку, не желая прерывать дум поэта. Тарас Григорьевич медленно поворотил голову и сказал: «А, бувайте здорові! Чого ви тут?»
– Того ж, чого і ви, – отвечал я с усмешкой.
– Еге, – сказал он, как будто тоном несогласия. – Ви з якої сторони?
– Я – воронежский.
– Сідайте, паничу, – сказал он, отодвигаясь и подбирая под себя полы своего пальто.