Виан Вольф
Третий
– Третий.
– Слева? Справа? Извольте указать вашим пальчиком! Этот? Ах, прекрасно! Ну, стало быть, третий! Вуаля! Позвольте, я переверну карту… Валет червовый! А, впрочем, не обращайте внимания на масти, это всего лишь картинки… Вы сделали свой выбор, Елена Дмитриевна, не желаете ли взглянуть?
Незнакомец протянул карту, которую Елена Дмитриевна взять в руки не решилась, но от увиденного у неё тот час сжалось сердце. На карте каким-то образом оказался портрет Павла Ивановича в офицерском мундире. Глаза его при этом были почему-то закрыты.
Внезапный свист заставил Елену Дмитриевну вздрогнуть и оглянуться – через площадь пролетела стая воронья, а за ней толпа мальчишек.
Один из них притормозил напротив Елены Дмитриевны, а потом подбежал к ней, размахивая фуражкой.
– Ленка! Слушай, что расскажу!
Странный незнакомец при этом куда-то исчез.
Елена Дмитриевна, сперва оторопев, словно очнулась от наваждения, удивлённо осмотрелась, а после сердито ответила:
– Николай! Ты откуда здесь?
– Я с вокзала!
– С какого вокзала! Ты опять с этой голытьбой знаешься? Нашел себе друзей! Вот маменька узнает…
– Ленка, погоди! Слушай… На вокзале сейчас стрельба была! Арестанта беглого ловили! Он, как заяц, туда-сюда, они за ним… Он обрез из-за пазухи… а тот – с револьвера… бах!
– Кто?!
– Городовой! А ему хоть бы что! Кровищи… жуть! А он женщину какую-то к себе, и – шмалять! А тут офицер на него… А городовой снова – бах! А тот с обреза… И – замертво!
– Колька, не тарахти, я ничего не пойму! Убили? Кого?
Николай, чумазый и мокрый, сел на лавку, обмахиваясь фуражкой:
– Я же рассказываю! Обоих! Арестанта убили! И офицер… тоже… – он смотрел на сестру большими голубыми глазами как-то совсем не по-детски.
– Офицер?
– Павел Иванович твой под пулю попал! Я его узнал! А потом нас выгнали оттуда… Так что больше ничего не знаю.
На башне пробили часы. Где-то за ними неизбежно и тягостно двинулся по рельсам состав.
И ничего не изменилось: всё так же клевали крендель сизые голуби, щурились коты и рисовали по брусчатке рыжие дончаки. Вот только Павла Ивановича теперь больше нет. Совсем нет. Навсегда.
Николай обнял сестру:
– Как ты дрожишь! Пойдем домой! У меня двугривенный есть на извозчика… Не плачь… Не плачь так! Эх, ты ж… чёрт… Ленка, Ленка…
***
…И плакал туманами сентябрь, поминая ушедших, и улыбался студёной росою, приветствуя живых, и взрывался тучами октябрь, и выл злой февраль. И под стук материнского сердца создавалось что-то непостижимое, сложное как само мироздание, но такое хрупкое… И был июнь одна тысяча девятьсот пятнадцатого года от рождества Христова. И была война – и сеяла она, и пожинала смерть. Но была и жизнь – она напомнила о себе, новой, прорезав вдруг больничную тишину звонким криком.
