Веста Ильская
Люди войны
– Правда твоя, с ужасу-то и дерьмом вымажешься, абы помогло. – вздохнул мужчина. – Ты не серчай, кхарактер такой у меня, гоношистый. Покуда не выскажу, не отступлюсь.
– Кхарактер у него. – пробурчал Митька. – У нас у всех кхарактеры. Так что, цепными псами лаяться?
– Не серчай говорю, Митяй, а то опять озлюсь. – злобно сверкнул глазами Пантелеймонович. – А может ты мне подмогнёшь? Средство како нить от гневливости шепнёшь? А?
– Может и подмогну. – неохотно ответил Митька. – Бабка завещала никому не отказывать, коли страждущие.
– Ну ка, ну ка. – в нетерпении подвинулся ближе сосед. – Выкладывай бабкино зелье.
– Не зелье вовсе, а словеса-агмы. – Митька передёрнулся от возмущения. – Я тебе единожды скажу и амба. А там, как хочешь. Ладодея надо проговаривать тридцать три раза и всё сойдёт.
– Ладодея, Ладодея. – усердно загибая пальцы начал повторять Пантелеймонович. Ладодея, Ладодея…
Митька отошёл от него на безопасное расстояние и скрутил цигарку.
– Охты, а и впрямь сошло, как и не бывало. – развеселился мужчина. – Отпишу жёнке своей, что нашлось средство на мой укорот. Обрадую.
Митька молча посмотрел на него и продолжил неспешно курить.
– Митяй, а может ты знаешь, как мужское здоровье поправить? – багровый от смущения признался Пантелеймонович. – А то иногда запал не срабатывает. Пушка сбой даёт.
– Вот ты прилипчивый дядька. – затоптал окурок Митька. – Есть и от этого надёжное средство.
Но не успел он договорить, как над окопами понеслось:
– Воооздух! Воооздух!
И сразу отошли на задний план дрязги, пустые разговоры, неурядицы, а осталось только непреодолимое желание: выжить.
Оставь надежду, всяк сюда входящий
Холодно. Очень, очень холодно. От холода трясутся плечи и где-то внутри живота. Наверное, уже никогда не будет по-другому. И ещё эта грязь под ногтями. Мама всегда говорила: – Быть можно дельным человеком. И думать о красе ногтей, – и самое её любимое выражение: —Великое начинается с малого.
Где сейчас мама? Трудно думать о чём то, когда холод ползёт и ползёт по телу. В бараке ветер, у него свои песни. Он может как ребёнок запищать, а может как лесник с дальнего кордона, разговаривать басом и тогда холод становится сильней.
Кто-то кашляет надрывно в другом конце барака – это из новой партии. Их пригнали вчера и добрая половина – больны.
Холод просто нестерпимый, стынут пальцы, нос уже давно ничего не чувствует. Хорошо тем, кто возле печки. Они даже без ватников спят. К вони немытого тела привыкаешь быстро, а вот к холоду невозможно. Завтра наверняка последний день моей жизни. Эшелоны прибывают и размещать людей негде, поэтому самые немощные пойдут в топку. Думать об этом тоже не хочется, холод проник во все клеточки тела и заморозил способности и умения.
Мне с трудом вспоминается другая жизнь, где было красиво и тепло. Разве так когда-то было? Немцы – пунктуальный народ, и завтра нас поведут в «баню». Но мы все давно знаем, что это. И почему вокруг такой жирный пепел.
Ловлю себя на мысли, что завтра всё закончится и от этого становится немного теплее. Но всё равно, непереносимо холодно.
