Вера Сытник
Миллениум

Ревизия

Виктория лежала в ванне и, высунув ноги из воды, озабоченно их разглядывала. После недавней эпиляции кожа казалась глянцевой, а вот лак по кромке ногтей слегка стёрся. «Утром запишусь на педикюр», – вяло подумала она, опуская ноги и удобно устраиваясь на оранжевой резиновой подушке, чуть не выскользнувшей из-под головы. Тихо играла музыка, льющаяся из колонок в углах комнаты, мягко мерцал приглушённый плафонами свет, отражаясь жёлтым туманом в прозрачности кафельных стен, журчала и вспенивалась вода, равномерно массажируя тело, и пряный аромат благовонных палочек невесомой дымкой растекался вокруг…

Виктория закрыла глаза и замерла, перестав шевелиться. Она любила это время суток, когда можно было остаться наедине с собой, забыть про фотосалон с его проблемами и приходящую кухарку, невнимательную к наказам относительно меню. Нескончаемый поток клиентов, несмолкаемы звонки, бесконечные споры о рекламных проспектах – всё это за пределами ванной комнаты. Здесь же нет ничего, что могло бы испортить настроение деловой тридцатипятилетней женщины, которая хочет везде успеть и которая знает цену отдыху. Как хорошо! Не надо ни с кем разговаривать и можно ни о чём не думать. День закончился вместе с его заботами, сейчас главное – отвлечься, чтобы потом крепко уснуть.

Всё в доме затихло, как будто стояла глубокая ночь, хотя стрелки часов показывали десять вечера, когда Вика вышла из гостиной. Самое время, чтобы посидеть у камина накануне выходного дня! Но муж Кирилл, привыкший вставать очень рано, и сегодня ушёл в спальную вперёд Вики, сославшись на усталость, поэтому ничего не оставалось, кроме как уложить сына в постель и отправиться в ванную на «релаксацию», как Вика называла своё вечернее уединение. «Пусть спят, – лениво подумала она, – им завтра бежать на зарядку. Мои спортсмены!» – и улыбнулась, зная, каким радостным будет завтрашнее воскресное утро. По зелёным соснам за их большим домом, стоящим на краю подмосковной дачной деревни, прыгали белки. В этом году они совсем расхрабрились, позволяя Алёше гладить себя. Начало осени радовало яркими красками, земля и воздух были тёплыми, храня остатки летней жары. Кирилл считал – пока стоит хорошая погода, мальчику нужно гулять. «Красоту нельзя упускать!» – говорил он сыну, будя его каждое утро и предлагая пробежаться.

Вике нравилось, что муж занимается воспитанием мальчика, которого очень любил, с большой ответственностью. Главным условием дружеских отношений Кирилл считал то уважение, с каким он относился к десятилетнему сыну; всё, что касалось Алёши, выступало на первый план. И мальчик обожал отца, убеждённый, что «с папой никто не сравнится!». Выходные дни они проводили вместе и начинали с того, что бежали рано утром в лес, после чего Алёша кормил рыбок в огромном аквариуме, а Кирилл принимался за приготовление завтрака. Энергично расхаживая по кухне, он распевал отрывки из песен и гремел посудой, призывая Вику скорее проснуться. Кулинария была его любимым занятием, за которым Кирилл отдыхал от своей солидной должности в газовом холдинге и от той внешней серьёзности, которая появлялась на его круглом весёлом лице, как только он выходил за порог дома.

Представив, как завтра придёт к мужу и сыну и начнёт слушать рассказы о белках, Вика непроизвольно вздохнула, взволнованно и радостно. Что-то опять наколдует Кирилл, стоя у плиты? Нафантазирует, что и есть невозможно будет! Его страсть к экспериментам не знала границ! То чернику в омлет добавит, то польёт банановым киселём кашу или поджарит бекон со спаржей, а под конец испортит блюдо ананасом, кинув его туда же, на сковородку. Не исключено, что придётся готовить самой, что-нибудь простое, вроде сырников со сметаной. При мысли о сырниках Вика открыла глаза, решив, что нужно проверить, есть ли творог в холодильнике. Подвигавшись, она почувствовала, что её тело хорошо разогрелось, а мышцы расслабились. Можно вставать.

Осторожно выйдя из ванны, вытерлась полотенцем и, стоя перед зеркалом, долго вбивала крем в кожу лица и шеи, стараясь действовать с особой аккуратностью в районе глаз. Высушила волосы, короткие, но очень густые, надела чистую пижаму, приготовленную горничной. Почувствовав, как шёлк приятно охладил всё тело, выключила свет в ванной и спустилась на первый этаж, в кухню. Удостоверившись, что творог на месте, прошла в кабинет мужа. Сегодня у неё было небольшое дело, которое она намеревалась закончить побыстрее, впрочем как всегда, потому что всё происходило больше для формы, по привычке, чем по необходимости.

Время от времени Вика проверяла стол и портфель Кирилла. Для чего, она и сама не знала, ведь причин сомневаться в верности мужа у неё не было, он не замечал других женщин. Так было с самого первого дня их знакомства, случившегося одиннадцать лет назад, когда Кирилл только начал работать в газовом холдинге, где изредка появлялась Вика по поручению туристической компании, которую она представляла. Роман их начался с того, что девушка упала на Кирилла в буквальном смысле, чуть не свалив его с ног, когда тот поднимался по коридорной лестнице в буфет, а Вика неслась ему навстречу, опаздывая на автобус.

Кирилл одной рукой ухватился за перила, а другой за Вику, чтобы она, ударившись об него, не пролетела дальше.

– Вот так искры! – со смехом воскликнул он, взглянув в её испуганные глаза. – Настоящий новогодний фейерверк! Бенгальские огни!

Журналы и проспекты посыпались из рук Вики. Оба кинулись их подбирать.

– Весь мир у наших ног! В буквальном смысле! Заманчиво! – взглянув на фотографии, быстро произнёс Кирилл, подавая Вике журналы. Пока она торопливо и неловко складывала их в стопку, мужчина внимательно рассматривал девушку, её смущённое, порозовевшее лицо, открытые руки, сиреневый летний костюм и бейджик на длинной голубой ленте. Когда оба выпрямились, он спросил:

– Виктория, что бы вы мне предложили? На ваш вкус, где можно отдохнуть? У меня отпуск через два месяца.

Вика вытащила из пачки первое попавшееся под руку и показала:

– Вот, здесь всегда хорошо.

Это оказались Мальдивские острова, куда только-только начинали ездить богатые российские туристы, открывая для себя коралловые атоллы, фантастический подводный мир.

– Отлично! – кивнул головой Кирилл и добавил твёрдо, как о деле решённом: – Но только с вами. Иначе не согласен. Договорились?

Кто бы устоял на её месте, часто думала потом Виктория, когда перед тобой статный молодой мужчина, ироничный, уверенный в себе красавец? «Договорились», – прошептала она. Два последовавших за этим событием месяца пролетели незаметно: Вика с Кириллом оказались в мальдивской сказке, вернувшись из которой поженились и стали жить вдвоём. Все вокруг решили, что они идеальная пара, потому что при взгляде на них смысл брака становился очевидным – любовь и взаимопонимание, искренность и трепетность отношений, вот к чему надо стремиться! Никто не сомневался, что здесь вмешался Всевышний, устроив всё таким образом, что посторонние женщины перестали для Кирилла существовать. Через год родился Алёша, и счастье удвоилось. Огорчало, конечно, что после трудных родов Вику предупредили – в будущем с беременностью лучше не рисковать, но об этом они старались не думать, сосредоточив всю заботу на маленьком сыне. Кирилл любил жену радостно и преданно, а она год за годом проверяла его портфель…

Войдя в кабинет, Вика включила верхний свет и подошла к столу. Выдвинула по очереди несколько ящиков, осмотрела их беглым, рассеянным взглядом, расстегнула привычным движением кожаный портфель, лежащий в кресле, заглянула во все его отделы и, как всегда, устыдилась на миг, удовлетворённая результатами тайной проверки, но тут же оправдала себя, подумав: «Я не таюсь. Захожу в кабинет, когда Кирилл дома, значит, допускаю, что он может появиться в любой момент. Отлично. Пусть заходит, придумаю шутку, чтобы объясниться. Можно, конечно, заглянуть в портфель и при Кирилле, но это уж точно будет выглядеть как недоверие, так что ничего плохого в моём поступке нет. Между нами нет секретов, а значит, всё в порядке».

Застегнув портфель, она поправила две фотографии на левом краю стола, задержавшись на них любящим взглядом. Как давно это было! И как недавно! На первой – они с Кириллом, в свадебных одеждах, счастливые, держась за руки бегут по ступенькам Дворца бракосочетания. Высокий темноволосый Кирилл в чёрном костюме и она, на голову ниже его ростом, такая же темноволосая, как и он, в платье молочного цвета и в шляпке с вуалью. Надо признаться, что Вика и Кирилл совсем не изменились, всё такие же молодые, если судить по второй фотографии, где супруги сидят вместе с сыном, обнявшись, на старом поваленном дереве среди опавшей оранжевой листвы и что-то кричат кухарке, которая их в этот момент фотографировала.

У Алёши, как и у его родителей, были густые, с шоколадным оттенком волосы, лицом он походил на Вику. Кирилл – широкоскулый, с большими карими глазами, крупными веками, с широковатым носом и полными губами; его лицо, как бы зажатое между высоким лбом и сильным подбородком, казалось почти квадратным, а у Лёши личико узкое, синие, васильковые глаза, прямой нос и тонкие, изящные губы. Кирилл не огорчался, видя разногласия со своей внешностью, он часто повторял, успокаивая Вику: «Зато воспитаю как настоящего мужика, не беспокойся, будет тебе второй защитник». И, натягивая на свою правую руку «лапу», приказывал Алёше надеть боксёрские перчатки.

Вика подумала о том, что завтра надо будет выйти со своими мужчинами до завтрака и сделать серию снимков с белочками, которые так смешно берут еду из Алёшиных рук! Она достала фотоаппарат из книжного шкафа, положила на стол, потушила в кабинете свет, прикрыла дверь и поднялась на второй этаж, в спальную. «Почитаю немного», – решила она. Тихонечко скользнула к мужу под одеяло, осторожно нажала на кнопку ночной лампы и взяла в руки журнал.

– Ну, как прошла ревизия? – сонно спросил муж, не поворачиваясь к Вике, и она похолодела, не веря своим ушам.

Кирилл говорил с трудом, сквозь сон, не желая просыпаться, и от этого его ровный, еле слышный голос звучал особенно страшно. Не понимая, зачем она притворяется, вместо того чтобы отшутиться, как и предполагалось, Вика переспросила, откладывая журнал:

– О какой «ревизии» ты говоришь, дорогой?

– Ну… о той, которую ты проводишь в моём кабинете…

– Я всего лишь посмотрела, политы ли цветы. И приготовила фотоаппарат назавтра, – ответила Вика, ощущая, как ледяная волна подбирается к сердцу.

– Ну и отлично… А то я уже хотел признаваться тебе, чтобы ты не утруждалась… – невнятно пробубнил Кирилл, с трудом ворочая языком.

– О чём ты?.. – едва выговорила Вика.

– Тебе незачем рыться в моих вещах, – медленно и раздельно произнёс муж, силясь придать своему тону серьёзность. – Спросила бы меня, я бы признался, что у нас с твоей подругой роман… – тяжело закончил он, переворачиваясь на спину и натягивая на себя одеяло.

Сердце сжалось в комок от охватившего Вику холода. Она почувствовала, как застыли губы. «Он мучает меня? Но зачем?» – слабо подумала она, припоминая, что подружка и впрямь стала слишком подозрительной в последнее время – замкнутой, неразговорчивой. В голове Вики пронеслись ужасные мысли насчёт мужниного тайного романа, и, слыша, как что-то больно сломалось в сердце, чувствуя, как рвётся наружу потревоженная тайна, вдруг сказала то, что поклялась никогда и никому не рассказывать:

– Алёша не твой сын.

Вика выдохнула из себя эти холодные слова, ожидая, что всё вокруг тотчас замёрзнет и они с Кириллом превратятся в две огромные сосульки, которые завтра напугают сына, когда мальчик прибежит в родительскую спальную, недовольный тем, что его не разбудили. Но Кирилл в ответ лишь проворчал нечленораздельные звуки. Перевернувшись на живот, он засунул обе руки под подушку, почти зарывшись в неё лицом, и крепко уснул. В недоумении поглядев на его спину, Вика выключила лампу и вытянулась рядом, но ещё долго лежала с открытыми глазами, пусто пялясь в темноту и пытаясь согреться. Она обдумывала слова мужа и собственные слова, не находя между ними связи, и не заметила, как уснула.

Встала поздно, около десяти часов, в плохом настроении, в предчувствии чего-то страшного. Накинув лёгкий халат, спустилась на кухню, где уже вовсю хозяйничал Кирилл. При виде того, как муж, стоя у плиты, распевал песни, энергично размешивая деревянной ложкой тесто в кастрюле, ей захотелось заплакать. На столе красовался оранжевый графин с только что выжатым апельсиновым соком, лежали бордовые размером с тарелку кленовые листья.

– Доброе утро, соня! Это мы для тебя принесли, – весело сказал Кирилл, прерывая пение и кивая на листья, – у нас сегодня оладьи с яблоками и омлет с ветчиной. Меню «без выкрутасов», специально для тебя! Пойдёт? Алексей в ванной, – сообщил он, наливая Вике сока в высокий стеклянный бокал. – Набегался за ёжиком, устал, но так и не поймал. Ты не представляешь, сколько их тут развелось! – воскликнул Кирилл и, присмотревшись к растрёпанной Виктории, тревожно спросил: – Ты плохо спала, дорогая?

– Как можно… хорошо спать… после того… что ты вчера наговорил? – мрачно ответила Вика, делая большие паузы между словами.

Казалось, ей было трудно дышать. Она нечасто показывалась перед мужем в неприбранном виде, но сегодня это не имело значения.

– Вот ерунда! Я же пошутил. Ты мне спать не давала, – засмеялся Кирилл, ложкой шлёпнув тесто на разогретую сковородку. – Да и тебя пора приструнить, как ты считаешь?

– Вот как? Зачем же молчал, зная, что я устраиваю ревизии? – спросила Виктория, тяжело усаживаясь на стул и отодвигая от себя стакан с соком. – Почему сейчас решил «приструнить»? Что изменилось?

– Раньше меня смешили твои строгости, но время идёт, а ты не унимаешься, мне это кажется странным, ненужным, – ответил Кирилл, переворачивая на другую сторону оладьи. – Ты вчера что-то про Алёшу говорила, я не понял что.

– Да, говорила, – не своим, треснувшим, сделавшимся пустым голосом произнесла Вика.

Она стала машинально крутить кленовый листок, зажав его между пальцами и внимательно его разглядывая.

– Ты помнишь того длинноволосого, который опоздал на нашу свадьбу? Он пришёл с букетом чертополоха, все удивились, а я сказала, что это наш «ботаник», шутник из рекламного отдела? Вижу, что помнишь. – Вика кинула быстрый взгляд на мужа и с отчаянной решимостью продолжила: – Знаешь, Кирилл, я, наверное, вышла бы за него замуж. Так, без любви, просто потому, что время пришло. Если бы не твои Мальдивы. Он хороший парень на самом деле! Очень искренний и меня любил. Думала, он понял, когда я объяснила, что полюбила другого, но это оказалось не так. Я встречалась с ним через несколько месяцев после нашей с тобой свадьбы, надо было сказать, чтобы он прекратил преследовать меня звонками, записками. Между нами произошла безобразная сцена, которая закончилась постелью. И мы расстались навсегда. А вскоре я поняла, что беременна. Врачи предупредили, что я рискую не иметь детей в будущем, если избавлюсь от этого ребёнка, и я оставила всё как есть.

Бросив кленовый листок, Вика подняла глаза на мужа.

– Теперь ты всё знаешь, – сказала она, успокаиваясь, и попросила налить горячего чая.

Муж смотрел на неё во все глаза, не замечая, что оладьи подгорают, не слыша просьбы о чае.

– Это неправда, – сказал он убеждённо.

– Правда, – ответила Виктория и зябко поёжилась.

На кухню вбежал Алёша: на его щеках лежал чистый румянец, волосы были мокрыми после душа, глаза сияли радостью. Мальчик приготовился рассказать Вике о шустром ёжике, за которым гонялся всё утро, и о том, как ёжик спрятался в норке; о том, как Алёша обогнал отца, когда они побежали наперегонки, отец запнулся и упал. Конечно, Алёша подозревает, что папа сделал так нарочно, но всё равно было весело.

– Папа! – закричал мальчик, смешно двигая носом, принюхиваясь. – Пригорают оладьи!

И кинулся переворачивать их вилкой, как это делал всегда отец. Кирилл опустился на стул рядом с Викой. Не обращая внимания на дым, идущий от сковороды, он принялся рвать один за другим широкие кленовые листья, вдруг ставшие неприятными. Они раздражали своей оранжевой окраской, напоминая о том прекрасном настроении, которое ещё минуту назад владело Кириллом, обещая минуты счастья в кругу семьи; теперь листья выглядели как насмешка. Радужное настроение было непоправимо испорчено. Оно, как подгоревшие оладьи, которые Алёша выбросил в мусорное ведро, упало в прошлое, превратив это утро в самое худшее из всех, которые были у них с Викой…

Февраль 2012, Китай

На авеню в Париже

Блестит мокрый после дождя асфальт на близкой дороге, в небольших лужах отражается свет вечерних фонарей, все столики в уличном кафе заняты. Мы прошли несколько кварталов по одной из центральных авеню Парижа, прежде чем нашли себе место. Можно подумать, что весь город вышел на улицу, чтобы за чашечкой кофе обсудить последние новости; всех интересовало, останется ли Жак Ширак на второй срок? Выборы были в самом разгаре.

– Только очень благополучные люди, сытые бездельники могут так проводить время, лениво и бессмысленно, – говорит Василий, энергично опускаясь в плетёное кресло на краю тротуара и оглядываясь.

Это приземистый, черноволосый мужчина тридцати пяти лет, темноглазый и смуглолицый. Он приехал из Москвы купить свадебный подарок для своей невесты и не перестаёт удивляться беззаботности французов.

– Поглядите, – кивает он в разные стороны, – расставили стулья, сидят сплетничают, рассматривая прохожих, наслаждаются. Реалити-шоу!

– У нас в Сочи тоже сидят, – замечает Кузьма, снимая пиджак и вешая его на спинку кресла. – Но нет ощущения, что сидят в удовольствие, там ведь публика какая? Временная. Значит, как бы люди ни надувались показать, что им здорово, всё-таки видно, как они торопятся. Назад, к проблемам, к телевизорам. Про Москву и родной Петербург и говорить нечего. А тут никто никуда не спешит, ощущение, что все у себя дома. Французская лень заразительна. Нет, не хватает нам их расслабленности!

Кузьма в Париже не первый раз, он ездит сюда по делам фирмы едва ли не каждый месяц и считает себя знатоком французской кухни, поэтому даёт нам с Василием советы, какое вино выбрать к антрекоту. Он сухощав, рыжеват, очень высок и в своём летнем бежевом костюме выглядит настоящим франтом по сравнению с Василием, одетым, как и я, в джинсы и рубашку. Кузьма на два года младше меня, ему тридцать семь. Мы познакомились вчера в отеле, куда въехали одновременно, а сегодня, встретившись за завтраком, решили поужинать втроём.

Нам приятно сознавать, что мы молоды, здоровы, что у каждого из нас есть небольшой бизнес в России, который позволяет нам быть сейчас здесь, среди французов, и чувствовать себя вполне благополучными людьми. Нам известно друг о друге немного: Василий специалист по недвижимости, у него скоро свадьба. Кузьма владеет туристической компанией, женат, имеет маленькую дочку, а у меня охранное ведомство, жена и двое детей. Этих сведений вполне хватает, чтобы надеяться на дружеский разговор, а наше общее радужное расположение духа вызывает желание пооткровенничать. Хочется в чём-то признаться, рассказать о чём-то личном, но, не зная, с чего начать, мы улыбаемся, поглядывая друг на друга, и ждём заказ.

Нам достались места у самого края навеса, мы сидим лицом к дороге, люди проходят в нескольких сантиметрах от нашего столика, вся улица перед нами. Не видя соседей за спинами, мы слышим их общий говор, иногда прерываемый хохотом взъерошенного молодого человека слева от нас. Парень настойчиво пытается что-то втолковать своей подруге, белобрысой, большеротой девушке, похожей на подростка, которая совсем не слушает его. Он снова и снова наклоняется к ней, чтобы отвлечь от журнала, но, видя её демонстративное молчание, начинает нервничать.

Стараясь скрыть это, парень закидывает ногу на ногу и вызывающе хохочет. Здесь не принято громкое поведение, он знает. Но тем не менее продолжает подбадривать себя нарочито грубым нервическим смехом и машет в воздухе ногой. Уловки не помогают ему, он не может взять нужный тон. Воскликнув «Mon cher! Mon cher ami!», молодой человек замолкает и минуты две сидит, энергично качая оранжевой туфлей и постукивая кончиками пальцев по столу, и вдруг, не выдержав равнодушия девушки, вскакивает, кидает ей в лицо лёгкий полосатый шарф с шеи, останавливает проезжающее мимо такси, прыгает в него и уезжает.

«Любовь!» – уважительно переглядываемся мы и утыкаемся в тарелки, которые нам приносит индусского вида официант. Сочный, слабо прожаренный антрекот в винном соусе великолепен, а лёгкое божоле и впрямь отлично к нему подходит, как подходит оно и к этому раннему летнему вечеру, который настраивает нас на лирическую волну. Через несколько минут, отложив вилки, мы откидываемся на спинки стульев и закуриваем. Махнув рукой гарсону, я прошу принести три кофе.

– Как вы думаете, почему они поссорились? – начинает разговор Василий, незаметно косясь на соседний столик, и мы, чувствуя, что его вопрос неспроста, начинаем поглядывать налево. Оставшаяся в одиночестве девушка не расстроилась, заказала пиво и теперь потягивала его мелкими глотками из бокала, не переставая листать журнал. На лицо её падали неровные пряди волос, которые она то и дело убирала, заправляя за уши. В такие моменты мы могли видеть прямой, немного широковатый для узкого лица нос и опущенные вниз глаза. На запястьях тонких рук болтались многочисленные браслеты; рваные джинсы были украшены пёстрыми заплатками, пришитыми как попало.

– Из-за шарфа, – шутит Кузьма, пуская дым впереди себя и наблюдая за тем, как дым тает в воздухе над столом. – Яркая расцветка не понравилась мадам, а мсье убеждал, что имеет право на собственный вкус. Обиделся, ушёл. Шарф оставил. Назло.

– Она напомнила мою первую любовь. Мои студенческие годы, – не слушая Кузьму, медленно говорит Василий. Он машинально приглаживает свои аккуратно подстриженные волосы и задумчиво, удивляясь совпадению, произносит: – Такая же носатая, глазастая, похожая на девочку-подростка! Французская внешность, надо сказать. – И обращается к нам, проверяя, готовы ли мы оторваться от созерцательного настроения, чтобы выслушать его: – Не поверите, как она умела целоваться! Потрясающе. Как самая развратная женщина, чем заводила меня в считанные секунды! Голову терял от восторга!

– Почему же ты отпустил её? – спрашиваю я, заинтригованный таким вступлением, продолжая исподтишка разглядывать француженку, которая кажется мне довольно милой.

Лет двадцати пяти, не больше, судя по ясному, слегка бледноватому лицу и трогательной шее, так робко выглядывающей из выреза тёмной футболки, что я невольно улыбаюсь, глядя на неё, а про себя думаю: не преувеличивает ли наш приятель насчёт разврата?

– Можно сказать, не просто отпустил, прогнал! Грубо и жестоко, – признаётся Василий, ударяя правой ладонью по столу, а нам с Кузьмой при виде его затуманенного воспоминаниями лица становится любопытно.

– Расскажи! – просим мы.

Василий заметно оживляется, тушит сигарету в пепельнице и говорит, шевеля широкими, раскидистыми бровями в сторону соседки:

– Я почти уверен, почему они поссорились.

– Почему же? – спрашиваем мы.

– Наверняка парень уговаривал девушку расстаться друзьями. Разлюбил, встретил другую. А чтобы смягчить разрыв, призвал к дружбе, мол, это выше всего! Очень по-французски! Сначала любовники, потом друзья. Вполне в национальном духе, если учесть, что лет триста назад их знаменитый Ларошфуко заявил: «Дружба между мужчиной и женщиной – это отношения между бывшими любовниками или между будущими», очевидно подразумевая, что дружбой можно продолжить любовь, – покачав осуждающе головой, поясняет Василий и восклицает: – Какая, к дьяволу, «дружба»?! У них, может быть, и возможна, хотя девушка с журналом, по-моему, не очень-то готова к ней, – кивает он влево. – У нас же всё по-другому. Наши люди отдыхают не по-французски. Верно. А уж любят… как нигде. И расходятся! Смертельными врагами или делая вид, что покидают пустое место. Вы заметили? – ещё больше взбадривается Василий, и мы понимаем, что он переходит к главному. – Наши женщины считают в порядке вещей познакомить нас со своим бывшим любовником, маскируя его под приятеля, но стоит нам последовать их примеру, тут же поднимают скандал! Не бывали в такой ситуации? Ну, всё впереди, значит, а у меня случалось… Я был не прав тогда, любовником и не пахло, но скандал вышел.

Моя девушка, похожая на этого воробышка с журналом, привела однажды в нашу компанию хлыста богемной наружности, заросшего, неопрятного. Лучший друг, говорит, по студии. Она живописью увлекалась, как и многие на архитектурном факультете. Меня будто резануло! Любовник? Или только собираются мне рога наставить? Зажался, молчу, наблюдаю, как те двое беседуют о высоком. А самого будто током бьёт от взрывов их смеха! От вида, как девушка прислоняется к плечу хлыста и хохочет, закрыв глаза.

Не стал я устраивать сцены ревности, а решил привести в следующий раз свою бывшую подругу, филологиню: у нас с ней случилась короткая интрижка на первом курсе. К слову, она-то и познакомила меня с Ларошфуко, чьё выражение о дружбе запало в душу по молодости. Томная, меланхоличная девица. Любила цитировать классиков, а я любил слушать, глядя на её умное личико и пышную грудь. Слушал до тех пор, пока в группе не появилась она, моя любовь, разом затмившая и афоризмы, и роскошный бюст филологини. Роман наш начался бурно, с первого взгляда и, не снижая накала, продолжался до последнего курса, вплоть до этой истории.

Так вот, прихожу я со своей бывшей пассией на очередную тусовку, представляю как подругу, увлекающуюся французской литературой, в частности Ларошфуко. И как доказательство цитирую: «Дружба между мужчиной и женщиной…» – ну и так далее. Моя девушка взглянула на меня с ужасом, словно перед ней был вампир, и выскочила из бара на улицу как была, в одних джинсах и кофточке. А там мороз, дело к Новому году двигалось. Я метнулся за ней, кинув на плечо нашу одежду, уже чувствуя, что хватил лишку, и поймал её перед самым спуском в метро, так быстро она бежала. «Негодяй! – закричала она на меня. – Как ты мог!» – и стала бить меня своими маленькими кулачками. Покраснела вся. А я тогда был ещё крепче, чем сейчас, качок квадратный, мышцы как гранит. Неудивительно, что, ударив меня несколько раз, она вдруг прижала к себе правую руку и заплакала, жалобно взвизгнув…

Поехали в травматологический пункт, сделали снимок: сложный перелом, говорят. Представьте! Кость плохо срасталась, и девушка окончательно поправилась только к самому выпуску. Всё это время я возился с ней, ходил по больницам и всё прочее. Но мы перестали верить друг другу, как – безоглядно! – верили раньше. И это разрушило наши отношения. Скоро я узнал, что ревность была напрасной, хлыст оказался геем, и они с моей девушкой действительно только рисовали. Но поздно, она не простила. О какой дружбе можно было говорить?.. Уехала сразу же после окончания института. В том и отличие. Думаю, что барышня за соседним столиком не стала бы устраивать комедию и ломать об меня руки. Подумаешь, бывшая любовница, а теперь подруга! Чего не бывает!

Василий громко смеётся. В его смехе слышится чувство вины, поэтому, чтобы не смущать товарища, мы с Кузьмой отводим от него свои взгляды, бросаем курить и приступаем к кофе, который давно остыл.

– Грустная история. И глупая, прости за резкость. Впрочем, по молодости все мы глупцы. Вместо того чтобы верить себе, верим чужим людям, – говорю я, выждав минуту.

– Что же дальше? Ты не сразу забыл её? – спрашивает Кузьма.

– «Забыл!» – возмущается наш приятель. От избытка чувств он подпрыгивает на месте, едва не роняя при этом кресло. – Помню! По сей день! Каждый позвонок на её худой спине! Каждую волосинку!

– Зачем же ты женишься?! – поражается Кузьма, разворачиваясь и нависая над Василием в виде вопросительного знака.

– Верите, года два ни на кого не смотрел! – с чувством отвечает Василий. – Но время идёт. Страсти затухают. Моя невеста – не странно ли? – та самая филологиня! Верной оказалась. Москвичка, как и я. Позвонил ей как-то от нечего делать, она тут же откликнулась. Поначалу встречались время от времени, потом всё чаще. В итоге тянем резину одиннадцать лет, вот и до свадьбы дело дошло.

Не вставая, он передвигает кресло немного в сторону, чтобы было удобно смотреть на девушку, продолжающую читать журнал. Воспоминания взбудоражили Василия. Казалось, он весь горел изнутри, то и дело поднося ко рту бокал с водой, чтобы охладить свой пыл. При слове «свадьба» его передёрнуло. Непонимающе пожав плечами, Василий почесал в недоумении затылок, отчего его элегантная причёска взъерошилась, и глубоко задумался. Мы тоже замолчали, переключив внимание на прохожих.

Окончательно стемнело. Вверху, под навесом, зажглись яркие лампочки, и это прибавило чувство уюта. Появилось ощущение, что мы сидим в жёлтом шатре, прозрачные стенки которого позволяли наблюдать за близкой улицей. Там прохаживались люди, в обнимку и поодиночке, и ездили машины.

– Н-да-а-а, похолодало, – снимая со спинки кресла пиджак и надевая его на себя, говорит Кузьма.

Он тронут историей Василия, его доброе веснушчатое лицо выражает сочувствие. Ему бы хотелось что-то посоветовать, подсказать, да собственные воспоминания, разбуженные рассказом товарища, вырываются наружу, и Кузьма начинает:

– Со мной случилось нечто подобное, правда с другим уклоном. В отличие от тебя, Василий, я никогда не верил своей девушке, потому что считал её слишком хорошей для себя. Ещё бы, этакая Царевна-Лебедь, а я вроде угловатого жеребёнка с разъезжающимися ногами. Нескладный, развинченный очкарик, к тому же конопатый. Мы были ровесниками, но она выглядела более взрослой и была очень ответственной. Во всём. Я носился за ней как угорелый по институту, выслеживая, с кем она разговаривает, кому улыбается. А после задавался одним и тем же вопросом – как она может любить меня, такого неказистого на вид? Высокого, худого, словно карандаш, с узкими плечами и светлыми, совершенно бессмысленными глазами! Таким я себе казался недотёпой! Это сейчас я понимаю, что плечи любви не помеха, а тогда думал – конец света!

И я пытал её, когда мы оставались одни. Выговаривал, грозился, что брошу, если не перестанет кокетничать с другими. Она удивлялась, отвечая: «Почему? Дело твоё, но я люблю общество», – и всё в таком духе. Так и следил до пятого курса, хотя точно знал, что она ни с кем, кроме меня, не встречается. Но мне это казалось неестественным, я был не уверен в себе. Вокруг неё так и вились стиляги в туфлях на толстенной подошве. Той зимой она уехала домой на каникулы, в Сибирь, и, вернувшись через три недели, позвонила мне, не дожидаясь, когда мы увидимся, и сказала, что вышла замуж. Вот так. И положила трубку.