Василий Ворон
Обращенный к небу. Книга 1
Идти пришлось от одной деревни до другой, каждый раз спрашивая добрых людей о верном направлении. Первую же ночь ему пришлось провести в поле, благо погода стояла жаркая не по весне. В следующий раз он уже был учён и старался выгадать время так, чтобы ночевать только под людским кровом.
Здоровенного парня, каким был он, оглядывали, но никогда не отказывали, помня завет предков о милости к страннику, для порядку ведя к старосте. Выспросив Илью, кто таков да из чьих земель, определяли в избу к какому-нибудь селянину, где мужики водились не мельче самого Ильи и – что верней – не из робкого десятка. Илья сперва смущался, но скоро его это стало забавлять.
В деревне с чудны́м именем Глýшки, куда он попал на четвёртую ночь, тщедушный с виду староста определил его в дом ко вдове, сыновьями у которой оказались два здоровенных парубка – каждый на голову выше Ильи. Одно хорошо: и вдова – бойкая тётка – и оба бугая норова были весёлого, не обидного. Звали братьев Ломоть да Ледолом. Тётка Загýдиха живо собрала небедный стол, накормив троих здоровых мужиков (сразу видать, дело привычное). Братья посмеивались, пока мать выспрашивала Илью про то, что и так было ей ведомо от старосты:
– До Мурома, значит, идёшь-то?
Илья кивнул.
– Родичи там у тебя али в артель наниматься собрался?
– Кузнец мне нужен тамошний.
– Зачем же в даль-то такую? Нешто своих кузнецов у вас степняки поуволокли?
– Нет, тётушка, мне особенный кузнец нужен, оружейных дел мастер, – простодушно отвечал Илья, решив, что врать ни к чему, и повторяя это уже в котором селе. Братья заинтересованно придвинулись ближе, и старший – Ледолом – встрял:
– А ты что же, молодец, никак в ратники податься решил?
– Решил, – согласился Илья. Братья переглянулись, улыбаясь.
– Стало быть, бороться ты мастак? – предположил Ломоть, барабаня по столешнице громадными ручищами, на что сейчас же получил от матери:
– А ну, не стучи, достучишься до беды!
Ломоть руки убрал, а Илья отмахнулся:
– Какой там мастак. Вот мечом обзаведусь и обучаться стану.
– А чего ждать-то? – снова переглянувшись с братом, продолжил Ломоть. – Давай-ка сейчас и начнём, кости разомнём.
– Заодно и проверим, каков ты есть боец, – поддакнул Ледолом. Илья давно ждал этого предложения, и нельзя сказать, что оно ему пришлось не по нраву. Мальчишкой он рос не слишком задиристым, но побороться был горазд и потому кивнул:
– А что, можно и проверить.
Тётка Загудиха для порядку немного поворчала на сыновей:
– Всё бы им ребра считать у гостей, всё бы силушкой меряться, – однако со стола убирать объедки решила погодить и с братьями да Ильёй вышла на двор, где было достаточно светло для дружеского поединка.
Весть о том, что братья Загудихины собираются потешиться со странничком честной борьбой, мигом облетела село, и за плетнём тотчас стали видны многочисленные головы сельчан.
– В опрокидки или стукалки? – спросил Ломоть.
– Да мне всё едино, – пожал плечами Илья, осматривая широкий двор и прикидывая, много ли тут помяли гостевого народу.
– Ну и славно! – потирая ладони, каждая величиной с хлебную лопату, довольно сказал Ледолом и первым по праву старшинства в семье вышел на середину двора.
Рубахи сняли, чтобы не изорвать. Илья перехватил волосы тесьмой по примеру Вежды, который всегда так делал; братьям же это было ни к чему с их коротко обтесанными кудрями.
В учебных поединках с Веждой Илья всегда чувствовал себя щенком рядом с волкодавом, хоть учитель и добивался, чтобы он расстался с робостью и страхом. Вот и сейчас Илья и не думал применять какие-то свои, как ему казалось, ещё несостоявшиеся умения, надеясь обойтись врождённой удалью да прибывшей за последнее время силушкой.
Судя по восторженным лицам, торчавшим над плетнём, до Ильи на этом дворе побивали если не всех, то очень многих из прохожего люду, желавших размяться в честном поединке с могучими братьями. Илья встал супротив Ледолома и приготовился.
– Ну? – раздался неподалёку голос старосты. – Коли готовы, сшибайтесь да правила блюдите.
И Ледолом тут же пошёл на Илью. Тот было начал раздумывать, как бы ловчее обойти противника, как вдруг понял, что привычный до поры ход мыслей сбился и вовсе исчез. Илье на миг показалось, что тут его и сомнут, ко всеобщему неудовольствию, скоро прекратив потеху, но внезапно осознал, что его тело уже начало действовать само по себе.
Ледолом решил пойти напрямик, попытавшись свалить противника ударом в плечо, однако Илья ловко увернулся, сделав неуловимое гибкое движение в сторону и немедленно совершив нечто, от чего Ледолом мгновение спустя предстал перед всеми лёжа на пузе. Селяне удивлённо выдохнули, как один человек. Восходившая над лесом луна заглянула во двор, пытаясь рассмотреть поединок получше. Ошарашенный скорым падением, Ледолом поднялся на ноги и снова пошёл вперёд.
…Уже после, разбирая по брёвнышку поединок, Илья понял, как именно случилось так, что Ледолом упал столь легко и быстро. Он вспомнил, как его тело увернулось, всего-то чуть отступив в сторону, а рука просто помогла сопернику пойти дальше, аккурат на отставленную ногу Ильи…
А Ледолом тем временем, уже порядком осерчав, норовил залепить Илье кулаком по уху. И снова руки Ильи сами собой сотворили движение, что Вежда именовал красиво да ловко, словно калика с гуслями: «Красавица смотрится в зеркало», чтобы тут же шагнуть вперёд, одновременно проводя удар «золотая звезда в углу». Ледолома развернуло, он качнулся и грузно осел в пыль. Из носа у него потекла кровь.
Притихшая было сельская орава за плетнём взревела, кто в восторге, кто с досады, однако было ясно, что продолжать поединок Ледолому дальше нельзя. Больше удивлённый, нежели раздосадованный, старший брат убрался на избяную завалинку, уступая место младшему, утирая нос поданной матерью тряпицей.
Ломоть, успевший кое-что смекнуть в повадках Ильи, попытался совершить для начала обманное движение. Сказать по правде, и Ломоть, и Ледолом бойцами были тёртыми и, несмотря на свою ширину да тяжесть, в поединке оказывались легки да скоры на руку (правда, в поединке таких же добродушных деревенских увальней, какими были сами). А с таким противником, как Илья, им до сего дня встречаться не приходилось. Илья хоть и уступал им в плечах, но брал не силой, а совсем уж невиданной доселе братьями быстротой и ловкостью. Илья и сам был этим удивлён, и когда Ломоть тоже, как и старший, оказался на земле, задумался, давая привычный ход мыслям. Вмешавшись головой в действо своего тела, он немедленно был за это наказан: споро поднявшийся на ноги Ломоть крепко приложил его по скуле. Зубы Ильи клацнули, он пошатнулся, услыхав в одном ухе протяжный звон, а в другом радостный ор селян, приветствующих удачу земляка.
– Бей муромских! – послышался писк какого-то мальца и вслед за тем шлепок затрещины, коей вразумляли несмышлёныша – негоже так с гостем-то.
Ломоть же, воодушевлённый оплошностью противника, решил продолжить, однако Илья, понявший уже свою ошибку, легко ушёл от двух «крюков», что пытался ему навесить тот. И пошло: Илья просто играл с Ломтём, кружась вокруг него и время от времени поддавая то по загривку, то по мягким местам. Зеваки улюлюкали от удовольствия, не подозревая, что поединок со стороны Ильи давно стал потешным, ненастоящим. Илья, привыкший к грозной собранности Вежды, словно молния готовому поразить его при любой маломальской ошибке и заставляющему быть настороже всегда, тут дал волю чувству безнаказанности, исходившей от смешных потуг Ломтя хоть чуточку дотянуться до него. Он играл с ним, как некогда играл с самим Ильёй степной стрелок. И давно позабыл Илья про тот страшный урок.
Он толкал Ломтя всё ощутимее, проводя удары всё жёстче, распаляясь сам и чувствуя, как распаляется противник, даже не замечающий этих удвоившихся по силе, но всё ещё шуточных ударов. И луна лезла всё выше, заменяя отсвет вечерней зари своим серебряным свечением, и всё меньше разумного расчёта оставалось в голове Ильи.
«…бей наверняка, – говорил Вежда. – Каждый твой удар должен принести противнику такой урон, после которого он не сможет подняться. Воин никогда не бьёт вполсилы. Он всегда намерен одним ударом разделаться с противником…»
Говоря «противник», учитель имел в виду врага. Но перед Ильёй сейчас был не враг, а простодушный деревенский парень, в доме которого Илья нашёл приют на ночь. Но не помнил уже этого Илья, и в какой-то момент между одним ударом сердца и другим время словно остановилось. Он отчётливо увидел открывшееся горло Ломтя, старавшегося дотянуться до него, умело присевшего, услышал тишину, повисшую над двором и торчащими за плетнём селянами, ощутил свет луны, зорко и недобро смотревшей на него сверху, и ещё почувствовал в середине живота жгут, начавший стремительно раскручиваться. И ещё он будто со стороны увидел, как начинает выпрямляться, вставая навстречу Ломтю, и как правая рука идёт снизу вверх прямо в кадык несчастного и уже обречённого парня, превращаясь в «ядовитую змею, выбрасывающую яд». А страшная сила из живота, раскручиваясь всё стремительнее, плавно и невероятно быстро перетекает в руку, готовясь выплеснуться из самых пальцев, и вдруг…
Яркая вспышка озарила сознание Ильи. На миг вся эта жутко медленно и неотвратимо движущаяся картина замерла на месте, и Илья отчётливо услышал голос учителя: «Стой, ученик. Дальше – смерть».
…«Ядовитая змея» так и не выбросила свой смертельный яд. Илья увёл руку в сторону, чувствуя, что это даже не он, а сам Вежда прихватил его запястье. И замер от другого видения, повисшего на тонких нитях-паутинках в его голове: на залитом лунным светом дворе жутко кричит женщина, держа на руках мёртво откинутую голову младшего сына…
И тут всё встало на свои места. Ломоть уловил непонятное замешательство Ильи и всадил ему в лоб весь заряд боевого задора и досады от постоянных неудач в этом поединке. Илья, не произнеся ни звука, опрокинулся навзничь и остался лежать.
…Его тормошили, и лили колодезную воду на лицо, и били по щекам.
– Эй, парень, ты чего?.. Ты это брось!
– Сынок, что же ты, милый? Как же ты… Берегиня-матушка!.. Перун-заступник!..
Когда он открыл глаза, увидев испуганные лица обоих братьев, живых и невредимых, нависших над ним, и их матушки, суетившейся рядом, он счастливо рассмеялся.
– Эвон!.. Смеётся! Что это он?.. Крепко ты его приложил, брательник… Зря…
Встрял голосишко старосты:
– На живот, на живот лей, дурень! Ну, я вас, братцы-костоломы! Ужо померитесь силушкой впредь! Ужо…
– Цел я, люди добрые, – услышал свой голос Илья. – Спаси боги, цел…
– Ну, молоде́ц, и напугал ты нас! – увидел Илья озадаченное и добродушное лицо Ломтя. – Как же ты так, а? Такой ловкий поединщик, и нá тебе…
Илья ухватился за его протянутую руку, поднялся, пошатываясь и радостными глазами всё шаря по лицу деревенского богатыря.
– Живой, дурень… Живой, Леший тебя напугай! – бормотал Илья.
– Теперь-то видим, что живой… – улыбнулся Ломоть, так и не поняв, что вёл Илья речь о нём самом.
Быль четвёртая:
Плата за добрый меч
Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо.
Ибо так поступали со лжепророками отцы их.
Иисус из Назарета (от Луки, 6:26)
4
Илья шагал по лесной дороге и всё думал о поединке с братьями. И всё никак не мог успокоиться от того, что чуть было не убил одного из них.
«Применять это искусство ты можешь лишь в том случае, – говаривал ему Вежда, – если опасность грозит тебе или кому-то беззащитному. Ты должен помнить, что наверняка принесёшь смерть тому, против кого выходишь на бой. Это не прыжки через костёр в ночь на Купалу, это тяжёлое бремя – лишить кого-то жизни. Это поступок, за который ты должен научиться отвечать. Если ты попадёшь в бою в плен и твои недруги, окружив тебя, спросят, почему ты убил их товарища, ответ будет прост: ты бился с врагом и сделал бы то же самое, окажись он снова перед тобой с оружием в руках. И если тебя спросит женщина, за что ты убил её сына, ты должен ответить то же самое. Потому что это должно быть правдой. Тебе ясно?»
– Ясно, – прошептал Илья, угрюмо глядя себе под ноги. Он гнал себя дальше, не давая роздыху, словно стремился обогнать стыд, мучивший его. Он вспомнил, как тепло провожали его мать с сыновьями, а он боялся смотреть им в глаза.
«Почему ты убил моего сына?» – «Мы мерились силой, и я оказался сильнее».
– Леший меня задери, – позабыв, что он в царстве лесного хозяина, выругался Илья.
Погода стояла славная, сухая да тёплая, и можно было надеяться добраться до Мурома без дождя. Лес стоял совсем зелёный, приветливый, тяжёлые думы понемногу таяли, и Илья скоро перестал горбиться и зашагал прямо. И только теперь заметил, что идёт вовсе не по дороге.
Это был какой-то глухой просёлок, которым если кто и ходил, так только лесные добытчики да зверьё. Илья остановился и осмотрелся. «Где же это я маху дал?» – почесал он в затылке, повернулся и пошёл обратно. Но сколько ни шёл, никакой дороги и в помине не было. Ага, смекнул Илья, зря я лешего помянул, обидел. Он остановился, переобул лапти, надев на правую ногу левый и наоборот. Потом снял рубаху, вывернул наизнанку и снова надел. Пройдя ещё с версту, Илья понял тщету своих стараний выбраться так запросто. Он пошарил прямо на ходу взглядом по деревьям, надеясь отыскать дупло, и тут же невесело усмехнулся: как же, будет осерчавший Леший своё ухо дураку подставлять. Тогда он остановился, стащил со спины котомку, положив её у ног, и негромко позвал:
– Батюшка Леший! Прости дурака. Спрями кривую дорожку, с лица наперёд выверни да выпрями, сними морок, смилуйся…
И тотчас затрещало что-то огромное совсем рядом, заорали потревоженные птицы, разлетаясь кто куда, и огромная тень загородила солнце. У Ильи забрало дух, он поднял голову, стараясь не закрыть от страха глаза, и увидал над деревьями невероятных размеров руку в меховом рукаве: рука показывала в сторону, откуда только что пришёл Илья. Снова затрещало по кустам, меховой рукав метнулся в бок, скрываясь за верхушками деревьев, и всё стихло, будто и не было ничего. Илья немного постоял, умеряя дыхание и бег сердца, и сказал, стараясь, чтобы голос не дрожал:
– Спаси бог, хозяин. Прости, что рассердил.
Потом подхватил свой мешок и, на ходу забрасывая за спину, поспешил в сторону, куда указал Леший.
На потерянную дорогу он вышел сразу и только тут облегчённо вздохнул и утёр выступивший с перепугу пот рукавом. О такой встрече с Лешим ему доводилось только слышать, но чтобы самому быть заведённым, а потом невесть с чего заслужить прощение хозяина – о таком он и помыслить не смел.
Илья бойко двинулся по дороге, стараясь не сбавлять шага: Муром был недалеко, и он надеялся уже назавтра быть на месте.
Скоро к посвисту птиц и шороху ветра в вершинах добавился ещё один отзвук: впереди шли лошади и ехала повозка. Прибавив шагу, за следующим изгибом дороги он увидел телегу, влекомую по ухабам неторопливо шедшей кобылой. Ещё одна лошадь шагала позади, привязанная к задку телеги, в которой Илья разглядел трёх человек. Среди них были баба и ребёнок, и Илья решил, что ему повезло найти безобидных попутчиков.
– Мир вашим домам, люди добрые, – громко сказал Илья. Все трое тревожно обернулись.
Правил телегой плешивый дедок в меховой душегрейке. Рядом на каких-то мешках сидела женщина, совсем недавно, как определил Илья, гулявшая в девках, а чуть ближе к задку пристроился малец лет десяти. Каждый испуганно обшаривал Илью глазами, отыскивая оружие.
– Да не бойтесь, не обижу, – попытался успокоить их Илья, подходя ближе. Дедок натянул вожжи, принуждая кобылу остановиться, и сошёл на дорогу, обнаружив свой невеликий рост.
– И тебе подобру, – глухо отозвался он, с недоверием вглядываясь в лицо Ильи и неловко извлекая из тележного передка старый кнут, пытаясь сделать вид, что это вовсе без умысла. Илья улыбнулся:
– Не надо, дедушка, не потребен тебе будет кнут. Разве с кобылы своей слепня снять на ходу.
– Мой кнут, сам разберусь, чего с ним делать, – отозвался дед, смелея и пряча кнут за спиной.
Женщина, решив, что бояться путника не стоит, засмеялась, показывая на него:
– Ты, молодец, впотьмах, что ли, одевался? Рубаха-то на тебе навыворот.
Вторя ей, загоготал и малец. Илья спохватился, скинул мешок и принялся переодеваться, объясняя:
– Да это я лешего огорчил сдуру. Он меня и покружил по лесу.
– И долго ли кружил? – спросил дед, засовывая кнут на прежнее место.
– Недолго, полдюжины лучин не прогорели бы, – ответил Илья, оправляя на себе рубаху.
Дед покачал головой:
– Свезло тебе, удалец. Прошлой осенью у моего брата лесовик невестку заморочил. Через три дня только еле живая в Вершках вышла. Теперь в лес не суётся. Ну да хватит об этом, – оборвал он сам себя, оглядывая лес, – не то не ровён час…
– Садись рядком, что ли, чего лапти-то зря топтать, – сказала женщина.
– Спаси боги, – кратко ответствовал Илья, потрепав привязанную лошадь и пристраиваясь на задке.
– Ты откель, да кто таков будешь? – уже деловито спросил дед, залезая обратно на передок и трогая. Илья, качнувшись в лад закряхтевшей телеге, назвался.
– Нездешний, значит, – заключил дед.
Деда звали Самоха, женщину Любой, пацан приходился Самохе внуком, Люба была невесткой Самохи, потому как приходилась женой его младшему сыну. Возвращались они домой, в село Белое, а ездили на ярмарку, да не одни: был с ними мужик из их же села, старший брат Любиного мужа, сын Самохи и отец пацана по имени Юро́к. У Ильи голова пошла кругом от этих родственных нитей, но он всё же уразумел, что мужик этот занедужил, ещё когда ехали на ярмарку, и его пришлось оставить у тамошних добрых людей, к тому же приходившихся Самохе какими-то родичами. Так ездоки до ярмарки остались без призору – крепкого мужского слова да дела – и возвращались до дому одни, на свой страх и риск.
– Места-то у нас тут, вообще, тихие. Да в тихом омуте, сам разумеешь, что водиться может, – рассудительно вещал Самоха, глядя в кобылий зад. – А ты-то куда путь держишь?
Но услышать ответ Ильи суждено им было не сейчас.
Впереди, прямо из лесу, на дорогу вышел заросший до бровей рыжим волосом мужик, сказал лошади «тпру» и прихватил под уздцы. У мужика под рукой болтался увесистый кистень, который он, едва лошадь стала, перехватил сподручнее и тогда сказал уже всем:
– Всё, робяты. Приехали, значит.
Его кудрявая огненная борода встопорщилась, и всем стало ясно, что он улыбнулся – недобро и многообещающе.
Тотчас после этого справа и слева вышли к телеге ещё два мужика и ещё один сзади, с удовольствием разглядывая Любу, к которой сразу прижался Юрок. Люба испуганно и тихо выговорила в спину Самохе:
– «Места тихие»! Накаркал…
Самоха скособочился на своём передке, втянув голову в плечи.
– Что везёте, селяне? – спросил тот, что подошёл сзади – долговязый в перепачканных сажей портках, с болтающимся на поясе длинным ножом хорошей работы в добротных ножнах.
– Да так, везём тут… всяко… – прогудел в бороду Самоха, не оборачиваясь и даже не думая лезть за кнутом.
– Всяко – это хорошо, – хрипло отозвался тот, что оказался справа, в нахлобученном на глаза собачьем треухе. Он держал наизготовку укороченный эллинский меч, кое-как отчищенный ото ржи и давно позабывший ножны.
– А ну, слазьте, – подал голос четвёртый, стоявший слева от телеги – невысокий, но коренастый мужик, у которого и кистень к поясу был приторочен, и ножны от меча, который он умело держал в руке. И сразу стало ясно, что он и есть вожак. Люба покосилась на Илью, и он сразу понял, что она решила, будто он заодно с лиходеями. Глядя ей в глаза, он отрицательно покрутил головой.
– Кому сказано: слазьте! – прикрикнул вожак, и отточенный клинок блеснул на солнце, вставшем в зенит. Люба поспешно спрыгнула на землю вместе с Юрком, Самоха тоже проворно скатился с передка. Рыжий разбойник взял его за шиворот и подвёл к Любе с мальчишкой, которых уже сторожил тот, что был в треухе.
– А ты, детинушка, увечный, что ли? – спросил вожак Илью, и тот нехотя слез с телеги, чувствуя себя как во сне. Всё казалось, что разбойники вот-вот расхохочутся, швырнут грозное оружие в кусты да обернутся бойкими на шутки скоморохами. Но вожак и его сообщники и не думали шутить: деда с Любой и Илью с мальцом оттёрли от телеги «треух» с рыжим, а вожак с долговязым принялись осматривать мешки.
– Ого, ты глянь – одёжа новая! – приговаривал долговязый, а вожак орудовал молча и деловито. – Так… жратва… Маловато…
– А ну!.. – рявкнул вожак, вырывая кусок чего-то съестного из пасти долговязого. – Куды?! Ты у меня ишшо той курицей сыт весь день будешь!
– Это не я, Засов!!! Не я, тля буду!
– Тише ты! – придушенно зашипел Засов. – Без имён, сучье вымя! – и залепил смачную оплеуху долговязому в скулу.
Илья стоял прижатый к Самохе и хмуро гляделся в его гладкую лысину. Сбоку стоял мужик в треухе, смердя луковым духом и косясь на Любу. Та стояла, боясь пошевелиться, вплотную к Рыжему и прижимая к себе Юрка. Мальчишка влажно шмыгал носом. Рыжий судорожно сглатывал, стараясь не смотреть на такую близкую к нему бабу. А Илья всё пребывал в ступоре. Всё будто происходило не с ним. Он прислушивался не к возне у телеги, а к птичьему щебету в ветках над головой и разглядывал солнечные блики на листьях придорожных кустов. И тут словно кто-то шепнул ему прямо в ухо: «Да ты заснул, что ли?» И сейчас же ему стало ясно, как бы следовало атаковать лиходея в треухе, а после дотянуться и до Рыжего, которому было уже не до разбоя. Он легко мог бы отобрать эллинский меч, но сразу понял, что оружие связало бы ему руки, но не успел удивиться этой чудной мысли, потому что ощутил сгущение чего-то в животе, и…
Громко хрустнуло что-то в скуле у разбойника в треухе, и тут же отлетел на две сажени Рыжий, так и не придя в себя от близкого ощущения женщины и даже не успев понять, где закончилась мучительная истома и началось томительное мучение.
Услыхав шум на обочине, вожак поднял голову и увидел, как на него летит детина, и ни Рыжего, ни другого сообщника возле притихших селян уже не видно. Он не зря был вожаком, и поэтому меч, который он отложил прямо на мешки в телеге, тотчас оказался у него в руке. Правда, занести его для удара ему не довелось.
Вежда уже показывал Илье, как противостоять вооружённому человеку, всегда орудуя деревянным мечом, но орудуя так, что синяки и шишки постоянно покрывали тело Ильи. Может быть, поэтому сверкнувшего лезвия он не испугался. Но слухом он уловил нечто другое, что сразу вносило неправильность в действия Ильи, до того бывшие безупречными. И это нечто было очень знакомо Илье – он уже слышал это прежде, в схожем положении, но понять…
Не успел, потому что летящей ему в спину стреле помешало нечто…
Илья перелетел через телегу, и уже один только этот бросок его тела был для вожака непреодолим. Когда Илья поднялся, кувыркнувшись через голову, Засов уже не знал, где валяется его меч. Долговязый за всё это время успел только поднять голову от мешков и увидел, как упавшему неведомо отчего вожаку не дает подняться парень-крепыш, что неизвестно как очутился здесь, у телеги, хотя только что стоял вместе со всеми на обочине. И едва начавший подниматься Засов, издав неприятный звук горлом, оседает мешком обратно на землю и подниматься уже как будто не собирается. И уже слышны стрелы, посылаемые сидящим в засаде Увальнем, но хлёстких окончаний их полётов не слыхать, потому как что-то так и косит их на лету, что твой ковыль…
Больше ничего увидеть долговязый не успел, как не узнал и того, как именуется в далёкой стране неведомый удар, сваливший его: «драгоценная утка проплывает сквозь лотос». И только после этого Илья увидел, что именно останавливает стрелы, летящие в него из леса.
Когда крутящееся колесо замерло на месте, на мгновение Илья увидел, что это была обыкновенная палка и палка эта невероятным образом висела в воздухе, будто оплетённая невидимой паутиной. И как только Илье эта палка показалась знакомой, она исчезла, как будто её и не было никогда. Но оставался ещё в лесу пятый разбойник, и Илья, опомнившись, кинулся сквозь кусты разыскивать его. И догнал невысокого полного детину с луком и тулом за спиной, норовившего затеряться в чаще.
Когда очухались да собрали всех лиходеев гуртом на той же обочине, где недавно стояли сами, задумались, что делать с ними дальше. И решили уже отпустить с богами, как тут же появился на лесной дороге конный дружинный дозор Муромского князя, словно не на самом деле всё происходило, а пелось под гусли бродячим певцом, чтоб получилось складно, а не по правде.
…Дружинный разъезд уводил помятых лиходеев в ту же сторону, куда направлялся Илья с неожиданными попутчиками – к недалёкому уже Мурому.
Княжий десятник, едучи на коне рядом с телегой, сказал Илье:
– Один против пятерых… мда… Ты, парень, иди-ка к нашему князю Муромскому в дружину. Я за тебя перед ним сам словечко замолвлю.
Илья покачал головой:
– Рано мне ещё в дружину, я ведь учусь только.
– Ты?! – изумился один из дружинников, ехавший неподалёку. – Что ж будет, когда ты всему научишься?
Илья, смущённый, но довольный, отвечал:
– Для дружинника я и мечом пока не владею. Только так вот, голыми руками…
Все – и дружинники, и селяне на телеге – грохнули от смеха. Раздались возгласы:
– Вот святая простота!..
– Да тебя, брат, коли мечному бою выучить, никакому ворогу спасу не будет!
– И у кого же ты учишься-то?
После этого вопроса все умолкли, ожидая ответа. Илья пожал плечами:
– Веждой моего учителя зовут.
Дружинники переглянулись, и десятник ответил за всех:
– Не слыхали такого наставника. Из каких он земель-то?
– Не знаю, не сказывал он. Знаю только, что издалека пришёл. Говорил, будто в Китае жил долго.
Дружинники загалдели:
– Ну да! Из такой-то дали!
– Наврал он тебе, Илюшка! Виданное ли дело?
– Какой он из себя-то? Не чернявый ли?
– Какой там чернявый! – махнул рукой Илья. – Седой как лунь.
– Так он что – старик? – изумлённо спросил десятник. Илья кивнул.
– Седой как лунь старик, и бьётся отменно? – перечислил всё десятник.
– Голыми руками против меча устоит, – подтвердил Илья. – Да и меч отберёт. И звать Веждой.
– Веждой не Веждой, но я бы не удивился, если б он оказался самим Святогором.
– Былинным-то велетом? – недоверчиво покачал головой Илья. – Ты что же, хочешь сказать, что я с самим Святогором дружбу вожу вот уже больше года, а сам – ни сном ни духом?
Десятник развёл руками:
– Прости боги, а только выходит так!
И дружина снова рассмеялась – по-доброму и теперь вроде бы даже завистливо.
– Да, так едешь-то ты куда? – спохватилась Люба, и Илья сказал:
– Да в Карачарово.
Люба переглянулась с Самохой, а Илья, опережая дальнейшие неизбежные расспросы, добавил:
– За добрым мечом я в ваши края заглянул. Вернее, наставник мой, Вежда сказал здесь меч искать, – Илья вздохнул. – Вот только мены никакой с собой брать не велел, наказал самому с кузнецом расчёт достойный искать.
Самоха хотел было что-то сказать, но Люба тронула его за рукав, а десятник спросил:
– Выходит, твой наставник послал тебя к нашему Белоте? – Илья снова кивнул. – Сам не местный твой Вежда, или как его там, тут о нём никто не слыхал, а про мастеров здешних лучше тебя знает, – десятник усмехнулся. – Нет, парень, у тебя в наставниках сам Святогор и есть. Тут и гадать нечего.
Дружина возбуждённо загудела, а Люба сказала:
– Мены не брать… А крут норовом-то батюшка Святогор! А?
Она оглянулась на ехавших воинов, и те ответили одобрительным гулом:
– Верно, добрый меч деньгами не возьмёшь.
– Святогор в этом толк знает.
– Да, парень, задачка у тебя…
3
Рано утром на перепутье разошлись все: телега с Самохой, Любой и мальчишкой двинулась прямо, дружинники повели пятерых хмурых да потёртых разбойников направо, на суд Муромского князя, а Илье указали налево.
После полудня в низине у речки-переплюйки и увидел Илья село Карачарово.
Проходя мимо росших на меже вытянутых в струну молодых деревьев, Илья запоздало подумал о том, что неплохо было бы обзавестись посохом подорожным, и тут же вспомнил про палку, чудесным образом защитившую его от вражьих стрел в лесу. А вспомнив, сразу понял, почему она показалась ему знакомой.
– Вежда! – сказал он вслух и даже остановился.
…Вежда на выселках своим посохом гонял, бывало, Илью, обозначая удары и заставляя его парировать их или уклоняться. Тогда-то Илья и присмотрелся к посоху повнимательней. При ближайшем догляде становилось ясно, что посох был обтянут поверху кожей, отчего в руке сидел ладно и не скользил.
«Что за палка у тебя, Вежда? – спросил он тогда же. – Откуда она у тебя?»
«Палка у кобеля в зубах да на хмельной пирушке в руках, – передразнил Вежда. – Сделал – вот откуда. Взял хорошую лесину и натянул на неё лоскут хорошенько вымоченной бычьей кожи, взятой с плеча. Шкура высохла да и натянулась на палку, что кожа на кость».
«А зачем?»
«А затем, что стала после этого моя «палка», как ты её кличешь, прочней всякого иного посоха. Вот и вся недолгá».
…Илья снова увидел белёсое колесо крутящегося посоха, стрелы, мёртвыми долгоносыми осами отлетающие от него, и снова, теперь уже уверенно сказал:
– Вежда!
Затем он хорошенько огляделся, но не заметил ни одной живой души окрест и погрозил пальцем кустам у речки со словами:
– Так-то, значит, ты в селе остался? Ну, ладно…
Дом кузнеца Белоты ему указали у первой же избы дед с бабкой, копавшиеся на огороде.
За время долгой дороги Илья представлял себе оружейных дел мастера Белоту на лад их сельского кузнеца Борыни. Белота виделся ему нестарым ещё мужиком в кожаном фартуке, в своей кузне у иссечённой наковальни с молотом в руке и непременно в окружении громадных молотобойцев и мальчишки-подмастерья, суетящегося то у мехов, то на подхвате. А вышло вовсе не так.
Девушка, встретившая Илью у порога, повела его не в сторону кузницы, которую Илья приметил ещё на подходе и которая стояла, как и полагалось – опричь остальных домов в деревне, а вглубь двора, за избу. Высокий да крепкий старик с седыми, как у Вежды волосами, без рубахи колол дрова на задах. «Да они с Веждой братья!» – подумал Илья.
– Батюшка, человек до тебя, – позвала девушка и тотчас ушла. Старик оставил топор и повернулся к Илье.
– Мир тебе в дом, да чтоб огонь в горне не умер, – поклонился Илья.
– И тебе не болеть, молодец, – отозвался старик.
– Ты ли будешь здешний кузнец Белота?
– Я, – кивнул Белота. На лицо он совсем не был похож на Вежду, но Илья сразу решился спросить:
– Меня прислал к тебе Вежда. Не брат ли ты ему?
– Вежда? – приподнял брови кузнец. – Нет. Да и нет у меня братьев, сёстры одни.
