Василий Ворон
Обращенный к небу. Книга 1
И вот уже исчезли стены Борыниной кузни, снесло их, но не бушующим ливнем, а гигантским кольцом огня, по сравнению с которым огонь в кузнечном горне был слабым лепестком. И понял Илья, что настала пора ему спасаться, что ждёт его погибель, да только не мог он двинуться с места, потому что не было у него ног. И вспомнил Илья, что он калека и в самом деле не может никуда идти, а ещё он посмотрел вниз, но даже и ног своих немощных не увидел – не было их у него. Лежал он беспомощный на полу в кольце огня, и не было ему спасения. Он хотел было кричать, но и для крика не осталось у него ни сил, ни даже воздуха. Сгорел весь воздух, лишь тонкая его струйка ещё добиралась до Ильи неведомо откуда, только ею одной был он ещё жив.
А кольцо огня всё сжималось, подбиралось всё ближе, вот уже Илья весь был в его власти и хотел только одного: чтобы сознание вовсе покинуло его и он не чувствовал этого жара. Но мысли всё метались в голове, как выводок мышей, застигнутый на гумне котом, всё доносили до Ильи страшные ощущения, будто неумолимый огонь уже добрался до него самого, и уже не только ног не чуял Илья, но и руки будто превратились в пепел, и жёг огонь его спину, проникал в самый хребет, и не кровь теперь текла в лоскутах его жил, а пламя. И грозно и оглушительно гремел огонь, хохотал, пожирая Илью.
…Удар чего-то плотного, но невероятно приятного вернул его из жуткого забытья. Илья вдруг вспомнил, что ему нужно дышать ровно и глубоко, и втянул в себя воздух. И сейчас же закашлялся. И открыл глаза.
В предбаннике было темно, а снаружи бушевал страшенный ливень, и не огонь вовсе хохотал там, а сам Перун рвал густые чёрные тучи, полосуя их истошными сполохами своих молний.
Рядом с Ильёй, лежащим уже почему-то на спине, стоял мокрый лоснящийся Вежда в одних портах и с бадьёй в руках.
– Очухался, что ли? – спросил он, глядя на Илью. – Или ещё окатить?
Илья с натугой дышал, стараясь не закашляться снова. Тело болело всё, будто его отколотили со всех сторон сразу.
– Кожа цела? – еле слышно спросил он, с трудом разлепив спёкшиеся губы.
– Чего? – наклонился над ним Вежда.
– Кожа… Горело же всё…
Вежда в ответ расхохотался, и ему тотчас ответил близкий удар грома. Илья попытался пошевелить рукой, и это ему, к его удивлению, удалось. Страшно хотелось пить, и нестерпимо чесались ступни обеих ног. Илья поморщился, и вдруг его обожгла догадка, удивительно совпав с вспышкой молнии за выставленными окнами – ноги! Он ЧУВСТВОВАЛ свои ноги!
Дрожа от волнения, он приподнял голову и попытался вглядеться туда, где зудели его ступни. Ещё одна молния милосердно подсветила ему, и он увидел свои ноги в мокрых портках.
– Ну, чуешь? – спросил Вежда, присев сбоку, и пощекотал подошвы Ильи. Тот ошарашенно кивнул и… заплакал.
Старик сидел возле него на корточках и улыбался. Илья нащупал в полутьме его ладонь и попытался поцеловать. Вежда не дал, выпростав руку, и погладил его по мокрым волосам:
– Не надо, сынок. Побереги нежность-то. Для подходящих дел побереги. Не надо.
Илья беззвучно ревел и шептал, не переставая:
– Спаси тебя боги, дедушка… Триглав Вседержитель… Спаси бог…
2
Сказывать о свершившемся «чуде» селянам Вежда счастливым родителям отсоветовал:
– Ну, растреплете, народ понабежит, а увидит что? Илюшка ходить-то разучился, его ещё этому заново учить надо. Переполох только устроите. Обождите пока.
Но не утерпела Слава, разболтала-таки соседке. И пошло. На двор Чёботов народ стал стекаться, чтобы самолично убедиться в «чуде». Однако, как и предупредил Вежда, ничего особливого не находил. Илья по-прежнему лежал на лавке, а «святой старец», как прозвали было Вежду в селе, продолжал возиться с какими-то отварами то в доме, то на заднем дворе и внимания на ходоков не обращал. Слава расплачивалась за невоздержанность в языке сама: селяне решили, будто «тронулась баба умом с горя» и перестали наведываться.
Вежда тем временем клал Илью на лавку – то ничком, то на спину – и тщательно разминал мышцы своими сухими крепкими руками. Потом начинал чудить: доставал из своего мешка ворох тоненьких иголок и бесстрашно ввинчивал их в какие-то тайные, лишь ему ведомые места на теле Ильи. Лежал он в этих иглах, словно ёж, однако не то что не страдал от боли, но даже улыбался приходившим подивиться на этакую затею Вежды родителям. Старик строго велел Илье «не валять дурака», и тот тотчас переставал их замечать и лежал на лавке смирно, как покойник.
Сколь ни были странными дела Вежды, ни Чёбот, ни тем более Слава в его пользе для сына не сомневались. Мало того, считали его чародеем, посланным для них богами. Лишь только они узнали, что Илья снова «чует свои ноженьки», как бухнулись перед Веждой на колени да ну реветь на радостях. «Святой старец» в сердцах чуть не плюнул, велел сейчас же подыматься и впредь наказал перед ним «шапки не ломать» и за святого и чародея не держать.
– Поклонились да будет, – сердито сказал он. – Я вам не истукан и не жрец, жертвы да почёт мне от вас ни к чему.
Несколько дней Вежда удерживал Илью от рьяных попыток подняться.
– Рано ещё, не́слух! Два года с лишком сиднем сидел, а за один день встать порешил? Так быстро ходить не выучишься. Научись-ка сперва терпению.
Через одну седмицу, показавшуюся Илье необыкновенно долгой, Вежда помог ему впервые встать с лавки. Для начала, крепко держась за старика, Илья простоял всего ничего. Но и этого ему хватило, чтобы понять самому – не то что ходить, но и стоять теперь предстояло учиться заново.
Дни тянулись хоть и медленно, но уж теперь гораздо бойчей, чем всего лишь месяц назад. Вежда продолжал разминать отучившиеся от движения ноги Ильи, так же втыкал в него чудны́е иглы и без устали потчевал своими загадочными настоями да отварами. Кроме всего прочего, он заставлял его совершать руками особые движения и учил правильно дышать.
– Да ты смеёшься, что ли, Вежда? Что же я, дышать, по-твоему, не умею?
– Не умеешь, – кивал Вежда. – Да и мало кто умеет.
И он объяснял да показывал ошалевшему от его слов Илье, как надо.
– Не грудью да плечами, чуди́ло, а животом надо, – говорил старик и, задирая белую рубаху, показывал свой живот – без лишних складок, маленький и аккуратный, словно у юноши. Илья дивился и старательно повторял.
– А зачем это – дышать «правильно»? – спросил он как-то Вежду. Старик приподнял седые брови и ответил:
– Да чтоб болеть меньше. Да жить полной чашей. Ты вот матушкину кашу ешь, а зачем, сказать можешь?
– Да как же? – удивился Илья. – Без каши-то я ноги протяну.
– Вот и воздух – та же каша.
– Но и так ведь дышат все! Чего ещё-то?
– А то, что кашу эту невидимую вы не полными ложками в себя запихиваете! Едите-то вроде едите, да по полмиски, почитай, оставляете нетронутым. Матушке Славе такое понравилось бы с её кашей?
Илья покрутил головой.
– То-то же! Так что ешь да помалкивай. Глубже ешь! – улыбнулся Вежда.
Медленно да помалу, но Илья уже ходил по двору сам, вставив под мышки пару ловко сработанных Веждой подпорок. И вот теперь уже сам собой облетел село слух о подвиге перехожего старца, получившего временный приют у Чёбота со Славой. Стали приходить не столько удостовериться в том, что покалеченный два лета тому назад Чёботов парень поднялся на ноги, сколько подивиться на старого чудодея. Заходили в избу, робели, если Вежда был там, да мялись у порога, пялясь на него во все глаза. Вежда лишь здоровался с ними и более не обращал на вошедших никакого внимания. Но тут всегда выручал либо Чёбот, либо Слава, без устали делившиеся своей радостью с гостями.
В доме, где долгое время царила скорбная тишина, напитанная слезами, теперь было совсем по-иному. Чёбот со Славой не то чтобы стали прежними, какими были до того бедственного набега печенегов, они будто вовсе стали моложе на десяток лет. Если Чёбот и вообще-то был мужиком немногословным да не слишком улыбчивым, то теперь его было не узнать – то с соседом на улице остановится побалакать о том о сём, то Славу озорно шлёпнет пониже спины, покуда никто не видит. Да, кстати, и было отчего – Слава похорошела, исчезли куда-то морщинки, появившиеся было у переносья, походка стала легче, будто у девки незамужней да ещё не рожавшей. Словом, вернулось в дом простое людское счастье.
Илья скоро стал ходить без Веждиных подпорок, но ноги были ещё слабыми: после особенно усердных хождений по двору, а то и по улице – уставали. Переждав ставшие ему теперь привычными иголки, он торопился скорей подняться, но Вежда удерживал, велел ещё полежать да «себя послушать». Как-то старик, давая понять, что уже можно подыматься, насмешливо спросил Илью:
– Ну, и что «наслушал»?
– Силушку чую богатырскую, – в тон ему огрызнулся Илья, и они оба захохотали.
Селяне тем временем осмелели да стали ходить на поклон к Вежде за подмогой от недугов. Слава богам, в селе особенным ничем не маялись, калек боле не было, не считая одноногого мастера плести лапти да сухорукого деда, что уже давно насушил дровишек для своего последнего костерка. Чаще всего Вежда и не ходил никуда, просто спрашивая занедужившего о его хвори, но вовсе даже, как казалось тому же Илье, не слушавшего ответ, но смотревшего куда-то сквозь человека странными пустыми глазами. И не успевал очередной, животом скорбный проситель закончить своё унылое повествование, как Вежда перебивал его, говоря прийти назавтра, а то и сразу приносил из своего уголка нужное снадобье.
Случилось Вежде вместе со здешней бабой-повитухой и дитя принять. Послали за ним ночью, а уже утром он вернулся и, улыбаясь, поведал домашним:
– Двойня. Ну и тесно им там было, одна деваха пуповиной так и обвилась. Да обошлось: и матушка здорова, и девоньки.
А однажды пришла к Вежде молодуха со своей бедой: жили они с мужем вместе уже третий год, но деток так и не было. Уж чего только не пробовали, всё впустую. Вежда посмотрел в печальные, мокрые глазищи красы-девки, улыбнулся да и погрузился, как и всегда, внутрь страдалицы своим пустым взглядом. Нахмурился, головой покачал да и велел ей позвать мужа. Молодому детинушке, нескладно разглаживающего непослушные вихры, Вежда, лишь увидев его на пороге, сейчас же сказал:
– Вот, стало быть, в чём загвоздка.
Потом разложил его прямо в светёлке на сундуке, заставив «дышать ровно».
– Грунюшка, робею я, – прогудел детина жене, стоявшей тут же и с тревогой наблюдавшей за Веждой. Старик сейчас же отозвался:
– Цыц! Робеет он! А на землице сырой да на камушке в лесном бору посидеть не робел?
– Дак ведь я… – испуганно прижал было к груди ручищи изумлённый муженёк, да Вежда оборвал:
– Цыц, говорю! Смирённо лежи.
И, положив обе свои ладони на живот парню, замер. Вытерпев недолго, детинушка оглушительно прошептал своей Груне:
– Чего это он, а, Грунюшка?..
Вежда поднял голову, убрал одну руку с живота да как щёлкнет парня по носу – тот так затылком по крышке сундука и грохнул с перепугу. А старик, возвращая ладонь обратно на живот, сказал молодухе:
– Придержи-ка, свет-красавица, своего бычка, чтоб не мычал да лежал смирно, не бодался.
Отпустив скоро пузо молодцá, Вежда наказал Груне прийти ввечеру да забрать снадобье, которое он к тому времени приготовит.
– А ты, пахарь, как примешь отвар, не спеши трудиться на своей жене. Обожди до новой луны. Понял ли? – спросил Вежда оправлявшего рубаху муженька, да, махнув рукой, оборотился к молодухе: – Слыхала, Грунюшка? Не подпускай этого олуха до себя, как я велел. А вот по сроку и начинайте. Ясно ли?
Заалевшая Грунюшка кивнула и спросила еле слышно:
– А детки-то, дедушка… Понесу ли?
Вежда засмеялся, любуясь девушкой, и ответил:
– Непременно, милая. Не бойся, теперь всё правильно будет!
Груня ахнула и… повисла на шее Вежды.
– Ну, будет, будет… – ласково улыбнулся старик, по-отцовски бережно поглаживая девушку по спине.
Мзду за лечение Вежда ни с кого не брал. Разве приносил кто-нибудь туес лесных или огородных ягод – тут он не позволял себе обижать благодарившего, принимал.
1
Илья уже по мере сил помогал родителям по хозяйству и как-то раз, приводя в порядок конскую сбрую к страде, сидел на заднем дворе. Вежда тем временем колол дрова поблизости. Колол лихо, не по-стариковски, сняв свою рубаху и показывая крепкий торс и жилистые, цепкие руки. Работали молча, пока Илья не решился заговорить.
– Слышь, Вежда, – начал он нерешительно, потому что вопрос этот мучил его давно. – Ты ведь уйдёшь, верно?
– Что, надоел? – по обыкновению шутейно ответствовал старик, устанавливая на колоду очередную чурку.
– Да ну тебя, – сердито буркнул Илья, прошивая толстой иглой ремень упряжи. – Шутки всё шутишь… Так пойдёшь или что?
– Пойду, – коротко отвечал Вежда, раскалывая колуном чурку. Илья вскинулся:
– Да куда ты пойдёшь-то, на зиму глядя?!
– Да как раньше ходил, так и пойду.
Илья плюнул и, набычившись, умолк, скрипя кожаными ремнями. Вежда рассёк очередную чурку и, подбирая поленья, весело спросил:
– Ты лучше сам скажи, что делать надумал.
Илья нехотя поднял голову от своей упряжи:
– А что мне думать? Работы, поди, хватает.
– Ладно, не прикидывайся. Всё по тебе видать.
– Правда?
Вежда кивнул, воткнул колун в колоду и присел рядом. С минуту Илья молчал, а потом сказал:
– К князю в дружину пойду.
– К здешнему?
– Нет. В Киев пойду.
Вежда рассмеялся:
– Много там таких. Коли повезёт, может, со своими статями на пристань непровскую возьмут – бочки по сходням катать да кули в трюмы складывать.
– Брось, Вежда! Я теперь не калека.
– А ты думал, что на пристани только калеки, пусть и вчерашние, работают? – хитро прищурился Вежда. Илья сморщился, как от зубной хворобы:
– Перестань! Я, может, мечом владею.
– Может? – вскинул седые брови Вежда. – Это тем, которым в первый день слепню грозил?
– А что, плох меч, скажешь? Как-никак норманнский, в бою бывавший. – Сказав это, Илья бросил работу и убежал в сарай. Скоро он вернулся, держа в руках меч Сневара Длинного.
– Ну-ка, – принимая оружие, с интересом произнёс Вежда.
Он вытащил клинок из ножен, посмотрел на свет, повертел в руках.
– Ага… А ну, покажи своё искусство, воин, – и он вернул оружие Илье, протянув рукоятью вперёд, как делают либо полные неумехи в воинских делах, либо настоящие бойцы, показывая своё доверие тому, кому меч вручают. Илья принял меч, решительно вышел на середину двора и принял боевую стойку. Вежда внимательно смотрел, не особо пряча в глазах насмешку. Заметив это, Илья разозлился и принялся кружиться по двору, умело поражая невидимого супостата. Он был невидим Вежде, но Илья различал его очень хорошо – это был тот степной разбойник, что увёл за собой на аркане его Оляну… Илья яростно рубил его на куски, с удовольствием замечая, что за время, проведенное на лавке умение, полученное от старого викинга, не слишком убавилось. Он воспламенялся всё больше, он уже видел, как сам киевский князь привечает его и…
И тут его окатил с ног до головы хохот Вежды. Илья машинально закончил движение и замер, уставившись на старика.
Вежда хохотал как сумасшедший. Илья никогда не видел за полтора месяца, что старик жил у них, чтобы он так смеялся, хоть и без того был смешливым человеком. Илья не знал, что делать и что думать: ему казалось, что Вежда увидел что-то весёлое, пока он показывал своё искусство. Может, Васька где затаился да отчебучил что-нибудь уморительное? Илья оглядел подворье, но пса нигде не было видно.
– Ты чего, Вежда? – совсем растерянно спросил Илья. Старик, вытирая мокрые глаза, просипел нечто неразличимое.
– Чего? – всё ещё не понимал Илья.
Вежда кое-как отдышался и, наконец, сказал:
– Вот насмешил так насмешил… Благодарствуй. Ничего более нелепого я давно не видал.
Илья наливался яростью. Он был вне себя. Над ним смеялись, будто он прилюдно наложил в штаны! Давно его никто так не оскорблял.
– Да ты… Я… Да ты что, рехнулся? – выдавил он из себя, стараясь не заорать. Вежда издевательски ухмыльнулся (Илья в этот миг его ненавидел) и сказал:
– Если ты собирался удивить этим князя, то считай, тебе это удалось. Он возьмёт тебя в свои хоромы скоморохом. И деревянный меч выдаст – боевым порежешься, ненароком-то.
– Меня обучил викинг! – задыхаясь от ярости, прокричал Илья, но тут же вспомнил, с какой лёгкостью с ним игрался той морозной ночью печенежский воин. Но рассказывать об этом глупому старику он не собирался. Он сжал кулаки и готов был наговорить Вежде кучу оскорбительных слов. В нём клокотала обида пополам с гневом, и сдаваться он не желал.
Илья шагнул к старику, готовясь сказать что-то очень едкое, но Вежда, неожиданно став серьёзным, поднялся на ноги и потребовал:
– А ну, неси сюда свой деревянный меч.
Илья оторопел, но в сарай сбегал и принёс оттуда старый уцелевший деревянный клинок.
– Дай сюда, – велел ему Вежда, и Илья швырнул ему деревяшку. – А теперь – нападай.
Перед Ильёй стоял старик с иссеченным и занозистым, вызывающим жалость мечом, стоял спокойно и вовсе не выказывал боевой сноровки. С таким же успехом он мог бы стоять со своей палкой, или помелом, коим метут двор.
– Ну?! – задиристо крикнул Вежда и захохотал снова. И Илья, не помня себя, кинулся на своего обидчика, норовя выбить деревяшку из его рук.
Меч Сневара Длинного рассёк лишь воздух – в том месте, где только что был нелепый деревянный меч, ничего не оказалось. Да и Вежды поблизости тоже не было. Илья в боевом запале обернулся, выискивая его глазами, и сейчас же будто яркий шар звонко лопнул у него прямо перед глазами. Илья ошарашенно потряс головой и тут понял, что Вежда… огрел его своей деревяшкой! Илья совсем рассвирепел и снова кинулся на старика, в прежней позе стоявшего неподалёку. Теперь он собирался раскромсать деревянный меч в щепы. Илья заметил, что старик сделал какое-то движение, быстро и легко уходя в сторону, деревянный меч вскинулся, ловко и неожиданно мягко встретил стальной клинок, и вдруг рукоять выскользнула из рук Ильи. Он ахнул, останавливаясь и видя оба меча в руках Вежды. Старик насмешливо смотрел на Илью, небрежно держа клинок Сневара, потом размахнулся и отшвырнул его под телегу, стоявшую у сарая.
– Держи! – сейчас же крикнул он и бросил Илье деревяшку. Илья поймал меч на лету, всё ещё не понимая, как могло случилось всё, только что им виденное.
– Нападай! – приказал Вежда. Илья стоял столбом и глупо смотрел на него. – Оглох? Давай же! – требовал старик.
– Но ты… безоружен, – успев немного остыть, ответил Илья.
– Трусишь?! – крикнул Вежда. – Нападай, тебе говорят! Княжье посмешище! Олух! Воитель, мать твою за ногу! Ну!
Илья нерешительно стоял, держа деревянный меч совсем как палку.
– Да как я могу?! – в отчаянии крикнул он.
– А как знаешь! А ну, огрей меня! Давай, если сможешь! Я в обиде не стану. По крайности сломаешь мне руку – так всё одно заживёт. Нападай, говорю!
Илья, в котором всё ещё кипела досада, взял меч подобающим образом, мысленно плюнул да и пошёл на старика, замахиваясь для удара, но всё же стараясь стукнуть своего обидчика по возможности легче.
Он не помнил, как всё перевернулось, и вместо Вежды он увидел небо, застывшее над ним. Илья ощупывал ладонями траву – меча в руках снова не было. И ничего не болело в теле, словно его бережно уложили на землю заботливые руки.
Полежав немного, Илья поднялся, сердито отряхнул портки и буркнул Вежде, как ни в чём не бывало стоявшему с его деревянным мечом неподалёку:
– Старец перехожий, значит… Нашёл дураков.
Однако любопытство пересилило в нём обиду, и он нехотя, глядя исподлобья, спросил:
– Как ты это сделал-то?
– Объяснить, что ли? – хитро прищурил глаза старик.
– А что, тайна? Или и это волшба твоя?
– Волшба не волшба, но и ты этому обучиться можешь.
Вежда подошёл к телеге, вытащил из-под неё меч Сневара Длинного и, вернувшись к сараю, аккуратно вдел в ножны. Повернувшись к Илье, он протянул ему оружие и сказал:
– Твой викинг был добрым воином. Но он только начал обучать тебя. Поэтому до настоящего искусства владения мечом тебе далеко.
Илья хмуро молчал, вертя в руках ножны с мечом.
– Ну, не раздумал в дружину идти? – спросил Вежда.
– Не раздумал. Коли обучить меня возьмёшься – благодарен буду. А нет – найду иного наставника. Но в дружину пойду.
Вежда серьёзно посмотрел на парня и сказал:
– Молодец. Считай, наставника ты уже нашёл.
И он улыбнулся.
Быль третья:
Веждины шишки
…тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.
Иисус из Назарета (от Матфея, 7:14)
6
– Ну и хибары!.. – вырвалось у Ильи, когда лес расступился и они с Веждой вышли на выселки.
Посреди вырубки, уже начавшей зарастать кустами да травой, угрюмо насупившись обветшавшими крышами, врастали в землю три избы. Вежда уже молча шагал к колодцу, торчавшему из бузины и крапивы, и Илья неохотно поплёлся за ним.
Сбросив тяжёлую котомку на землю, Илья сел на перевёрнутое рассохшееся корыто, давно брошенное здесь кем-то. Он надеялся, что сможет уговорить старика вернуться.
Вежда откинул крышку и заглянул внутрь колодца. Затем выволок из-под скамьи бадью, нашёл её чистой и принялся прилаживать верёвку. Раньше у колодца был ворот, но теперь почему-то его не оказалось, и Вежда, бросив бадью вниз, стал вытягивать её, выбирая верёвку. Илья старался не смотреть на него и молчал. Старик ухватил тяжёлую посудину, и Илья не удержался, взглянул. На лице Вежды мерцала хитрая улыбка – он держал в руках бадью, полную воды. Илья нахмурился: надежда на уговоры улетучилась.
– Чему ты радуешься? – хмуро буркнул он. Вежда молча понюхал воду и тут же сделал два больших глотка. Илья проворчал:
– Зачем пьёшь? А ну как отравлен?..
Вежда поставил бадью на скамью, вытер усы рукавом рубахи и широко улыбнулся:
– Ничего не отравлен.
И тут он неожиданно кашлянул, страшно выпучил глаза и, схватившись за живот, повалился на траву. Заорав от испуга, Илья кинулся к нему. Схватил за трясущиеся плечи, рванул, переворачивая, и тут увидел лицо Вежды: он неслышно хохотал, всё так же держась за живот.
– Дурак! – гаркнул Илья, отпуская Вежду. – Напугал, старый…
И сел, сердитый ещё пуще, обратно на корыто. Вежда отсмеялся и пристроился рядом. Илья покосился на него и сказал:
– Ты как мало́й, Вежда. Ну откуда ты знаешь, почему люди эти выселки бросили? Вдруг у них коровий мор начался, или вправду злой человек колодец отравил?
– Не было у них мора. И колодец никто не травил, – продолжая улыбаться, ответил Вежда.
– А тогда что?
Но ответить старик не успел, потому что из-за ближайшей избы вышел человек и направился к ним.
– Эвон! – негромко сказал Илья. – Да тут живут…
Человек на поверку оказался стариком, но гораздо древнее Вежды. Борода у него была огромна, нечёсана и закрывала пол-лица. На такой же лохматой голове, несмотря на то, что стояло самое начало осени, сидела меховая зимняя шапка. Однако одет он был в справную одежду: в штаны без заплат, рубаху, да ещё сверху был на нём кафтан дорогой, кушаком подпоясанный. Роста дедок был небольшого, шёл легко.
Вежда тотчас поднялся и, кланяясь, сказал:
– Поздорову тебе, хозяин.
– И вам не болеть, – басом ответил дед, подходя. – Пошто пожаловали?
– Мир вам, – запоздало произнёс Илья, тоже поднимаясь и рассматривая старика.
– Да вот от людей удалились, чтобы уму-разуму поучить этого молодца, – звонко хлопнул Илью по плечу Вежда.
– Дело доброе, – кивнул дед, сверля Илью взглядом из-под косматых чёрных бровей.
– Найдётся ли у тебя, хозяин, место для нас на этих выселках? – спросил Вежда.
Дед молчал, разглядывая Илью. Парню стало неуютно. Он не знал, куда девать руки, но глаз не опускал, стараясь выдержать испытующий взгляд хозяина. Дед наконец отвёл взгляд, посмотрев на Вежду, сверкнул сквозь бороду улыбкой и ответил:
– Для хороших людей место всегда найдётся. Живите с миром.
Сказал это и пошёл назад. Когда он скрылся за избой, Илья недоуменно повернулся к Вежде:
– Хороший дед, да, видать, чудак. Толком не поговорил, не расспросил…
Вежда снова сел на корыто. Илья опустился следом и сказал:
– Ты ведь говорил, будто выселки эти брошены.
Вежда, блаженно щурясь на залитые солнцем желтеющие верхушки дубков, растущих неподалёку, сказал:
– Да так и есть.
Илья оторопело поглядел на него:
– А дед?
– А что дед? Он тут один.
– А отчего же другие отсюда ушли? С ним, что ли, не ужились?
– Да батюшка Леший их выгнал.
– Леший? – понизив голос до шёпота и опасливо оглядывая лес, переспросил Илья. – А почему?
– Почему – не ведаю. Может, мыта ему не платили, может, не по заповедям жили. Может, ссора какая вышла. Всяко бывает.
– Ну а мы как же? Коли он их выгнал, то и нам не обрадуется. Да и дед этот… – Илья снова перешёл на шёпот и покосился туда, где скрылся странный старичок.
Вежда повернул голову и посмотрел на Илью:
– Эх ты, княжий дружинник. Ты хоть заметил, на какую сторону кафтан этого деда был запахнут?
Илья медленно, начиная что-то понимать, покрутил головой: не заметил, мол.
– А зря. Мы ведь с самим хозяином здешним – с Лешим, значит – договорились.
Илья потрясённо молчал.
– Эх ты, – посмеиваясь, повторил Вежда.
– Триглав Вседержитель!.. – прошептал Илья. – А ведь и верно, кафтан-то противосолонь[4] запахнут был… Макошь-матушка!
5
Обойдя все подворья, Вежда нашёл подходящей избу, что стояла меж двух других.
– Да её легче заново отстроить! – возмутился Илья, осмотрев предстоящее жильё, и попробовал вновь уболтать наставника уйти: – Слушай, Вежда, пойдём до дому, а? Ну на кой тебе сдалось это зимовье? До́ма-то, поди, сподручней будет… А?
Он умоляюще смотрел на старика, вынимающего из мешков пожитки. Тот повернул к нему серьёзное лицо и неопределённо покачал головой:
– Сподручней, говоришь? – Надежда на возвращение снова вспыхнула в сердце Ильи. – Проще заново отстроить, говоришь? – Вежда хитро прищурился, и Илья понял, что над ним опять смеются. – Вот этим мы и займёмся. Вот отдохнём маленько, да за топоры. Или ты свой умудрился дома оставить? – Илья угрюмо повертел головой. – То-то. Не то сейчас же обратно за ним побежал бы.
…Заново отстраивать, конечно, не пришлось. Да не так уж и плохи оказались у избы дела. Стоило лишь начать: ведь, как известно, глаза боятся, а руки делают.
Перестелили крышу, перетянули окна новыми пузырями, сколотили да навесили новую дверь. Заменили иные доски пола, законопатили щели. Печь, неизвестно когда сложенную, даже не тронули – добрая оказалась работа. Одно было негоже для настоящего жилища – ушёл отсюда вместе с людьми Домовой, поэтому сиротской обещала оставаться изба. Потому особо приходилось следить за тем, чтобы не угореть да от грызунов защититься. Вот Илья и кланялся чаще Перуну да Велесу, чтобы не давали в обиду; за двоих ему приходилось к богам обращаться, поскольку Вежда никогда не молился.
– Что ты как не славянских земель человек? – ворчал на это Илья. – Отчего богов не славишь? Отчего гневи́шь?
На это Вежда говорил всегда одно:
– Я им по-иному молюсь.
– Как? – допытывался Илья, но старик всегда уморительно подпрыгивал, сгибаясь в три погибели, да нарочно шамкал:
– Через пень да кушак!
Перед тем как браться за веники и выметать сор, Вежда попрыскал каким-то отваром всю избу изнутри. Обождав немного за порогом, вошли внутрь, чтобы увидеть, как последние муравьи да иная мелюзга покидает жильё человека.
– Вот это ты дал, Вежда! – восхитился Илья. – У нас в селе на такое дело всё больше времени уходило. Зелье-то небось особое. Никому, чай, не сказываешь, как его приготовить…
– Спросишь – отвечу, – пожал плечами Вежда, первым берясь за веник.
Приведя в порядок своё новое жильё (на что ушла седмица с лишком), Вежда сказал Илье:
– Пора нам закрома наполнять, не то к морозам голодными останемся.
Для начала Вежда подошёл к лесу, поклонился до земли да и сообщил об их намерении лесному хозяину, прося благоволения и удачи.
– Ты на охоту-то хаживал, добрый молоде́ц? – спросил Вежда Илью. Тот неохотно ответил:
– Какое там… Мы люди не промысловые, мы землепашцы. По грибы, по ягоды разве…
– Ну-ну, – усмехнулся Вежда в усы.
Сперва он научил Илью мастерить силки да ловушки на всякую лесную мелочь и не отступал до тех пор, пока ученик самостоятельно не сработал все до одной без подсказок и переделок. Попутно Вежда учил Илью ходить по лесу так, как ходит добытчик, а не досужий лоботряс. Илья поначалу обижался, на что Вежда смеялся, дразня его «княжьим дружинничком».
– Вот станешь по лесу ходить как зверобой, который своё взять хочет, да лишнего тронуть не посмеет, так тебе Леший сам поможет зверя пригнать – где в силки, а где и на стрелу твою калёную.
– Да я и лука хошь охотничьего, хошь боевого в руках не держал… – вздохнул на это Илья.
– Зверя мы стрелять не станем, – ответил на это Вежда. – Лучной стрельбе я тебя всё одно обучу, но не сейчас. Для начала освой-ка вот это.
И он велел Илье выстругать из осинки острожку и повёл его к речке, что пробегала в версте отсюда. Река была немногим больше той, возле которой стоял дом Чёботов. Там, попросив дозволения у водяного, Вежда надёргал из воды с пяток рыбок, ловко и неуловимо орудуя своей острогой.
– Теперь ты, – сказал он Илье, отдал острогу и, велев наловить побольше, ушёл домой. Вечером Илья приволок в садке другие пять рыбок, мал мала меньше. Вежда покачал головой, посмеиваясь.
Так в обязанности Ильи вошло каждодневное рыболовство, куда он неизменно был отправляем Веждой. С каждым днём улов увеличивался. Сидя над водой с острогой, Илья понемногу учился выдержке, а выследив-таки рыбу – меткости.
Вдвоём с Веждой ходили они по грибы да ягоды. Собирали помногу, перебирали и сушили, нанизывая целые вороха на чердаке, где так же висела и рыба, обещая сытое зимовье. Ежедневно Вежда обходил силки и ловушки, принося домой добычу, и всё так же заготавливая мясо впрок.
– Маловато мяса-то, – вздохнул как-то Илья, оценивая запасы. Вежда, цепляя очередную бечеву к балке, отвечал:
– Мяса будет столько, чтобы тебя жир не задушил.
Скоро Вежда, не появляясь трое суток кряду, вернулся из лесу и позвал с собой Илью. К вечеру они приволокли домой шматы мяса вепря, которого добыл Вежда. Пришлось делать ещё две ходки – вепрь оказался огромен.
– Ну, что? – поддел Вежда в конце третьей ходки Илью. – Теперь не отощаешь?
– Эх, орехов бы, – вздыхал Илья. – Да ягод…
– Теперь на будущий год, – посмеивался Вежда. А однажды приволок домой соты с мёдом диких пчел. А потом ещё и ещё.
– Откуда? – удивился Илья.
– Леший подсказал, – улыбнулся Вежда и добавил: – Никогда не бери из гнезда всё – семью пчелиную погубишь да лешего прогневишь. Лучше малость не добрать, чем переусердствовать. Иначе когда-нибудь сам ни с чем останешься – мир-то на круговых дорожках держится.
Так и текло время осеннее: крутились Вежда с Ильёй, как белки по веткам в ореховую пору. Илья легко и безошибочно бил рыбу своей острогой, выбирая теперь лишь самую крупную – и вовсе не оттого, что боялся промахнуться. Силки с ловушками продолжали наполняться, а ещё Вежда приносил из лесу жирных глухарей да уток, неизвестно каким образом добывая их без лука и доброй собаки.
