Елена Тумина
Таинственное завтра. 15 рассказов мастер-курса Анны Гутиевой
– Ну потому что на свою дачу мы еще не заработали.
– Я не об этом, Артур…
– И я не об этом! – тот со злостью стукнул рукой по рулю. – Ты вечно чем-то не довольна! Давай мы просто постараемся хоть немного расслабиться.
Лиза сглотнула подступающий к горлу ком, ᴎ захотелось сильно вжаться в кресло, чтобы стать маленькой ᴎ незаметной.
Полуголая березовая роща по краям дороги пестрела желто-зелеными пятнами. Ее сменило скошенное поле, пустое ᴎ безжизненное, на котором не за что было зацепиться глазу. Оно тянулось бесконечно, и в голове Лизы лихорадочно замелькали мысли, возвращая ее к сегодняшней встрече. Как она ни старалась их вытеснять – не сейчас, не сейчас… Но те лишь становились настойчивей ᴎ неприятней.
Илья покончил собой из-за нее? Это не может быть правдой… наверное, она это сказала назло. Но зачем? Она ведь ее совсем не знает. Господи! Как будто ей своего… мало? Зачем напоминать то, что уже давно быльем поросло? Все это… это какая-то нелепейшая ситуация, которую нужно прояснить.
У Артура зазвонил в кармане телефон, ᴎ этот звук возвратил Лизу в реальность. Артур продолжал хмуро смотреть на дорогу.
– Ты не ответишь? – осторожно спросила она.
– Не сейчас.
Утром в субботу Артур с дачи уехал. Лиза накрыла завтрак на летней веранде, но он только выпил кофе.
– Извини… достали меня совсем. Я к вечеру вернусь, – он чуть улыбнулся, избегая ее взгляда.
Лиза ничего не ответила ᴎ стала убирать со стола тарелки.
– А ты лучше поспи, – сказал он, вставая, – ты сегодня всю ночь так ᴎ не уснула?
Лиза кивнула как-то неопределенно, а он поцеловал ее в щеку ᴎ быстро вышел.
Она посидела, прислушиваясь к тишине в доме. Потом, не притронувшись к еде, стала не торопясь собирать тарелки. Через полтора часа она уже выходила из такси на железнодорожном вокзале.
Лиза проснулась от звука открываемой двери. В купе зашли двое пассажиров с проводницей. Пассажиры стали располагаться, а проводница поторопила Лизу – «остановка всего десять минут». Лиза быстро поднялась, оделась ᴎ, закинув на плечо небольшую сумку, вышла на пустой перрон.
Родной городок – ну, здравствуй!
Солнце еще не встало, ᴎ в тишине серого утра Лиза увидела перед собой чистенькое здание вокзала, ряд подстриженных кустов ᴎ узкое асфальтовое покрытие, которое, как ей показалось, осталось прежним. Как ᴎ двенадцать лет назад, когда уезжала.
Сидя в такси, Лиза обдумывала, как она объяснит маме свое внезапное появление. «Мама, я соскучилась. Да, ᴎ вот внезапно… Мамочка, мне очень нужно с тобой поговорить. И конечно не по телефону», – ᴎ от этого стало жарко ᴎ застучало в висках. Она приложила холодную ладонь к щеке. А может быть не надо сразу? Она с досадой представила, как мать начнет охать ᴎ ругать ее за то, что она ее не предупредила о приезде. А ей придется долго за это оправдываться. Лиза стала легко массировать виски, пытаясь расслабиться. Завтра спрошу. В конце концов, этот разговор никуда не денется.
Она со странным чувством рассматривала городской пейзаж, казавшийся ей незнакомым. Большинство мест казались чужими или сильно изменившимися – серые, невыразительные. Это были старенькие кирпичные пятиэтажки ᴎ заросшие высокими деревьями неухоженные улочки. Лиза ловила себя на том, что ей не верится, что она когда-то здесь жила. Этот город не вызывает в ней никаких родственных чувств. Эта мысль ее напугала, ᴎ она ошарашенно стала вглядываться в проносящиеся за стеклом дома. Неужели я забыла? В глубине заросшей высокими тополями аллеи промелькнуло серое двухэтажное здание – это была ее школа.
– Остановите, пожалуйста.
– Но мы еще не доехали.
– Здесь уже не далеко. Я хочу прогуляться.
Лиза прошла через широкий школьный двор, обогнула здание ᴎ попала на школьную площадку. В детстве она обожала это место: асфальтированные беговые дорожки, размеченные белой и красной краской, «старт» и «финиш», яма с песком, баскетбольные корзины, металлические брусья, полоса препятствий. Здесь не поменялось ровным счетом ничего – только выглядело все более обветшалым ᴎ запущенным.
Когда-то это место заряжало энергией – хотелось бегать, прыгать, соревноваться ᴎ преодолевать препятствия. Здесь Лиза всегда чувствовала себя победительницей. В чем? Тогда она это себе слабо представляла – физкультуру она посещала редко, ᴎ обычно это заканчивались разбитыми в кровь коленками, ушибами ᴎ растяжениями. Любовь Викторовна была уверена, что для ее дочери физкультура вредна, ᴎ ее знакомая медсестра сделала для Лизы медотвод. Поэтому чаще она грустно наблюдала со стороны, как ее одноклассники играют в волейбол или баскетбол.
Лиза присела на знакомую лавку с облупившейся краской. Чувствует ли она себя победительницей? Она порывисто выдохнула – когда-то она приходила сюда помечтать о будущем. Сейчас же это место нагоняло тоску. Лиза грустно улыбнулась – да, она многого добилась за эти годы. Но почему же так грустно?
Именно здесь Илья пригласил ее на первое свидание. А потом они все каникулы были неразлучны. Виделись почти каждый день – ᴎ им вместе было… здорово. Ей льстило, что этот симпатичный ᴎ высокий парень был от нее без ума. Почти как взрослая – она «гуляла с мальчиком». Да, ᴎ ей с ним было хорошо. Спокойно ᴎ уютно, как со старшим братом, которого у Лизы не было. Но была ли она в него влюблена?
Она еще раз окинула взглядом спортивную площадку ᴎ пошла прочь по жиденькой, едва протоптанной тропинке.
Лиза быстро нашла то, что искала. Старенькая пятиэтажная малосемейка с единственным подъездом ᴎ кодовым замком на обшарпанной массивной двери. Она прошла вдоль дома, оглядывая окна. Зачем я пришла? Она оправила плащ ᴎ осторожно присела на краешек скамейки под закрытой дверью, пытаясь унять появившуюся дрожь в коленках. Грудь начало сдавливать, ᴎ она с трудом задышала. Я же его не любила!..
А родной дом встретил Лизу холодным блеском балконных стеклопакетов ᴎ густыми зарослями околоподъездных цветников. Она нажала кнопку домофона – 94, ᴎ у нее предательски защемило в груди, пока шел вызов.
– Кто там? – послышался искаженный, но такой знакомый голос.
– Это я, мама!
Лиза взлетела на четвертый этаж ᴎ, дожидаясь, пока ей откроют, пыталась успокоить дыхание. Поставив сумку, она выпрямилась, оглядываясь ᴎ оправляя плащ. Здесь все осталось прежним – узкая лестничная клетка с затертыми ковриками у порога ᴎ разномастные цветочные горшки на подоконниках.
Дверь распахнулась, ᴎ на пороге показалась напуганная мама.
– Ты приехала?!
Любовь Викторовна – невысокая ᴎ полная, в кокетливом халатике с широким поясом – держалась прямо ᴎ настороженно. Ее высокий лоб и четкий пробор были прежними. Как ᴎ собранных в пучок, начинающие седеть темные локоны.
– Господи! Ну почему не позвонила – я бы встретила… Проходи скорей… – кухонным полотенцем она отмахнулась от Лизиных объятий.
– Я была в доме Ильи, – с порога заявила Лиза.
Любовь Викторовна закрыла за ней дверь ᴎ молча прошла на кухню. Лиза услышала, как мать чем-то загремела, постояла минутку ᴎ медленно двинулась за ней на кухню.
– Мама, нам нужно поговорить.
Мама не поворачиваясь продолжала копаться в кухонном столе.
– Мы с тобой… об этом, – Лиза присела на стул ᴎ, положив руки на кухонный стол, продолжала, – никогда не говорили.
Мама обернулась ᴎ подсела к столу:
– Опять ты меня пугаешь. У вас с Артуром что-то случилось?
Лиза вспыхнула:
– Мама, нет! Нет, я не…
– Да что я такого спросила? Твой внезапный приезд…
Лиза, закрыв лицо руками, простонала:
– Мама! Я сейчас не об этом! Это я хочу задать вопрос! Почему ты скрыла, что Илья пытался покончить собой?
Мама открыла рот, желая что-то сказать, но тут же его закрыла.
Лиза, глядя прямо ей в глаза, продолжала:
– Ко мне на прием приходила его сестра – она обвинила меня в том, что их жизнь сломана. Они все пострадали… Им пришлось переехать в другой город. Из-за меня. А ты…
Лицо Любови Викторовны вытянулось от удивления:
– А при чем здесь я? И незачем так злиться!
– Я не злюсь. Я просто хочу знать правду. Я сегодня была там… в их доме. Их соседка мне рассказала, что они переехали после того случая. Куда – она не представляет…
Мама молчала.
– А еще она сказала, что ты там была… В тот самый день. Что ты сделала, мама?
– Не понимаю, о чем ты… Ты что? Меня обвиняешь? Глупость какая. Кто тебе это сказал?
Любовь Викторовна не мигая смотрела в глаза Лизе. Она выпрямилась на стуле ᴎ высоко подняла подбородок:
– Я не виновата, что он оказался таким… Ты ᴎ сама это хорошо понимаешь – вы бы все равно не были вместе. Ты бы его бросила. Не тогда, так позже. Ведь так?
Лиза тяжело дышала ᴎ не отрываясь смотрела в ее лицо.
– Я не знаю… Но ты…
– Доченька, да какая разница, что я ему сказала?
– Мама! Как ты не понимаешь? Ты же своими словами все испортила! Все!
– Правда? – глаза матери загорелись каким-то яростным огнем. – Если бы не я, ты бы прозябала здесь до сих пор! Вместе со своим влюбленным мальчиком из неблагополучной семьи. Если бы не я – ты бы не решилась принять ухаживания Артура! Если бы не я – у тебя бы не было той жизни, которой ты сейчас так гордишься!
– Если бы не ты!.. – закричала Лиза.
– Что? – парировала мать. – Ты думаешь, я ничего не понимаю? Что ты боишься мне рассказать? В отличие от тебя, мне все равно, что происходит в твоей жизни!
Лиза схватила себя за пылающие щеки ᴎ, закрыв глаза ᴎ справляясь с тяжелым дыханием, продолжала:
– Если бы только знала! Господи, как же я устала это этого всего! У Артура кто-то есть… ᴎ я измучилась… Он уже не любит. А я… Я стараюсь быть терпеливой ᴎ хорошей женой. Я работаю как ненормальная – ᴎ у меня совершенно нет ни сил, ни времени на своего мужа, он меня разлюбил! Мама, – она открыла глаза, – мама, я так несчастна!
Любовь Викторовна подсела к Лизе, прижимаясь ᴎ обнимая ее за плечи:
– Доченька! Ну что ты такое говоришь?! Артур любит тебя, ну уж я это знаю! Ну думай об этом, не надо, родная!
Лиза вскочила, стряхнув с себя мать:
– Вот только не надо говорить, что он меня любит! Ты же ничего не знаешь.
– Хорошо-хорошо, прости, милая. Ну что же делать? Надо же как-то исправлять…
– Нет! Не сейчас. Двенадцать лет назад ты… сделала. Только после этого Илья перерезал себе вены.
– Ты в этом уверена?
Любовь Викторовна горделиво откинулась на спинку стула:
– Ну хорошо, хорошо, видимо, тебе видней… Значит, тогда еще… ну в конце лета, когда вы с ним «ходили» … Илья твой как-то мне помог. Донес мне сумку тяжелую до подъезда, ну, и я ему сказала… Мол, если он тебя на самом деле любит, то уйдет в сторону. Не станет удерживать. Ты же собиралась уезжать и в медицинский поступать. У тебя же были планы.
– И это все? – холодно парировала Лиза.
– Я только сказала, что вы с ним слишком разные – ᴎ больше ничего! Не хочешь – не верь.
– Да кто тебе дал право распоряжаться нашими судьбами?
– Все, что я делала, делала только ради тебя! Хотя я себя ᴎ не оправдываю.
Они молча сверлили друг друга глазами. Потом Лиза со злостью отвела глаза в окно, а Любовь Викторовна как-то сразу сникла и стала торопливо разглаживать несуществующие складки на скатерти.
– Дочка, я же себя потом за это… – она всхлипнула и порывисто приложила кухонное полотенце к лицу. Потом отняла его ᴎ сбивчиво продолжала: – Я как всегда шла поздно с работы ᴎ решила срезать через дворы. А тут этот мальчишка выскочил из подъезда – бледный, испуганный. Как его? Помнишь, с кем Илья дружил? У него еще мать проводницей работала, а?
– Сергей? – Лиза подошла к кухонному столу ᴎ присела напротив матери.
– Наверное. Я его спрашиваю, что случилось? А он в шоке – молчит ᴎ тянет меня внутрь, в квартиру. Я – за ним, в ванную, а там этот… лежит голый, и вода ему уж по горло. И уж красная от крови. Господи! Я чуть в обморок не упала!
Лиза охнула ᴎ прикрыла рот дрожащей ладонью.
– Видимо, много крови потерял, бледный как смерть ᴎ в беспамятстве уже был. А самое главное, – мать вскочила, – я только потом узнала его… Когда попросила соседку, чтобы скорую вызвала. Только потом.
Любовь Викторовна заплакала тихонько:
– Что я тогда пережила!
Лиза затаилась на стуле. Ее лицо было спокойным, а глаза сухими. Она старалась уловить каждое слово, сказанное матерью.
– Потом, когда я в больнице под кабинетом сидела, а его отец стал меня благодарить – мол, я его сына спасла… Как я себя ругала!
Лиза через стол протянула к ней руки, но мама ее жестом остановила.
– А потом они переехали. Где-то через полгода, после этого всего… Илью я больше не встречала… Так что нечего меня винить – я уж по своему счету расплатилась.
Город гнал ее в спину порывистым ветром ᴎ капризным дождиком.
Как только Лиза зашла в купе, она сняла с себя мокрый плащ, с удовольствием вытянулась на своем месте и, укрывшись с головой, сразу уснула.
Сколько она проспала – не понятно, только проснулась внезапно, как будто кто-то ее толкнул в плечо. В спящем купе было мрачно – на окне опущена штора. И Лиза вдруг почувствовала, что темнота вдруг стала душной и тяжелой, как мокрое одеяло. Она ее укрывала с головой ᴎ просачивалась внутрь – а этого было нельзя допустить. Поднявшись, Лиза вышла в коридор.
Бледный свет едва освещал мерно покачивающийся вагон, убаюкивающий своих пассажиров. Но ей спать не хотелось. Зато у нее до тошноты засосало под ложечкой. Но, уезжая второпях из маминого дома, она не взяла в дорогу еды. Лиза сделала усилие, чтобы не думать о вчерашнем. Все это неправильно ᴎ так ужасно. Но не сейчас. Пожалуйста, не сейчас.
Вернувшись в купе, она откопала на дне сумки забытую пачку печенья – припасенную «на всякий случай», еще дома, в Москве. И устроившись на откидном стульчике, в пустом коридоре, она за две минуты ее проглотила. Даже без чая.
И тут она ощутила, как то самое, душное ᴎ тяжелое чувство, что подбиралось к ней после пробуждения, настигает ее вновь. Пытаясь его сбросить, она резко встала, и откидной стульчик за ее спиной громко захлопнулся. Она повернулась лицом к окну, за которым было темно ᴎ редкие всполохи огней.
«Никто. Никто ни в чем не виноват, – думала она, глядя в мрак за окном. – Не будь Артура, я бы нашла кого-то другого…» – она резко вдохнула ᴎ выдохнула.
Я просто не любила Илью. И я в этом не виновата. Как ᴎ в том, что он вскрыл себе вены… Мама, мамочка, прости… Ты так хотела меня защитить. Конечно, я бы все равно уехала. Моя вина лишь в том, что я тогда его оттолкнула. Ничего не объяснила. Это было по-детски жестоко и глупо.
И тут ее прорвало.
Слезы потекли сами по себе. Горькие ᴎ непрошеные. И это было так странно, потому что ни ощущения кома в горле, ни прорывающихся наружу всхлипываний – ничего, что обычно предшествует слезам, не было. Лиза беззвучно плакала – так, чтобы никто не заметил, – тихо, осторожно, впрочем, как ᴎ всегда. Она не вытирала слез, ᴎ они бесшумными струйками стекали по подбородку на грудь ᴎ руки, которыми она удерживала себя под грудью.
Василий Тучин.
СНЫ МЕЖДУ НАМИ
Петр Петрович пожаловался жене, что ему безумно жалко идти сегодня на службу, но он постарается поспеть на ужин вовремя. Все-таки обедать среди психов – это какое-то безумие.
После ночного ливня Питер – нечто удивительное: пахнет всеми местными топями одновременно, в голове донная муть и шум расстроенного Стейнвея. Не город, а болото; хочется крикнуть на весь Васильевский остров; но лучше не надо; ешкин дрын, еще не хватало сгинуть под колесами велодоставщика пиццы; кто питается пиццей по утрам, тот поступает глупо; Винни Пух. Как он рисковал с этими неправильными пчелами! Я тоже рискую; оправданно ли? Вот в чем вопрос. Я следователь, и жизнь моя жестянка, ну ее в болото. Как-то так.
Как хорошо, что сегодня без метро, а то наша Василеостровская ветка… Какая здоровая ветка у липы. Да, кстати: на той ли ветке жизни я сижу?
Вот и Пятнадцатая линия; Александровская мужская больница имени академика Павлова; желтый двухпалубный баркас; ныряю в трюм, где меня встречает портрет самого Павлова, а не его собаки. Или хотя бы диптих.
* * *
Петр Петрович чувствовал себя бесконечно умным; может даже гением; одновременно невыносимо глупым; возможно дураком; да, дураком. Но следователь не имеет права быть дураком: это противоречит тому, чему его учили. Когда сотрудник встречается с фигурантом, то у него должна быть цель – получение информации, значимой для расследования преступления. Еще лучше добиться признания или хотя бы установить факты для изобличения подозреваемого. Цель противной стороны – скрыть эту информацию. Предстоящее состязание без ума, интеллекта, настойчивости и характера не выиграть, как пишут в соответствующих наставлениях.
«Если я оплошаю, – думал Петр Петрович, – не стать мне старшим следователем, начальство представление не подпишет. Значит, наша ситуация: академик Павлов и его собака. Я, конечно, академик».
* * *
Первое, что на вас обрушится девятым валом на корабле – это непередаваемый трюмный запах. Тяжелый, давящий, да такой, что привыкнуть к нему невозможно. В психушке так же.
Второе, постоянное броуновское движение ходячих пациентов. И днем, и ночью они ходят по коридору кругами, вдоль стенки в одну сторону, потом обратно вдоль другой стенки. Некоторые разговаривают сами с собой, другие просто шепчут или вскрикивают.
Петр Петрович потрогал нагрудный карман рубашки с находящейся там иконкой, как бы взывая к милости Николая Угодника, осмелел и шагнул вслед за сопровождавшим его здоровенным санитаром (почему-то пахнувшим нашатырем) в палату, больше похожую на одиночную камеру-чемодан. Человек в застиранной смирительной рубашке и с поджатыми ногами беспомощным мешком лежал на казенной металлической кровати и плакал. Петр Петрович кивнул санитару:
– Развязать и посадить.
Санитар с каменным лицом молча выполнил поручение, скомкал рубашку и удалился.
Пациент потянулся, разминая затекшие мышцы:
– Полагаю, это вы меня сюда упекли?
В палате кроме кровати едва уместилась тумбочка и два стула (второй принесли по просьбе Петра Петровича). Следователь сел у двери и, указывая на стул у зарешеченного окна, приказал:
– Пожалуйста, пересядьте! Если один из собеседников сидит на кровати, то, согласитесь, обстановка сложится неэстетичная.
– Какая, к черту, эстетика в желтом доме? Вы не ответили: зачем я здесь? По какому праву меня арестовали и без какого-либо согласия родных поместили в психушку? Кто дал право местным санитарам мучить меня как последнюю собаку?
Недаром эта больничка носит имя Павлова. И вправду, все пациенты здесь собаки: «Входящие, оставьте упованья».
– Сядьте!
– Я вам задал простые вопросы. Отвечайте!
Настал момент, когда Петру Петровичу необходимо дать понять, кто здесь главный, и приучить собаку к тому, что ей придется выполнять его распоряжения.
– Во-первых, вопросы здесь задаю я, Петр Петрович, следователь управления по расследованию особо важных дел; во-вторых, сядьте, наконец, куда вам велено!
Собака села и поджала хвост. Вот так.
– Вот так-то лучше. Я постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Но вначале ответьте: с кем я имею дело?
– Я Виктор.
– Так вот, Виктор, мне крайне необходима ваша помощь в одном деликатном деле, в котором осторожность – самое главное. Вы здесь исключительно для правдоподобия вашей легенды. Чтобы никто не заподозрил, что вы не настоящий пациент.
– Вы хотите, чтобы я разоблачил шпиона?
– Почти. Так называемая черная вдова. Она выискивала одиноких мужчин, которые остались без внимания родственников, а после начинала их обрабатывать. Втиралась к ним в доверие, ухаживала за ними. Через месяц-другой свадьба, сразу после которой мужчины или дарили супруге квартиры, или завещали их, или выдавали доверенности на их продажу. Не позднее двух дней все новоиспеченные мужья умирали.
– Совпадение.
– В одиннадцать совпадений никто не верит.
– Не понимаю, чем я могу помочь: у меня недвижимости нет.
– Почему?
– Так вышло. Невезучий я.
– Вас в детстве родители в магазин посылали?
– Зачем это вам?
– Меня вот посылали. Это была моя легальная возможность купить мороженое. На сдачу.
Человек, назвавшийся Виктором, пожал плечами: ну, так.
– Что, родители не разрешали сдачу себе оставлять?
– Мы жили в неблагополучном районе. С мамой. Ну, знаете, в которых пьют, воруют и дерутся. Денег мама мне старалась давать так, чтобы без сдачи.
– А если не удавалось?
– А если не удавалось, то сдачу жилили. Почти всю: я же маленький. Жаловаться матери было бесполезно: продавщицы всегда отбрехивались. Дескать, это я сам на сдачу мороженое купил и не хочу в этом сознаваться, оговаривая женщин. Потом, правда, они перестали меня обсчитывать.
– Кто-то помог?
– Не в этот раз. Тогда я умыкнул жалобную книгу и написал туда от нашего завуча Чеботарева, которого в районе все боялись.
– Что было потом?
– Потом я шел счастливый и гордый собой, зажав мелочь в правый кулак. Понимаете, я даже не положил ее в карман, потому что победу в карман не кладут.
– Что сказала мама?
– Мама? Мама, не знаю… Она уже в больнице…
– В больнице?
– В общем, так вышло. Со мной в классе учился второгодник. Хмырь. Ну, кличка у него такая. Он меня все время бил, понимаете?
– Что дальше?
– Ну, в общем, они там меня встретили, на улице…
– Они?
– Хмырь был с друзьями, тоже здоровыми, такими… А ты бы ни за что им деньги не отдал.
– Они вас избили?
– Да, еще чем-то по голове долбанули. Я потерял сознание и разжал кулак. Хорошо, что кто-то из прохожих скорую вызвал. А то бы умер.
– Ну, знаете. Мне вспомнился один сериал. Название не помню. Но там тоже один из героев страдал от буллинга. Его одноклассник, здоровенный такой дядька (и сыновья все в него), продолжал буллить его до сорока лет. Представляете. В очередной раз тот сломал ему нос, и в больнице пострадавший все выложил случайному знакомому. Серьезному мужику. И про избиения, и про язву из-за того, что здоровяк засунул его в бочку и выкатил на дорогу. И про то, что он рассказывал всем, что имел сношение с женой этого парня, да еще и при детях.
Человек, назвавшийся Виктором, воодушевился:
– Я помню, потому что тоже смотрел. Серьезный мужик сказал, что такой человек не заслуживает воздухом дышать.
– Точно! Он что-то еще говорил про такую ситуацию.
– По моему опыту, если спустишь кому-то сломанный нос, потом этот кто-то придет тебя изнасиловать.
– Или что-то типа «вернется сломать позвоночник».
– Нет, изнасиловать.
– Ладно, не буду спорить. Что было в больнице?
– Я там встретил девочку, которая мне сказала, что если в первый раз тебе сломали нос или руку, то на второй – обязательно изнасилуют. Я у нее спросил – что же мне делать? Отвертка в глаз – лучшее средство, ответила она.
– Боюсь предположить, что стало с Хмырем.
– Да, он лишился глаза, но выжил.
– Значит, удар был не настолько сильным, чтобы достать до мозга.
– Да.
– Неужели все так просто. Пожаловался какой-то девчонке на…
– Она не какая-то, – возмутился человек, назвавшийся Виктором.
– Хорошо, пожаловался девчонке на Хмыря, и вот пожалуйста: проблема решена.
– Не все так просто. Мы с ней не говорили в привычном смысле… Понимаете, мы спали рядом, на одной кровати. И она пришла в мой сон и показала Хмыря с отверткой в глазу.
– Ничего себе! – восхитился Петр Петрович, – как она это делала?
– Я не могу рассказывать об этом.
– Почему?
– Я слово дал.
– И все же мне это крайне важно. Ведь эта черная вдова опять кого-нибудь убьет. А мы не знаем, как она это делает.
– Все равно я не могу. То, о чем нельзя говорить, о том следует молчать.
– Ну, а самому-то, наверное, слабо?
Было видно, что человек, назвавшийся Виктором, легко уловил в интонациях Петра Петровича нотки неискренности. Сидя на стуле, он слегка согнулся и тотчас резко выпрямился, отфыркиваясь и рассекая воздух всей мощью сильного и ловкого тела.
«Черная вдова обитает в море страстей, и чтобы ее обезвредить, потребуется не простой, а боевой дельфин! – решил про себя Петр Петрович. – Теперь моя задача заставить эту собаку работать по свистку на пользу обществу».
Применяя передовые методы ведения допроса, Петр Петрович, грешным делом, любил давить на ту человеческую слабость, которая основана на рефлексе социальной самоизоляции. Раньше, до эры электронных гаджетов, исказить и, тем более, свести к нулю биологическую программу социализации личности, включающую в себя непременное общение с себе подобными и приоритет группового выживания, было невозможно. Здоровый человек стремится в социум, а больной (которого убедили, что он болен или, наоборот, что кругом все больны) убегает от социума в самоизоляцию. В саванне говорят, что самоизоляция антилопы – мечта любого леопарда. Привитый рефлекс социальной самоизоляции уже сделал лучшим другом и единственным членом стаи для современного человека его электронный гаджет: в нем он и общается с электронными аватарами, которых по инерции все еще принимает за других людей. Тот, кто имеет доступ к телефону индивида, тот владеет его душой.
Но вот беда: Виктор не признает никаких электронных штучек.
Большинство других следователей предпочитает окучивать рефлекс некритичного подчинения. И главное, все в соответствии с методом академика Павлова, то есть строго по науке. Это раньше, чтобы подозреваемый сознался в содеянном, на него давили уликами, убеждали, обманывали, применяли силу. Все это затратно и требует преодоления у него критичного отношения к происходящему.
Другое дело, если человек подчиняется некритично, без вопросов и сомнений. Для некритичного восприятия приходится жестко связать в его сознании подчинение следователю с сохранением его жизни. То есть, в полном соответствии с учением академика Павлова, привязать создаваемый у него условный рефлекс некритичного подчинения к его инстинкту самосохранения. Если в сознании подозреваемого создать картину мира из трех точек (кабинет следователя, больничка, морг), то неподчинение требованиям следователя подозреваемый будет ассоциировать со смертельной угрозой для себя; и тогда его подчинение становится некритичным. Поэтому нет, если дрессировка рефлекса некритичного подчинения началась еще в Эдемском саду: «Не ешьте с этого дерева плода, ибо смертию умрете».
Петр Петрович надеялся, что десять часов «кинофестиваля» даром не прошли: три дня Виктора готовили к допросу, показывая видео с записями пыток при допросе из разных фильмов.
«Ну, с Богом!» – приободрил себя Петр Петрович и вызвал санитара с фиксирующим креслом.
– Я буду жаловаться! – крикнул Виктор, когда ему надевали темную повязку на глаза.
– Психу никто не поверит, – ответил Петр Петрович и усмехнулся.
Санитар повозил Виктора по длинным коридорам желтого дома, стараясь создать у него впечатление долгой и нудной дороги, но привез обратно в ту же палату. Надели на него специальный шлем с объемным видео и дополнили реальность до полного присутствия. Этот ролик был особенным: жертву (это была девушка лет двадцати пяти) раздели догола, положили на стол и привязывали. На грудь и живот мученицы поставили клетку без дна с крысами, которые оказались на теле девушки, окруженные со всех сторон решеткой. На верхнюю часть клетки вывалили раскаленные угли. Спасаясь от испепеляющего жара, крысы прогрызают в теле девушки ходы, чтобы выбраться на свободу.
Во время просмотра Виктор весь изорался и издергался. Петр Петрович даже стал переживать за фиксирующие ремни – как бы они не порвались.
Сняли шлем, и оказалось, что Виктор плакал, ссутулив плечи. «Очень хорошо», – подумал Петр Петрович, но вслух сказал:
– Обратите внимание: не пострадало ни одно животное.
Виктор продолжал плакать без всякого стеснения. Чтобы его добить, Петр Петрович распорядился принести клетку и поставить ее рядом с кроватью.
Виктор покосился на нее и захныкал:
– Все, все, я готов, я помогу…
Виктору завязали глаза и отвели в соседнюю палату.
– Ну вот, тут и наша девушка. Выполняя ее пожелание, вы не должны снимать повязку, но спать придется на одной койке, поэтому после обеда приступим.
Виктор кивнул, как-то резко уронив голову. «Нашатырный» санитар подхватил его субтильное тельце и поволок в столовую.
Петр Петрович вышел на улицу, глотнул свободного воздуха и вспомнил младшего брата Колю, сгинувшего в этом заведении два года назад, как он просил у старшего одолжить ему на время родительскую иконку, пока он «подлечит нервы». Кто ж знал, что это так закончится?
Нет, Петя, ты знал, но не дал. Из жадности, из недоверчивости… Тьфу. Петр Петрович стоял у входа в психушку и раскрывал и закрывал черный автоматический зонт, несмотря на отсутствие дождя. Проходящие мимо люди, наверное, принимали его за недолеченного пациента и ускоряли шаг. Домой он так и не пошел: аппетита не было напрочь.
* * *
Два часа послеобеденного сна сделали свое дело: когда девушку развязали, она не истерила и не бросалась на всех с кулаками.
– Почему меня связали? – негромко произнесла она и встала.
Санитар с каменным лицом слегка приподнял руки.
– Во-первых, вопросы здесь задаю я, Петр Петрович, следователь управления по расследованию особо важных дел; во-вторых, сядьте, пожалуйста, на стул.
Девушка послушалась и тут же села.
– Вот так-то лучше. Я постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Но вначале ответьте: с кем я имею дело?
– Я Вика, то есть Виктория.
– Виктория, вы готовы давать показания?
Девушка посмотрела на санитара, мявшего в руках смирительную рубашку, и кивнула.
Петр Петрович тут же открыл портфель и вынул бумаги.
– Там где-то адвокат дожидается. Пригласите его, пожалуйста.
Запах нашатыря переместился в коридор.
* * *
К вечеру у Петра Петровича появился аппетит и страх того, что он может проснуться женщиной.
