bannerbannerbanner
полная версияДетство

Василий Панфилов
Детство

Полная версия

Глава 37

– Коротким – коли!

Делаю резкий выпад тщательно выструганным деревянным ружьецом, и подвешенный на балках мешок, туго набитый истлевшим тряпьём, отлетает к потолку.

– Вольно!

Выпрямляю ноги и свободно опускаю ружьё, не выпуская из рук.

– Недурственно, – Снисходительно хвалит Максим Сергеевич, почёсывая через рубаху впалый живот, не вставая с нар, – Передохни немного.

Деньги у меня бывший офицер брал не раз и не два, и отдавать, понятное дело, не собирается. Другое дело, што хочется ему в собственных глазах выглядеть не вовсе уж опустившимся типусом, а человеком чести, хотя бы и по меркам Хитровки.

Вот и взялся обучать всему, чему умеет. Вроде как научив меня английскому и уверившись в собственных педагогических талантах, Милюта-Ямпольский запнулся.

Познаний у бывшево офицера немного. Три класса прогимназии, откуда был выгнан за леность, дурость и ненадлежащее поведение.

Несколько лет болтался по родственникам, почитывая романы и ввязываясь в сомнительные истории.

С наступлением возраста выпнут был с превеликим облегчением в юнкерское училище. Принимают туда всех подряд, не спрашивая документов об образовании, без различия сословий. Ну и народ соответственный, всё больше из мещан да разночинцев, да и крестьяне встречаются, хотя и нечасто. В основном из тех, што только числятся в крестьянском сословии. Дворяне если и есть, то такие, што оторви да выбрось, навроде Максима Сергеевича.

Вызубрят юнкера устав наизусть, шагать научатся, да глаза браво пучить и солдатиков гонять, да и всё на етом. Ну и конечно – «коротким коли» и прочим нехитрым премудростям.

Ещё вроде как считается, што в училищах юнкерских не только военное, но и среднее образование дают. Максим Сергеевич говорит, што дают не среднее, а ниже среднево, и смеётся дурным смехом. Не шибкое образование, ей-ей!

Большой карьеры после юнкерсково училища не сделаешь – до штабса разве што, но ведь кому-то нужно тянуть лямку и в провинциальных гарнизонах. Весь костяк офицерский такой и есть: дворяне негодящие, которые нигде больше по скудоумию приткнуться не могут, да мещане с разночинцами, которые служат ради статуса и возможности вывести детей в люди.

Есть пехотные училища, в которые можно попасть только после гимназии, реального училища или кадетсково корпуса, и ето вроде как уже серьёзным образованием считается. Но господа туда не шибко спешат, если только кому вовсе некуда податься. Аттестат совсем плохой или денег на дальнейшую учёбу нет. Отдельно родовитые, с прицелом на гвардию и карьеру.

Жизнь у военново, она ни разу не мёд, даже и в офицерских чинах. Жалование невелико, да и то расписано до копеечки. Мундир, который ни разу не дешёвый, есть положено только в ресторациях, а в трактир ни-ни! В театры ходить хоть изредка, тратиться на культуру по всякому. Словом, блюсти себя. А не на што!

В начальники коли выйдешь, то да, совсем другая жизнь. Но штоб в начальники выбиться, оно или ум и усердье куда как выше среднего иметь надобно, ну или связи такие же. А если ум и усердье есть, то на гражданских должностях и побольше зарабатывать можно, и куда как!

– Готовсь! – Прервал Максим Сергеевич мой отдых, – Длинным коли! Закройсь! Перевод! Повтори так пятьдесят раз.

Утерев рукавом пот со лба, принимаюсь за упражнения по комментарии соседей, с ленивым любопытством наблюдающими за муштрой.

Оно не то штобы надо, но и отказываться от знаний не хочу. В армию меня не тянет, но если заместо ружья кол представить, да в драке прежестокой, то оно ого-го! Не лишнее. Не в Эдеме, чай, живу, а на Хитровке. Здесь на кулачках реже дерутся, чем дреколье в ход пускают.

У годков моих ещё по-божески всё, а кто постарше, вечно норовят всякую пакость в руки взять. Не нож, так дреколье, а то и табуреткой норовят. А уж кастет у каждово первого!

– Под конец смазано было, – Покачал давно немытой головой Милюта-Ямпольский, соскакивая с нар, – но ладно, для новичка сносно. А сейчас гляди!

Взяв купленный мной на Сухарёвке бебут, Максим Сергеевич крутанул плечами и на секунду прикрыл глаза. Затем приоткрыл, и будто взорвался! Как закружился с бебутом – быстро, да плавно, с шагами приставными, падениями на одно колено и перехватами клинка… загляденье!

– То-то! – Тяжело дыша, он довольно смотрел на меня, – не всё ещё пропито! Впечатлился?

Посмеявшись, он похлопал меня по плечу и отошёл.

– Хватит на сегодня!

Раздевшись до пояса, я обтёрся влажным полотенцем и натянул сухую рубаху подрагивающими от усталости руками. Голова такая пустая и звонкая, как ето и бывает при хорошей работе. Когда выложишься весь до донышка, и уже не то што руками-ногами шевелить, но и думать не можешь.

Скрипнула дверь, и в дверном проёме нарисовался пьяненький Живинский, потихонечку сползающий вниз, безуспешно пытаясь ухватиться за косяк неверными пальцами. Подскочив, подхватил ево и оттащил в нумер. Тяжёлый! Мелкий вроде старикашка, а будто кости свинцовые.

– С нужными людьми пил, – Смрадно выдохнул мне в лицо Аркадий Алексеевич и пригорюнился, кулем обвисая в руках, – и не в последний раз, да… Эх, Егорка! Неладно у нас всё в государстве устроено!

Он ткнул в меня пальцем и позабыл, што хотел сказать, уставившись на изъеденный грибком ноготь.

– А! Неладно! Сапоги сыми… – Он закряхтел, пытаясь поудобней устроиться на нарах, суетно двигая вонючими ногам, – По закону если, только один… Один запрос! И пять месяцев ждать! Ик! Могут и тово… пораньше! А могут и попозже. По закону.

– А так, – Судья, постоянно икая, развёл руками, – тянут! Тянут денежки, Егорка! Сложностей у тебя больно много, Егорка! Егор-Егорушка! Уложи старика поудобней… хр…

– Да… – Протянул Максим Сергеевич, будто продолжая разговор, – мастер у нас был хороший в училище. Пластун! Двадцать лет по горам Кавказа ходил. Много раз меня его уроки спасали! Видал?!

Он подскочил на нарах и задрал рубаху, поворотившись задом и показывая длинный резаный шрам ниже правой лопатки.

– Башибузуки черкесские под Плевной, я тогда мальчишкой совсем был. Из дому сбежал, хотел братьям-славянам помогать.

Киваю привычно, но слушаю ево в пол уха. Враль он! Врёт легко, не задумываясь, и даже не помнит иной раз, што вчера врал. Шрам етот в шестой раз уже показывает, и всё истории разные.

Сейчас вот, оказывается, под Плевной его ранили, куда он попасть мог в титечном разве што возрасте. До тово черкесы были, когда он в Турцию с пластунами ходил, а ещё как-то – Среднюю Азию покорял, и чуть ли не у самово Скобелева в адъютантах и любимцах ходил, грудью тово от пуль и стрел вражеских прикрывая.

С другими шрамами та же история. Я уж приметил – какая книжонка читается, о том и врать начинает. Позаимствует у меня про сыщика Путилина, так про тайные притоны Петербурга и спасение княжон рассказывает. И не помнит потом!

Врёт постоянно, когда надо и когда не надо. Не только про себя, но и про маменьку – то она чистый ангел, то какая-то Салтычиха, истязавшая ево почище Маркиза де Сада. А я так думаю, што он просто сумасшедший.

– Пришёл? – Супит брови Сидор Афанасьевичь, сидящий нахохлившимся вороном над кучкой обуви, – Садись-ка!

Учитель мой сапожный около Торговых бань пристроился с той недели. Место хлебное, прикормленное. Оно бы и не пустили ево, потому как свои да наши на то имеются, но вот повезло. Случай!

То есть Афанасьичу повезло, а постоянному саможнику – не очень. Под извощика попал, ну и хрясь! Перелом. Ладно бы нога, а то рука неудачно так. Ну и загоревал – как же, заработка лишается! И мало што заработка, так и ещё и перехватить место могут. Потому как Москва.

Договорился в итоге с учителем моим, што пустит поработать, но тока на время! И штоб часть заработка отдавал болезному. Оно канешно не шибко бы и хотелось, делиться-то, но место очень уж бойкое. Здеся даже часть поболе будет, чем в иных местах – целое.

– Давай-ка!

Сидор Афанасьевич, не мешкая, отбирает мне работу какую попроще, и сваливает у ног. Попроще работа и, если смотреть на обувь, клиенты тоже попроще. Изношенная обувь-то. Владельцы такой, если што, разве што шею намылят.

Присев на скамеечку, щёткой отчищаю обувку от грязи и принимаюсь за работу. Вокруг нас люд ходит по своим делам, и непривычно так вот работать, при чужом пригляде. Теряешься, ети его!

– Куда, куда… как следовает дратву просмоли, иначе погниёт быстро! Да не жалей ты пальцев! Тяни нитку по смолке-то, тяни!

Прервавшись ненадолго, показывает, как надо делать. И зудит, и зудит так без перерыва почитай. Да я и не жалуюсь! Сам таково выбирал – штоб работу знал, и штоб говорливый был.

Ему от меня выгода двойная. Всё, што я наработаю, ему в карман и идёт. Потому и встретил так раздражительно. Ему дай бы волю, так посадил бы рядом, и штоб с утра и до вечера, пока бани не закроются.

А ещё деньги. Ни пито, ни едено, а червонец сразу в руки дал за учёбу, да ещё двадцать пять рублей посулил при свидетелях, што отдам, когда ремеслу научусь.

– Фабрики ети чёртовы, – Бурчит он себе под нос, не прерывая работу, – Понаоткрывали стока, што честному сапожнику и приткнуться некуда! Раньше всё было чинно, благостно. Ходят себе люди за сапогами да башмаками к тебе, и знаешь, што и к внукам твоим ишшо ходить будут. А тут – фабрики! Сломать ети станки чортовы, так небось сразу жизнь простова народа облегчится!

– Слышь-ко, – Останавливается рядышком грузный старикан, по виду отставной прикащик или мелкий лавочник, отошедший от дел, – тут каблук поистёрся, поправить бы надобно!

Сидор Афанасьевичь берёт в руки обувку и цокает языком, напомнив мне отчево-то Льва Лазаревича. Такая же физия делается, когда покупателя обмануть как-то хочет. Вот прям сочувствует, как родному! Так переживает!

– Полтина и два гривенника, – Выносит он наконец вердикт со страдальческим видом.

– Чево ты?! – Старик делает вид, што хочет вырвать обувку, но Сидор Афанасьевич не отпускает.

 

– Гляди-ка! – Показывает он на подмётку, – Тут не тока каблук, но и подмётка вся исшоркана! Куда прибивать-то? На сопли ети? Сам потом придёшь, да и в морду тыкать будешь. Скажешь – работа худая и мастер криворукий!

– Оно так и есть, дяденька, – Поддерживаю мастера, – Сидор Афанасьич лучше делать не будет, чем абы как!

– Помолчал бы! – Прикрикнул лавочник.

– Вот-вот! – Поддерживает ево мастер. Очень быстро они сходятся на том, што молодёжь нынче не та, и Сидор Афанасьич получает свои деньги, а успокоенный лавочник идёт в баню.

– Вот язык у тебя! – Чуть погодя говорит учитель, – Вроде и не по делу скажешь, а всё к пользе получается!

Работаем севодня долго, чуть не до тёмнышка. А как солнце садиться начало, Сидор Афанасьевич сгреб оставшуюся обувь в мешок и взвалил на плечо. Дома доделает, да завтра и принесёт. Сделав несколько шагов, он останавливается и как-то нехотя говорит, повернувшись в пол оборота:

– А ты ничево так, рукастый! До лета наш уговор выполнен будет, все хитрости освоишь. Медленней работать будешь, чем мастера настоящие, но в морду за работу кривую сапоги сувать не будут! Может тово? Подумаешь? Я ведь сейчас тока холодным сапожником стал, с фабриками етими! А так нет-нет, да и шью иногда сапоги, по старой-то памяти. Могу и подучить. За сто рублёв, а?! И ремесло настоящее в руках.

– Спасибо, Сидор Афанасьевич, – Кланяюся чинно, – непременно подумаю!

Во флигель иду так, будто сзаду не только крылья выросли, но и пропеллер приделали. Научуся, думаю, ремеслу, да как приду, да ткну сапогами своими в морду мастеру Дмитрию Палычу! Ты меня не учил, а я вот и без тебя, пьяницы распоследнего, выучился и мастером стал. И родню, родню не забыть!

Лаковые сапоги, ето само собой, но если собственноручно сделанные, так и вообще – ого! И родне из мешка вывалить…

Попавшийся под ноги скользкий булыган заставил меня оскользнуться и мало не упасть. Помахав руками и почертыхавшись всласть, пошел дальше.

… вывалить родне.

А зачем? Я остановился и отошёл к стене дома, задумавшись. Откуда мысли ети чудные? Хотел ведь по умственной части идти, для тово и книжки читаю. А тут такая… ейфория! Как же, сапожником стать могу!

Кому я што доказывать собрался? Дмитрий Палычу? Родне? Годков етак через десять, встречу мастера своево бывшего, да буду в одёжке господской, ето да, доказал!

Вот же… психология!

Глава 38

Он! Меня ажно испарина пробила, несмотря на холодный порывистый ветер, пробирающий мало не до самых косточек. Картуз поглубже натянул, чуть не по самые плечи, воротник поднял, голову в плечи вжал, да и ну следом!

Идёт, погань такая, в шинелке гимназической щегольской, из самолучшево сукна, да с товарищами весело переговаривается. А подрос-то как! Небось не пойду сейчас с ним на кулачках без кастета, потому как мало не мужик стал.

Был-то былиночкой прыщеватой, дрищ узкоплечий да бледный, а тут на тебе! Вымахал чуть не голову вверх, да вширь чуть не вдвое. В возраст вошёл потому как, падла такая, даже прыщи почти на нет сошли.

Один из гимназистов, невысокий коренастый пухлик татарсково вида, сразу почти отделился. Рукой махнул, да и пошёл восвояси, не оглядываясь.

Вольдемар с товарищем на конку пошли, ну и я следом. Мыслей в голове нет, только опаска, злоба ярая, да азарт охотницкий, будто берлогу медвежью выискиваю, или по волчьим следам иду с ружьём. Кручусь вокруг да около – так, штобы из виду не отпускать, но и на глазах не мелькать.

На витрины поглазел, у тумбы афишной все буковки не по разу перечёл. Представления театральные, цирк, выступления гипнотизера. Раз перечёл, второй, да начал уже буковки пересчитывать – сколько там «А», да сколько «Ш».

Подъехала конка, и я уж было думал, што придётся цепляться сзаду, што дворники и городовые шибко не любят и гоняют со свистком. Но нет! Прошли гимназисты мои вперёд, ну я и следом – юрк! Не к ним, знамо дело, на задней площадке встал, где и отведено место багажу и не так штобы чистой публике.

Билет взял, как и положено, и ажно до самово конца. А Вольдемар, зараза такая, через две остановки взял, да и вышел! Ну ето надо же?! Из-за двух остановок на конку лезет, вот людям денег некуда девать!

Соскочил следом, да сразу и в сторону, подальше от конки, вроде как и не был. Смотрю, пошёл гимназистик мой к доходному дому, да видно сразу, што не бедные люди квартиры здесь снимают.

Дёрнулся я было за ним, да и остановился. Дворник потому как. Сразу начнётся – чаво надо, вшивота?! К кому? Какой-такой гимназист?! Откель ты ево знаешь, пащенок?! Да и доложит непременно, што интересовался подозрительный типус, то бишь я.

С досады чуть воротник не исжевал, всё вокруг крутился да подходы искал. А потом плюнул, да и на Хитровку потрусил неспешно, перепрыгивая весенние ручьи, подсыхающие помаленьку под жарким солнцем и порывистым ледяным ветром.

Шёл пока, в голове всякое крутилося. Не мысли, а так – воспоминания вроде. Раз за разом в голове прокручивалось – то как я напротив Вольдемара етого стою, готовый на кулачках биться, то тётушка евонная с полицейским. Сам себя так накрутил, што серце бухало хуже, чем от нескольких чашек кофея, ну то есть кофЭ.

– Чево такой смурной, Егорка? – Поинтересовалась знакомая проститутка, выползшая на площадь не ко времени. Сонная, тёплая, широко зевающая.

Добрая она баба, участливая, да вот в жизни не свезло. Была горнишной, да заартачилась, когда сынок хозяйский юбки ей задрать восхотел.

Оно всякому понятно, што горничные тово, для хозяйсково удовольствия тоже, а не только для работы. Но тогда обговаривают отдельно при найме – жалованье там побольше иль ещё што. Ну иль после, если взыграет ретивое у хозяина, то подарочки дарятся, намёки следуют. А тут просто – раз! И юбки дерут. У девицы-то. Вот и тово, сопротивлялася с перепугу, дура!

Ну и пошло-поехало – у барсково сынка обидка заиграла и гонор дворянский, а у девки в жизни началась полоса неприятностей, закончившаяся жёлтым билетом. Жалко её! Ну да тут таких много, кому баре своими хотелками жизнь испортили.

– Так, – Дёргаю плечом, – встретил человека нехорошево, да посмурнело на душе.

Крутился так по Хитровке, сам не зная зачем. Ни почитать сесть, ни физкультурой позаниматься, всё не то! Всё не так! Только Вольдемар етот чортов перед глазами.

А потом наткнулся глазами на мальчишек знакомых, и ажно стойку сделал. Стою, не шелохнусь, мысли сбить боюся. Чево, думаю, замер?

Мальчишки как мальчишки. Не побирушки, не огольцы, но и не тово, не так штобы законопослушные. В стайке их с десяток, от восьми годков до примерно тринадцати. Федька, который старший у них, и сам точно не знает, сколько ему.

Слежка за кем надо… ну точно ведь! Не знаю ещё, зачем, но вот ей-ей, надо всё превсё выяснить! Вольдемар етот чортов, тётушка евонная, через которую и пострадал, ну и вообще.

Подошёл к ним, поздоровкался, семечками угостил и головой так в сторону.

– Отойдём!

Отошли всей стайкой, да и присели на корточки, ровно воробьи, но младшие чуть поодаль.

Дело есть, – И шелуху наземь роняю, – денежное, но непростое. Вопросов лишних не задавать.

– По нашему профилю? – Вопрошает Федька. Он парень грамотный, начитанный и очень неглупый. Потому и выбрал такое дело, што вроде как всем нужен, но в сторонке и без крови.

– Проследить, – И червончик золотой подбрасываю, – аккуратно настолько, насколько ето вообще возможно! Штоб ну ни капельки подозрений!

– Аккуратно, ето к нам, – Кивает Федька, и рукой так раз! Перехватил червончик. Согласился, значица.

– Есть, – Говорю, – человечек один, так проследить надо. Где живёт, кто родители, братья-сёстры, тётушки-дядюшки, кто чем занимается. Чем больше накопаете, тем лучше.

– Сложная работа, – Хмурится Федька, – маловато червончика-то!

– Для начала о самом человечке узнайте, да о ево окружении ближайшем, а дальше и будем разговаривать о дороговизне, да што вот прям серьёзно знать надобно, а што и нет. Вы мне объясните, я другим, ну и там видно будет.

Зачем я приплёл, што не сам заинтересован, даже и не знаю. Но чую, што не зря. Федька сразу подтянулся так, серьёзным стал – помнит, што с Иванами знаюсь, вот и подумал… што-то там своё. Ничево, зато и рот лишний раз не откроет. Ни сам, ни мальцы ево. Они и так-то молчаливые, но пусть.

– Пойдёт, – Кивает солидно, – Уговор?

Руки пожали, да и описал я ему словесно Вольдемара. Возраст, в какой гимназии учится, в каком доме проживает, физию приметную. Найдут!

Филеры хитровские, не мешкая, сразу за дело и взялись. Были, и нет, только брызги из-под ног.

Успокоился малость, но всё равно дерганный. Дай, думаю, пройдусь по знакомцам своим хитровским, пообщаюсь. Не так штобы тянет шибко, но и на месте не сидится. До самово вечера так визиты вежливости наносил, с людьми общался. Там словечко, здесь. Дипломатия, значица.

Да и началось в голове што-то вертется такое, поетическое. То есть не моё поетическое, а будто слова вспоминаю. Ну, из будущево! Где-то што-то слышал или видел, или… не помню!

Вернулся во флигель, да и отмахнулся от Максима Сергеевича с его историями.

– Не до вас, – Говорю, – сударь мой любезный! Посетила меня муза с визитом незваным, так что сердечно прошу прощения, но я сажусь творить. И мысли в голове волнуются в отваге, И рифмы легкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута – и стихи свободно потекут[75].

Цитирование великого поета вроде как убедило, но не всех. Слышу только, как судья бывший шипит такому непонятливому:

– Закройте свою пасть, Аристарх Романович! Из-за вашей непонятливости Егор Кузьмич может и не пойти нам завтра навстречу с опохмелом! Охота вам по утреннему ледку, да на подгибающихся ногах, самолично за водовкой спешить?

Сижу, черкаю карандашом по бумаге, да вспомнить песню пытаюсь. Больно она под севодняшнее настроение подходит – так, што вот тюль в тюль! Вспомнилось почти всё, только несуразности из будущево выкинул. Воркута какая-то, Магадан…

Написал, да и понял – оно! И душа требует. Вышел на улицу, а там только свои да наши, чужинцы все разошлись, потому как дурных нет – по тёмнышку на Хитровке ходить.

Народ гуляет тихохонько. Фартовые из тех, кто на удаче сейчас, марух своих выгуливают, остальные из нор своих выползают, на дела собираются, компании сговаривают. Огольцы шныряют, проститутки всех возрастов – от самых старых, которым мало не тридцать, до малолеток, у которых ещё сиськи расти не начали.

Сунул два пальца в рот, да ка-ак свистнул! Раз, да другой, народ и подтягиваться стал – понимают, што интересно будет. На кучу кирпичную залез и начал:

– Хитрованцы почтенные, жители квартир насквозь дырявых неучтенные! Только севодня и только дя вас! Всево один раз! Слушайте, и не говорите потом, што не слышали! Слова простонародные, музыка инородная. Мотивы хитровские, напевы московские. Слово там, куплет здесь, получилась ненароком поэтическая смесь. Песня грустная, про жизнь нашу тусклую!

 
По приютам я с детства скитался,
Не имея родного угла.
Ах, зачем я на свет появился,
Ах, зачем меня мать родила?!
А когда из приюта я вышел
И пошёл наниматься в завод,
Меня мастер в конторе не принял:
Говорит, что не вышел мой год.
И пошёл я, мальчонка, скитаться,
По карманам я начал шмонать:
По глубоким, по барским карманам
Стал рубли и копейки сшибать[76].
 

…два раза так спел, а потом хором ещё несколько раз. Народ гулять начал, я понял – всё, вымотался! Вроде как выплеснул чуйства, так и полегче стало.

– Всё! – Руками машу на желающих угостить да похристосоваться, – Я спать! Душеньку наружу выплеснул, сил не осталось!

Дошёл до флигеля, умылся, да и в нумер себе улёгся. Ну, думаю, больше никаких Вольдемаров с тётушками перед глазами…

… а хрена!

Сев на нарах, дышу тяжело, весь в испарине. Тётушка ета чортова скалится во сне, да улыбается и подмигивает, как шалава распоследняя. А потом раз! И череп оскаленный, кожей гнилой обтянутый. И тоже, ети ево, улыбается шалависто. Будь я постарше, то и тово, сразу на полшестово всё бы повисло, но и так нерадостно.

 

Ворочался, ворочался, но всё ж уснул. Вольдемар, будь он неладен! А его в сторону так – раз! И снова тётушка, да с околоточным етим проклятым. Подмигивают!

Несколько раз так просыпался, да сны такие, што один гаже другова. Ещё про приют снилось – вроде как в больничке лежу, а студенты тамошние на мне операцию без наркоза провести собираются. Для опыту, значица.

Сижу, потому как ложиться уже боюсь, и думаю. Тётушка ета чёртова! Околоточнова я тово, пусть и чужими руками. А тётушка, если подумать, виновата как бы не больше ево!

Вольдемар, ето так, сявка мелкая! Тявкнул на меня, да и забыл. Нормальная баба што бы сделала? Выставила б меня с дач, к примеру, по жалобе племянника. С глаз долой, как говорится. Жёстко достаточно, потому как заработка лишился бы, но по господским меркам адекватно.

Они, господа, такие – очень не любят, когда простолюдины што-то мнить о себе начинают! Вроде как только сверху говно валиться должно, а обратно ни-ни! Бунт!

Выставила бы, и ладно, а она околоточного из Москвы вызвала да натравила.

– У нас на раёне и за меньшие косяки головы проламывали!

Вырвалось вот так, и сижу, глазами хлопаю. Што за раён, откуда? А потом вдруг раз! И понятно. Оно с одной стороны и хорошо, а другой и обидно немного.

Я ж себя мало не из господ выводил, мнил о себе много. Потом-то да, помаленечку отрезвел. А тут разом, будто холодной воды из ушата. Не всё превсё вспомнил, и етого хватило. Не шпана Хитровская, но и не гимназист маменькин ни разу. Такой себе мальчонка из рабочева класса. Драчки раён на раён с арматуринами, гоп-стопы и прочая веселуха.

Тряхнул головой, отгоняя ненужные сейчас мысли о сословиях и прочем, да и призадумался. А может, тётушку ету Вольдемарову и тово? Стукнуть по голове? Убить, так сказать, кошмары свои, да в самом што ни на есть буквальном смысле!

И тут мне как вспомнился хруст сторожева черепа под железякой, да как поплохело! Только и успел, што с нар соскочить, да тут же и вывернуло.

Прибрал за собой, да и обратно сел. Убивать, значица, нельзя… но и ответочку нужно послать более-менее адекватную. В приют иль там в дом для умалишённых бабу ету отправить, на ето мне ни сил, ни тяму не хватит. А вот по имуществу, так почему бы и не да?

Околоточный ведь чудом деньги у меня не отобрал. А доля с бутовских? Не факт, што отдали бы, но теперь и не узнаешь!

– Значица, по имуществу, – Сказал тихохонько вслух, а в мыслях такое разное насчёт отомстить, но всё больше с огоньком.

75Пушкин. Закон такой, положено отмечать, кого ты там цитируешь, так что подстраховываюсь)
76Если верить интернету, песня эта, пусть и с несколько иными куплетами, появилась ещё при царе.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru