Василий Алексеевич Игнатьев
«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья
Правда, во время праздников бывали опасные моменты для соблюдения чистоты нравов, когда все, в том числе и женщины, перепивались, как говорили у нас, до положения риз или в дрезину и валялись где попало: под столами, под скамейками и в самых причудливых позах и соседстве, а потом в обнимку все – и мужики, и бабы ходили по деревне и горланили песни, но с пьяного что возьмёшь – ему море по колено.
Были зато и благочестивые женщины, например, кирдинские Анна Ивановна и Мария Ильинична: каждый год в Великом посте по-дважды говели: на первой неделе и на Страстной.
Чадородием Бог не обижал: были, пожалуй, и не рады, а «средствий» от предупреждения тогда ещё не знали. Бывало, привезут ребёнка «кстить», а кумы нет; придут к сестре уговаривать её в кумы, а она отговаривается: дескать, она не счастливая – восприемники, мол, у ней не живучи, а ей в ответ: нам такую и надо.
О работах деревенских женщин много писано в стихах и в прозе. Они жали, косили, а иногда в поле и рожали. А сколько своих бабьих дел ворочали! Выдёргивать из земли лён – их дело. Трепать, чесать коноплю и лён – их дело. Ткать целые зимы напролёт, сидеть за прялкой их дело. Как с осени поставят под полати кросна[81], так она и ткёт холсты из некрашенной нитки на исподнее, на руке – тёрты, онучи; ткёт в сарпинку с красной и синей ниткой на верхние рубахи; ткёт в стрелку из нитки в три света на модные штаны мужикам; ткёт в две нитки – льняную и шерстяную – на понишки; ткёт в шерстяную нитку на зипуны. А дальше шитьё. Машины только ещё начали появляться, да они и не годились для шитья из грубого деревенского материала. Шили суровой ниткой голой рукой, только напёрсток был «механизацией». Вместо пуговиц пришивали на рубашки оловянные застёжки.
По хозяйству уход за коровами лежит на ней. Стричь овец – с мужиками и она. Толочь в ступе ячмень – делать обдирку – её дело. А стряпня, топить баню, стирать бель – всё её дело. И вот видишь, как она летом, согнувшись, тащит на коромысле горы рубах, штанов на реку полоскать. Видишь, как она полощит, подоткнув свою становину под пояс, как она бьёт по белью вальном, и брызги летят во все стороны. Потом обратное шествие с горой белья.
Огород по существу целиком лежал на ней. Хозяин спашет землю, а дальше все работы на ней: делать груды, полоть, поливать. И какую же красоту они разводили в огородах! Тут мак цветёт, там подсолнухи, а кое-где и цветы «ноготки» растут. К празднику всю избу «вычередит»: с песком пол, скамейки, двери протрёт.
В праздник сама приоденется, семью оденет, настряпает разного угощения: и шаньги, и кральки, и пироги.
И при всём этом – при тяжёлой работе и заботах – не теряет бодрость. Едет ли с поля после работы – запоёт; на Рождестве – в компании замаскируется и сходит по соседям; в «бабье лето» с подругами «клюкнет», потанцует, попоёт.
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 58–72.
Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.
Рассказ о том, как из деревенского мальчика получался мужик
Мальчики.
Где ты был?
– На конях ездил.
Из детских разговоров.
В деревне мальчики играют вместе с девочками, пока они бегают бесштанниками; когда же наденут на них штаны, они зачисляют себя в мужской род и заводят свои мальчишеские игры. И первой игрой является игра «в ко́ньки», причём было два вида этой игры: одна – коллективная, а другая – индивидуальная. При коллективной игре ко́ньками являются сами мальчики, из которых составляются пары, тройки или отдельные рысаки. Для игры необходимо иметь возжи. В паре или в тройке пристяжные обязательно должны «гоголиться», т. е. голову держать на бок. Если удаётся, то нужно раздобыть колокольцы, шаркунцы, надеть их – колокольцы кореннику на шею, а шаркунцы – при стёжкам. Кучеру для важности полагается ухать. При индивидуальной игре ко́ньками являются палочки, причём в тройке или паре на кореннике (средней палочке) сидит (держит меж ног) кучер, а пристяжные держат сборку. Если он мчится на тройке, или паре – может ухать, а колокольцы и шаркунцы навешивает себе на шею. Пассажиры и в том и в другом случае бывают одни и те же: если тройка – губернатор, если пара – почтарь.
Легко можно представить, что будет с таким мальчиком, когда отец его посадит рядом с собой на телегу и повезёт не на палочках, а на настоящих лошадях в поле, где ему откроется новый мир! Восторгу его не будет конца и он с гордостью заявит своим товарищам: «Я ездил на конях».
Начинаются первые купанья в реке на «своём берегу». Уже при спуске с горы долой с себя рубашку и штаны, единственное летнее одеяние, и с маху бух в воду. Потом ловить неводом, т. е. штанами, связанными внизу кушаком, пескарей, бегать по берегу, вывозившись в песке – «чертями» – обычные детские забавы. Весной прогулки в лес за берёзовкой. Первые опыты верховой езды и игры шариком. Школа.
Борноволоки.
Крестьянские ребята в возрасте 8–10 лет уже используются на полевых работах борноволоками. Во время боронования три или четыре лошади тащат за собой бороны, а на передней в седле сидит мальчик и направляет лошадей по определённой линии, а отец его при поворотах поднимает бороны и выбрасывает из-под них остатки корней растений, дикие травы и пр. Вот этот мальчик и есть борноволок. Эта работа его является как бы прелюдией к его дальнейшим работам на пашне. Он уже сознаёт, что помогает отцу и не даром есть в семье хлеб. При всём том он мальчишка, хочется играть с товарищами, и игры становятся более разными: шариком в большой кампании, мячиком, «царём», пряталкой, «конями-ворами» и пр. Купаться теперь он ходит уже не на «свой берег», а к мостику. Зимой у него на ногах валенки, шуба-обносок и шапка.
Подростки.
От 10-ти, примерно, до 15-ти лет деревенские мальчишки проходят целую школу сельскохозяйственных работ. За это время они приучаются полностью обращаться с лошадьми и выполнять такие работы, как косить, возить сено, снопы, скирдовать сено, молотить и делают первые опыты в пахоте сабаном. Им доверяют ездить в ночное.
Деревенский молодяжник.
Это была стихия, которая по существу никому и ничему не подчинялась. Они уходили уже из-под власти отца, и были автономной величиной. Достаточно было бросить искру, они готовы воспламениться.
Как только на селе появились кузнецы братья Крохалёвы, любители драк, так они готовы были уже подчиниться их влиянию. Как на селе праздник, так поножовщина, драки; только и слышно, что тому голову проломили, того чуть не убили. Пошли массовые военные походы: один конец на другой конец, нижнеконцы на горушинцев и всё из-за девок. В Михаила Суханова, студента университета, кто-то стрелял на «Штатском месте». Виновных не нашли. Потерялась одна девушка. Пошла молва: они утопили в проруби, предварительно изнасиловав. Они главенствовали, т. е. прямо сказать, бесчинствовали на «вечо́рках» да не лучше себя вели и на «лугу». На Пасхе водили девушек на колокольню и здесь находили место для бесчинств. Считалось, что молодо зелено – погулять велено, а понималось так: твори что угодно. Так вот и получилось, что даже после О[ктябрьской] р[еволюции] они установили свой порядок: молодые муженьки на «луг» идут с девушками танцевать, парней «оттирать», а молодые жёнушки дома сидят и ждут их возвращения с «гулянки».
В жизни деревенского молодяжника было два критических момента: женитьба и призыв в армию. Эти два момента ставили молодёжь в противоречи[во]е положение: женили их в возрасте 17 лет, а в солдаты они призывались в возрасте 21 года. Вставал вопрос: женить до солдатчины или не женить? По заведённому обычаю их женили 17 лет. Как потенциальных женихов их одевали по моде: красная кумачовая рубаха, широкие плисовые шаровары, пояс с громадными кистями, на ногах: летом сапоги, зимой – валенки, на голове: летом картуз, зимой – шапки. Высшая мода зимой шарф. Вот в таком виде деревенский красавец и предстаёт перед деревенскими же красавицами. Их женили, а не они женились. Женитьба связана была с расходами, и не во всяком году была возможность «сыграть» свадьбу: случись неурожай – свадьбу приходится отложить. Но вот конъюнктура сложилась благоприятная и на семейном совете объявили: «Ну, Иванко, пора тебе жениться, невесту мы тебе нашли хорошую». И дальше всё идёт по заведённому порядку.
Перед солдатчиной «некрутам» полагалось гулять. И вот по селу едет тройка, а в кашеве «некруты». Ветер полощет шарфы. Песня льётся на всю деревню. Настал день явки. Отец запряг своего лучшего коня и повёз в Бродокалмак в «присутствие». «Гришку бреют – не жалеют и стригут – не берегут» – так говорилось в песне по этому поводу. Измерили молодца, прослушали и объявили: годен! Приехали домой, все выскочили на встречу: «Ну, что?» – «Забрели!» Плач, причитания! До вызова на «службу» оставалось времени с месяц, а то и больше. Всё это время призванного в солдаты полагалось «ублажать»: возить по гостям к родне. Но вот настал день отъезда. По селу медленно движется процессия провод: отец без шапки идёт рядом с санями и правит лошадью; сзади родные идут, а в центре их призванный; подошли к дому дяди Ивана – остановка: вся семья его вышла провожать с вином на подносе, покрытом полотенцем; «он» подходит, наливает рюмку, выпивает, и процессия двинулась дальше. Картина эта повторяется у дома свата, кума и т. д. За селом последние слёзы…
Мужики.
Прошли молодёжные гулянки на «лугу», или по селу с гармошкой. Прошёл молодёжный хмель, и Иванко стал мужиком. Обзавёлся семьёй, выделился от семьи. Он хозяин. Опустил бородку, волосы подстриг в кружок. Вот он идёт по селу в зипуне, подпоясался красным кушаком, на голове круглая поярковая шляпа, на ногах просмоленные сапоги. Походка заметно отяжелела. Люди встречают[ся] с ним и величают Иваном Петровичем. Идёт он на сходку у волостного правления.
Заглянем тем временем в его хозяйство. У него изба с горницей. Полный комплект служб: сарай, конюшня, амбар, погреб. Все строения крыты тёсом. Во дворе у него три телеги, под сараем сложены сани и кашева. За первым двором – второй: там пригон, стайка для коров и овец. За пригоном – огород с чёрной баней. У него 3 лошади, 2 коровы с тёлкой, 15 овец, курицы, гуси. В семье у него: жена и четверо детей. Старшему 8 лет. Он ходит в школу.
[Жизнь семьи и смена времён года]
Вся жизнь семьи связана с жизнью природы и сменой времён года.
Весна.
Прошла Пасха. Прошли священнослужители с Богоматерью. Телеги и инвентарь для польских работ приведены в порядок. Кони получают дополнительный рацион: овёс, мешанину. Земля подсыхает. Начался сев. В поле вывезены сабан, три бороны. Рожь озимая уже ощетинилась на пашне. Вспаханы в последний раз пары и посеяна пшеница; вспаханы подпарки и посеян овёс; небольшой клин засеян льном. На боронование мальчишки взяты из школы. В старину был ещё такой обычай: перед выездом в поле сослужить молебен, а когда отправлялся первый раз на сев, у церкви останавливался и молился.
Перед отъездом на сев вспахан огород. Слов обо всех этих работах сказано не мало, а работы сделано много. Взять пахоту: работа эта тяжёлая и для пахаря и для лошадей. Хорошо ещё, что земля у нас мягкая – чернозём, и то тройка лошадей с трудом волочат сабан. Чуть полегче боронование, но весна – тяжёлое рабочее время. Сеяли от руки: горсть зерна ударялась о лукошко и равномерно рассыпалась по полю. Не всякий хозяин решался на сев, а иногда просил произвести сев какого-либо опытного севича, часто из стариков. Всё это время хозяин жил в поле безвыездно, а возвращался домой, когда «вяшна» кончалась. Природа за это время уже значительно распускалась, так что лошади получали зелёную подкормку.
Следующая очередная работа – это прополка всходов от осота. Производилась она и мужчинами, и женщинами, и даже подростками: подрезывали осот литовками.
«Девятая [пятница]» – престольный праздник в Тече. Он обычно совпадал с окончанием «вяшны». Праздновали три дня. В Тече было три престольных праздника и все они совпадали с постными днями. Хозяйки к ним варили сусло, густой настой солода с соломой, росол, более жидкий настой солода, с листьями смородины и вишни, и пиво, настоянное с хмелем. Стряпня была тоже вся постная: пироги рыбные, грибные, кральки, шаньги с ягодами клубники, земляники, смородины, высушенными ещё прошлым летом. Был обычай ходить с поздравлениями по домам, в частности это делали некоторые прихожане – ходили по домам церковнослужителей. С огорчением приходится признаться, что этот праздник иногда омрачался драками молодяжника.
В это же время у землеробов была пора тяжёлого беспокойства за урожай, если дело шло к засухе, а «петровки» как раз были самой жаркой порой года. Устраивались крестные ходы по полям.
Лето.
После Петрова дня начинался сенокос. Горячая пора, которая иногда проходит при неблагоприятной погоде. Нужно собрать хорошее сено: уберечь его воглым, т. е. не совсем сухим, пропрёт и сгниёт, а между тем сено являлось основным кормом для скота на всю зиму. Косить, сгребать в кучи сено и скирдовать уезжали все: мужчины, женщины и подростки. Если подростки не могли косить, то могли грести или, по крайней мере, возить копны к стогу. Дома оставались только девочки – няньки с детьми. Весёлая пора! Природа в это время даёт уже много даров: ягоды, пучки, цветы.
Сенокос почти вплотную подводит к уборке ржи. После Ильина дня рожь уже в наших краях жали. Ржи, надо сказать, у нас сеяли мало с рассчётом, что если пшеничной муки до нового урожая пшеницы не хватит, то на некоторое время продержаться на «аржаной» муке. Однако старались избегать такого положения, потому что считали, что с «аржанины» брюхо пучит, к тому же наши женщины не умели выпекать ржаной хлеб: он у них получался с «закалом», а корка вся в трещинах. Вот в Белоруссии хозяйки выпекали ржаной хлеб, так настоящий пряник.
Подходил первый Спас, второй теченский престольный праздник с ходом на воду. Весной это делается в Преполовение. По правде сказать, праздник этот не во́время: страда подпирает – надо уже убирать пшеницу, но люди как-то ухитрялись совмещать и то, и другое. Праздновали в общем в том же духе, как и «Девятую».
После первого Спаса и до Успения (с 1-го августа по 15-ое) хоть разорвись на две части: надо и пшеницу убирать и пары пахать. Жали, ведь, раньше только руками. Иногда, правда, косили, например, овёс, но это считалось уже как бы отступлением от порядка, компромисом. Дело осложнялось иногда и тем, что и овёс нужно было убирать одновременно с пшеницей. Пары тоже нужно было спахать до 15 августа, до Успения, иначе они не будут «растовы». Одним словом, время было такое, что разорвись, а сделай. И разрывались, а делали. Хозяин и лошади выматывались, хозяйки разрывались по хозяйству.
Хлеб сначала складывали в кучи по 10 снопов, или в суслоны по 6–7 снопов. Потом, когда зерно в снопах пообсохнет, складывали в «клади», а из кладей в конце августа – в начале сентября свозили в гумна к овинам.
Осень.
В сентябре начинался обмолот хлеба и затягивался иногда до Рождества.
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 73–82.
Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.
[Церковные праздники и посты]
Рождество
[1961 г. ]
Если все религиозные праздники различать по их значению, по тому, как люди готовятся к ним, то после Пасхи Рождество должно быть поставлено на первое место. Пасха – это «праздников праздник и торжество из торжеств», и если её исключить из ряда праздников, то Рождество надо поставить первым. К тому же ни один праздник не вызывал столько активности для участия в нём во всех слоях населения, различаемых по возрасту, как Рождество: к нему готовились в одинаковой степени и взрослые и дети. Последние, может быть, даже больше.[82]
Раньше всех начинали готовиться «духовники»[83]: уже с 1-го декабря рисовали в различных красках и с различными украшениями слово «отпуск». Конечно, это ещё подготовка не к самому дню Рождества, но это, так сказать, околорождественская подготовка.[84]
На деревне мальчишки готовились «славить» – разучивали тропарь и даже кондак праздника. Понимали, что споёшь тропарь – дадут копейку, а споёшь ещё и кондак – две копейки. Хорошо было школьникам: их в школе учили, а вот тем, которые не учились в школе худо: «славить» ведь всем хочется. Школьников, как говорится, «брали за жабры»: учи хоть тропарь, ну, а кондак как-нибудь среди других «пробунчу».[85]
И вот настало утро Рождества, и они стайками бегают по селу, торопятся: надо много обежать. Чуть свет они уже «на чеку», ждут конца «заутрени».[86] Вот и конец, и побежали ещё в потёмках.[87] Спешились под полатями и который посмелее начинает, а остальные подхватывают:
«Рождество твое, Христе Божей наш
Воссия мирови свет разума:
В нем бо звездами служащии
Звездою учахуся:
Тебе кланяемся Солнцу правде
И тебе ведети с высоты востока.
Господи, слава Тебе![88]
С праздником!»
И так вот от одного к другому из года в год и передается: «Божей», «кланяемся», «Солнцу правде». Школьники, может быть, споют и правильнее.[89]
[[90] ]
Рождественская утреня начиналась рано, а народу всё равно собиралось много. Деревенские приезжали чуть свет, а к обедне все коннопривязи у церкви были уже заняты, и подводы стояли в два ряда. В церкви было тесно, и все теченские песнопевцы были на клиросе.
[[91] ]
С праздником Рождества было связано много различных обычаев ещё от языческих времён. Многие из них уже отмерли и от них остались только слабые намёки на прежние обычаи. Например, в нашем детстве ещё сохранялся обычай колядования[92]: мальчики обычно вечером ходили колядовать под окна. Пели песню: «Ходим мы, ребята, колядовщики», а потом прославляли хозяев.[93] Полагалось их угощать пряниками, орехами или «сырчиками». «Сырчики» – это замороженные творожные колобки. Иногда в них добавляли немного сахару, изюму и делали даже с примесью какао. Это было то, что теперь называют сырковой массой, но превращённой в колобки и замороженной. Заготовляли их большое количество и кушали, как деликатесы.[94]
Нам, детям, заведён был обычай днём в Рождество кататься на лошади по селу, но это был индивидуальный порядок.[95]
Вечером вся семья была в сборе. Кухня была наиболее любимым местом сбора. Сидели около стола с угощением. На столе пряники, орехи, конфеты и обязательно сырчики на тарелке горой. Игра в карты: «в «дураки», в «сидоры», «шестьдесят шесть». У входа в дом, под полатями, топится печка, дрова чуть потрескивают в ней. На дворе холод, может быть, вьюга, но ставни закрыты, над столом висит небольшая лампа. На полатях видна седая шевелюра работника Ильи Петровича. Вот и вся картина семейного уюта. Она и бедна, и богата. Бедна она материальным бытием, но богата она семейным, дружным, спокойным теплом.[96]
На Рождество съезжались все, кроме двух старших братьев, которые уже отделились от семьи. Как правило, учащаяся молодёжь привозила с собой табели с хорошими отметками, так что с этой стороны ничто не омрачало спокойствие семьи. Иногда развлекались загадками, анекдотами[97], пели песни. Традиционным номером было примораживание пятака к столу. Это был коронный номер отца и готовился он в сугубом секрете. Наконец, пятак приморожен. Кто оторвёт его – фунт пряников. Не давали покоя и деньги, «выславленные» в первый день Рождества: нужно рассчитать их на пряники и конфеты, да так, чтобы дольше переживать сознание, что у меня есть деньги. А Новиков знал, чем нужно завлекать таких «денежников»: у него продавались шоколадные конфетки с раздвижными картинками: потянешь вправо – одна картинка, потянешь влево – другая. А пряники были «пареные» с глазурью по 8 коп. за фунт, конфеты, «копеечные» по 10–11 коп. за фунт. Теперь обо всём этом только можно сказать: «O, sancta simplicitas»[98], а тогда ведь это были те картины и переживания, которые входили в понятие слова «Рождество».
На третий или четвёртый день ездили в Сугояк. Подавались две кашевы: в одну впрягался Карько, наш «рысак», во вторую – Воронуха, капризная и ленивая лошадка. И вот укутанные в разные шали, в тулупах, закрытые меховыми одеялами мы отправлялись в гости. В Сугояке для детей всегда устраивалась ёлка, а нам это не было «положено по штату».[99] Любовались, ходили [во]круг ёлочки, а под вечер опять в кухню, в свой узкий семейный круг.[100]
Рождественские каникулы у нас было принято проводить в интимном семейном кругу: вечеров не устраивали. Единственной формой общения было ходить «ряжеными», по-теченски они назывались «шили́кунами». «Шили́куны» бродили по селу группами. На улице стужа, луна ярко светит на небе, снег блестит и хрустит под ногами, церковь сияет своей белизной, а они переходят из одного дома в другой. Среди них и «старики», и «старухи», и «медведи». Шумной толпой вваливаются они в дом, танцуют, поют песни.[101] Одним летом к Тече прибились двое мастеровых.[102] Ходили они по дворам, брали разные заказы: стол сделать, стулья или поправить окна. На Рождестве они тоже ходили «ряжеными» и разыгрывали целые сцены, например: один обращался к другому со словами: «Ванька новый!» А тот отвечал: «Что угодно, барин голый?» и дальше диалог развивался в этом же духе. «Духовники» привозили много картонных масок.
Учащаяся молодёжь ездила «ряжеными» на паре лошадей к земскому врачу в Нижне-Петропавловской больнице – Алексею Семёновичу Меньшикову.
Рождественские каникулы были короткими, и уже Новый год являлся неким «memento».[103] Новый год особенно не отмечался. Большей частью он ограничивался только письменными приветствиями. Крещенский сочельник уже был прямым напоминанием о том, что вот-вот нужно опять собираться на учение.
Сочельники[104] – рождественский и крещенский, а особенно последний – имели традиционный «ритуал»: во-первых, в эти дни на самом деле на «поду» печки выпекались сочни[105] (слово сочельник – изменённое – сочевник)[106]; во-вторых, под полатями у входной двери ставился мешок с горохом для нищих: они могли приходить насобирать себе его в кошель и уходить.
Вечером в крещенский сочельник совершалось окропление святой водой всех построек и животных. Шествие на «Иордань» в день Крещения[107] представляло величественную картину. Народу собиралось всегда много, и шествие замыкалось целой кавалькадой кавалеристов – деревенских мальчишек, которые приводили лошадей на водопой после водосвятия.[108]
Вечером в Крещение в доме было уже грустно: складывались вещи к отъезду. Для большей важности, да и для удобства церемония сборов переносилась в горницу, где зажигалась лампа, подвешенная к потолку. Уже одно это обстоятельство, т. е. что в горнице зажигалась лампа, свидетельствовало о том, что в доме происходило что-то важное. На полу горницы расстилались две или три скатерти (чемоданы полагались только семинаристам), в которые складывались «пожитки» по принадлежности. В кухне в мешочки укладывались «подорожники»: пирожки, кральки – всё то, чем материнское сердце старалось ослабить, скрасить горечь расставания. Ох, это материнское сердце! Как только его хватало на большую семью!
Поздно вечером приезжал из Нижне-Петропавловского села наш «придворный» кучер – Терентий Яковлевич с тем, чтобы завтра рано в 4 или в 5 часов – отправиться на Каменский завод, а там дальше по железной дороге – в Камышлов, Екатеринбург, Пермь.
Таким образом, под словом «Рождество» у нас в детстве подразумевался целый период времени со множеством различных переживаний.
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 675–682.
