Василий Алексеевич Игнатьев
«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья

Радоница и поминовение усопших

[1961 г. ]

Праздник «Радоницы» православная церковь учредила по категорическому требованию человеческого сердца, и в нём, в этом празднике, раскрывается апофеоз его деятельности, господство его в душе человека. С тех пор, как человек осознал себя человеком, т. е. высшим существом в природе – homo sapiens по-латинскому выражению, в душе его началась борьба двух начал: разума, рассудка, символизируемого и осуществляемого деятельностью человеческого мозга и чувства, символизируемого сердцем. Борьба этих двух начал, двух проявлений человеческой души скрестилась на величайшей трагедии, раскрывающейся в природе и в том числе и в бытии человека – в неизбежности смерти, прекращения высшего дара природы человеку. Ставится основное противоречие бытия человека: жизнь и смерть. Разум утверждал: mors naturae lex est – смерть – закон природы. И люди по-разному формулировали этот закон, под час в духе безнадёжного пессимизма, как например: «на то, чтоб умереть, родимся». (Державин: «На смерть князя Мещерского»), или: «земля еси и в землю отыдеши, аможе вон человецы пойдем» (из церковных песнопений). Люди создавали мрачные философские теории, отрекались от жизни, не находя в ней смысла. Но чувство, сердце человека, орган его жизни, не мирилось с сухой формулировкой рассудка – mors naturae lex est и побуждало тот же рассудок искать выход из сформулированного им закона. И люди создали много средств и приёмов для выхода из заколдованного круга этого закона. Они стали искать пути и средства для утверждения жизни и своего бессмертия, в той же природе, которая подчинена этому закону. Бессильные продлить на долгое время существование своего бренного тела, они старались оставлять после себя памятники о себе в виде величественных паремий, базилик, творений искусства: живописи, архитектуры, скульптуры и пр. Они создали музей, эрмитажи для общения с этими, давно умершими людьми. Они создали пантеоны и мавзолеи для утверждения бессмертия людей, для того, чтобы воскрешать в своей душе живой образ этих людей. Они создавали философские системы, в которых утверждали бессмертие человеческой души. Они додумались до того, что душа человека вселяется в его тело и может переселяться в другие существа. Об этом учил, например, кумир классической греческой философии Платон. Вот его учение об этом, выраженное М. Ю. Лермонтовым в его стихотворении «Ангел»:

«По небу полуночи ангел летел

И тихую песню он пел …

Он душу младую в объятиях нёс

Для мира печали и слёз …

И долго на свете томилась она

Желанием чудным полна,

Но звуков небес заменить не могли

Её чуждые песни Земли».^[131]

Поэты искали бессмертия в своих сочинениях. Величайший поэт классического мира Овидий Назон создал свой «Monumentum», в котором гордо заявил: «Omnis non moriar» (весь я не умру) до тех пор, говорит он дальше, пока в мире будут иметь значение «praesagia vatum» – предсказания, предзнаменования пророков, поэтов.^[132] Как известно, величайший русский поэт А. С. Пушкин тоже написал стихотворение, взявши эпиграфом к нему первые слова «Monumentum» О. Назона: «Exegi monumentum».^[133] В нём он тоже сказал о своём бессмертии:

«Нет! Весь я не умру:

Душа в заветной лире мой прах

переживёт и тленья убежит».^[134]

Различные религиозные учения стали на сторону сердца и утверждали бессмертие человеческой души. Они создали различные формы связи живых людей с усопшими в виде различного рода обрядов, поминков и т. д.

Православная церковь учредила несколько форм так называемого «поминовения усопших».

1. Поминовение на проскомидии. Это наиболее распространённая форма поминовения. В Теченской церкви в приделе Параскевы великомученицы на среднем окне был ящичек, наполненный поминальниками. Тут были они всех цветов радуги: красные, жёлтые, малиновые, зелёные, сиреневые; были с бархатной или бумажной корочкой; с тиснением в виде креста – золотым или серебряным. Были среди них новые, старые, подремонтированные. В них в рубриках: «О здравии» или «Об упокоении» рабов Божиих (имярек) записаны были целые семейные хроники ныне здравствующих или усопших. Записи делались разными лицами, различным почерком, в разное время. Записи делались целыми семейными советами, чтобы не пропустить кого-либо. На ряду с членами семьи записывались ближние и дальние родственники, просто добрые люди, соседи и пр. Эти поминальники время от времени извлекались из ящиков, пополнялись по поводу каких-либо семейных дат, памятных дней и подавались на проскомидию.

2. Панихиды (по-народному – панафиды). Это был особый церковный вид богослужения, церковный чин, который совершался в церкви. На это богослужение, совершаемое после литургии, приносили кутью, варево из пшеницы или риса и ставили его на специальный столик. Здесь можно было видеть самые разнообразные сосуды: чашечки, стаканы, блюдечки, сахарницы с кутьёй, сваренной с мёдом или с изюмом, выложенным сверху в виде креста. На кутьях зажигались свечки. По особому церковному чину пелись песнопения и читались молитвы. Дома кутья ставилась по близости к «божнице», и совершалось поминание по очереди, т. е. вкушение кутьи.

3. Родительские субботы. Знаменитой из них была суббота перед Димитриевым днём – 26-го октября. Эта суббота была учреждена в честь важнейшего исторического события, связанного с именем Димитрия Донского, как поминовением героев Куликовской битвы. Для родительских суббот введены были массовые поминовения, и в этот день поступало столько поминальников, что их читал в алтаре весь причт церкви. В алтаре стоял гул от приглушенного чтения, как у пчелиного улья. В родительские дни было усиленное подаяние нищим, и они были своего рода бенефициантами. Хозяйки в такие дни ставили особые квашонки, выпекали шанги, кральки и всё это поступало нищим. Подаяние несли в корзинках, скатёрках, в мешочках и подающие верёвочкой двигались вдоль шеренги нищих.

4. Высшей формой поминовения была Радоница. Радоница по времени празднования связана с празднованием Пасхи – она празднуется во вторник первой после пасхальной недели, именуемой Фоминой неделей, в честь апостола Фомы. Радоница связана с Пасхой не только по времени, но и идейно: она по существу обозначает празднование Пасхи на кладбище с усопшими родными. Живые в этот день несут радость только что пережитой Пасхи и Пасхальной недели сюда, на кладбище, для общения со своими усопшими родными. Они несут цветы, дары просыпающейся природы и свою любовь к ним так, как они делали бы, если бы те были живыми. Как это было в дни Пасхи, они этим утверждают свою веру в их бессмертие подобно тому, как они это утверждали в торжестве Воскресения Христа. Этим самым они выполняли высшее веление своего сердца – любовь к жизни и любовь к тем людям, которые раньше окружали их, а потом оставили. В этом именно смысл учреждения Радоницы и происхождения её названия от слова «радость». Символически связь Радоницы с Пасхой выражалась в том, что раньше приносили на могилы яички, как это делалось в пасхальное богослужение в церкви.

Кладбище в день Радоницы превращалось в громадный мавзолей, в который люди благовидно собираются почтить своих усопших и утвердить их бессмертие в веках. Выражения, с которыми люди обращаются к своим усопшим: «вечная память», или «вечная слава» – эти выражения имеют тот же смысл и выражают ту же идею и веру в бессмертие, с какой учреждён праздник Радоницы. Где бы ни было кладбище, оно в Радоницу живёт особой жизнью: мрачный вид с постоянным memento mori^[135] сменяется на жизнерадостный. Любовь и радость – вот что в этот день доминирует над ним. «Христос воскресе» звучит, как на Пасхе.

Но самые яркие картины Радоницы встают в детских воспоминаниях. В Тече после обедни в Радоницу открывалось торжественное шествие на кладбище и здесь служились молебны в часовне. Всё кладбище было заполнено людьми из всех деревень: Кирдов, Баклановой, Пановой, Черепановой и Течи. Люди сидели на могилах, поминали своих усопших, приводили могилы в порядок. Лошади с подводами на кладбище не допускались: они оставлялись на тракту, чтобы не загрязнять кладбище. Здесь надо воздать должное Теченскому настоятелю церкви в том, что он воспитывал своих прихожан в почитании усопших и следил за состоянием кладбища.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 689–694 об.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.

Троица. Духов день

[1961 г. ]

Праздник Троицы в православной церкви в соединении с праздником Духова дня был завершением цикла праздников, начинающихся с Пасхи – кульминационным пунктом их. Но странно то, что название праздника очень туманно отражает его идею. Идея праздника в песнопениях выражается в тропарях, кондаках и особенно в задостойниках – похвалах, а в задостойнике Троицы говорится о похвале Богоматери: «Радуйся Царица, матеродевственная слава» и т. д. Идея Троицы – триединства Божества выражена в празднике Крещения, который иначе и называют Богоявлением. Очевидно, учредители этого праздника имели в виду изобразить апофеоз Богоматери на фоне самых ярких событий христианской веры в спасение человеческого рода.

Если празднование Пасхи совпадало с утром весны, то Троица праздновалась в такое время года, когда природа была в полно блеске: берёзы покрыты свежими пахучими листьями, на лугах цветут медунки, фиалки, в цвету смородина и вишня. В Троицу всё это богатство природы вносится в церковь, в дома. В Тече на Троицу открывались центральные ворота церкви настежь, они украшались берёзками, на паперти ставились берёзки. В церкви стоял аромат от цветущей смородины, ветки которой раздавались на утрени при поклонении праздничной иконе. Величественным моментом было пение «Радуйся, Царица». Из всех задостойнико-велицаний это самый торжественный хорал – великая похвала Богоматери: «всякая богоглаголивая уста витийствовати не могут Тебе пети достойно; изумевает же ум всяк Твое рождество разумети». Самым же торжественным моментом в богослужении в Троицу является чтение великой молитвы после обедни. Моление на коленях с ветвями в руках является высшим устремлением людей «во области заочны» и подготовлением к принятию Святого Духа на землю, в ознаменование чего и учреждён Духов день. В этот день поётся «Днесь благодать Святаго Духа нас собра и вси, вземше крест свой, глаголем: благословен грядый во имя Господне. Осанна в вышних». В этом кратком песнопении выражена великая идея братства человечества. В концерте «Преславная днесь видеша вси языцы, егда Дух сниде Святый во облацех небесных» изображается картина сошествия Святого Духа на апостолов и как «вси наша глаголати странными учении, странными поведении Святыя Троицы». Величественный момент основания христианской церкви.

В Духов день, по народному преданию, – «земля именинница».

С древних времён с праздновнием Троицы у христианских народов было связано много обычаев. В наше время сохранился обычай заплетать венки и пускать их по течению реки, чтобы узнать свою судьбу. Делали это девушки гадальщицы. Заплетали также венки на берёзах. Сохранился обычай водить хороводы и заплетать плетень. В жизни деревенской молодёжи Троица была высшим пунктом её весенних игр. В Троицу и Духов день молодёжный «луг» был самым оживлённым и богатым по разнообразным песням и играм. Эти именно игры и песни несомненно вдохновили наших композиторов на введение их в оперное действие, например: у А. С. Даргомыжского в опере «Русалка» хор поёт «Заплетися плетень», или песни Леля в опере [Н. А.] Римского-Корсакова «Снегурочка». В прежние времена много легенд было связано с «Семиком» – четвергом перед Троицей. Празднование в Троицу и Духов день было гимном людей в честь природы; оно было праздником зелени и цветов.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 717–719.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.

Теченские престольные праздники

18 апреля 1961 г.

В наших краях в прежние времена престольные праздники были своего рода эмблемами сёл так же, как у городов были эмблемы вроде медведя, волка и т. д. Деревни, как, например, Бакланова, Кирды, имели тоже свои эмблемы – часовенные праздники. Эти дни, т. е. дни престольных праздников, у жителей соседних сёл и деревень значились в их календарях на учёте, а у некоторых заштрихованы были красным цветом. Так, в Сугояке таким днём значился Ильин день – 20 июля, в Нижней – Петров день – 29 июня, в Баклановой – часовенный праздник – Димитриев день – 26 октября, в Кирдах – Покров – 1 октября, в Бродокалмаке – Прокопьев день – 8 июля и т. д. Что эти дни обозначали для жителей этих сёл и деревень, так сказать «именников»? Если это церковный праздник, то это значило, что в это село придут богомольцы: теченские в Нижнюю, нижновские – в Течу, а для всех – и сельских, и деревенских – обозначало: жди гостей. В Нижнюю, бывало, ходили и мы пешком послушать праздничную проповедь отца Александра Мухина, а она замечательна была в том, что он из года в год произносил одну и ту же проповедь и когда доходил в одном её месте, где говорилось о грехах людских, начинал плакать, а когда принимал ко кресту, то иногда строго замечал: «крестись, татары!» Интересно было наблюдать в этот день движение людей в Нижнюю: шли пешком бабы, девчонки разодетые, ехали на телегах или в коробках семьями, когда подъезжали к Нижней, то в воздухе уже гудел большой колокол нижновской церкви. Такую же картину движения в Сугояк можно было наблюдать 20-го июля в Ильин день.

В Тече в соответствии с тремя приделами в церкви было три престольных праздника, которые хронологически располагались так: Девятая пятница, короче называемая Девятая, Спасов день – первый Спас – 1-го августа и Введение – 21-го ноября. Все эти праздники имели то общее, что они были постными днями: Девятая пятница – потому что пятница постный день недели, Спасов день – начало Успенского поста, Введение – начало Филиппова поста.

Постные праздники – это обозначало: обойдите по всему селу и загляните в каждую избу – будьте покойны – скоромного ни в одной избе не найдёте. Ни одна хозяйка не позволит себя опозорить скоромным. Практикой жизни было выработано варить к этим дням сусло, росол и пиво. Хозяйка не будет хозяйкой, если она не наварит этих традиционных яств и пития. У каждой хозяйки для этого есть особая корчага с отверстием. В неё накладывается колоб солода с ржаной соломой отменной чистоты, отверстие как у домны плотно заделывается, корчага сверху плотно закрывается и ставится на ночь в печь. Утром корчага ставится на стол, в отверстие вставляется скрученный в виде верёвочки шпагат из льняного волокна и по нему в подставленную ниже посуду стекает густая влага. Это и есть сусло. В него потом добавляются кусочки рожков, вид каких-то сухофруктов, которых на этот случай Антон Лазаревич запасает в достаточном количестве, и получается блюдо вроде компота; это уже не питие, а яство, которое «хлебают» ложками, а не пьют. Когда густая влага перестаёт выделяться, в корчагу наливают воду и снова парят и получается более жидкая влага – росол. В него добавляют листья чёрной смородины и вишни и получается опять яство: его «хлебают» ложками, а не пьют. После сусла это второй сорт. Если же в росол кладут хмель, причём росол ещё немного разводят водой, то получается пиво. Это уже – питие. От искусства хозяйки или хозяина зависело придать ему крепость, но были такие мастера этого дела, как, например, Николай Иванович Лебедев, у которого гости после третьего стакана запевали «Ох, ты, батюшко хмелён, не попихывай-ко ты вперёд», а после четвёртого – склоняли свою главизну долу и ныряли под стол. Конечно, в меру своих возможностей покупали и «николаевку», а когда стали много культурнее, то и злоказовское.^[136] Чай пили с сахаром и всё! К чаю стряпали кральки, ватрушки с сушёными ягодами, маком – и всё это в обильном конопляном масле. На обед: уха, каши, сусло, росол, пироги с рыбой, груздями. Перед Девятой иногда с неводом бродили на Поганом или Красной горке – добывали рыбу на уху или пироги. Рыбаки вывозили озёрную рыбу – карасей. Кто побогаче к обеду готовили нечто вроде компота из изюма и урюка.

Гуляли по три дня. Правда, в Спасов день подпирало жатьё, так сокращали и до одного дня, зато во Введение душеньку отводили: и по деревне в обнимку целыми семьями с песнями ходили и на лошадях катались. Татары тоже приезжали к своим подшефным по аренде земли в гости и «арака́ аша́ли». Они, эти князья и любители погостить, и обязательно приедет с апайкой, которая по-русски ничего не понимает, а сам он «мала мала балакает». Страшную отраву внесли в престольные праздники в Тече вновь прибывшие молодцы – кузнецы Крохалёвы. Завели моду: как праздник – драка да ещё с поножовщиной, проломом головы и пр. Заведётся вот такая дрянь и мутит других. А всё из-за девок.

Не забыть церковного звона в эти праздники. Сам Иван Степанович – кузнец в эти дни поднимался на колокольню. Кости были старые и при подъёме болели, скрипели, руки натружены молотками в кузне, а душа требовала и он тихонько, с остановками поднимался и начинал «священнодействовать». Да, то, что он делал нельзя иначе назвать. Как жаль, что эта музыка не была записана на магнитофон и умерла навсегда. Сначала он звонил в самый маленький колокол, потом быстрым перебором первого со вторым он переходил на второй и так далее, а перед звоном в большой он делал перебор по всем, начиная с маленького, и переходил на сильный звон большим, как на Пасхе. Затем он снова начинал порядок и так несколько раз. А что он делал, когда обедня заканчивалась. Нельзя не умилиться, когда слушаешь Ф. И. Шаляпина, когда он поёт «Прощай, радость» или «Не велят Маше». Вот такое же впечатление остаётся от звона Ивана Степановича. Вот он довёл forte^[137] до того, что кажется – треснут колокола, и вот он перешёл на piano^[138] – bellcanto^[139], тут – нежный разговор и шёпот листьев, а дальше опять crescendo.^[140] Он чародей! Как бы хотелось, чтобы его послушали наши великие музыканты: Мусоргский, Чайковский, Римский-Корсаков, и особенно первый, потому что он именно увековечил в музыке церковный звон в «Борисе [Годунове]», а особенно в «Хованщине» в увертюре «Утро на Москва-реке».

В престольные праздники протоиерей с диаконом ездили к знатным людям «с крестом». Звон был как на Пасхе целый день. Люди ходили в гости по домам – собирали рюмки. Конечно, не многие. Повелось это издавна. Зайдут так какие-либо дядюшки, еле шаркающие, перекрестьятся у порога и рекут: «С праздничкём!» Полагалось «привечать» – поднести на подносе по рюмочке. В гости обычно заезжал всегда Илья Петрович. Придёт, сядет у голбца и попросит папиросочку «лёгкого» кушнерёвского. Этим его, вероятно, ещё избаловали в солдатах, когда он был в гвардии на охране «гатчинского узника».^[141] За обедом было небольшое застолье богомолок из Кирдов и Баклановой – Анна Ивановна, Мария Ильинична, Варвара Ивановна.

Накануне и после обедни в день праздника работала «ярмолька», на которую приезжали кое-кто из соседних «купцов».

Торжественнее всего праздновали «Девятую», хотя по религиозному значению она должна бы иметь меньшее значение. «Девятая» была передвижным праздником и праздновалась в зависимости от дня Пасхи – девятая пятница после Пасхи. Праздник этот был учреждён церковью в почитание «премудрой и всехвальной мученицы Параскевы», которая показала высочайший образец девического достоинства и моральной чистоты, за что и претерпела мучения. В её образе был запечатлён идеал девической женственности и красоты. Понимали ли это только наши Парушки и Паруньки? «Девятая» обычно совпадала с тем периодом передышки в польски́х работах, когда сев заканчивался, а тяжёлые польски́е работы были ещё впереди, не считая, правда, полотья, которое могло совпасть, если Пасха была поздней. Празднование «Девятой» по времени года и по близости к Троице, меньше чем через две недели, казалась как бы продолжением или дублированием её и во многом напоминало этот праздник, особенно как его проводила молодёжь: гуляния и игры на лугу. В этот праздник особенно много бывает богомолок из соседних сёл и деревень. Ещё до начала обедни около церкви, в черте церковной ограды и в направлении протоиерейского и пименовского домов вне её собирается большая толпа людей, преимущественно женщины. В глазах рябит от разноцветных платков подшалков, от разноцветных сарафанов. У привязей церкви лошади стояли в несколько рядов. Около церкви на лавочке сидит много нищих: и своих, и из окрестных сёл и деревень. Нищие, всегда ревниво отстаивающие свои позиции и «право» на подаяние, в некоторых случаях поднимающих из-за этого склоки, в этот день допускают к приёме подаяния и других нищих, потому что подающих много и всем хватает подаяний. Обязательным гостем в этот день являлся Екимушко, но не на положении нищего, а именно гостем.^[142] Раздаётся звон, и вся эта толпа начинает креститься и приходит в движение. Палатки на ярмарке и магазин Новикова закрываются. Среди толпы появляется баклановский подвижник инокующий с громадным железным крестом на груди, подвешанным цепью к шее с переплётом крест на крест по спине и прикреплённым к железному поясу. Так, древняя Русь времён Новгорода Великого протягивала нам свою руку.

Мы любили этот праздник и всегда жалели, если почему-либо не удавалось присутствовать на нём. Особенно любили наблюдать, как веселилась в эти дни молодёжь, одетая в яркие одежды, жизнерадостная. Под вечер, бывало, пройдёт по главной улице шеренга парней с гармонистом в центре, а поздно вечером вплоть до полуночных петухов где-то далеко, далеко слышится одинокая гармонь.

Празднование первого Спаса проходит в других условиях, чем празднование «Девятой». К этому времени с покосами уже покончено, рожь убрана, но уборка пшеницы, главной зерновой культуры в наших краях, в полном разгаре. На носу пары, которые нужно закончить ко дню Успения, иначе они не будут «растовыми», т. е. сделанными по медицинскому выражению – lege artis – по всем правилам искусства. Всё это мотивы, ограничивающие празднование.^[143]

^[[144] ]

Центральным моментом празднования первого Спаса является водосвятие – хождение на реку для освящения воды. Это момент исключительно торжественный и ради него именно и приходят многие в Течу из деревень. Шествие бывает после обедни непосредственно. В Тече на этот случай на реке ставилась палатка на сваях у мостика, где обычно в праздники было большое скопление народа. Шествие направлялось по главной улице в той её части, которая была центральной и лучшей по застройке. Улица на этот раз очищалась от мусора. На водосвятие приезжало верхом на лошадях много мальчиков, которые располагались на другом берегу реки на открытой площадке и у спуска с горы. Шествие двигалось за колонной несущих хоругви, иконы при общем торжественном пении «Спаси, Господи».^[145] Теченские самородные песнопевцы были украшением хора, а весь церемониал выполнялся под руководством почётного трапезника баклановского Павла Игнат[ьев]ича. Звон производил лучший звонарь – кузнец Иван Степанович.

Праздник «Введения» – 21-го ноября по церковному уставу был, как известно, напоминанием о приближающемся Рождестве. На утреннем богослужении пелось рождественское песнопение «Христос раждается – славите». Это обстоятельство определяло торжественность праздника. Особенностями праздника являлись, во-первых, то, что он был зимний праздник и часто совпадал с морозами, которые по имени его и назывались введенскими, а, во-вторых, празднование происходило, когда работы по хозяйству были уже законченными. Оставался, может быть, не законченным у кого-либо обмолот, но это была, так сказать, «последняя туча рассеянной бури». Урожай определился, а это в свою очередь определяло размах празднования: был урожай – гуляй во всю, не был урожай – не развернёшься. Чаще всё-таки гуляли и гуляли крепко. Родня съезжалась «на конях, на санях», успевай «ворота тёсовы» открывать. Мороз не при чём: закутаются в шубы, в тулупы, в шали шириной с море – не пробьёшь. В церкви стоят стеной. Воздух – смесь ладана и овчины. Около церкви в три ряда стоят рыжки, бурки, воронки, уже успевшие отдохнуть от летних и осенних работ. Стоят кашевки, дровни с коробами, наполненными сеном или соломой, и вся эта громада после окончания обедни под звон колоколов разъезжается или по домам или по гостям. Любили в этот праздник с шумом и песнями прокатиться на своих отдохнувших рысаках. Бывало и так, что резвачи так махнут на повороте, что вся компания кубарем летит в сугроб, а кучер на брюхе волочится по дороге, держась за вожжи. На свадьбы уже бы запрет до Рождества, но вечеринки устраивали. Несмотря на морозы, любители драк всё-таки ухитрялись пакостить. В урожайные годы всего было вдоволь – еды, пития – гуляли по три дня.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 692–700 об.