Валерий Елманов
Серый ангел
Глава 1
Делёж чужого пирога
Вроде бы недолго Голицын отсутствовал, но сколь много перемен произошло за это время в столице…
Убедился в том Виталий ещё до въезда в неё. На последнем полустанке перед Москвой литерный, в котором он ехал, неожиданно остановился и в вагон зашёл Герарди. Позади Виленкин.
Они-то и рассказали Голицыну о произошедших переменах. И в первую очередь о глобальных изменениях в составе Регентского совета, куда разом включили аж пятерых Романовых. Причём все пятеро – апапá, как выразился Виленкин, то бишь дедушки Алексея: Николай Николаевич с братом Петром, Кирилл Владимирович с братом Борисом и Александр Михайлович.
Кроме того, в Совет включили ещё четверых: графа Татищева, князя Долгорукого, однофамильца Виталия князя Голицына и графа Коковцева, прибывшего вместе с частью Романовых из Кисловодска.
Получалось, теперь при возникновении разногласий любой вопрос будет решён в пользу великих князей, за которыми отныне большинство голосов. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, на чью сторону встанут ещё четверо недавно избранных. Особенно двое из них, Татищев и Долгорукий, хорошо помнящих бесцеремонное поведение красного комиссара Остапа Бендера в Тобольске.
И чем вопрос серьёзнее, особенно если он связан с какими-либо реформами, например отменой старшинства в армии, тем больше шансов, что дедушки его провалят. Во-первых скажется консервативное мышление, а во-вторых… Ну, хотя бы в пику нахальному выскочке.
Однако главная опасность, разумеется, исходила от Романовых. Для чего они забрались в Совет – объяснять не надо. Власть. Дабы понять это, достаточно посмотреть на вопросы, которые в отсутствие Виталия пытались решить новоиспечённые господа регенты.
Армия. Здесь они копали неглубоко и только для того, чтоб сменить главкома. Выдвинутое ими объяснение на первый взгляд выглядело весьма убедительно. Во всяком случае с политической точки зрения: настоящую столицу Российской империи не должен брать простой боевой генерал. Неправильно оно. Вернуть её надлежит именно Романову. Причём неважно какому. Просто с учётом прошлых заслуг и популярности в войсках лучше всего на эту роль подходит… Ну да, Николай Николаевич собственной персоной. Тем паче он уже был верховным главнокомандующим в первый год Великой войны, то есть практический опыт имеется.
План же великого князя был прост и состоял в немедленном выдвижении на север и, от силы через две недели, взятии города штурмом. После чего надлежало как снег на голову обрушиться на германские войска. Столь стремительный удар непременно принесёт пусть не победу, но определенный успех, вытеснив врага из ряда оккупированных губерний. Заодно удастся отодвинуть германцев от Петрограда и оттянуть часть немецких дивизий с западного фронта, тем самым выполняя долг перед союзниками.
Виталий охнул, услышав такое.
– Это же… – растерянно протянул он.
– Да, да, – подхватил Виленкин. – Никто не спорит, что союзнический долг – дело святое, всё так. Но даже мне и Борису Алексеевичу, хоть мы и не генералы-вояки, понятно, что пытаться сейчас тягаться с тевтонами – форменное самоубийство.
– Не буди лихо, пока оно тихо, – угрюмо процитировал Герарди и сокрушённо вздохнул. – Так ведь мало того, они помимо оного…
Оказывается, великие князья успели заикнуться и насчёт отмены перераспределения земли, объявленной ранее Алексеем. И тоже звучало логично. Дескать, просто отобрать землю у одних и передать другим нельзя. Получается какой-то грабёж, иного слова не придумать.
Следовательно, надо её выкупать у прежних владельцев, а таких платежей при нынешнем всеобщем развале и пустой казне государству не потянуть. Даже если растянуть выплаты на десять или двадцать лет. В подтверждение своим словам выдали финансовый расклад. Не иначе, Коковцев помог. Цифры и впрямь впечатляли. Два годовых бюджета – не кот начхал.
А следом вывод: коль по-новому не получается, надо быстренько повернуть процесс на старые рельсы, а изъятые крестьянами земли вернуть прежним владельцам. Благо, армия ныне имеется, и есть кому приструнить недовольных.
Ну хоть стой, хоть падай от таких идей.
Вдобавок «дедушки» успели поднять тему возвращения всей родне императора, разумеется, включая и его самого, принадлежащего им по праву недвижимого имущества. Мало того, они присовокупили к тому и вопрос о размере государственных выплат за понесённый ущерб.
В этом месте Виленкин кратко, но с ехидцей прокомментировал рассказ Герарди:
– Довелось мне как-то читать про Бурбонов, что они за время своего изгнания ничего не поняли и ничему не научились. Увы, наши в точности такие же. Я, может, и жид, однако о стране проявляю куда больше заботы, нежели эти шлимазлы о своём барахле.
– А чего ж не встрял?! – окрысился на него Голицын.
– Тю на тебя, Ибрагимыч! Сам подумай, игде я, а игде эта стая? Я хоть и бывший гусар, но имею в наличности всего две руки, да и то поднимать при голосовании могу лишь половину.
– А остальным почему не объяснил? В смысле – Дутову и прочим?
Виленкин удручённо вздохнул.
– Таки чтоб ты знал, ваше скородие, оренбуржцы, входящие в Совет, отправились хоронить казака Мамая, скоропостижно скончавшегося аккурат на следующую ночь после вашего убытия из столицы. Дабы в должной мере воздать ему последние почести.
Голицын вздрогнул от неожиданного известия.
– Вот так, – растерянно протянул он. – Умер, значит.
– Да-с, – подтвердил Виленкин. – Кстати, укатили они в сей отпуск по настоятельной рекомендации великого князя Кирилла Владимировича.
– Ну хорошо. А с Константиновичами поговорить не…? – и Голицын осёкся.
Виленкин лишь криво усмехнулся в ответ. Впрочем, Виталий и сам понимал – глупость спросил.
Дело в том, что в трёхстах верстах от Москвы, когда уже всё было готово к решительному броску на столицу, большевики прислали ультиматум. Он гласил, что в Петрограде в настоящее время взяты в заложники двести пятьдесят человек, включая одиннадцать из числа Романовых во главе с великим князем Михаилом Александровичем. Все они будут расстреляны, если царь и его Регентский совет не остановят своё наступление на Москву и не начнут переговоры.
Голицын отчаянно убеждал всех ни в коем случае не идти у врага на поводу, но продолжать наступление. Именно сейчас для него самое время, поскольку красные в растерянности. Запаниковали даже солдаты латышских стрелков, укатившие из Белокаменной.
Переговоры же приведут лишь к тому, что за время передышки большевики придут в себя и тогда количество жертв при взятии Москвы возрастёт в разы, а заложники в конечном итоге всё равно погибнут. Да, возможно не все, но уж Романовых точно не оставят в живых.
Однако нашлись среди регентов и сторонники переговоров. Понять их было можно – своим решением они как бы подписывали смертный приговор, становясь соучастниками убийства ни в чем не повинных людей. Пойти на такое при всём понимании неотвратимости их гибели… Особенно рьяно ратовал за остановку наступления второй из братьев Константиновичей Игорь. Что и говорить – когда на кону жизни трёх братьев, из коих самому младшему, Георгию, всего пятнадцать лет от роду, а вдобавок в расстрельном списке фигурирует ещё и мать, любые разумные доводы бессильны.
После бурных дебатов с преимуществом в один голос победила точка зрения Голицына. Последней голосовала великая княжна Татьяна Николаевна. В отличие от сестры Ольги она поддержала Виталия.
Надо ли говорить, какие чувства переполняли душу Игоря Константиновича по отношению к Голицыну. Схожие питал к Виленкину и родной брат Игоря Константин, ибо Александр Абрамович также проголосовал за немедленное продолжение наступления.
Говорят, время лечит любые раны. Но в случае с Константиновичами этого не произошло, поскольку прибывший в Москву великий князь Кирилл Владимирович рассказал кое-какие подробности их расстрела.
Будто бы Иоанн, поддерживавший больного Гавриила, спросил палачей, стоя на краю ямы. Дескать, вы же отменили смертную казнь. На что находившийся неподалёку Моисей Урицкий надменно ответил:
– Мы отменили её только по отношению к преступникам, а вы – заложники. К тому же если от вас отказалась даже ваша родня, не соизволив ради вашего спасения пойти на такую малость, как временное перемирие, нам оная жестокость и вовсе простительна.
…Тем не менее Виленкин счел нужным пояснить Голицыну. Мол, оба брата, едва заслышав о предложении великого князя Николая Николаевича немедленно выступить на Петроград, вмиг стали самыми преданными сторонниками оных «дедушек».
– Вот и получилось, ваша светлость, что остался я один аки перст в нощи, – развёл руками Александр Абрамович. – Точнее, если считать господина генерала, два перста.
– Как чёрт им ворожил. Притом с самого начала, – встрял в разговор Герарди. В отличие от Виленкина, он не позволял себе разговаривать с Виталием на «ты». – Я про их уговоры царских сестёр расширить количество членов Совета. Мол, для вящего авторитета, ну и всякое такое.
– А после того, как избрали их самих, они по каждому новому кандидату столько лестного напели, боже ж ты мой. Татищев с Долгоруким истинную преданность покойному государю выказали, когда в Тобольск его сопровождали и с ним неотлучно были. Дескать, одно это дорогого стоит, – вторил ему Виленкин.
– За преданность почестями и наградами осыпают, а в Совете умы государственные нужны, – проворчал Виталий.
– Кто бы спорил, – пожал плечами Герарди. – Но и возражать, особенно когда они сами рядом сидят, у меня язык не повернулся. Тем более народ заслуженный. Князь Голицын, к примеру, лет десять назад городским головой Москвы был, притом весьма деятельным. Владимир Михайлович принял Белокаменную с керосиновыми фонарями на улицах и водой из столичного фонтана, а оставил с электрическим освещением, водопроводом, канализацией и телефонной сетью. С учётом необходимости восстановления всего порушенного его присутствие вроде как тоже необходимо. Дескать, тем самым симпатия москвичей к господам регентам непременно увеличится. И, само собой, к государю.
– Ну и поставили бы его обратно головой.
– Коль сумел так Москву облагородить, значит, и с прочими городами управится, во всероссийском масштабе. Это я аргументы великих князей цитирую. А вдобавок меня его фамилия в сомнение ввела, Борис Алексеевич многозначительно посмотрел на Виталия. Однако напоровшись на встречный недоумевающий взгляд счел необходимым пояснить. Мол, ещё до заседания к нему с Виленкиным подошёл великий князь Кирилл Владимирович и намекнул, что сей Голицын – родич некоего светлейшего князя. Сдаётся, тому будет по приезду приятно увидеть Владимира Михайловича среди членов Совета.
Тем самым ввёл их обоих в немалое сомнение.
– У меня здесь родичей нет, – угрюмо проворчал Виталий.
– Обманул, стало быть, – вздохнул Герарди и, желая скрыть неловкость, мигом перешел к следующему кандидату.
Мол, граф Коковцев и впрямь муж государственного ума – десять лет министром финансов был, правая рука Столыпина, не зря же после Петра Аркадьевича правительство возглавил.
– Тогда прямой резон его и сейчас во главе правительства поставить, – вновь не удержался Виталий.
– Уже, – встрял Виленкин. – На следующий же день. Дескать, весьма удобно – будем иметь на заседаниях постоянного представителя от высшего исполнительного органа страны. Но от предложенного ему министерства финансов граф отказался наотрез. Сказал, будто не желает смущать своим авторитетом прочих, кои тоже в министрах хаживали. Тем более в составе Особого совета комитет по финансам имеется.
– Мудро, – усмехнулся Виталий. – Пусть в нём голову ломают, как людей накормить и инфляцию одолеть. А глава правительства станет послушно выполнять, чего в нём нарешают.
– …во главе со светлейшим князем Голицыным-Тобольским, – подхватил Виленкин.
– Типун вам на язык, уважаемый Александр Абрамович, – хмыкнул Виталий. – У меня и без того хлопот полон рот. Вдобавок я в экономике, тем паче в финансах ни ухом ни рылом. Назначать меня…
– Тем не менее, Регентский совет счёл вас достойным, – перебил Виленкин. – Посему ежели и вскочит типун на моём языке, вам от того, милостивый государь, легче не станет. Да-с.
Виталий уставился вначале на него, затем повернул голову к Герарди и шёпотом спросил:
– Он о чём?
– О вашем назначении председателем Особого совета, – пожал тот плечами. – И более всех на нём настаивал опять-таки Кирилл Владимирович. Разумеется, он и тут немало оснований привел. Дескать, нельзя обижать столь заслуженного человека, как светлейший князь, чтоб тот без должности хаживал. Притом солидной. Понятно, отчего он о ней не заикается. Скромность. Так давайте сами ему порадеем. Потому и настаивал на срочности. Мол, вернётся, а мы ему сюрприз преподнесём.
– Это не сюрприз, – покачал головой Виталий. – Скорее серп.
– Какой серп? – опешил Герарди.
– Которым по… изделиям Фаберже чиркают, – с трудом удержался Голицын от откровенной нецензурщины. – Одного не пойму, почему на все их предложения сёстры царя соглашались?
– Скорее всего, неудобно было. Как-никак родство. Опять же возраст почтенный – дедушки, хоть и неродные.
– Ясно, – кивнул Виталий. – Выходит, оренбуржцев дожидаться нельзя. Эти орлы могут за время их отсутствия такого наворотить, что потом годами не расхлебаем.
– Да и когда вернутся, толку от них ждать нечего, – добавил Виленкин. – Не знаю уж, чего им там Кирилл Владимирович напел, но, скорее всего, припугнул. Дескать, им теперь из Москвы до конца жизни отлучаться нельзя, поскольку постоянно заседать требуется.
– И они?… – похолодел Виталий.
– Прошения подали об отставке. Дескать, ныне слишком серьёзные вопросы на Совете предстоит решать, в масштабах всей России, потому не потянут. Писали явно под диктовку великого князя – уж слишком красиво и логично.
– Все?!
– Кроме Дутова. Я об этом узнал слишком поздно, уже на заседании, когда они их подали, – упреждая очередной упрёк Голицына, пояснил Виленкин. – Хотя на самом деле истинная причина их ухода другая. Оба от того памятного дня голосования по заложникам не отошли. Полковник Акулинин так прямо и заявил. Дескать, если ему ещё раз придется решение принимать, от которого людские жизни будут зависеть, у него голова вовсе поседеет. А оно, к гадалке не ходи, непременно случится, когда мы к Петрограду подойдём.
«Моя вина! – промелькнуло в голове Голицына. – Поглядел на невозмутимого Дутова и решил, что с прочими оренбуржцами тоже проблем не будет, всё-таки вояки оба, цельные полковники. Оно же вон как обернулось. А теперь ничего не поделаешь, поезд ушёл».
– Значит, надо обходиться своими силами, – мрачно подытожил он, – а с ними у нас не густо.
– Если не сказать «пусто», – уныло согласился Герарди.
– Ну-у, если к нашей троице добавить сестёр императора – пятеро. Хотя спору нет, меньшинство. То бишь как ни воюй, любое самое безумное решение они тупо пробивают большинством голосов.
– Кто бы мог подумать, что они такую скорость разовьют, – вздохнул Виленкин.
– «Кто бы мог?» – зло передразнил его Виталий. – В конце концов, ты Абрамыч или тайный Иваныч?!
– Ваше благородие завсегда не по делу лаяться изволите, – обиженно откликнулся Виленкин. – А я меж тем, что возмог, то и учинил.
– Подтверждаю, – заступился за него и Герарди. – Скорее с меня спрашивать надобно. Упустил, каюсь. Но вы, Виталий Михайлович, столь основательно меня загрузили в самые первые дни, что мои помыслы, признаться, весьма далеки от великих князей были.
Голицын лишь скрипнул зубами, ибо крыть было нечем. И впрямь загрузил. Причем из благих побуждений. Трудотерапия как лекарство от депрессии, в которую впал Борис Андреевич.
Но кто ж знал, что оно всё так обернётся.
– А когда спохватился, увы, – обескуражено развел руками Герарди. – Однако в отличие от меня Александр Абрамович, поверьте, и впрямь сделал всё возможное. Это ведь исключительно благодаря ему…
Как выяснилось из рассказа генерала, Виленкин явно поскромничал. Помимо всего прочего он исхитрился во время перерыва в заседании подключить к своим возражениям касаемо ряда предложений великих князей самого императора. Дескать, узнав о таких потрясающих новостях, произошедших за время его отсутствия, Голицын будет изрядно расстроен. Алексей нерешительно замялся. Пришлось усилить, отыскав гениальное продолжение.
– А еще светлейший князь будет в вас весьма разочарован.
Юный государь поморщился. Идти против дедушек, пускай и не родных, ему явно не хотелось.
– Но ведь я даже голосовать не могу, – нашелся он.
– Зато вы можете напомнить устное правило, принятое Регентским советом еще в Оренбурге. Надлежит поначалу убедить вас, а уж потом ставить вопрос на голосование. Про Голицына можно вовсе не упоминать. Достаточно сказать, что вам самому хочется как следует всё обдумать, поскольку имеются некие сомнения…
– Полагаю, Александр Абрамович и касаемо включения великих князей в Регентский совет протестовал бы, – подвел итог Герарди, – но в силу своей национальности и вероисповедания, – он замялся и смущённо покосился на Виленкина.
– Вот-вот, – подхватил тот. – Судя по их лицам, они и без того готовы были извечный лозунг вспомнить: «Бей жидов, спасай Россию!». И начать его воплощение в жизнь с меня, притом немедленно. Во всяком случае вид у них был весьма воинственный. Я бы, конечно, отбился, но кулачный бой во время заседания Регентского совета между его членами – не комильфо.
– Это уже не апапа, а апачи какие-то получаются, – усмехнулся Голицын. – Что ж, сдаётся, их призыв скоро и впрямь придется вспомнить, – зло произнёс он. – Одно слово заменим – и можно цитировать.
– «Бей» или «спасай»? – поинтересовался заинтригованный Виленкин.
– Мимо. «Жидов». Вместо них сейчас куда актуальнее «Романовых» вставить. Которые апапа.
– Таки за что я тебя завсегда уважал, Ибрагимыч, это за оригинальный ход мыслей, – восхитился Александр.
– Михалыч я, – мрачно поправил Виталий.
– Э-э, нет, уважаемый, – не согласился Виленкин. – В ближайшие дни забудьте за Михалыча, иначе вам этих шлимазлов не завалить. Кстати, у меня хоть и не было возможности государевым сёстрам по полочкам всё разложить, но они и сами чуть погодя недоброе заподозрили. Во всяком случае, моё «отложить» обе поддержали с видимым облегчением.
– Не понял, – встрепенулся Виталий. – Если предложения «дедушек» не приняты, получается, и Марков ещё на месте, и я тоже не председатель?
– За Маркова так и есть, – кивнул Виленкин, – хотя великий князь столь уверился в своем назначении главнокомандующим – голосов-то у него в любом случае больше, – что на завтра якобы от имени государя назначил строевой смотр армии, включая… – он сделал многозначительную паузу, – Особый корпус генерала Слащёва.
Голицын охнул, а Александр Абрамович развёл руками, сокрушённо прибавив.
– Но за светлейшего князя, то есть за вас, у меня солидных доводов против не нашлось. Если бы изгоняли откуда-то – таки да, а касаемо назначения – увы. Потом-то я их изыскал, но было поздно. Словом, в точности по пословице: русский Иван задним умом богат.
– Я ж говорю, что ты тайный Иваныч, – сурово подвёл итог Голицын. – Ладно. Раз выросло, значит, никуда не денешься, давайте думу думать. Судя по их первым идеям, они явно намерены развалить всё нами выстроенное. Пусть не сознательно, а в силу душевной простоты, но нам от того не легче.
– А то и хуже, – не удержался от комментария Виленкин. – Но я предлагаю иное. Сделать в нашем совещании короткую передышку до завтра. К тому же мы с Борисом Андреевичем собирались сойти прямо тут. Нас и авто ждёт.
– А к чему такая конспирация?
– Мало ли, – пожал тот плечами. – Сдаётся, и тебе, Остап Ибрагимыч, лучше сделать вид, будто ни сном ни духом, когда они станут сообщать про… свои сюрпризы.
– Мудро, – согласился Виталий, по достоинству оценив его предложение, и добродушно ухмыльнулся. – Ну вот почему все Абрамычи такие умные?
– Потому что Иванычи и дураками до старости доживут. Мы тоже поживём, но… недолго.
Глава 2
Строевой смотр, или коней на переправе не меняют
«Вот уж не подумал бы, что мне и в освобождённой Москве лицедействовать придётся», – с грустью думалось Голицыну, когда он провожал взглядом уезжающее авто.
Но куда деваться. В самом деле, невозмутимо отреагировать на художества «дедушек» гораздо разумнее. Тогда у них в отношении него не будет опаски, расслабятся. Стало быть у самого Виталия появится запас во времени, дабы предпринять какие-то контрмеры. А там и впрямь чего-нибудь придумается.
Разве смотр. С ним посложнее. Касаемо подобного рода мероприятий самому Голицыну в прежней жизни везло. Специфика снайперского ремесла требовала по возможности «не светить» стрелков. Великолепная причина дабы не просто увильнуть от них, но сделать это почти на законных основаниях. Хотя и не всегда – несколько раз доводилось поприсутствовать. И всякий раз он с облегчением вздыхал, когда тот заканчивался, сетуя только на одно – сколько времени ухлопалось на эту ерундистику.
Как строевой смотр проводится в эти времена, Виталий не имел ни малейшего представления, но догадывался, что суть его скорее всего осталась неизменной: проверка формы и прочей амуниции, внешнего вида личного состава, их знание уставов, ну и прочее в том же духе. А в конце прохождение торжественным маршем.
Учитывая, что мероприятие затеяно великим князем, дабы лишний раз подчеркнуть бездарность Маркова, не сумевшего подготовить к нему должным образом личный состав, можно было не сомневаться – придирок возникнет немеряно.
Касаемо же Особого корпуса и вовсе… Достанется Якову Александровичу по самое не балуй, ибо его бравые в делах хлопцы, к гадалке не ходи, будут выглядеть в строю как партизаны. А спрятать их нечего и думать.
Или поступить… наоборот? А это мысль! На фоне солдат Слащёва, выглядевших не лучшим образом, вид остальных окажется вполне ничего.
…Каким образом до Маркова дошла новость о намеченной замене главкома, неизвестно. Но дошла, это точно. Правда, Сергей Леонидович виду не подавал, разве хорохорился больше обыкновенного. Однако по паре сорвавшихся с его языка реплик было заметно – смещение ему, мягко говоря, не по душе.
Совет Голицына он послушно выполнил. Правда, с неохотой, но вслух не перечил. Наверное, по принципу «хуже не будет». Благо, сделать это оказалось легко – переставить корпус с фланга на фланг.
Как Виталий и предполагал, так и вышло. Едва подъехав к молодцам Слащёва, Николай Николаевич помрачнел – куда там грозовой туче. Вообще-то с точки зрения строевого офицера картина и впрямь выглядела ужасающей. Нечто вроде бывалых воинов-афганцев, предпочитающих вместо сапог кроссовки (по горам лазить не в пример удобнее) и позволяющих себе многие иные вольности. Правда, вид у слащёвцев был боевой, задорный.
Вторым светлым пятном стал сам командующий Особым корпусом, выглядевший как всегда, безукоризненно. Придраться к Якову Александровичу было нельзя при всём желании. Мундир сидел на нём как влитой, зеркально начищенные сапоги весело отражали яркое солнце. Самый что ни на есть любитель парадов и шагистики лишь довольно крякнул бы, оценивая стать и выправку сухощавого высокого генерала.
Зато остальные…
Масла в огонь подлил сам Слащёв. В ответ на его доклад Николай Николаевич иронично фыркнул:
– Командующий… Скорее начальник, а то и вовсе командир[1] – солдат-то у вас от силы на полк.
– А я как Суворов – не числом, но умением, – не сдержался Яков Александрович. – И смею заверить, дабы моих орлов одолеть, врагу не меньше трёх корпусов понадобится.
Говорил он тихо и бесстрастно, как впрочем и всегда, ничем не выдавая того, что происходило в его душе. Но Голицын почувствовал, что второго завуалированного оскорбления Слащёв не выдержит и сорвётся, откровенно нахамив. Причём всё тем же тихим бесстрастным голосом, отчего его хамство будет воспринято гораздо острее.
А Николай Николаевич и без того на взводе, аж глаза выпучил от столь несусветной наглости: в открытую дерзить начальству?! Да ещё где, на строевом смотре?!
Неслыханно!
– Подтверждаю сказанное генерал-лейтенантом Слащёвым, великий князь, решительно встрял Голицын. – Хотя его люди практически не участвовали в прямых боевых столкновениях, но пользы императорской армии они успели принести столько, что хватит и на пять корпусов.
В открытую становясь на сторону «генерала Яши», как его за глаза ласково величали подчинённые, Виталий понимал, что тем самым лишь усилит возмущение Николая Николаевича, но плевать. Зато заслонял Слащёва, вызывая огонь на себя.
– Какой пользы, ежели не участвовали?! – взревел тот.
– Они не для того предназначены, – не уступил Голицын и сам, не утерпев, выдал откровенно хамское: – Только дураки забивают гвозди микроскопами.
От возмущения у Николая Николаевича, очевидно, «в зобу дыханье спёрло» и продолжения дискуссии не последовало. Зато, придя в себя, он предложил Алексею вовсе не смотреть прочие полки – без того всё понятно. Юный царь растерянно оглянулся на Голицына.
– Насчет «понятно» – всецело согласен с великим князем, – мягко улыбнулся Виталий. – Учитывая всего один день на подготовку, иного ожидать и не стоило. Но люди готовились, старались, и так поступать с ними, на мой взгляд, невежливо. Это если говорить деликатно.
– А вы как есть полковник, – озлился Николай Николаевич. Титула «светлейший князь» он при обращении к Голицыну употреблять избегал. – Не скромничайте. Что думаете, то и говорите.
Что ж, сам напросился. Тогда получи.
– Ныне те, что стоят в строю, вместе с вами, государь, за два с лишним месяца прошли победным маршем от Оренбурга до Москвы. С учетом оного, такое отношение к ним – форменное свинство, – невозмутимо выдал Голицын «как есть». – Причём именно так расценит наше поведение не только офицерский состав, включая главнокомандующего армией победителей, генерала от кавалерии светлейшего князя Маркова-Московского, но и рядовые, от казака до последнего солдата-кашевара.
Чуть помедлив, Алексей согласно кивнул:
– И впрямь негоже. Тогда поехали смотреть далее.
Смотр продолжился при гробовом молчании великого князя, благо, прочие выглядели хоть и не идеально, но получше слащёвцев.
Взорвался Николай Николаевич, едва они вместе с Алексеем и Голицыным вернулись во дворец.
– Ну вы сами видели, ваше императорское величество! Вид расхристанный, выправка отсутствует, знание надлежащих артикулов и обязательных к запоминанию назубок положений из уставов не в плачевном – безнадежном состоянии. Про положение дел в Особом полку, называемом отчего-то Особом корпусе, я и вовсе умалчиваю. Некоторые из его солдат даже пятна со своих мундиров не удосужились отмыть. Неслыханно! Это ж стадо ослов какое-то. Самых настоящих!
Алексей, явно чувствующий себя неуютно, словно пшеничное зернышко, угодившее меж двух жерновов, неуверенно кивнул, соглашаясь со сказанным.
– И впрямь, Виталий Михайлович, как-то они не того, – робко обратился он к Голицыну.
– И пятно приятно, если оно от крови врага, – нашёлся тот. – А касаемо ослов… Судя по делам тех же слащёвцев они скорее змии. Такие же неприметные и смертельно опасные для врага. Что же до стада, тут я решительно не согласен. Всё зависит от того, кто во главе. Если это лев, любое стадо очень быстро превращается в стаю. А вы же не станете возражать, государь, что Слащёв – лев. И последнее. Незнание всяких артикулов не всегда говорит о тупости. Иногда о простой нехватке времени. Зато как они выполняют боевые приказы! Сдаётся, это куда важнее.
Николай Николаевич, словно бы не услышав Виталия, продолжал гнуть свою линию.
– И командиры им под стать. Половину немедля с постов снимать надобно. Про командующего Особым корпусом, – ехидно выделил он должность Слащёва, – я и вовсе молчу. Его в первую голову. К тому же назначен он на сей пост не по старшинству, равно как и Марков, посему сделать оное проще простого. Шутка ли, такую должность передать простому генерал-майору, в то время как её надлежит занимать полному генералу. Да и лета его не те. Корпусной командир моложе пятидесяти пяти лет всегда был великой редкостью…
Виталий чуть не присвистнул, услыхав эдакую «новость» о возрасте. Это ж ни в какие ворота, когда до пятидесяти пяти годков – редкость. А всё окаянная система старшинства виновата. И сделал в памяти зарубку, дабы поторопить Маркова с подготовкой соответствующих документов о ликвидации оной.
– А вашему Слащёву, полковник, поди и сорока не исполнилось? – отвлекли его от раздумий слова великого князя.
– В декабре тридцать три стукнет, – сухо ответил Голицын.
– Вот видите, государь. Вдобавок он, поди, ни на бригаде, ни на дивизии побывать не успел. Словом, по всем статьям не годится, равно как и половина прочих командиров. И ежели таковое было простительно во время выдвижения из Уральска и взятия Саратова в силу нехватки офицеров, то ныне… Понимаю, Брусилов до сих пор от своего нелепого ранения[2] оправиться не может. Но есть Деникин, кой на задворках отчего-то пребывает, есть Юденич, да мало ли… Кого ни возьми, все они по своему старшинству преимущество имеют. И ведь таковское, как я погляжу – не единичный случай. Дроздовскому тоже, поди, сорока не исполнилось?
– Тридцать семь неполных лет, – сухо ответил Голицын.
– А Каппелю?
– Тридцать пять в апреле. Сам Марков, – не дожидаясь очередного вопроса, сработал на упреждение Виталий, – сорок лет в июле отметит.
– Вот, вот, – подвёл «печальный» итог Николай Николаевич. – А ныне, государь, вы сами воочию убедились, сколь опасно выскочек на столь ответственные посты выдвигать. Вовремя мы, как нельзя вовремя со строевым смотром подгадали. Иначе с эдаким воинством я в Петроград войти бы постыдился.
И великий князь принялся поучать Алексея, сколь важно сие мероприятие, без коего нет и не может быть приличной армии. Попутно рассказал и то, что во времена его молодости гвардейские полки даже комплектовать стремились по принципу схожести, дабы не только мундиры, но и лица подогнать под определённое однообразие.
– В Преображенский полк старались набирать рослых блондинов, в Семёновский – брюнетов-усачей, а в лейб-гвардии Атаманский – шатенов, притом непременно с карими или голубыми глазами. Вот это была красота! Аж сердце замирало от умиления, глядя на них. Ныне же…
Наконец Голицыну надоело слушать и он заметил:
– Сдаётся, у светлейшего князя Маркова-Московского несколько иные принципы комплектации.
Николай Николаевич иронически крякнул:
– Какие же?
– Как и у Слащёва – суворовские. А касаемо строевых смотров… Безусловно, они имеют значение. Но для воюющей армии куда важнее иное. Например, отвага солдат и полководческий талант офицеров и генералов. Потому чудо-богатыри Маркова и дошли до Москвы без единого поражения.
