Валерий Елманов
Проклятое золото храмовников

Глава 6. Тайна золотого ключика

Судя по словам фра Луиса, сокровища действительно имелись, причем огромные.

– Если бы не твои слова насчет пещеры и сорока разбойниках-тамплиерах, он, может, и не раскололся бы, – отдал Улан должное Петру. – Да и про заветное слово ты упомянул гениально. В самое яблочко угодил. Кстати, он несколько раз предостерегал нас, говорил, что у храмовников проклятое золото и напрасно мы устремились на его поиски: добра от него ждать нечего.

– Давай, давай, не томи! – поторопил друга Петр. – Выкладывай, чего нарыл.

– Я для ясности буду сразу свои комментарии добавлять и то, что логически домыслил, – предупредил Улан и приступил к рассказу.

…Все началось где-то за пару лет до роспуска ордена. Именно тогда французский король Филипп^[12], ободрав проживавших в его стране евреев, а заодно и ломбардцев, положил свой завистливый глаз на сокровища братьев-храмовников. Но поначалу, не желая делиться с римским папой – а ведь пришлось бы, иначе тот никогда не дал бы своего разрешения на арест и конфискацию имущества – он решил заранее изъять у тамплиеров их денежки.

Не далее как за год до начала решительных действий Филипп успел вытянуть из казны ордена кругленькую сумму в четыреста тысяч флоринов. Разумеется, взаймы на пару лет, причем под 12% годовых, то есть под обычный, а не льготный процент, выдав расписку почти на пятьсот тысяч^[13].

Произошла сделка благодаря главному казначею ордена. Улан, заглянув в свои записи, хотел назвать его имя, но Петр торопливо замахал на него руками, заявив, что всякие Жаны, Карлы, Франциски и Людовики сбивают его с мысли и мешают вникать в суть. И вообще ему за глаза хватает Эспиносы и Бони. Если Улану так неймется, пускай назовет по имени главного магистра ордена – одного он выдержит – но не больше.

– Зря писал, – вздохнул Улан.

– Не зря, – возразил Петр, ныне в точности напоминая прежнего капитана российской полиции Сангре: подавшись вперед всем телом, он сосредоточенно слушал друга, не упуская ни единого слова. – Не зря, поскольку, как мне кажется, впереди еще один допрос и на нем мне твой листок очень и очень сгодится.

Улан недоуменно хмыкнул, обиженно посопел, не понимая, какие могут быть вопросы к инквизитору после его беседы с ним, но спорить не стал, послушно продолжив рассказ.

Оказывается, заполучив таким образом четыреста тысяч, король не угомонился. Аппетит приходит во время еды и Филипп, выяснив, как обстоят дела с казной ордена, решил практически полностью выгрести ее, попросив еще шестьсот тысяч флоринов. А чтоб соблазн был как можно сильнее, удвоил процент, доведя его до ломбардского, одновременно увеличив срок отдачи до семи лет. То есть получалось, что одних процентов король должен был выплатить более семисот тысяч. А чего скупиться, коль отдавать не придется.

Но на сей раз казначей не рискнул действовать самовольно, тем более великий магистр Жак де Моле должен был вот-вот вернуться в Париж и провернуть сделку в его отсутствие все равно не успевали. Филипп не унывал, зная жадность де Моле – должен соблазниться. Скорее всего, так оно бы и случилось, но к тому времени магистр уже знал о королевских замыслах, ибо через одного из тамплиеров, чей брат служил казначеем у римского папы, Жак де Моле успел получить известие о предстоящих обвинениях, приготовленных для ордена людьми французского короля. Поэтому первым делом, вернувшись в столицу Франции, в наказание за то, что казначей действовал через его голову и четыреста тысяч перекочевали к Филиппу, магистр выкинул финансиста из тамплиерского братства и отказался принять обратно, хотя за него ходатайствовал сам король. А письмо римского папы с просьбой о помиловании казначея, де Моле, по слухам, швырнул в огонь, не читая.

Что же касается нового займа, все оказалось сложнее. Давать взаймы деньги королю магистр не собирался, но отказать Филиппу просто так означало пойти на открытую конфронтацию. Это тоже нежелательно. Следовательно, требовалась веская причина для отказа. И тогда де Моле принял совет человека, который и привез к нему двумя месяцами раньше брата папского казначея.

– Это был рыцарь-тамплиер из небольшого португальского замка Эксемен де Ленда, – неспешно произнес Улан.

– Ну я ж просил, чтоб ты имена… – начал был Петр и, осекшись, уставился на друга. – Погоди, погоди. Уж больно знакомо звучит. А он случайно не…

Улан, усмехнувшись, кивнул.

– Случайно да. Он – кузен Бонифация, а Изабелле вообще приходится единокровным братом она тоже в девичестве была де Ленда.

– Так, так, и что там дальше? – поторопил его Сангре.

Улан усмехнулся, довольный произведенным на друга впечатлением, заглянул в свои записи и зачитал, в чем заключался совет Эксемена магистру. Суть его состояла в том, чтобы срочно избавиться от денег, отдав их взаймы, но, разумеется, не королю. Назвал де Ленда и имя человека, готового принять такую сумму.

Предлагаемый купцом процент был весьма низким, всего семь с половиной, а кроме того, сам он был… евреем. Однако подкупала его репутация. Овадья бен Иегуда славился во всем торговом мире своей безукоризненной честностью, поэтому на него можно было положиться. Этот вернет сполна, даже если король все равно затеет процесс против ордена и пройдет несколько лет, прежде чем они смогут потребовать свои деньги обратно.

Имелся и еще один немаловажный довод в пользу Овадьи. Если Филипп каким-то образом и узнает, куда делось золото, отобрать его у бен Иегуды он не сможет. Добровольно тот ничего не отдаст, а тайно выкрасть самого купца из славного города Гамбурга, то есть с территории Священной римской империи, нереально. Действовать же в открытую, то есть отправить на его поимку вооруженный отряд, тоже чревато. Купец был солидным уважаемым членом Ганзейского союза, связываться с коим само по себе опасно. Кроме того, император Альбрехт I из рода Габсбургов, отличавшийся суровостью нрава, неуживчивый, угрюмый, но главное, весьма корыстолюбивый, навряд ли позволит Филиппу посягнуть на права своих подданных, добросовестно выплачивающих в его казну огромные торговые пошлины.

– Мда-а, – задумчиво протянул Петр и, не удержавшись, процитировал:

 
Везде, где слышен хруст рублей
и тонко звякает копейка,
невдалеке сидит еврей
или по крайности еврейка^[14]…
 

Вот теперь, с появлением этого Оладьи картина в каморке папаши де Моле с нарисованным очагом получила полное завершение. Конечно, обширно колышущаяся Хая выглядела бы несравненно лучше, но выбирать не приходится: согласимся на Оладью с его крючковатым шнобелем, благородными пейсами и стареньким лапсердаком. Да ты продолжай, продолжай, – спохватился он.

Улан вновь заглянул в свои записи и послушно продолжил.

Кто разработал схему вывоза золота, по которой целых полгода – с декабря по май 1307 года – сокровища тайно переправлялись в сокровищницу купца, точно неизвестно, да оно и неважно. Довольный бен Иегуда по мере поступления все новых и новых партий золота и серебра в его кладовые едва успевал выписывать одно за другим долговые обязательства. А в конце он обменял их кипу на одно общее.

Едва закончив многоходовую операцию по вывозу золота, магистр по собственной инициативе решил якобы смилостивиться над казначеем и принял его обратно в орден. Одновременно он известил короля, что не сможет удовлетворить его просьбу о займе – у самого ничего нет. Расчет был на то, что если Филипп решит перепроверить де Моле, казначей сообщит своему тайному покровителю то же самое, и тогда главная причина расправы с тамплиерами отпадет сама собой.

Уверенный в этом магистр даже поторопил ход событий. Узнав о подготовленных королем обвинениях и ужаснувшись их чудовищной нелепости и глупости, он сам потребовал от римского папы тщательного расследования, будучи уверенным в том, что очиститься от них ничего не стоит.

Но де Моле забыл про колоссальное количество имеющейся в собственности ордена недвижимости, в том числе и во Франции, равно как и про чудовищную сумму в полмиллиона золотых флоринов, которую королю рано или поздно пришлось бы отдавать. То есть выгоду от ликвидации ордена король все равно получал, и выгоду огромную. И стоило папе дать добро на проведение расследования, как незамедлительно начались аресты тамплиеров.

Лапу на главную казну ордена французский король наложил в тот же день, но… в подвалах башни царила пустота. Разве что в одном из сундуков отыскалось жалкая горстка серебра – тридцать три монетки. Началось расследование. Казначей на все вопросы виновато разводил руками: когда он повторно занял свой пост, сокровищница уже опустела. Более того, он осмелился напомнить Филиппу, что предупреждал его об этом ранее. Не желая, чтобы кто-то тыкал пальцем в его собственные ошибки, король, вдобавок взбешенный найденными тридцатью тремя монетами, явно намекающими на то, кем считает Филиппа сам магистр, озлившись, отдал его в руки инквизиторов (позже тот сгорел на костре вместе с остальными – предателей никто не любит) и велел своим людям искать, куда де Моле мог спрятать золото.

Тут-то и пригодились два ложных следа, организованных главой ордена по совету все того же Эксемена. Тамплиерские повозки с тяжелыми сундуками, гружеными камнями, кирпичами и свинцом, исколесили в свое время чуть ли не всю Францию, изображая «вывоз золота» через Ла-Рошель в Англию, а наряду с этим его отправку из Марселя в средиземноморские страны. Естественно инквизиторы принялись гадать, какой из путей отправки истинный, не подумав, что они оба ложные, и потратили уйму времени на распутывание всех узелков и петелек. Копали вместе со всеми прочими фра Луис и фра Пруденте. Кстати, именно они первыми пришли к выводу, что вывоз сокровищ ордена через Марсель – хорошо организованная липа.

Поиски изрядно затрудняло и то, что рыцари, связанные с подлинным вывозом сокровищ, упрямо молчали. Стоило же чуть понастойчивее потянуть какую-либо из перспективных ниточек, как она обрывалась. Так, взятый в жесткий оборот магистр тамплиеров провинции Франция, понимая, что дальнейших пыток ему не выдержать, наплевал на смертный грех и исхитрился покончить жизнь самоубийством. Точно так же позднее поступил английский магистр тамплиеров, а провансальский попросту умер по причине слабого здоровья. Еще трое из орденской верхушки вообще сумели ускользнуть от ареста. Разыскать их так и не удалось, хотя на поиски бросили лучшие силы инквизиции, включая самого Бернарда Ги.

Сам же великий магистр, пребывавший в подземелье королевского замка Жизор, ставшего государственной тюрьмой, оказался стоек в своем упорстве. В ответ на лицемерные призывы покаяться, вернуть золото и тем самым отчасти искупить свою вину, он презрительно улыбался или вообще плевал в лицо своим палачам.

Лишь через три года инквизиторы сумели выяснить, в чьих руках находится исчезнувшее золото – слишком резко вырос масштаб торговых операций Овадьи. И тогда французский король отправил к нему своих посланцев. Запретив упоминать его имя, он велел потребовать вернуть сокровища христианской церкви.

– И санкции, конечно, пообещал наложить, если не отдаст, – задумчиво протянул Сангре. – Слушай, не хочу оскорблять покойного, но вел он себя в этом деле как распоследний босяк на Привозе. Нет, хуже, как… пендосный президент, то бишь тупо, грубо и с наглой развязностью техасского ковбоя. А еще земляк Д´Артаньяна. Но ты продолжай, продолжай, старина…

Оказалось, бен Иегуда не просто ответил категоричным отказом. Он еще и торжественно поклялся, что никогда не брал в долг у рыцарских орденов, включая тамплиерский, но всегда пользовался услугами исключительно частных лиц. Кого именно? А это коммерческая тайна. Во всяком случае, вернуть занятые деньги вместе с немалыми процентами он намерен только тем, у кого находятся заемное долговое обязательство Овадьи.

Стало ясно, что поиски существенно осложняются: тяжело спрятать гору золота, а документ легче легкого. У кого же он может быть? Поначалу думали на главу ордена. Именно потому король и медлил с вынесением ему приговора, опасаясь, что вместе со смертью де Моле придется распрощаться и с золотом тамплиеров. Но тут не выдержали двое ближайших сановников великого магистра, томившиеся в соседних камерах. Изнуренные чудовищными пытками они, в обмен на обещание королевского милосердия (вместо сожжения на костре тюремное заключение) рассказали кое-какие известные им подробности о заемном письме.

Тогда-то и стало известно, что когда встал вопрос об обмене всех расписок купца на одно-единственное долговое обязательство, де Моле, скрепя сердце и памятуя о своем далеко не юношеском возрасте, внял рекомендациям советчиков и оформил его не на себя, а на безымянного предъявителя. Поначалу в силу своей подозрительности он держал документ у себя, но перед началом арестов глава ордена, предчувствуя недоброе, отправил обязательство на хранение. Кто его отвозил и кому? Но тут все как один разводили руками.

Однако, хотя ответа и не имелось, были догадки, благо, хватало и подсказок. Например, удалось выяснить, что на встречу с великим магистром брата папского казначея привез некто де Ленда – командор небольшого тамплиерского замка в Португалии. К этому факту следовало добавить и то, что сей крестоносец незадолго до разгрома ордена, как ни странно, оказался назначен магистром провинции Арагон. Странно, поскольку назначение произошло вопреки ясно выраженной воле короля Арагона Хайме II, писавшего де Моле о своем желании видеть на этом посту иного человека. Но глава ордена проигнорировал королевскую просьбу, предпочтя Эксемена.

Окончательную точку в выяснении имени нынешнего хранителя долгового обязательства поставил сам великий магистр. Незадолго до своей казни де Моле стал все чаще впадать в беспамятство и специально приставленный к нему человек, фиксировавший его бессвязные речи, записал слова, абсолютно точно указывавшие на Эксемена. Именно после этого магистра и отправили на костёр.

Увы, но де Ленды к тому времени давным-давно, почти три года, не было в живых. Кто ж знал, что у здорового на вид рыцаря в полном расцвете сил окажется слабое сердце, остановившееся в разгаре одной из пыток. Он умер, так и не подтвердив ни одного из многочисленных обвинений, которые ему предъявили инквизиторы.

На время розыск золота заглох. Точнее, его вели, но так, ни шатко, ни валко, больше по инерции, повторно дергая уцелевших арагонских тамплиеров из числа признанных невиновными и освобожденных из-под стражи. Разумеется, выбирали лишь тех, кто мог общаться с магистром провинции, либо в замке Валенсии, где тот держал оборону, либо находясь в королевской тюрьме. Таковых насчитывалось немало, ведь поначалу условия содержания крестоносцев были мягкими, а потому поиск оказался долгим.

Маленького и сухонького Иоанна XXII не зря впоследствии прозвали таровитым купцом на папском престоле. И впрямь, если б он не был римским папой, из него получился бы выдающийся торгаш-авантюрист. Достаточно вспомнить, что он и епископом-то стал благодаря собственноручно изготовленному рекомендательному письму, якобы написанному королем Робертом тогдашнему римскому папе. Когда подлог обнаружился было уже поздно – не отнимать же прилюдно тиару?

Узнав о зашедшем в безнадежный тупик расследовании и чертовски нуждаясь в деньгах, Иоанн вновь отправил к бен Иегуде очередных посланцев. Те, проинструктированные лично им, действовали куда хитрее первых: на самого еврея не выходили, чтоб не спугнуть, а пытались окольными путями добраться до его приходно-расходных книг. У них это получилось, и они выяснили, что два года назад Овадья выплатил по долговому обязательству на предъявителя свыше двадцати тысяч золотых флоринов. Кто был этим предьявителем – неизвестно, но стало ясно главное – Эксемен перед смертью успел передать кому-то документ.

Инквизиторы взбодрились и принялись работать с арагонскими тамплиерами гораздо энергичнее, благо к тому времени наметилось несколько основных подозреваемых. Кстати, Бонифация среди них не было – слишком молод, слишком незначителен, слишком прост – и разыскивали его, только чтоб допросить ради проформы. Но главные подозреваемые отпадали один за другим, ибо за последние годы никуда не отлучались из Арагона, а потому получить золото у старого иудея просто не могли. И фигура Бонифация стала привлекать все больше и больше внимания, особенно с учетом того, что его никак не могли отыскать. Исчез же он из Барселоны примерно за год до выплаты Овадьей двадцати тысяч флоринов. А кроме того он – родственник Эксемена, его кузен.

Правда, поначалу инквизиторы допустили ошибку – подумали, что Бонифаций действовал лишь как исполнитель, а руководил им более опытный человек, его двоюродный дядя. Но епископ из Кагора – это слишком солидная фигура. Последовал запрос Иоанну – как быть? «Наместник Христа на земле» не колебался и велел привезти епископа в Авиньон. Там с ним провозились целый месяц, но хотя трижды в допросах принимал весьма деятельное участие сам папа, от старика так ничего и не добились.

Стало понятно, что произошла ошибка. Однако отпускать окровавленный кусок мяса на волю было все равно нельзя. Епископа спешно обвинили в чародействе и, желая скрыть следы пыток, проволокли на железных крючьях по улицам Авиньона, раздирая ему одежду и лицо. Когда человек превратился в грязную тряпку, пропитанную кровью, его бросили на костер, разложенный напротив папского дворца. Происходило это рядом со старинной церковью пресвятой девы Марии, символизирующей у христиан сострадание и всепрощение.

Пока костёр полыхал, Иоанн сурово заявил допустившим ошибку, что готов простить гибель несчастного виновникам его мук лишь при одном условии: следующий подозреваемый приведет их к золоту. Если же золота найти не удастся, то… Он не договорил, но весьма красноречиво устремил в сторону костра указательный палец.

Инквизиторов не зря прозвали псами господними^[15]. Они умели не только подобно злобным бультерьерам рвать мясо с несчастных жертв, но и брать след получше иных борзых или легавых. Настойчивый розыск молодого рыцаря привел их вначале в Италию, далее в Германию, а затем во владения ордена.

Глава 7. За и против

– О дальнейшем я и сам могу тебе рассказать, – перебил друга Петр. – Повязав несчастного Боню, они долго терзали его, требуя вернуть им долговое обязательство Овадьи. Но по его наивным ответам даже эти никому не верящие типы поняли, что его второе имя полностью соответствует его внутренней сущности и он впрямь Филя-простофиля. А так как на самом деле прошлое бывшего тамплиера никого не интересовало, они решили оставить его в живых в качестве приманки для его хитроумной и коварной кузины. Так?

– Не совсем, – твердо ответил Улан. – Бонифаций действительно ни в чем не сознался. Но я уверен: их с кузиной пребывание в Гамбурге в то время, когда кто-то получал у Овадьи часть тамплиерского долга, обычное совпадение, не более. И никакая она не хитроумная и не коварная, и вообще ни в чем не виновата. А инквизиторы лопухнулись в очередной раз, вот и все.

– Уверен?

– Абсолютно, – жестко отрезал Улан. – Мало ли что можно наговорить про человека. Кстати, этот Эспиноса в чем-чем, а именно в этом, в смысле в укрывательстве тамплиерского золота, ее не винит.

– Ну-у, это вполне естественно. Мы его, конечно, запугали, но не до такой же степени, чтобы он стал рассказывать явным конкурентам о золоте…

– Но другие-то грехи он на нее навалить на нее не постеснялся.

– И это понятно. Надо же логично объяснить, почему они за нею гоняются по всей Европе. А что за грехи?

Улан весело хмыкнул, сообщив, что если верить Эспиносе, то Изабелла чуть ли не организатор сатанинской секты. Он заглянул в свои записи и, найдя нужное место, ткнул в него пальцем.

– Вот, я пометил ради хохмы, что он наплел. Дескать, нарыли они, пока искали их по всей Германии, что она привечает откровенных чернокнижников, на чьей совести уйма христианских невинных душ, включая сто тридцать детей из одного только города Гамельна. Разумеется, доказательств никаких. Лишь сомнительное свидетельство, что один из ее слуг похож на колдуна-флейтиста, обидевшегося за то, что магистрат города не уплатил оговоренную заранее сумму за очистку города от крыс и в отместку…

– Погоди, погоди, – перебил Сангре, задумчиво потирая лоб. – Помнится, в своем радужном беспортошном детстве мне уже доводилось читать нечто подобное. Слушай, а это случайно не легенда о Гамельнском крысолове?

– В точку, – подтвердил Улан. – Одна из сказок братьев Гримм. Правда, фра Луис уверяет, что это на самом деле произошло. У меня даже записано, когда: 26 июня 1284 года.

– А еще что?

– Если ты о крысолове, то ничего, – пожал плечами Улан. – А зачем? Да и некогда мне было про всякую ерунду слушать.

– Понятно, – кивнул Петр. – В принципе правильно – ты же не один из братьев Гримм. Мне они тоже не попадались в руки, зато балладу Браунинга, посвященную этому крысолову, я в детстве раз двадцать перечитал – очень уж необычно она звучала по сравнению с обычными русскими сказками. Мне и посейчас отдельные куски хорошо помнятся. Кстати, если Эспиноса уверяет, что загадочное происшествие действительно случилось, то в этом ему верить можно – всего-то тридцать четыре года прошло. Да и точная дата на раздумья наводит… Так, так… Про слугу, говоришь, инквизитор ляпнул? – и Петр с усмешкой процитировал:

 
Сам гость был тонок и высок,
Светловолос, но смуглолиц,
А взгляд – как сталь из-под ресниц!
И ни бородки, ни усов,
И непонятно, кто таков^[16].
 

– он чуть призадумался и подвел итог. – Мануэль под это описание никаким боком, а вот второй…

– Ты в своем уме?!

– А что? – пожал плечами Сангре. – Насчет роста не скажу, он лежал на полу, но точно не низок. И касаемо тонкости вполне, вполне. Тощ аки глиста. Прямо тебе ходячая реклама летнего отдыха в Освенциме времен дядьки Шикльгрубера. Светловолос… Скорее сед, но ведь и времени сколько прошло. Насчет взгляда, как сталь, тоже затрудняюсь, глаза закрыты были, но смуглый. Бородка, правда, имеется, но за три с половиной десятка лет можно такую отрастить – Карабас-Барабас обзавидуется.

– Это легенда, обалдуй! Да и стихи твои, не думаю, что в тринадцатом веке написаны, а, скорее всего, спустя пару веков, если не больше. Кроме того, ее слуге от силы пятьдесят, пускай пятьдесят пять лет. Или ты хочешь сказать, будто он – гений, в восемнадцать-двадцать лет ухитрился изобрести дудку и помчался ставить эксперименты над детьми из Гамельна? Да и вообще увести с помощью простой мелодии, наигрываемой на дудочке, уйму детей – это… просто несерьезно.

– Ну да, ну да. Но слуга действительно сжимал в руке некую штукенцию, – напомнил Петр. – И помнится, она по форме и впрямь похожа на дудку, только выглядит необычно. Я, во всяком случае, кривых дудок раньше никогда не встречал. И судя по следам крови, он полз именно к ней, из последних сил зажал ее в руке, а спрятать как следует не смог, потеряв сознание.

– Так ты считаешь… – начал закипать Улан, но Сангре его перебил:

– Да не заводись ты ради бога. Просто сказал, что, судя по его поведению, загадочная дудка была ему весьма дорога, вот и все, а ты опять раздухарился. Лучше послушай меня, но вначале собери в кучу остатки своих гениальных мозгов, вконец расплывшихся от любовного жара. Смотри, что получается. Для начала непреложный факт: получение части золота у Овадьи. Кому он его выдал? Понятно, что человеку, приехавшему к нему в Гамбург. Но установлено, что из списка подозреваемых кроме Изабеллы с кузеном никто не выезжал за пределы Арагона.

– Да что ты из нее Мату Хари делаешь?! – возмутился Улан. – Запросто может оказаться, что человек, действительно получивший от Эксемена заемное письмо, вообще не фигурирует у инквизиторов в списке подозреваемых, а потому неизвестно, куда он выезжал и когда.

– Допускаю, – согласился Петр. – Но тогда поговорим подробнее о загадочном поведении нашей сладкой парочки, особливо женской ее половины. Меня, кстати, еще в Бизене, во время рассказа Бони, насторожила некая несуразность в поведении его сестрички, но я ей не придал значения, а потом оно вообще выскочило из головы. Но здесь в Берестье ты сам об этом заикнулся, причем до того, как ее увидел, то есть когда еще был умным. Итак, предположим, Изабелла очертя голову ломанулась из Арагона со своим двоюродным братцем исключительно за-ради его спасения, хотя парня к тому времени давным-давно реабилитировали.

– Вполне естественно, – перебил Улан. – Она опасалась возобновления уголовного дела по вновь открывшимся обстоятельствам. И правильно делала, кстати, поскольку инквизиторы – народ с прибабахами и никому неведомо, какая бешеная собака укусит их через месяц или через год. Между прочим, они даже мертвых еретиков не оставляли в покое. И тела их сжигали, и отпевать запрещали, и родне погребать не давали.

Петр равнодушно отмахнулся.

– Да не спорю я с тобой. Но почему ей было не отправить его одного?

– Родственники еретиков, чтоб ты знал, всегда входили в число основных подозреваемых, – нашелся Улан. – Вспомни-ка епископа из Кагора. Всего-навсего двоюродный дядя Бонифация, а что они с ним сотворили?

– Пусть так. Но тогда по любому раскладу ей бы осесть там же, в орденских владениях. Ну не в Христмемеле, он слишком близок к литовским границам, но в каком-нибудь другом городишке. Есть ведь на землях тевтонов обычные города, верно?

– Опасалась нового восстания диких пруссов, – неуверенно предположил Улан.

– Ладно, – согласился Сангре. – А почему она не осталась в Мазовии? Все-таки по соседству с братом, опять же среди единоверцев-католиков. Ан нет, деваха забралась аж в православное государство, очевидно посчитав, что там более безопасно. И это с учетом того, что инквизиторы, судя по словам твоего Вальтера, до прошлой осени на территорию ордена ни ногой. Получается, она заранее просчитала, что на сей раз все произойдет иначе. А почему?

– То есть как? – удивился Улан. – Она считала, что их будут искать и весьма старательно.

– Согласен, – кивнул Сангре. – Ничем иным ее поведение не объяснить. Но почему она так считала, если по твоим словам понятия не имела о сокровищах, дорогой Боня – тоже, и плюс усердно трудится, искупая свои несуществующие вины на благодатной ниве крещения язычников.

Улан ненадолго задумался и радостно выпалил:

– Перестраховка!

– Хорошо, допустим, – покладисто согласился Сангре. – Тогда второе, но не менее важное: вспомни-ка про особые полномочия монахов, содержащиеся в свитке, запечатанном личной печатью римского папы, то бишь перстнем рыболова. И третье: этим сыскарям, ничего не добившимся от Бони, был прямой резон закрыть дело и свалить обратно. Ан нет. Они срочно едут в православное государство договариваться о выдаче Изабеллы. Мало того, узнав, что она от них ускользнула, они не угомонились, а ломанулись за нею в языческую, насквозь враждебную Литву.

Улан нахмурился, недоуменно глядя на Петра.

– А… при чем тут это, – неуверенно начал он. – Вполне естественно с их стороны. Она ведь женщина, подозреваемая в сношениях с дьяволом…

– О боги! – воздев кверху руки, взвыл Сангре: – О великий Перкунас! Верни моему другу пускай не весь былой разум, но хотя бы жалкую четвертушку! Старина, ты что, не понял, для чего я подчеркнул факт их особых полномочий?! Или ты считаешь, будто римский папашка каждой из своих ищеек дает индивидуальное поручение насчет поиска еретика? Это ж все равно, как если бы нам с тобой пару лет назад пришел личный приказ от министра МВД заняться расследованием непотребных делишек какого-нибудь вечного пьяного бомжа Кольки Суходрищева. Чушь! Абсурд! Такое возможно лишь при одном условии, если дело запахло немалым баблом лично для него самого. Только тогда он и особую группу создал бы, и приказец намалевал, и дело под личный контроль взял. Ну и подчиненным так хвосты бы накрутил, чтоб они до последнего землю рыли, даже если шансов на успех один на миллион.

– Сравнение хромает, – язвительно возразил Улан. – Она – не бомж, а из дворянского рода.

– Подумаешь! – фыркнул Петр. – Да таких сеновалов-сандалетов в Испании как собак нерезаных. Муж у нее не герцог и не графин, и сама она так, рюмка какая-то, пускай и хрустальная. Вдобавок вот тебе четвертый и жутко убойный аргумент. Ей бы радоваться, что кузена, угодившего в лапы коварных язычников, согласились выкупить, а она, едва узнав об участии в этом инквизиторов, немедленно шлет к нам в Литву гонца и настоятельно просит его не отдавать, предлагая сумму втрое больше. Получается, Боня, похвалившийся ей об этом в письме, понятия не имел, чем сей выкуп для него обернется, а она знала. И пятое, но не менее убойное: вбухать такую сумму денег на выкуп еретика не лезет ни в одни ворота.

– Гривны же фальшивые были.

– Во-первых, полторы сотни настоящие, а во-вторых, уверен: распознай мы их жульство до выдачи Бони и они, извинившись, заменили бы свинец на чистое серебро, эквивалентное семи с половиной тысячам золотых флоринов. Это что за аттракцион неслыханной щедрости?! Вот и получается: при условии, что Изабелла – обычная ведьма…

– Она не ведьма! – зло рявкнул Буланов.

– Ой, Уланчик, я тебя умоляю, – сморщился Петр. – В конце концов разница между обыкновенной бабой и ведьмой только в том, что первая так и не научилась летать. А если она настолько минимальна, таки стоит ли возмущаться? – Буланов сурово засопел, и Сангре поправился: – Ну хорошо, коль тебе так хочется, давай станет именовать ее женщиной, подозреваемой в сношениях с дьяволом. Но суть дела от этого не меняется, и все перечисленные мною нюансы, при условии, что она никаким боком к тамплиерскому золоту, в эту картину никак не вписываются. Усек?

– Не усек, – покачал головой Улан. – Ты одно забыл. Сейчас средневековье, и доверить пускай сестре, но все равно женщине, следовательно, существу второго сорта, такую тайну…

– Это для других она второй сорт, – перебил Сангре, – а единокровный братец свою сестрицу знал хорошо и рассчитывал, что и она не подведет, и не подумает на нее никто. Кстати, господа монахи поначалу тоже думали за второй сорт, и потому даже сузив круг подозреваемых до двух человек, все равно поначалу прикатили за Боней. И во Владимир-Волынский они поехали с единственной целью: сделать Изабеллу приманкой в мышеловке, выманив ее в Мазовию. И лишь после того как сам Боня оказался в их руках они, выслушав его ответы, дотумкали, что мужик ни при чем. Уланчик! – взмолился он. – Ну ты же всегда был логиком. Я понимаю, любовь-морковь и все такое, но попробуй всего на одну минуточку допустить, что она действительно посвящена в тайну золота тамплиеров. Всего на минуточку, и тогда ты сам увидишь, как все необъяснимые факты начинают ложиться точно в масть.