bannerbannerbanner
Проклятое золото храмовников

Валерий Елманов
Проклятое золото храмовников

Полная версия

Глава 3. Обоюдное благородство и помощь психоаналитика

Спасенная друзьями донья Изабелла и впрямь была на редкость очаровательной: большие глаза, черные ресницы, собольи брови, яркий румянец на щеках… Да и сложена на загляденье – все округлости в наличии. Полное впечатление, что господь при ее рождении расщедрился, небрежно подкинув ей припасенное для десятерых.

Вдобавок она оказалась отнюдь не белоручкой, а напротив, проявила себя весьма умелой лекаркой. Едва вернувшись в Берестье, она первым делом попросила друзей доверить ей самой уход за тяжело раненым слугой. И, судя по быстрым и уверенным движениям ее рук во время перевязки раны, занималась она этим явно не впервые. Да и лечебная мазь мгновенно нашлась в одном из ее сундучков.

– Еще Аристотель утверждал, что врачами становятся не по руководствам, ибо имеющие опыт преуспевают больше, нежели обладатели отвлеченных знаний. Да и мой учитель, непревзойденный Арнольдо из Виллановы, всегда высмеивал тех лекарей, кои, числя себя на словах знатоками, умеют лишь рассуждать с умным видом, а на деле не могут прописать простой клизмы или излечить от однодневной горячки, – пояснила она происхождение своего мастерства.

Одновременно с перевязкой головы донья Изабелла на чистом русском (успела освоить за время проживания во Владимире-Волынском, лишь изредка чувствовался легкий акцент) кратко поведала о своей жизни. Собственно, ее рассказ вполне можно было уместить в двух-трёх фразах, гласящих о жутких несправедливых гонениях на орден тамплиеров и произволе святой папской инквизиции. От последней она и ее кузен и были вынуждены бегать по всем странам.

Никаких противоречий в ее рассказе, если сравнивать его с тем, что ранее сообщил о себе Бонифаций, не наблюдалось. Про Улана, слушавшего испанку с полуоткрытым ртом, и говорить не стоило. По мнению Сангре, даже если бы Изабелла начала рассказывать, как бежала от преследований огнедышащего дракона, он и это принял бы за чистую монету. Но и сам Петр ничего такого не заметил. Правда, иногда в его голове еле слышно позванивал тревожный колокольчик, предупреждая о чем-то, но под воздействием чарующего певучего голоса Изабеллы он досадливо отмахивался от его звона.

Но чем дольше смотрел на нее Петр, пока та бинтовала слуге голову, то и дело переводя взгляд на Улана, тем меньше понимал, почему в нее влюбился его друг. Да, красива, спору нет, но красота ее была какая-то холодная, безжизненная, как у античных статуй. Галатея номер два, иначе не скажешь.

Разве глаза, это да. Помнится, точно такие же были у девчонки, жившей в квартире по соседству с бабой Фаей. Как же ее звали? Впрочем, имя не имеет значения, а вот глаза… Огромные, темно-темно-коричневые, почти черные и чуточку влажные. Трудно сказать насчет зеркала души, но что-то эдакое – неземное, запредельное – в них имелось. Как и в этих.

Только не понять – то ли это бесовщина через них подманивает, оглаживает, затягивает в свой хмельной омут, чтоб ухнул туда человек и без возврата, то ли наоборот, ангельская нежность проглядывает: неуверенно, робко, стесняясь, готовая в любой миг упорхнуть, если худо встретят. Вот и пойми, что там таится на самом деле.

Он усмехнулся и покосился в сторону Улана. Ну да, побратиму гораздо проще. Не гадая про ангелов и про бесов, он с первого мгновения рухнул в эти глаза, как в омут, и камнем на самое дно. И всплывать из глубин не собирается – вон как на нее уставился.

Правда, рядом стоит, помогая госпоже, еще одна дамочка, юная служанка со странным именем Загада. Именно с нею и спутал поначалу Изабеллу Петр, но гадать, на кого из них двоих устремлен взор Улана, не приходится. Сразу видно: на синеглазую девицу он ноль внимания. А стоит ему поглядеть на самого Петра, как в глазах сразу начинает плескаться такая ревность, что боже мой. И взгляд суровый-пресуровый. Никак совсем забыл об их дружбе, как есть забыл. И ради кого?! Ради какой-то смуглой испанки. Даже стыдно за мужика.

А ведь если разбираться, то основная и главная заслуга в том, что Изабелла сейчас находится в Берестье, принадлежит Сангре и никому больше. Достаточно вспомнить, как Улан отговаривал его от немедленной погони, да и позже им ни за что не удалось бы уйти, не останься Петр заговаривать преследователям зубы. Значит, кому в первую очередь принадлежит прекрасная добыча? Вот-вот. И стоит дамочке узнать, кто приложил основные усилия по ее спасению, как…

В это время Изабелла, закончив перевязку и пояснив, что хотела бы переодеться в нечто более легкое, удалилась в свою комнату на женской половине, выделенную ей женой воеводы. Уныло поглядев на оставшуюся подле больного Загаду, Улан вздохнул и, увлекаемый другом, поплелся в свою комнату. Едва они туда зашли, как он, смущенно переминаясь с ноги на ногу, промямлил:

– Слушай, ты не рассказывай ей, что я тебя отговаривал от погони, ладно? Я, конечно, все понимаю, вон она как на тебя поглядывает. Просто не хотелось бы выглядеть в ее глазах трусливым дерьмом. А на тебя я не в обиде, не думай, – торопливо заверил он. – Сердцу не прикажешь, да и мужская дружба превыше всего. Я уже и сам себя потихоньку на роль третьего лишнего настраиваю.

– И как?

– Если честно, то с трудом. Но тут ведь главное – сила воли, верно, а она у меня имеется. И если постоянно мысленно повторять, что мне, – голос Улана прервался, но он проглотил комок, внезапно подступивший к горлу, и упрямо продолжил: – ничего не светит, то… – и он, не договорив, вновь осекся, торопливо отвернувшись от друга.

Сангре досадливо крякнул и глубокомысленно заметил:

– Я всегда говорил, что когда бог раздавал всякие интересные и полезные в хозяйстве вещи, мы с тобой стояли в разных очередях. И теперь я понял, за какую вещь ты выстаивал в своей.

– За какую? – вяло поинтересовался Улан.

– Таки за самую никчемушную и даже вредную для организма – ты выстаивал за любовь. А насчет «не светит» ты не прав, – хмыкнул Петр, ликуя в душе, что обманулся в собственных наблюдениях и побратим не предал их дружбы. – У нас с тобой пока что и впрямь почти по Пушкину получается: «Пред испанкой благородной двое рыцарей стоят…». Но в отличие от стихотворения Александра Сергеича я лично вопрошать, кто ей из нас милее, не собираюсь – беру самоотвод и уступаю её тебе без боя, – и, желая выказать себя не менее благородным, он важно добавил: – Сердце у меня, конечно, щемит и кровью обливается, но наше братство для меня превыше всего. Так что дерзай, дружище, и да поможет тебе Амур вместе с Купидоном.

– Правда?! – ахнул тот, изумленно уставившись на Сангре. – Ты в самом деле отказываешься от нее?! Из-за меня?! Да ты… ты… знаешь, кто ты…, – и не найдя слов, чтобы выразить свои чувства, он полез обниматься.

Но дальше Улан повел себя не совсем так, как рассчитывал Петр. Выразив свою горячую благодарность, он заявил, что… не может принять столь великой жертвы от друга.

– Да ладно тебе! – отмахнулся Сангре. – Не мешай стать страстотерпцем, в смысле терпеть от избытка страсти. Авось в святыни запишут со временем, то есть в святоши, – поправился он. – И вообще, нашел жертву. Я, когда решил отказаться, вмиг столько недостатков в ней откопал, чтоб сердцем не шибко терзаться – жуть. Во-первых, габариты не те. Руки как спички, и ноги как руки.

– Неправда! – горячо возразил Улан. – У нее все самое то.

– Для тебя. А я, как ты знаешь, люблю дам с большим… мм… количеством красоты в некоторых местах, вроде русской Афродиты у Айвазовского.

– А может Венеры у Кустодиева? – даже в такой момент педантичный Буланов не смог удержаться от поправки.

– Неважно, – отмахнулся Сангре. – Главное, ты понял мое требование: чтоб берешь в руки – маешь вещь. Ну и грыжу заодно. А еще имеется во-вторых: умная она чересчур.

– Ну и что?

– Это тебе ну и что, поскольку ты у нас работаешь одновременно за гиганта мысли и за отца русской демократии. А мне со своим скудным умишком лучше жена не с университетским образованием, а с тремя классами церковно-приходской школы. Или нет, хватит одного. Тогда она точно будет слушать меня, открыв рот. Ну а в-третьих возраст. К твоей Изабелле и в паспорт заглядывать не надо – по лицу видно, минимум четвертак стукнул.

– Подумаешь.

– Во-от, тебе и на это наплевать, а мне подавай нечто юное, то бишь цветочек в возрасте тринадцати-четырнадцати годков. Эдакий юный бутончик с пустой головкой. И еще одно требование имеется. Учитывая нынешний век и простоту нравов, моя будущая избранница и коня на скаку должна уметь поймать, и вместе с ним на руках в горящую избу шагнуть… – он задумался, прикидывая, чтобы еще добавить, и выпалил. – Ну и корову уметь подоить. А эта испанка, как мне кажется, не знает с какого бока к ней подходить, – и подытожил: – Словом, такой бракованный экземпляр мне и даром не нужен. Забирай, а я еще и приплачу!

И вновь реакция Улана оказалась несколько неожиданной. Он уныло вздохнул и заявил, что как ему кажется, принесенная Сангре на алтарь их дружбы жертва не поможет, поскольку с одной стороны благородная испанская донья, дворянская кровь, а с другой дикарь-татарин. И он печально покачал головой, подводя неутешительный итог:

– То ли дело у тебя, дона Педро де ла Бленд-а-Меда.

Сангре с подозрением покосился на друга – не прикалывается ли. Вроде не похоже, на полном серьезе. А коль так, то…

– Не боись, – выпалил он. – В этом я тебя с нею запросто уравняю. Ну и с собой заодно. Или нет: поставлю гораздо выше.

– Каким образом? Де Колгейтом меня наречешь или Аквафрешем?

– Последнее звучит ничего, – одобрил Петр. – А в переводе?

– Что-то типа свежей воды.

– Улан Свежая вода… Звучит почти как Чингачгук Большой змей, – Сангре скривился. – Не пойдет. Для твоего якутского племени мы изобретем нечто иное, позабористее, и потянем ниточку твоего рода от… брата Будды. А что, круто, родня бога. Ладно, сейчас недосуг, опосля твою гинекологию состряпаем, а пока делай загадочное лицо и говори, что твои фамилия и происхождение слишком известны и ты вынужден хранить это в секрете. Между прочим, временная загадочность тебе пойдет на пользу, окружит эдаким туманным ореолом тайны, притягивающим любопытных, каковыми являются все женщины без исключения. Так что дерзай, дружище Руслан, и Людмила-Изабелла непременно падет в твои объятия, – бодро заверил он друга.

 

Улан благодарно улыбнулся ему, но улыбка оказалась мимолетной.

– А внешность тоже уравняешь со своей? – горько осведомился он. – Нет уж, как любил говорить мой отец, рожденный луком никогда не станет розой, а если попытается, то будет выглядеть так смешно… – и он, не договорив, грустно махнул рукой, добавив, что коль проводить аналогию пушкинской сказки, то Русланом впору зваться самому Петру, а ему уготована судьба Ратмира.

– Да лишь бы не друг степей тунгус, в смысле Рогдай, – отмахнулся Сангре. – Хотя я бы на твоем месте не спешил расстраиваться заранее. Как говорят у нас в Одессе за любовь, её дорога столь непостижима, что в сравнении с нею путь гадюки прям аки полет стрелы. Напомню: раньше ты всегда добивался успеха у девушек благодаря заумным беседам, вот и действуй по стандарту.

– Какое там! – отмахнулся Улан, пожаловавшись: – Я и рот-то открыть боюсь – вдруг что-то не то ляпну. Представляешь, ни один комплимент на ум не приходит. Кстати, – оживился он, – А как будет по-испански «до завтра»?

Сангре удивленно посмотрел на Улана, но перевел.

– А «доброе утро»? – не отставал его друг.

– Да зачем оно тебе?! – не выдержав, взорвался после пятого по счету вопроса Петр.

– Ну-у, – замялся Улан, но Сангре успел догадаться сам.

– А ведь у тебя и впрямь мозги от любовной горячки закипели, – сокрушенно вздохнул он.

– Почему?

– Да потому что работай они нормально, ты бы ко мне с этим никогда не подошел. Балда, это ж ты у нее об этом должен спрашивать, чтоб таким макаром угрохать одним выстрелом сразу трех зайцев: во первых, под предлогом обучения испанскому быть с нею рядом, во-вторых через неделю благодаря своему полиглотству ты запросто сможешь трепаться с нею на ее родном языке, тем самым удивив ее одним из своих многочисленных талантов, а в-третьих, касаемо самого большого и вкусного для тебя зайца, – Сангре сделал паузу и предложил: – Ну-ка, попробуй догадаться сам.

Однако спустя минуту он понял, что дальнейшее ожидание бессмысленно – ответа все равно не будет – и, горестно вздохнув, пояснил:

– Кому помог, того и полюбил, горе ты мое прикаспийское. Усек? – он внимательно посмотрел на Улана и вынес диагноз. – Худо твое дело, парень. Неуверенность перед битвой – залог поражения. А ведь в реальности у тебя девяносто процентов шансов на победу. Точно, точно. Или не веришь? Тогда давай попробуем прикинуть вместе. Вот представь, что я – твой психоаналитик. Изложи, в чем ты видишь свои проблемы, а я разберусь – надуманные они или как. Поехали…

Но слушал он горестную исповедь Улана недолго, ибо с половиной сказанного о себе другом согласиться не желал, а оставшуюся половину попросту не понял – чересчур заумные слова. Наконец минут через пять он, окончательно вскипев, взорвался и заорал:

– Да плевать я хотел на твою нынешнюю эмоциональную нестабильность! И вообще, ты не интроверт, ты – шизанутый засранец с кучей комплексов! Жаль, я до сегодняшнего дня не подозревал, насколько огромна твоя сраная куча!

Улан, опешив, уставился на него и робко протянул:

– А можно мне поискать другого психоаналитика?

– Перебьешься, – решительно отверг его предложение Петр. – Будешь делать то, что я скажу, Ромео, иначе тебе и впрямь удачи не видать. А для начала напоминаю Пушкина: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы им». Усек? Это я к тому, что никаких комплиментов и не требуется: прикуси губу, утри сопли, сожми сердце в свой могучий бурятский кулак, и крепись. Знакомая она тебе, хорошая знакомая и ничего больше, хотя в перспективе ты бы хотел иметь ее в друзьях. Да знаю, все знаю, – замахал он на порывающегося возразить Улана руками, не давая вставить ни слова. – И как бы ты хотел ее иметь – знаю, и в качестве кого. Но об этом лучше на время забыть, и о своих нежных чуйствах тоже. Пойми, с любовью надо поступать как с маслом: хочешь подольше сохранить свежим, храни на холоде, а разогревай только перед самым употреблением.

– Собственное сердце не обманешь, – скорбно вздохнул Улан.

– Запросто, – не согласился Сангре. – И даже нужно обмануть, притом в первую очередь, не то оно же тебя и сдаст. Кстати, учитывая, что твои нынешние мозги ничего путного выдать не в состоянии, кидаю тебе от собственных щедрот мудрый дружеский совет: не относись к ней, как к музейной редкости.

– В смысле?

– В смысле не бойся трогать руками.

– Да пошел ты!

– Ну вот, я для него на всё, а он. Хотя… если как следует призадуматься, ты действительно прав, – пошел он на попятную. – Если женщину не тронули твои слова, не тронут и руки. Значит, вначале надо что?

– Что? – послушно повторил Улан.

Сангре вздохнул, сочувственно глядя на друга, однако комментировать в очередной раз его поведение не стал – что с убогого, в смысле с влюбленного, возьмешь. Вместо этого он терпеливо пояснил:

– Обаять, балда. Мамзель, как я заметил, весьма любознательна, посему предлагаю щедро открыть перед нею свои обширные горизонты и глубины, в кои и погрузить ее – пусть хлебает от души. Поверь, слушать она тебя станет с превеликой охотой, о чем бы ни зашла речь. Ну разве что в буддизм не шибко углубляйся, она ж католичка, и зачем тебе страстные дебаты? Да и космос не трожь, – внес он коррективы. – Зато познавательные рассказы из мира насекомых, животных, земноводных и растений, а особливо медицины, думаю, пойдут на ура.

– Считаешь?

– А то! И сам ее слушать не забывай. Кстати, насчет комплиментов… Допускаются лишь те, что касаются не её красоты, к таким, думаю, она привыкла, а её ума. Это оригинально, свежо и ей точно понравится. А где-то через недельку, не раньше, шарахни по ней из тяжелой артиллерии, то бишь трехстопным ямбом, хореем и птеродактилем, в смысле переходи на стихи. Она ж, сам поди слышал, на средневековом русском лучше нас с тобой шпрехает, наловчилась, проживая на галичине, посему любовную поэзию должна оценить.

– Да я их, в отличие от языков, как-то не очень… – вздохнул Улан.

– Не боись, подмогну, – заверил Сангре. – Кстати, и тут можешь в первую очередь на ее мудрость и знания налегать, но уже с намеками, чтоб получился плавный переход к чуйствам. Вот к примеру:

 
Она строга, властолюбива,
Я сам дивлюсь ее уму —
И ужас как она ревнива;
Зато со всеми горделива
И мне доступна одному.[11]
 

Хотя погоди, – осекся он. – Последнюю строку надо бы поменять, не соответствует. Понимаю, Пушкин, солнце русской поэзии, сукин сын и прочее, но рано, да и не обидится он, если мы… Ага, пока скажешь так: «И недоступна никому», – он весело хлопнул приободрившегося друга по плечу и уверенно заявил: – Да она от одного этого вирша обомлеет и воспылает к тебе такой страстью, что мало не покажется. Только не вздумай говорить, будто не ты эти стихи состряпал – все испортишь. Ну а затем делаешь ей внимание через растительность…

– Чего?! – перебил окончательно обалдевший Улан.

– Букеты цветов начинаешь даришь, вот чего! – внезапно озлился уставший от втолковывания элементарных вещей Сангре, с ужасом наблюдавший как его умница-друг поглупел буквально на глазах, и мстительно добавил: – И под конец самое простое: объясняешься в любви, тщательно подобрав красивые слова и изящно разбавив их матом.

Однако шутка пропала втуне, ибо Улан простодушно спросил:

– А зачем разбавлять?

Это доконало Сангре и он зло рявкнул:

– Так, свободен! Как я вижу, у тебя по любому в памяти все не удержится, потому инструктаж будет дозированный и рассчитанный не более чем на неделю. Пока изображай ведущего из «В мире животных» и все. И умоляю, не старайся пыжиться и казаться лучше чем ты есть. Баб не обманешь, они фальшь сердцем чуют, как справедливо заметил знаменитый психолог уголовного мира гражданин Горбатый. Посему оставайся самим собой, как бы глупо это ни выглядело. Все понял? Тогда иди и небрежным тоном предупреди Загаду, чтоб она передала донье: мы свое дело сделали, спасли кого надо, а теперь уходим по делам и искать нас не надо – сами отыщем, когда понадобятся.

Улан молча кивнул и направился к двери. Сангре хмуро посмотрел ему вслед и вздохнул: шутки шутками, а ведь у друга и впрямь любовная горячка, которая подчас бывает похуже любой болезни. Тут дела надо делать, раненого допрашивать, прояснять, что там такого неправильного с этой Изабеллой – не может же предчувствие обманывать, а у побратима как назло голова не варит – кошмар да и только.

Но проанализировать, что именно его насторожило в словах испанки, он не успел…

Глава 4. Гадание на картах, или Людоедство по-литовски

– Я чего хотел, – начал робко застывший на пороге Улан, вернувшийся с полдороги и просительно взирающий на друга. – Мне бы… Ты вот карты иногда… Опять же твоя баба Фая… А ты сам говорил, что она у тебя того… И мне тоже вспомнилось, что они у тебя всегда только правду… Так может ты… Ну-у, в смысле на Изабеллу и меня… Я, конечно, мало в это верю, но…

Сангре терпеливо выслушал бессвязную речь друга, достал из кармана карты, но, подумав, что не стоит рисковать – мало ли что выпадет – отправил Улана за квасом. Пока его не было, вытащил одну карту, недовольно хмыкнул, извлек вторую, нахмурился, вытянул третью и, досадливо плюнув, зло уставился на них.

Расклад получался такой, что хуже не придумаешь. В смысле, не вытащишь. Мало того, что все три карты сами по себе были плохими, так в сочетании они еще и усиливали друг друга. Получалось, не судьба Улану и Изабелле быть вместе. Вообще. Ни под каким соусом.

– А вот хренчики вам, робяты, – мстительно сообщил он им. – Вы мне этого не говорили, я этого не слышал. А сообщите вы моему побратиму совсем иное…

Выйдя в коридор, Петр на цыпочках подошел к лестнице и осторожно выглянул вниз. Никого. Удовлетворенно кивнув, он торопливо нырнул обратно в комнату, оставив дверь полуоткрытой, чтоб услышать шаги. Достав из кармана колоду, он принялся разыскивать в ней нужные карты. Найдя и уложив их под низ, удовлетворенно произнес:

– Вот так-то лучше. Будете гадать, что надо и никуда не денетесь, – после чего убрал колоду обратно в карман и как ни в чем не бывало подошел к окошку.

Дабы вернувшийся Улан ничего не заподозрил, Сангре поначалу стал отнекиваться от гадания, заявив, что человеку, прошедшему его краткий ликбез по охмурению и опылению, удача и без того обеспечена, а потому и карты ни к чему. Однако отказывался недолго – тот столь жалобно на него смотрел, что Петр, вздохнув, согласился.

Правда, на сей раз он не дал побратиму подснять, заявив, что раз гадание на него, то он не должен участвовать в манипуляциях с картами. Невозмутимо изобразив, что тасует колоду, он извлек первую. Как ни удивительно, ею оказалась одна из тех, что он вытащил первоначально. Каким образом она угодила под низ – непонятно. Петр растерянно уставился на нее, лихорадочно соображая, что теперь говорить.

– Ну что? – нетерпеливо осведомился Улан.

– Класс! – выпалил Сангре, мрачно взирая на трефового короля.

– В смысле?

– В смысле это надежный и верный друг, он же идеальный компаньон, – припомнилось Сангре. – Видишь, тебе даже карты подсказывают, что надо слушаться меня и все будет тип-топ.

Вообще-то он почти не солгал. Трефовый король действительно означал все, что Петр сказал. Правда, при условии, что был не перевернут. Увы, но в перевернутом положении он сулил беспокойство и разочарование вследствие краха замыслов.

– А теперь… вытянем еще одну, так сказать, чтоб осветить ситуацию поподробнее… – бодро заявил Петр, чуть помедлил для вящего эффекта и вытащил вторую карту. – О-о-о! – не сдержался он, удивленно глядя на трефового вальта, точно также как и король, выпавшего при гадании без Улана.

– Чего там?

– Просто супер! – выдавил Сангре (не говорить же про большую беду, которую валет предвещает в совокупности с королем), лихорадочно припоминая, что сулила карта, специально подобранная им, но куда-то запропавшая. – Означает исполнение желаний и достижение гармонии через искренность и приложение усилий, – торопливо зачастил он и, подумав, добавил для вящего правдоподобия: – Правда, скрывать не стану, она перевернута. Это говорит о трудностях, но их поможет преодолеть везение и уверенность в себе, после чего любимая особа отдаст вам свое сердце.

 

– Врешь ты все, – неуверенно проворчал Улан.

– Я-то да, могу для красоты приврать, а вот карты… Вспомни, они хоть раз солгали? Ничего подобного. Всегда выдавали святую истину, даже если нам хотелось услышать иное, – он вздохнул, с упреком покосился на трефовых короля с вальтом и со вздохом констатировал: – Короче, старче, даже если ты теперь станешь отбрыкиваться от своей Изабеллы, все равно не поможет, ибо карты гласят, что у тебя впереди только два возможных варианта развития событий: либо ты на ней женишься, либо она выходит за тебя замуж. Словом, эта донья – твоя судьба, – и он нараспев произнес:

 
Девочка и мальчик вместе гуляют по саду камней.
Тили-тили-pисовая похлёбка,
Будущий муж и жена.
 

От последних слов Сангре Улан и вовсе расцвел, расплывшись в блаженной улыбке. Петр удовлетворенно кивнул, оставшись доволен, что друг безоговорочно поверил его вранью, встал, торопливо сунул карты в карман и деловито попросил его:

– А теперь чуток отвлекись от радужных мечтаний, ибо нам надо заняться пленным Люсьеном, а потом я тебя сразу отпущу к щедрой покупательнице собственных родичей. Кстати, все-таки сходи предупреди ее, чтоб не искала нас до ужина.

Улан радостно закивал и мгновенно улетучился. Петр, для верности выждав несколько секунд, достал из кармана карты и, сказав самому себе, что действует исключительно ради интереса, вытащил третью карту. Ею оказался король пик, означающий ненадежного друга и смертельно опасного врага.

– Еще один нарисовался, хрен сотрешь, – пробормотал Сангре. – А учитывая, что кроме меня у Улана друзей здесь нет, что тогда получается? – хмуро осведомился он у короля. Тот молчал. – А получается, что вы, дорогие предсказатели, меня смертельно оскорбили. Ах, да, ты же перевернут, – спохватился он. – Уже легче. Тогда я ни при чем, а ты просто жадный, бессовестный тип, чья зловредность ограничена лишь недостатком возможностей.

Петр сунул короля обратно в колоду, но загадка с исчезнувшими из-под низа картами не давала покоя и он, криво усмехнувшись, осведомился:

– А интересно, что выпало бы, если б я гадал на себя и донью?

Он вновь потасовал карты, небрежно вытащил из середины одну за другой три штуки и остолбенел. Некоторое время он разглядывал их, не веря своим глазам. Еще бы, ведь они оказались именно теми, которые он приготовил для Улана. Но тут на лестнице послышались торопливые шаги и Сангре, спохватившись, сунул колоду обратно в карман.

…Водворенный слугами Олельки в подклеть, где совсем недавно хранились продукты, фра Луис, сидящий среди бочек с капустой, огурцами и прочей снедью, выглядел эдаким чужеродным пятном, напоминая черную ворону. Он и глядел на друзей примерно точно так же, как птицы иногда смотрят на людей: нахохлившись и чуть склонив голову набок. С минуту Петр внимательно разглядывал его, подведя неутешительный итог:

– Легче найти негра в рядах Ку-клукс-клана, чем заставить его пойти на чистосердечное.

– Думаешь?

– Точно. Скорее солнце рухнет на землю, Евросоюз откажется от двойных стандартов, а западенцы возлюбят москалей, – Сангре вздохнул. – Ну и что с ним делать? За ваучер и на дыбу? А если он того и ждет, чтоб в страдальцы записаться или как я, в страстотерпцы? – он вопросительно оглянулся на Улана и нахмурился. Тот вроде бы смотрел на Эспиносу, но, судя по отсутствующему взгляду, мысли его явно витали где-то далеко. – Понятно, по-прежнему в любовных эмпиреях, – прокомментировал Петр и тяжко вздохнул, посетовав: – Все самому, все самому, и никакой тебе поддержки. Ну ладно, будем изобретать в одиночку, – он призадумался и загадочно протянул. – Разве попробовать создать соответствующую декорацию…

С декорацией оказалось просто. Жарко пылающая печь с торчащими из огромного зева кочергами, саблями и прочим колюще-режущими предметами. Неподалеку открытый ящик с нехитрыми инструментами – клещи, молотки и прочее, принесенный по просьбе Сангре местным кузнецом. Он же вбил в бревна стены подле печи два больших крюка. Оглядевшись, Петр, охваченный творческим азартом, удовлетворенно кивнул:

– Кажись, антураж в порядке. Будущую жертву, сплошь залитую кровью, которую продемонстрируют и отволокут, у нас сыграет Ажуолас. Он, правда, дубоват слегка, не зря его родители в честь этого дерева назвали, но когда до конца уясняет, что именно от него требуется, отрабатывает на совесть. Помнишь, как он ловко при взятии Христмемеля умирающего крестоносца изображал? Я, когда оглянулся и увидел, ей-богу, если б не знал, что понарошку, разрыдался бы. Умирающая лебедь близко не стояла. Ну-у, два палача – тут без выбора, Локис с Вилкасом. И следователь с переводчиком, то бишь я и ты. Но чтоб железно расколоть, нужна, согласно инструкции папаши Мюллера, третья степень устрашения.

– Пытать станешь? – и Улан удивленно уставился на Петра.

– Фу-у, – брезгливо скривился тот. – Под пытками он скажет все, что нам угодно, но не факт, что оно окажется правдой… Нет, требуется сломать мужика, чтоб раскис и поплыл, то бишь неожиданный ход.

– А ты как с Дитрихом.

– Плохо ты думаешь за одессита: один и тот же трюк дважды, причем за столь короткий срок. Нет, ежели для пользы дела, я не против, но он не рыцарь, а монах. У них с нетрадиционной любовью без проблем, еще и обрадуется, гад. Нужно как-то иначе.

– Погоди, погоди, а почему ты Яцко переводчиком не хочешь взять? – остановил его Улан.

– Я не знаю, что за тайну скрывает этот капуцин и выбьем ли мы ее из него, но вдруг получится. Следовательно, лишние уши нам ни к чему и переводить придется тебе.

– Кстати, судя по имени и фамилии монах явно из испанцев. Мог бы и сам в толмачи податься, – намекнул Улан.

– Торопишься пройти курс оказания первой медпомощи, – понимающе кивнул Петр. – Успеешь, родной. Прибереги донью на десерт и займись основным блюдом. Ты ж не маленький, чтоб я уговаривал тебя вначале мяско доесть, а потом за шоколадку браться… Стоп! – остановил он себя и, радостно заулыбавшись, сообщил другу. – Кажется, у меня появилась свежая идея, удмурт ты мой влюбленный! Мяско-то разное бывает, в том числе и… Помнишь, как мы пленного московского дружинника в Липневке запугали? Значит так, Локис с Вилкасом у нас станут не просто заплечных дел мастерами, а… людоедами.

– Ке-ем?

– Литовскими людоедами, – твердо повторил Петр, – иначе нам эту Люсю не расколоть. Но психика у него закаленная, всякого навидался, а то и сам, поди, кишочки из еретика вытягивал потихоньку, потому запугать этот ходячий опиум для народа не просто – придется продемонстрировать все воочию. Значитца так, кушать они будут различные части тела, например, ногу, отрезанную у жертвы предыдущего допроса, то бишь у Ажуоласа, он как раз мужик в теле. И не только кушать, но и угощать человеческим мясом монаха. Или нет, лучше угощать его стану я. Правда, если эта Люся позже увидит его невзначай о двух ногах, вмиг догадается о нашем фокусе-покусе. Ага, мы ему всю рожу кровью замазюкаем, тогда нипочем не признает.

– И пойдет о Литве слава по всей Европе, как о язычниках-людоедах, – протянул Улан.

Сангре нетерпеливо отмахнулся:

– Пусть говорят. Уж здесь-то нам при любом раскладе не жить, – твердо заявил он, – а потому мне наплевать, что о них будут думать разные придурки. Кстати, для Гедимина я вижу из этого сплошную практическую пользу.

– Даже так?

– А ты сам подумай. Орден откуда пополнения берет? Из Европы. А при наличии таких слухов приток сюда разных козлов, уж поверь мне, значительно сократится. О, кстати, надо бы подкинуть эту идейку кунигасу. А теперь с помощью нехитрых приспособлений мы убедим допрашиваемого, что с предыдущим пациентом приключился полный ой…

И Сангре, расхаживая по будущей пыточной, принялся бормотать себе под нос, что надо приготовить приличный муляж, попрочнее прикрепив его к сапогу, а к пыточному набору обязательно добавить в качестве шампуров три-четыре железных прута, чтоб было на чем жарить куски, отрезанные от псевдоноги. Разумеется, не забыть ножовку, а то непонятно, чем ее пилили. Кровушки понадобится не меньше двух литров, а лучше три, чтоб железно хватило. Вдобавок желательно…

11А. Пушкин. «Паж или Пятнадцатый год».
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24 
Рейтинг@Mail.ru