Валерий Елманов
Капитаны в законе

Глава 4
И мафия не бессмертна

Оказалось, Петру вдруг взбрело в голову непременно поучаствовать в закупке продуктов, и в тереме они пробыли всего ничего: успели лишь хлебнуть горяченького сбитня и прихватить кошель с серебром. Да еще Сангре переоделся, надев самую невзрачную рубаху и серенький кафтанчик и заставив Улана поступить аналогично.

После этого они в сопровождении оруженосцев и телохранителей прямым ходом направились на торжище. Как глубокомысленно сказал Сангре, когда они вышли за ворота:

– Для предварительного ознакомления с будущим фронтом работ.

– Князь же нам отказал, – не понял Улан.

– Э-э, нет, – возразил Петр. – Правда, он пока не сказал и «да», но лишь из-за того, что ему кажется, будто на его торжищах и без нас полный порядок. А вот мне, успевшему не раз по ним прогуляться, так не кажется. Точнее, я уверен, что дела обстоят иначе и кое-где таки имеются отдельные редкие случаи повсеместного воровства и повального произвола. Говорить ему ничего не стал, поскольку реальные доказательства у меня отсутствовали, а потому наша сегодняшняя задача, не откладывая в долгий ящик, нарыть их.

Веселое настроение не покидало Петра весь недолгий путь до главного торжища. Было их несколько, ибо год от года все больше купцов катили в Тверь, но располагались они, согласно княжескому распоряжению, по большей части за городом. К примеру, торговцы мясом и рыбой обосновались чуть дальше городской пристани, почти возле реки Тверцы. По другую сторону городских стен было устроено место для приезжих крестьян, торгующих зерном, сеном и прочими излишками. Коней же продавали и вовсе в отдалении.

А самое главное торжище раскинулось на городской площади подле белокаменного Спасо-Преображенского собора. В основном на нем разместились иноземные купцы, прибывшие издалека и наперебой предлагающие дорогие диковинки, заморские ткани и прочее. Хватало и своих, отечественных, но торгующих мехами, оружием, седлами и прочим несъедобным и достаточно компактным товаром.

Окинув опытным хозяйским глазом расположившихся в живописном беспорядке «прадедушек» будущих ларьков и палаток, Сангре оживился еще сильнее. У Улана складывалось ощущение, что бодрое мельтешение продавцов и покупателей само по себе вдохновляет его. Радостно хлопнув друга по плечу, Петр заявил:

– А сейчас мы приступим к поиску татей, а проще говоря, жулья.

Он принялся озираться по сторонам, временами привставая на стременах, словно что-то выискивая. Так продолжалось минут десять. Наконец он загадочно произнес «Ага!» и, спешившись, принялся торопливо инструктировать Улана и Сниегаса с Кантрусом.

Оруженосцев он предусмотрительно решил оставить с лошадьми, поскольку Локису, да и Вилкасу будет тяжко просачиваться в такой толчее. Да и их суровая внешность, особенно первого, могла спугнуть предстоящую им, как он витиевато выразился, «охоту на волков».

– Держаться поодаль, а подойдете только по моему сигналу – поднятая вверх левая рука, – предупредил он напоследок Улана и ринулся вперед.

О том, что нужно приотстать на пару-тройку метров, Петр мог бы не предупреждать. Буланов и телохранители и без того не поспевали за ним, плавно скользившим между толпящимися покупателями и продавцами и ужом проскальзывавшим там, где прохода, казалось, и не было. Хоть бы вовсе из виду не потерять – и на том спасибо.

– Так и есть, дядю еще не успели «сработать», хотя все идет к тому. Значит, мы подоспели вовремя, – удовлетворенно бросил Улану Сангре, резко остановившись. – Да не туда смотришь, – поправил он друга и легко кивнул вперед.

Улан присмотрелся. Дядя, которого должны были «сработать», стоял подле маленького прилавка с выложенным на нем товаром. Ассортимент – какие-то блеклые платки – оставлял желать лучшего как по качеству, так и по количеству. Зато хозяин прилавка с лихвой компенсировал недостатки товара своей говорливостью и азартом. Он настолько эмоционально уговаривал потенциального покупателя приобрести у него вон тот серый с краснотой платок, что даже молитвенно схватил обе его руки, нежно прижав их к своей груди. Захват был крепким, ибо не смотря на все потуги дяди – краснолицего мужика лет сорока, прибывшего, судя по внешнему виду, из какой-то деревни – выдернуть их не получалось.

В это время второй молодец, чем-то неуловимо похожий на продавца, приблизившись к ним и делая вид, что внимательно разглядывает выложенный товар, воровато оглянулся по сторонам и перегнулся через дядю.

– Иди себе, иди! – бросил ему псевдоторгаш. – Уже продано.

– Да мне б хотя бы вон тот платок, с синей каймой, – не унимался «покупатель» и правая рука его потянулась указать на платок, из-за чего он навалился на мужика еще сильнее. Все выглядело вполне естественно, если не принимать во внимание то малозначительное в общем-то обстоятельство, что левая рука жаждущего обрести платок украдкой скользнула по плотно стянутому вокруг талии кушаку краснолицего.

– Продано, сказываю! – орал продавец.

– Ну хошь глянуть! – умолял второй молодец и, небрежно бросив на прилавок кусочек серебра, заявил: – Плачу не торгуясь, – исхитрившись и схватив столь полюбившийся ему платок, он выпрямился и с довольным видом, на ходу разглядывая покупку, неторопливо направился дальше вдоль ряда с тканями.

Сангре небрежно бросил через плечо Улану:

– Мужика на контроль, чтоб далеко не ушел, а когда спохватится, снимешь показания с пострадавшего. И торгаша смотри не упусти. Он в сговоре.

– А ты куда?

Но ответа не последовало – Петр уже скользил вдогон за «псевдопокупателем». Они отошли не столь далеко, на каких-то десять метров, когда позади раздался истошный вопль мужика:

– Рятуйте, люди добрые. Кошель-то мой, кошель пропал!

Заслышав вопль, обладатель платка с синей каймой моментально свернул в сторону, меняя ряд. Тут-то Сангре и выставил ногу, уронив его на деревянную мостовую. Поначалу псевдопокупатель даже не понял, что именно произошло, но когда твоя рука оказывается на изломе и дернуться не моги, самый тупой догадается, что дело не в простом падении, а кое в чем похуже.

Как ни странно, задержанный особо не перепугался.

– Слышь-ко, – негромко окликнул он Петра. – Ты чо, сдурел? Али ты из новиков, не ведаешь, что я еще позавчера с Рубцом рассчитался? Нешто он про меня не предупреждал? Счас он прибежит и с дерьмом тя съест, так что отпускай подобру-поздорову.

– Ух ты! – восхитился Сангре. – Да тебе гусь не брат, свинья не сестра, утка не тетка. Тогда конечно, тогда боже ж мой, звиняй! И как я сразу не догадался. Ведь он же мне напоминал про какого-то Угрима, чтоб я его не трогал. И про… ах ты, дай бог памяти… про…

– Алырь, – подсказал тот, устав ждать, пока Петр вспомнит.

– Точно. И как я про такое говорящее имечко забыл^[5]! Хотя погоди. Рубец сказал, что Алырь на пару со своим дружком работает, как там его…

– Балудой звать.

– Ну да, Балуда, – подтвердил Петр, – на пару с коим ты, падла, вытираешь об Уголовный кодекс Тверского княжества свои дурно пахнущие ноги, тем самым гнусно оскверняя сей святой документ.

Потеряв к задержанному интерес – вроде все нужное узнал, – и не выпуская из захвата его руку, другой Сангре торопливо цапнул за грудки какого-то излишне любопытного зеваку в нарядной расписной рубахе.

– Стоять! – тот было дернулся, но вырваться не удалось. – Стоять, я сказал! – прикрикнул Сангре, предупредив: – А то сейчас будет как ему.

Он слегка надавил на руку задержанного, и Алтырь моментально взвыл от боли.

– Да я чего… – сразу заныл любопытствующий. – Я ж так токмо. Никого и не трогал вовсе.

– Зато все слышал, – жестко отрезал Петр. – Потому и пойдешь у меня видоком. Имя!

– Аноха я, – пролепетал тот, разом сникнув.

– Я запомню. И не вздумай улизнуть – на краю земли достану, – многозначительно пообещал Сангре. – Ну и вы, мальчиши-торгаши, тоже готовьтесь, – предупредил он ближайших купцов, чьи прилавки располагались по обе стороны от места задержания. – Товар пока собирайте и тоже со мной. Думаю, трех свидетелей за глаза хватит.

– Эх ты, в лета вошел, а из дурней не вышел, – не сдавался Алырь. – Останний раз тебе сказываю – отпусти немедля.

– Ага, а я так и разбежался с Дерибасовской! – выдал загадочную фразу Петр.

– Супротив Рубца все одно – никто слова молвить не посмеет. Чай он в десятниках у самого князя ходит и тот иной раз ажно советуется с ним. Вот и рассуди, кому Михайла Ярославич поверит – ближнему своему, али тебе, новику глупому.

– Лишь бы у твоего Рубца отсутствовала депутатская неприкосновенность, как у наших ворюг, – усмехнулся Сангре, – а касаемо ближних – не страшно. Мы у князя тоже не из дальних. Хотя… может и отпущу. Разумеется, если Михаил Ярославин повелит. Но это вряд ли. А ну-ка, веревку мне, да покрепче! – рявкнул он на собравшихся зевак.

Народ колебался, неуверенно переговариваясь между собой.

«Эва, какой лихой, – уловил Петр краем уха с одной стороны одобрительное. – Самого Рубца не испужался».

«Невесть кто, – бубнили с другой. – С таким свяжись, к завтрему на самого вервь накинут и в Тверцу спустят».

Но по счастью нашлись и те, кто готов был рискнуть. Раздвинув толпу, степенно вышел солидный бородач и протянул требуемое.

– Накась, – басовито прогудел он и прищурился, внимательно оценивая стоящего перед ним Сангре. – Ишь, каков, – вынес он наконец одобрительный приговор и предложил: – Подсобить?

– Коль не боишься, – улыбнулся своему добровольному помощнику Петр.

– Будя, отбоялся, – отмахнулся тот и с силой надавил ногой на спину Алырю, перехватив у Сангре одну из рук татя и заламывая ее за спину. – Ежели бы поране на годок-другой – иное, – продолжал он негромко басить. – Тогда в мытниках Романец хаживал, а он безо всякого Рубца обходился, сам все имал. Ну а непокорных, стало быть, к ногтю, яко вшу. Ныне его не стало, так на тебе – Рубец объявился.

– Мафия бессмертна, – подвел итог Сангре. – Ну ничего, чай не при демократах живем, живо хребет бандюкам поломаем. А тебя как звать-величать?

– Нафаней батюшка нарек.

– О как! – восхитился Петр, ибо в памяти моментально всплыл персонаж мультика о приключениях домовенка Кузьки. – Был у меня когда-то такой в знакомых, и… тоже смелый, вроде тебя. Ну что ж, еще пяток таких помощников и мы всех рубцов с торжища повыведем.

– Дай-то бог нашему теляти волка задрати, – бодро пробасил Нафаня.

Сангре вовремя закончил вязать татя – пока затягивал последний узел, прибежал низенький пузан с удивительно тонким и звонким голоском. Судя по болтающейся сбоку сабле, это и был пресловутый десятник Рубец.

– Ты чаво тут порядки свои наводишь?! – злобно пропищал он. – И кто таков есть, что честной народ вязать удумал. Ну-ка, давай развязывай его немедля.

– Тать он, – миролюбиво пояснил Сангре, нетерпеливо поглядывая по сторонам – где же Улан с остальными. – Взят с поличным. Вот, – и, подняв с земли, протянул платок с синей каймой, в который Алырь предусмотрительно завернул срезанный с кушака кошель.

– Не мой енто, – плаксиво протянул вор. – Откель взялся, не ведаю. Видать тута давно лежал, а он, – последовал кивок в сторону Петра, – решил, что мой.

– Слыхал, что тебе честный человек сказывает?! – завопил Рубец.

– Слушай, я таки не пойму, за что идёт наш нервный разговор? – ласково пропел Петр, радостно улыбнувшись при виде спешившего к нему со всех ног Улана. – Говорю ж, татя взял и почти с поличным.

– Остатний раз сказываю, развязывай его, не то… – и десятник с угрожающим видом ухватился за саблю.

Но из ножен извлечь ее десятнику не удалось – руку перехватил подоспевший Буланов.

– Ну, слава богу, – устало улыбнулся Сангре. – Я бы, конечно, и сам с этим Рубцом управился, но его ж тоже связать надо, а это в одиночку затруднительно. К тому ж у этого гаврика, раз он десятник, думаю, и подручные найдутся.

И как в воду глядел. На выходе с торжища их встретило пятеро стражников.

– Хватай их, робяты! – завопил мгновенно ободрившийся Рубец. – А лучше рубай сразу! Аль сами не видите – лихой народец с леса заявился, татьбу решил учинить.

Но тут вперед выступил Улан. Как всегда хладнокровный и невозмутимый, он буквально в нескольких словах описал случившееся и жестко предупредил, что тот, кто сейчас посмеет обнажить против них саблю, будет иметь дело с самим Михаилом Ярославичем. Вовремя упомянутое имя князя сыграло свою роль.

– Так ты не тать? – растерянно переспросил самый молодой.

– Тати кошели срезают, а не десятников вяжут. Да и к князю не ходят, во всяком случае, добровольно, – отрезал Буланов, – а мы как раз к нему идем. Сами. Если веры нет, пошли вместе…

Те нерешительно переглянулись между собой.

– Пошли, пошли, – прикрикнул Сангре.

…Когда Михаил Ярославич вышел во двор, Петр молча протянул ему срезанный у мужика кошель, завернутый в платок. Рассказывать о случившемся, согласно предварительной договоренности, принялся Улан.

Разбор длился недолго, от силы полчаса. И вот уже князь принялся выносить приговор:

– Этих в поруб, – распорядился он, указывая на обоих жуликов. – А тебя, Рубец… – он помедлил и внезапно повернулся к Сангре. – Как мыслишь, Петр Михалыч, какую казнь ему измыслить?

Тому жутко захотелось выдать нечто «одесское», просто язык зудел. Но понимая, что нельзя, ибо именно сейчас на кону стояла дальнейшая судьба будущего ОПОНа, он превозмог неуместное желание и с непривычной для себя рассудительностью сказал:

– Эти, – последовал легкий кивок в сторону уводимых жуликов, – просто тати. Промышляли себе помалу трудом неправедным, людишек честных обворовывая, но твоего имени не марали. С Рубцом иное. Он у тебя на службе состоял, гривны за нее получая, но имя твое в грязи вымазал. А слух о том не по одной Твери пойдет. У тебя торжище богатое, вся Русь съезжается, да и иноземцев хватает. Выходит, он перед всем миром честь твою попрал. И если простые тати поруб заслужили, народу пакостя, то во что твою честь оценить, не мне, но тебе самому решать.

Михаил Ярославич озадаченно посмотрел на Петра, словно впервые видел его. Во дворе повисло тягостное молчание.

– Что ж, быть посему, – согласился он и молча кивнул, после чего по-заячьи верещащего и отчаянно упирающегося Рубца куда-то поволокли два дюжих человека – оба в красных рубахах и с засученными по локоть рукавами. Впрочем, визжал десятник недолго – от силы минуту. И все.

«Как отрезало, – невольно мелькнуло в голове у Сангре. – Хотя, наверное, и правда… отрезало».

– Далее что поведаешь? – пытливо прищурился князь и, видя недоумение, пояснил: – Я к тому, как с людишками из его десятка поступить? Они ж вроде в его пособниках хаживали, стало быть тоже мою честь в грязи топтали.

Петр покачал головой, про себя решив, что на сегодня одной смертной казни достаточно. Нет, он не пожалел Рубца и, повторись последние десять минут, сказал бы то же самое, ибо был твердо уверен – с государева человека спрос должен быть как минимум двойной. Но это когда вина доказана. А с этими вояками, сбившимися в тесную кучку, пока далеко не все ясно. Следовательно…

– Сам говоришь – вроде. Выходит, нет в тебе уверенности. А вдруг кто неповинный и ни в чем таком участия не принимал? Сутки. Дай мне всего сутки, – попросил он, но тут же понял, что этого времени для детального опроса народца на торжище может оказаться маловато.

Он с надеждой оглянулся на Нафаню, прикидывая, насколько эффективна может оказаться помощь этого бородача. Нет, навряд ли удастся уложиться.

– Не маловато запросил? – очевидно, и князь подумал о том же.

– Ну, коль не жалко, подкинь пару дней, – с облегчением улыбнулся Петр.

– Что ж, быть посему, – согласился Михаил Ярославич, вставая. – Но через три дни жду ответа, а пока… в поруб их всех, – распорядился он. – И в колодки забить.

Скользнув напоследок беглым взглядом по лицам бывших блюстителей порядка, Петр остановился на умоляющих глазах самого молодого. Крякнув, он негромко произнес:

– Может, стоит вначале агнцев от козлищ отделить, как Библия советует.

– Вот ты мне их сам и отделишь через три дня, как посулился, а пока пущай вместях побудут, – не задумываясь, отверг его завуалированную просьбу князь. – Ништо. Невиновным, буде такие сыщутся, тоже польза – воочию узрят, что их ждет, ежели наперед забалуют.

Князь махнул рукой, давая понять, что суд окончен и все свободны.

«Конвой тоже свободен, – почему-то припомнился Петру очередной эпизод из кинокомедии и он направился к Улану и стоящим подле телохранителям и оруженосцам. Остановило его достаточно громкое и явно нарочитое покашливание. Он обернулся. Михаил Ярославич стоял, всем своим видом давая понять, чтобы тот подошел поближе. Пришлось возвращаться. Остановившись в метре от князя, он вопросительно уставился на него.

– И сызнова ты меня удивил, – честно сознался князь. Помедлив, он сам сделал шажок вперед, подойдя вплотную, да и голос понизил на полтона, чтоб никто не мог услышать. – Вот с товарищем твоим все просто. А ты… Уж больно много всего в тебе намешано, вот и не разберу никак, – и он обескуражено развел руками. – Эвон, до чего дошло – хотел подозвать, а как правильно – теперь уж и не ведаю: то ли в гуслярах оставить, то ли и далее Петром Михалычем кликать.

– Да хоть чугунком назови, только в печь не ставь, – улыбнулся Сангре, осведомившись. – А как насчет утренней просьбы?

– А не выйдет такого, как с Рубцом? Я не про тебя с побратимом, но об иных прочих, коих вы с ним наберете…

– Потому и предлагаю: мы действуем от твоего имени, а все прочие – от нашего. Они провинятся – с нас спрос, не с тебя, ну а если мы сами мзду брать станем, тогда снимай наши головы.

– Не боишься? – хитро прищурился Михаил Ярославич.

– Ошибку могу допустить, – пожал плечами Сангре. – Конь о четырех ногах и то спотыкается. Но чтоб княжье имя в грязи испачкать… – Он медленно покачал головой.

– А ежели те, кои от твоего имени судить-рядить учнут, твое имечко в грязь обронят? Или у тебя за свою честь опаски нетути?

– Есть. Но коль торговый народец нам верить будет, они ж вмиг ко мне с побратимом ринутся. Вот и конец нечистому на руку.

– Ишь ты, – покрутил головой Михаил Ярославич. – Ну что ж, подбирай людишек. Токмо чтоб на рожу страшными не были, а то, – он поморщился и кивнул в сторону нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу Локиса. – это ж страх господень.

– Поверь, княже, любая образина может стать образом, если её слегка преобразовать… – весело ухмыльнулся Сангре и, умиленно прижимая руку к сердцу, певуче протянул: – Зато душа у него нежная, как цветок.

– Сызнова ты за свое… гуслярское, – крякнул, то ли упрекая, то ли просто констатируя, князь, и обреченно махнул рукой. – Ладно, ступай.

– Имей ввиду, набор будущих стражей правопорядка на тебе, – проворчал на обратном пути к своему терему Улан. – Я в кадровики не гожусь. И вербовка осведомителей тоже полностью на тебе.

– Само собой. Здесь же бабушки, дедушки и прочий твой контингент отсутствует. А с купцами иноземными мне Яцко пообщаться поможет. Но имей в виду – это настолько хлопотно и трудоемко, что кроме проверки рыночных дежурств меня ни на что не хватит, то есть с тебя организация всего учебного процесса – имеется ввиду рукопашка, арбалет и общая физическая подготовка. А главное – разработка подробных инструкций на все случаи жизни.

Улан скривился – вот же зараза, всегда найдет, как выкрутиться, чтоб взвалить на него, бедного, львиную долю работы. Но деваться было некуда, и он нехотя кивнул.

Глава 5
Идея с хвостищем

Соленые грибочки, поданные Заряницей на ужин в числе прочих блюд, оказались выше всяких похвал. Остальное тоже. Впрочем, как и всегда. С трудом пропихивая в себя последний кусок копченой буженинки – не оставлять же такую вкуснятину в тарелке – Сангре довольно откинулся на стуле и, ласково погладив заметно увеличившийся живот, по счастью, спустя час пока еще принимавший обычные размеры, заявил:

– Если и дальше в таких количествах лопать, я скоро только боком в дверь пролезу. А может и нет. И выходов вижу два. Первый: сесть на диету и второй – расширить дверной проем. Учитывая неимоверную вкуснотищу блюд нашей дорогой домоправительницы (та моментально зарделась от смущения) на днях придется заняться дверным косяком. Причем поручить его переоборудование нашему дорогому Горыне. Это, конечно, не матрешка, но судя по его вчерашним бодрым обещаниям, даденным князю, я полагаю, он таки справится. Как думаешь, Заряница?

Девушка, не всегда понимающая витиеватый юмор Петра, и на сей раз подошла к его шутливому вопросу вполне серьезно, принявшись взахлеб рассказывать, каким бодрячком выглядит ее братец после встречи с Михаилом Ярославичем. Эвон, даже новую солонку-куколку успел вырезать, хотя взялся за нее лишь нынче утром. Да какая красивая получилась, прямо на загляденье.

И в качестве наглядного доказательства, торопливо метнувшись наверх, вынесла новую, пахнущую свежей древесиной липовую фигурку, полую внутри.

Сангре задумчиво повертел ее в руках и внезапно подметил существенное отличие от предыдущей. Если у той были обычные стандартные черты лица, то нынешняя…

– Я конечно могу ошибиться, но сдается, это уже не матрешка, – констатировал он. – Ну-ка, старина, взгляни на нее и скажи мне, как художник художнику, на кого она похожа, – и он пододвинул ее Улану.

Тот внимательно рассмотрел фигурку и улыбнулся, передав обратно Петру:

– А чего смотреть. Сразу видно – копия сестрицы.

– Да ну! – не поверила девушка, выхватила из рук Сангре будущую солонку и, нахмурившись, уставилась на нее. – Взаправду схоже, – удивленно протянула она.

– Потому и красивая получилась, – улыбнулся Буланов.

– Скажете тоже, Улан Тимофеевич, – вспыхнула Заряница и щеки ее зарделись нежным розовым румянцем. – Нешто я…

– И не спорь, – наставительно сказал Сангре. – Тебе бы еще лапти на шпильках и мини-сарафан с декольте поглубже, вообще бы цены не было.

Цвет щек у девушки мгновенно сменился с розового на пунцово-красный. Хотя она вновь толком не поняла слов Петра, но по тону догадалась – это похвала. Окончательно засмущавшись и торопливо пробормотав, что брат не покормлен, Заряница опрометью ринулась к лестнице.

– А ведь это знак, – продолжая крутить в руках матрешку, неожиданно выдал Сангре. – И добрый знак.

– К чему?

– К началу внедрения моей идеи в жизнь.

– Кстати, ты так до сих пор и не рассказал мне, в чем она заключается, – напомнил Улан.

– Мне уйти? – обреченно осведомилась Изабелла.

Буланов жалобно посмотрел на друга.

– Да нет, – вздохнул тот. – Согласно моим расчетам в будущей комбинации придется задействовать всех, в том числе и… – не договорив, он выразительно покосился на испанку.

Та благодарно улыбнулась в ответ.

– А не опасно? – нахмурился Улан.

– Ерунда, – отмахнулся Сангре. – Но вначале повторюсь. Итак, нашему князя предъявят в Орде три главных обвинения: зажуленные гривны, усопшую сестру Узбека и обиду, нанесенную ханскому послу. Так? А теперь, Уланчик, выдай мне какая, на твой взгляд, из трех предъяв станет решающей в вынесении смертного приговора.

Буланов задумчиво взял в руки оставленную Заряницей на столе матрешку и принялся рассуждать. Как всегда, его логика выглядела безупречно, ибо каждое предположение он неизменно подкреплял фактом. Говорил неторопливо, рассудительно, но лаконично, и через пяток минут подвел итог: главной остается смерть сестры Узбека. Но сделав сей вывод он внезапно помрачнел и угрюмо проворчал:

– А мы с тобой расследование ее гибели… – не договорив, он умолк.

– Не будем о грустном, – ободряюще заявил Сангре. – Оно в прошлом, а шагать по жизни с повернутой назад головой чертовски неудобно, но главное – не видишь кочек впереди, а потому недолго споткнуться. Я ведь к чему попросил тебя выдать сей расклад. Хотел окончательно убедиться в том, правильное ли я направление выбрал. Получается, самое то. Плевал ордынский хан на зажуленные гроши, и что его послу по сопатке настучали – тоже терпимо. А вот когда речь о личном зашла – его задело и самолюбие взыграло не на шутку. Отсюда вывод: наш контрудар должен касаться исключительно личного. То есть требуется как следует ухватить за вымя несоразмерно раздутое самолюбие Узбека, и выжать из нее всю желчь пополам с дерьмом, предварительно направив соски в сторону Юрия Даниловича.

Буланов укоризненно кашлянул, выразительно посмотрев в сторону слегка покрасневшей Изабеллы.

– Ты бы того, выбирал выражения, – попенял он другу. – К тому же из вымени обычно молоко выжимают, если уж на то пошло.

– Я уже привыкла, – кротко заметила испанка.

– Видишь, она привыкла. А что до молока, то оно у коровы, потому как та – очень полезное домашнее животное. А из вымени ордынского хана может вылезти… – Петр покосился на испанку и сформулировал помягче, – исключительно соответствующий его гнусной сущности продукт. Но хватит о фекалиях и перейдем к сути. – И он неожиданно замолчал, потирая переносицу.

Воцарилась тишина. Оба ждали продолжения, а оно никак не наступало. Наконец Сангре крякнул и заявил:

– Нет, робяты, так я излагать не могу. Мне нужон простор.

С этими словами он вскочил со стула и принялся расхаживать по комнате, на ходу излагая историю зарождения своей «гениальной» идеи.

Впервые она забрезжила в его голове во время княжеского визита, когда он смотрел на наградную гривну на груди Кириллы Силыча и изображенный на ней портрет Михаила Ярославича. Но это были пока лишь неясные туманные очертания, не более. Зато когда он бросил случайный взгляд на матрешку, вырезанную Горыней, туман стал сгущаться, обретая форму.

Утром к нему подошла собравшаяся на торжище Заряница и, немного смущаясь, впрочем, как и обычно в таких случаях, попросила немного серебра. Петр полез в шкатулку, небрежно зачерпнул горсть серебряных монет и высыпал ей в ладони. Однако девушка, немного полюбовавшись ими, неожиданно протянула пять штук обратно, попросив заменить.

– Ты бы лучше новгородские гривенки дал, а эти побереги – уж больно баские^[6], жалко, – простодушно пояснила она причину.

Сангре недоуменно посмотрел на них, хотел бросить в шкатулку, но так и застыл, продолжая держать в открытой ладони, ибо в этот самый миг идея окончательно созрела и выпрыгнула наружу. Но он честно и добросовестно продержался до вечера, предвкушая час своего торжества.

– А теперь смотрите внимательно, – произнес он, извлек из кармана десяток монет и выложил их на стол. – Что мы видим?

– Обыкновенные деньги из разных стран, – и Улан недоуменно пожал плечами, ожидая продолжения.

– А поконкретнее?

Улан пожал плечами, но слово взяла Изабелла.

– Эта французская, турский грош, ее еще называют турнозой, – она отложила в сторону монету с крестом и потянулась за другой. – Пражский грош, – последовал вскоре уверенный вердикт. – С краю лежит английский гроут. Остальные чеканены в итальянских городах. Этот, с Христом, самый первый дукат, пока серебряный. Тогда еще Сицилийское королевство герцогством было.

– Ты так хорошо разбираешься в истории монет? – удивился Сангре.

– Да нет, – пожала она плечами. – Просто надпись латинскую прочла. Sit tibi Christe datus, quern tu regis iste ducatus. Это герцогство, коим ты правишь, тебе, Христос, посвящается, – процитировала она, пояснив: – Думаю, от последнего слова и пошло название самой монеты, ну а последняя…

Она прищурилась, вглядываясь в причудливую загадочную вязь на самой маленькой монетке, и через минуту неуверенно произнесла:

– Хуллиде мулькуху – да будет вечно его правление. Это по-арабски. Скорее всего, ее изготовили в Орде, я во Владимире-Волынском видела похожие. Но имя стерто, и кто ее выпускал – непонятно.

– И зачем нам сей загадочный экскурс? – осведомился Улан.

– Для наглядной демонстрации, – пояснил Петр. – А теперь итог. Во всех странах-государствах чеканят свои монеты, включая какие-то паршивенькие герцогства. Даже отдельно взятые города зачуханной европы от них не отстают. Да что о них говорить, коль дикая кочевая Орда, согласно утверждению нашего многоуважаемого эксперта, ухитрилась наладить в неком задрипанном чуме их выпуск. А у нас на Руси собственных монет до сих пор не имеется.

– Почему же, – возразила Изабелла. – В том сундучке, что я передала в качестве первого взноса за своего кузена, было несколько сребреников правителей Руси. Кажется, одного из них звали Владимиром. Да, точно. Я даже надписи помню: «Владимир, а се его сребро». И другую: «Владимир на столе». И насколько я помню, выглядели они ничуть не хуже этих, – кивнула она на лежащие монеты, – а может, и лучше.

– Владимир, а се его сребро, – просиял Петр. – Так-так. А еще он на столе, проказник! Ну что ж, теперь я точно могу сказать, что лед тронулся, господа присяжные заседатели, лед тронулся! – и он вновь забегал по комнате, старательно потирая переносицу.

– Какой лед? – изумилась Изабелла. – Май на дворе.

– Ну да, – согласился Сангре, не останавливаясь и продолжая блуждать из угла в угол. – Этот май-чародей, этот май-озорник.

Улан было подпер кулаком подбородок, настроившись на долгое ожидание, но Петр внезапно остановился и сказал:

– А теперь суть. Вопреки обыкновению, буду краток: мы изготавливаем монеты. Разумеется, тайно. Весом, ну-у скажем в одну десятую гривны, чтоб получилась не очень тяжелая, граммов двадцать. И назовем ее…

– Гривенник, – подсказал Улан. – Я слышал, была раньше такая.

– Точно, – согласился Петр. – И изобразим на них князя на коне, с копьем в руке, пронзающего змея.

– Вообще-то такое больше подходит москвичам, – возразил Улан. – Это ж у них князя Юрием звать, то бишь Георгием, а Твери больше подойдет изображение Михаила-архангела.

– Никакого Михаила! – забраковал его предложение Сангре. – Только Юрий, ибо именно его мы этой монетой и подставим. Дело в том, что на лбу у змея будет красоваться полумесяц, а Георгию-победоносцу во вторую свободную руку вложим крест.

– То есть христианство в его лице протыкает всех мусульман как подлую гадюку? – мгновенно сообразил Улан.

– Правильно, Ватсон. Узбек у себя в Орде как раз пинками загоняет весь народ в ислам и мимо наглого издевательства над новой верой пройти не должен. Но на всякий случай, чтоб точно задеть хана за живое и трепещущее, на обороте изобразим все того же князя, гордо восседающего на своем троне, в короне с крестом по центру. А перед ним на коленях хан Узбек в чалме, склоненный мордой к княжеским сапогам. Само собой, на чалме разместим полумесяц. Ну и надписи соответствующие. Вверху название монеты: «гривенник», а внизу «Се Юрий Данилович, великий князь всея Руси». А там, где он на лошадке, попроще: «Юрий, а се его сребро». Или нет, посмачнее: «Святой Георгий, помоги одолеть поганых».