Валентина Шабалина
Третий не лишний
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Мухтарка, ну-ка сходи в разведку, проверь, чем нас сегодня кормить будут, что-то вкусным запахло. А то со мной сегодня опять не разговаривают.
Мухтар идёт на кухню.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Что, Шарик? Кушать хочешь? Сейчас, сейчас… (Повернувшись в сторону комнаты, говорит громко и внятно.) А на обед у нас сегодня, Шарик, борщ и котлеты с макаронами! Что будешь, Шарик? То и другое?
МУХТАР. Гав!
Мухтар выходит из кухни и подходит к Николаю Макаровичу.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну, что там на первое?
МУХТАР. Гав!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Борщ. Это хорошо. А на второе?
МУХТАР. Гав!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. А на второе, говоришь, котлеты?
МУХТАР. Гав! Гав!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Тоже хорошо. Молодец, разведчик! Что нужно сказать, когда тебя благодарят? Служу своему семейству!
МУХТАР. Гав, гав, гав!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Вольно! Можешь быть свободным!
Мухтар убегает на кухню.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА (громко). Шарик, зови старшего кобеля кушать, а то я с ним не разговариваю!
Мухтар бросается в комнату, всем своим видом выражая нетерпение.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ (свернув газеты). Пошли, пошли, у самого желание горяченького борща похлебать! Не будем заставлять хозяйку ждать, разводиться же мы не собираемся.
Мухтар влетает на кухню и бросается к своей миске.
Николай Макарович задерживается около православного календаря,
который висит на стене, водит по нему пальцем.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ (громко). Мухтарка! А спроси у своей хозяйки, какое сегодня число?
Мухтар смотрит на Екатерину Романовну.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА (громко). Передай, Шарик, что с утра было – 19 июня! И если кое-кто не придёт сейчас обедать, я соберу посуду со стола! Пусть потом ест, где угодно!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. О! Ишь, ты! Чуть не упустил! (Потирает руки.)
Мухтар подходит к Николаю Макаровичу и смотрит на него.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Понял! Уже иду!
Николай Макарович входит на кухню, и молча садится на своё место за столом. Екатерина Романовна также молча ставит перед ним тарелку с борщом. Наливает себе, и садится рядом с ним. Какое-то время едят, молча.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Вот ты со мной не разговариваешь, Катя, а ведь сегодня большой праздник.
Екатерина Романовна не отвечает. Едят, молча.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Могла бы в честь такого праздника, и бу.тылочку поставить.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. То, что Николин день сегодня, я и без тебя знаю. И то, что Святой Николай не употреблял спиртного, тоже знаю. Он не употреблял, и тебе не велел. Сиди, борщ ешь!
Николай Макарович обиделся, положил ложку, и отвернулся.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Конечно, святых ты всех помнишь! Где ж мне до них угнаться! А про своего мужа, как всегда забываешь. Да кто я для тебя? Кобель поселковый!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА (в полном недоумении). Ты чего? Что случилось-то?
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. День рождения у меня сегодня. Вот, что случилось! Меня в честь Святого Николая и назвали. А то ты не знаешь! Не прикидывайся дурочкой-то!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Погоди, Коленька! Ты же на зимнего Николу родился.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Да ты, что, Катя, всегда на летнего Николу справляю. Забыла, что ли?
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Ну, как же! Зимой ещё шурин из Балаганска приезжал, как раз на Николу. Вы с ним твой день рождения и праздновали. У меня ещё бутылочка беленькой припасена была для такого случая.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Путаешь ты всё! Приезжать-то, он приезжал, так ведь он привозил на продажу овечью шерсть и валенки, что сам катает.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Так это я помню.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ну, вот! За его приезд и пили.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Стала бы я в честь него бутылку доставать! Он у нас бывает частенько. Эка невидаль! Ешь, борщ простынет!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ (покорно берет ложку, и начинает есть). (Опять кладет ложку.) Нет, ты забыла, Катя, потом ещё твоя Лизка зашла.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да, помню я! Лизка зашла, чтобы мы вместе с ней в фокольный… в форкольный… Как хор-то у нас называется? Всё никак выговорить не могу.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Пенсионный! Пенсионный у вас хор! Одни старушки собрались, а все туда же в форкольный! Тьфу, ты! В фор-к-лёрный!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Вот в этот хор она за мной и приходила.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Ага! Приходила! А сама, как села на табурет, так и оторваться не могла, пока три рюмки водки не выпила! Не больно она торопилась в хор!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Так она на шурина ещё пришла, посмотреть. Он же тоже вдовец. Я её и пригласила. А тут два повода было – и на хор надо идти, и твой день рождения. Тогда за твой день рождения и пили!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Вот она, правда, когда всплыла! Да если б тогда мой день рождения был,… да я ещё всё это знал,… я бы ей сроду рюмку не налил!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Не знала я, Николай Макарович, что вы моих подруг так не уважаете!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Твоя Лизка не в моём вкусе, чтобы её уважать! Да и кто эту стокилограммовую сплетницу уважает? Я таких мужиков в селе не знаю!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Зато её женщины уважают! Лизка правду не боится, в глаза мужикам говорить!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Договорила! Её собственный мужик от её яда и умер, не выдержал! Безвременно скончался! Недаром её Лизкой-коброй зовут!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Злые языки и зовут! А подруги нет!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Твою Лизку никто в хорошую компанию не берёт! Больше мужика пьёт! Её одной бутылкой не уговорить!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А может, у неё от водки голос лучше звучит? Оттого и пьёт!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Да её голос, хоть три бутылки она выпей, лучше звучать не будет! Соседский боров и то лучше поёт.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А ты мою подругу, Николай Макарович, лучше не трогай! Я за неё и постоять могу!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Да, кто вас с Лизкой трогает? Кому вы нужны теперь? Да, просто мне обидно, Катя, что тебе подруги дороже родного мужа! С которым ты живёшь уже…Э-э-э…Сколько мы живём, Катя, вместе?
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Так уже лет пятьдесят, пожалуй, живём. Дай, посчитаю…(Считает в уме.) Ну, да! Мне ж восемнадцать было, когда я за тебя замуж-то выскочила! А нынче шестьдесят восьмой пошёл.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Как?! Уже пятьдесят?! Катенька, так ведь это ж юбилей! Это надо отметить! Не каждый мужчина доживает до такой даты! Неси припасённую!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Мы с тобой регистрировались когда? Зимой в декабре. Забыл, что ли? Вот зимой и отметим.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ (в сторону). Кто же за пятьдесят лет такое упомнит? Это, какие мозги надо иметь!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А так-то мы ещё только сорок девять с половиной лет живём. Через полгода пятьдесят будет.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. И как ты, Катя, за столько лет эти даты не забыла?!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Да разве такое, Коленька, забудешь? Как будто вчера всё было. Это я, вчерашний день не помню, а то, что пятьдесят лет назад было, то не забывается. Вот помню, как ты из армии вернулся. Утро раннее, а ты идёшь по поселку в военной форме, такой бравенький, с чемоданчиком. Форма военная на тебе так ладно сидела. А я в это время из калитки выскочила, на работу, на птицефабрику побежала. А как тебя увидела, так сердце и зашлось, остановилась я, и всё вслед тебе смотрела. А ты шёл, шёл, да и запнулся. А потом оглянулся, и на меня так посмотрел, что у меня сердце в пятки упало.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Если б тебе спину взглядом просверлили, ты бы ещё не так посмотрела. Я ж тогда чуть нос не разбил! Такой позор перед девчонкой! Повернулся, сказать тебе что-нибудь такое обидное, чтобы на всю жизнь запомнила. А как увидел твои глаза, так у самого сердце неизвестно куда упало.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Разве такое забудешь?… Да ты ешь, ешь, а то суп простынет.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ (вздохнув, неохотно). Да, ем я, ем.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Вот вспомнила молодость, и на сердце как-то легко стало. А может, мы, Коленька, по рюмочке выпьем? За нашу молодость?
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ (встрепенувшись). Так ведь через полгода…
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А мы по маленькой.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. По маленькой?
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. По маленькой.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Давай, по маленькой.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Сейчас принесу.
Екатерина Романовна встала и пошла в комнату.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА (оглядываясь в сторону кухни, подходит к швейной машинке). А ты пока кушай, Коленька, кушай.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. А я кушаю! (С шумом втягивает в себя суп, потом тихонько говорит собаке.) Разведчик! Мухтар! (Собака подходит к хозяину.) А ну, разведчик, проверь, где прячется добро.
Собака бежит в комнату к Екатерине Романовне.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА (закрывая швейную машинку). Вот, уже и шпион явился, не запылился! А ну, иди отсюда!
Собака убегает на кухню к Николаю Макаровичу.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Сидим спокойно, Мухтар.
Екатерина Романовна заходит на кухню.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Не успела отойти, они уже подглядывают за мной. Ну, никак одних оставить нельзя!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Да мы сидим, едим, ни о чём таком и не помышляли. Да, Мухтар?
МУХТАР. Гав!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. И ты туда же, Шарик! Глаза твои бесстыжие!
Собака ложиться на пол и отворачивается.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Видишь, Катя, Мухтар обиделся. Безвинное существо, можно, сказать…
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Это в нём совесть есть, стыдно стало, вот и отвернулся.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Он за тобой побежал от любви к тебе.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. А ты от любви ко мне, с Шариком рядом не ляжешь?
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Так это… несподручно как-то. А так бы лёг. Ты меня знаешь!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Знаю. А помнишь, как ты в молодости частушки пел? Никто перепеть тебя не мог.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Так я и сейчас могу! А ну, неси мою балалайку, запылилась, наверное. Сейчас за молодость выпьем и тряхнём стариной!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Погоди, я хоть платок на плечи наброшу.
Катерина Романовна уходит и приносит балалайку и платок с кистями.
Поют частушки и танцуют.
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА.
Парень с армии пришёл,
Шаг печатая, он шёл.
А меня, как увидал,
То запнулся и упал.
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ.
А ты, милка, что стояла,
Пучеглазила глаза?
Кто же думал, что живое?
Думал, пугало, какое!
ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА. Вот ты как, Коленька! Ну, держись!
Раньше я звала милёнка
Коля, Коленька, Колёк!
А сегодня дала кличку -
Поселковый кобелёк!
Вот так!
НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ. Катенька, это не про меня! Ну, какой я кобель? Ты про себя послушай!
