Валентина Осколкова
Дурная наследственность Аё
Но ведь глиняные черепки остались там, под землёй, так откуда же… Или всё-таки родную кровь ни в какой сосуд не заключить, не запереть, а тёткин подарок – всего лишь подарок, напоминание, символ и… подсказка тому, кто ещё не понял, но поймёт однажды?
– Одна восьмая? – переспрашивает в ответ Аё, но мужчина (или сова?) уже вылетел сквозь потолок станции.
Тогда Аё вновь замирает на мгновенье – и, приняв решение, поднимается следом и в два счёта оказывается на пороге Никитиной квартиры.
Дверь открывает дочерна загорелый – зимой-то! – седой мужчина, в котором Аё сразу узнаёт Никитины черты лица.
– Чуть-чуть у подъезда разминулись, – улыбается мужчина улыбкой десятилетнего Никиты и вешает на крючок песчаного цвета куртку с незнакомыми шевронами. – Ну, здравствуй, сын. А что… – Он не договаривает.
Аё крепче перехватывает Никиту и просто говорит:
– У моего друга проблемы. Мы ведь поможем ему… пап?
Свойственная истинным монстрам проницательность и капелька доставшегося от прабабки ясновидения не подсказывают – уверенно говорят: мужчина понял.
Понял больше, чем может осознать. Почувствовал тем шестым, седьмым, восьмым чувством – тем самым, будящим за считанные минуты до обстрела, заставляющим пригнуться за мгновенье до выстрела, – кто на руках Аё.
– Как его звать-то?
– Никита, – говорит Аё.
И вдруг понимает, что скоро всё станет в порядке. Ясновидение ли это или обычная человеческая надежда?
В конце концов, можно позвать из Литвы бабу Дэйву. Или тётку из Якутска. Или…
Или даже справиться самому. Вернуть лицо, заставить поговорить с Викой, удержать их обоих от смертельной ошибки, помирить с матерью, научить говорить с отцом…
Можно – всё.
Потому что такова уж природа человеческая – делать непростой выбор и за него бороться. И совершать невозможное.
А у Аё, знаете ли, дурная наследственность.
