Валентин Одоевский
Реквием по Победе
Посвящается 77-ой годовщине Победы в Великой Отечественной войне…
Два осколка
Мы ходили под богом, под богом войны,
Артиллерия нас накрывала,
Но смертельная рана нашла со спины
И изменою в сердце застряла.
В.С.Высоцкий
Заснеженный Сталинград погружался в ночную тьму. От этого силуэты разрушенных домов и сооружений напоминали развалины какого-то старого замка. Только отсветы сигнальных ракет в небе давали понять, что это на самом деле и напоминали о том, что творится вокруг.
Через разбитые дворы, прячась за обломками и баррикадами, пробиралось восемь скрюченных фигур. Свет ракет на несколько секунд освещал их, что давало возможность увидеть их грязные тёмно-зелёные ватники, потрёпанные шапки и оружие в руках.
Они двигались согнувшись, стараясь особо не шуметь и не хрустеть снегом. Создавалось впечатление, будто группа разбойников пробирается по ночному городу, дабы что-то ограбить, ибо ведущий и замыкающий группы то и дело оглядывались по сторонам, водя стволами своих орудий из стороны в сторону.
Вскоре они остановились у одной из баррикад, за которой стояли противотанковые ежи, а сразу за ними – полуразрушенный трёхэтажный дом. Ещё недавно – года два назад – в нём жили обычные советские семьи. Они работали, воспитывали детей, любили. Сейчас же в разграбленных и разбитых квартирах сидели и держали оборону немцы.
Когда в небо поднялась очередная сигнальная ракета, освещая всё вокруг, глава группы быстро взял в руки бинокль, висевший у него на шее, и посмотрел. На крыше было два снайпера, сразу под ними – в окне третьего этажа – пулемётная точка, и где-то в глубине дома полыхало пламя.
Всё это капитан Лебедев – командир разведроты – успел разглядеть за те несколько секунд, что небо было освещено. Оценив обстановку, он жестом подозвал к себе весь свой небольшой отряд – остатки от его роты – и стал в пол голоса, почти шёпотом, излагать свой план:
– Так, ребята. На крыше два урода с оптикой, этажом ниже дзот, ещё чуть ниже мелькают тени с автоматами – штук пять, в глубине дома горит огонь, наверное, вокруг него все остальные. Предполагаю, что тут человек пятнадцать – не меньше. Значится так. Лымаренко, Абрамов…
С этими словами он обратил свой взор на двух бойцов с «трёхлинейками».
– …возьмёте на себя снайперов и пулемётчика – его можно достать отсюда. Если не сможете – бегом в сторону.
– Есть! – одновременно ответили бойцы.
– Никонов, Евсеев, Норкин – распределитесь и по моей команде забрасываете гранаты в третьи с левого края окна всех трёх этажей.
– Есть! – отозвались бойцы.
– Орлов, прикрываешь мне спину.
– Сделаем, командир! – отозвался лейтенант, который был ровесником самому Лебедеву.
– Журов, двигаешься рядом со мной.
– Есть! – ответил пулемётчик.
– Ну, с Богом! – завершил капитан и, оставив у баррикады двух бойцов, двинулся со своим отрядом к стене дома.
Как только они примкнули к ней, трое названных солдат быстро переползли к левому краю дома, чтобы забросить гранаты.
Когда они уже были готовы, Лебедев посмотрел на небо. Он ждал очередной сигнальной ракеты, которая осветила бы им цели. Ждал и, одновременно с этим, тайком молил Небеса, чтобы все его ребята вернулись живыми. За два года войны в его роте и так много погибло, что, впрочем, было ожидаемо для батальонной разведки.
Наконец, вдалеке показался мерцающий хвост ракеты, поднимающейся в небо.
Свет.
Капитан, на которого сейчас смотрели всего его бойцы, махнул рукой, отдав команду на начало.
Тут же раздались два выстрела, оборвавшие жизнь двух немецких снайперов.
Затем короткая пауза.
Послышалось три взрыва на всех этажах дома, сопровождаемые грохотом, треском стен и криками умирающих врагов.
Сразу же за этим послышалось ещё два выстрела, оба из которых сразили немецкого пулемётчика наповал.
В тот же миг Лебедев со своими людьми, что были рядом с ним, выскочил в проход, который вёл внутрь дома, и дал длинную очередь из своего ППШ по всему пространству вокруг.
Отряд стал заходить в дом.
Отовсюду слышались крики и ругань немцев, сопровождаемые выстрелами, в ответ на которые следовали очереди советских солдат. Серые силуэты фрицев выпрыгивали из-за каждого угла, но Лебедев со своими бойцами успевали отражать их нападения.
Откуда-то сверху, с лестницы, раздалась очередь, свалившая пулемётчика Журова.
– Скотина! – выругался Орлов, давая в сторону противника короткую очередь. Немец покатился по ступенькам.
– У нас раненый! – крикнул кто-то из бойцов, подбегая к своему товарищу.
В этот же миг на него откуда-то налетел солдат противника с разделочным топором в руке. Он повалил советского бойца на пол и занёс над ним руку со зловещим оружием.
Лебедев громко матюгнулся и сделал одиночный выстрел, пробивший насквозь голову обезумевшего немца, и ознаменовавший, что патроны в его магазине кончились. Он прыгнул в какую-то комнату, чтобы перезарядиться, когда увидел напротив себя в этом же помещении… немецкого офицера… который тоже перезаряжал свой «шмайсер». Их взгляды встретились буквально на секунду, но этого хватило, чтобы оба поняли – либо он, либо я…
В этот момент звуки выстрелов, взрывов и криков как будто заглохли, оставшись где-то вдалеке. Были только они вдвоём…
Немец успел передёрнуть затвор, но как только он поднял голову и вскинул автомат, чтобы сразить своего противника смертельной очередью, то увидел, что в него прикладом вперёд, летит советский ППШ. Лебедев всё точно рассчитал. Удар приклада его автомата, который он метнул во врага пришёлся в переносицу. За эту долю секунды, пока немец пытался сориентироваться в пространстве после резкого и болезненного удара, капитан подскочил к нему и быстрым движением выбил «шмайсер» из рук офицера. Тот сориентировался и набросился на своего врага. Одна его ладонь сжалась на горле Лебедева, а второй кулак, остановленный рукой советского офицера, стремился нанести удар в нос. Ситуация была практически безысходной, как вдруг, раздалась короткая очередь, и немец мгновенно рухнул на капитана, расслабляя хватку вокруг горла и обрызгивая его своей кровью из головы.
– Не расшибся, не? – шутливо прохрипел вбежавший Орлов, отодвигая труп от своего командира и протягивая ему руку.
Лебедев заметил, что лейтенант локтем зажимает свой бок, из-под которого сочилась кровь.
– Ты ранен…, – сказал он.
– Ерунда! Нам надо двигаться! – отвечал Орлов, стараясь сменить свой хрип на что-то наподобие бравого рычания.
– Не высовывайся! – скомандовал капитан, поднимая свой ППШ и, наконец, перезаряжая его.
– Не в этой жизни, командир! – улыбнулся лейтенант, обнажив свои зубы, на которых уже тоже была кровь.
Оба офицера выскочили из комнаты, продолжая отстреливаться от оставшихся немцев.
Понемногу пальба стала затихать, и отряд стягивался к тому самому огню в глубине дома, который представлял из себя груду наваленной мебели, которую подожгли.
– Сколько нас? – уточнил Лебедев, переводя дух.
– Журова потеряли, – угрюмо сообщил Лымаренко.
– Остальные?
– Да поцарапаны только немного, а так ничего, – хрипло рычал Орлов, всё ещё зажимавший свой бок.
Ещё у нескольких бойцов были ранения.
Только Лебедев собрался отдать следующую команду, как вдруг, рядом с домом послышался взрыв, сотрясший землю. За ним ещё один. Они приближались.
«Артобстрел!» – только и успел подумать капитан, как что-то взорвалось совсем рядом, и его отбросило к разрушенной кирпичной стене, этими же кирпичами и накрывая.
Он потерял сознание….
***
Лебедев медленно открывал глаза, перед которыми была пелена. Он ничего не понимал. Впереди было что-то светлое.
«Неужели помер?» – подумалось ему в тот момент, однако, неясность в глазах начинала проходить, а в нос ударил слегка тошнотворный запах крови, вперемешку с гнилью, табачным дымом и потом. Капитан понял, что находится в военном госпитале.
Он почувствовал под собой грубый матрас койки и попытался покрутить головой. Вокруг суетились санитары в полевой форме, лежали прибинтованные солдаты, офицеры и прочие люди. Все они в пол голоса переговаривались, то и дело смеясь, что, в свою очередь, образовывало один сплошной гомон, казавшийся монотонным.
Лебедев попытался приподняться на койке, когда почувствовал резкую боль в груди, от которой он, по привычке сдержанно, застонал.
На стон обернулась одна из медсестёр – молоденькая белокурая девушка, по-видимому, вчерашняя школьница, ибо её выдавали детские веснушки и курносый носик.
– Очнулся родной! – воскликнула она звонким голосом. – Сейчас врача позову, подожди.
С этими словами девочка выскочила из палаты, перепрыгивая раненых.
Вскоре в палату, которая, судя по всему, раньше была школьным кабинетом, поскольку на стенах висели портреты русских писателей «золотого века», вошёл седовласый мужчина в гимнастёрке, небрежно накрытой белым халатом, из-под которого, тем-не менее, проглядывались майорские погоны.
При его появлении все, находящиеся в палате, как-то затихли и перешли чуть ли не на шёпот. Похоже этого офицера тут знал и уважал каждый.
– Ну, как, капитан? – спросил он грубоватым голосом, опускаясь рядом с койкой Лебедева на корточки.
– Живой, и то хорошо! – отшутился офицер. – Только грудь побаливает.
Майор покачал головой.
– Осколок у тебя там, Женя, осколок. Тебя, когда из-под тех развалин достали – ты вообще решетом был, думали не выживешь. Но вот, как видишь, большую часть гадости из тебя мы вытащили, залатали тебя. Только один не смогли достать. Глубоко засел, а дальше резать рискованно. Глядишь – реально помрёшь.
– Вот оно как…
Тут Лебедева как громом поразило.
– Ребята… что с моими ребятами? – чуть ли не вскричал он.
– Тише, капитан, не на плацу, – спокойно ответил майор. – Нет больше твоих ребят. Все погибли под завалами, когда по вам немцы артиллерией шарахнули. Ты один остался – и то чудом.
– Как же так?..
– Война, Женя… война… куришь?
Лебедев кивнул.
Врач достал из нагрудного кармана серебристый портсигар, открыл его и протянул капитану, а после – и сам закурил папиросу.
– Понимаю, брат, всё понимаю, – говорил майор, облокотившись спиной на стену.
Лебедев же молча дымил, тупо смотря в одну точку. Перед глазами проносились события того последнего дня, когда он ещё видел своих товарищей.
– Кстати, тебя к ордену, вроде как, представляли. Знаю, для тебя это не особо хорошая новость, но хоть что-то…
Капитан молчал.
– Ну, ты что, совсем, что ли, один остался?
После этих слов врача его как будто молнией ударило. Голова начинала потихоньку работать. Нет. Он ещё не одинок. Дома его ждут.
Лебедев повернулся к своему собеседнику.
– Товарищ майор, а у вас не будет листка какого-нибудь и карандаша?
Врач улыбнулся.
– Вот, вижу, что идёшь на поправку! Сейчас найдём…
Он встал и неторопливо вышел из палаты, попутно отдавая какие-то приказы санитарам и медсёстрам.
Вскоре, офицер снова показался на пороге палаты и подошёл к койке капитана.
– Извиняй, Евгений, но, вот, что нашёл…
Он протянул ему небольшой клочок бумаги и обгрызенный карандаш, но Лебедеву и этого хватило.
Подставив колено, он принялся аккуратно писать. Это было письмо. Хотя, скорее просто весточка его жене, оставшейся в их небольшом домике под Тулой. Конечно, Лебедев корил себя за то, что так грубо попрощался со своей Ганнушкой, ведь, он даже не обнял её на прощание, когда отправлялся на фронт. Капитан и сам не помнил из-за чего так вышло. То ли они поссорились, то ли ещё что, но ему от этого было тоскливо. Тем не менее, при любой возможности, он старался писать ей, и в каждом новом письме обещал себе извиниться за тот свой поступок, но… всё время забывал… И всё же, он её очень любил и всегда о ней помнил.
Нет, капитан не был одинок. Дома его ждали.
Дописав своё не хитрое послание, Лебедев привычно сложил письмо треугольником, написал адрес и отдал, рядом стоявшему, санитару….
***
За разбитым окном падали редкие снежинки, накрывая собой потемневшую от копоти землю и трупы на ней.
Снова разрушенный дом. Снова зима. Снова бой. Снова Лебедев перезаряжает своё оружие, вжавшись в стену. Всё в этой жизни повторяется. Или почти…
На сей раз это был дом в Будапеште. На дворе стояла зима, но уже 1945 года. На плечах Лебедева были погоны майора, а в руках он сжимал лёгкий ППС.
Итак, затвор передёрнут – можно продолжать бой.
Немцев в этом здании было не так уж много, однако, они сделали из него неплохой опорный пункт с пулемётными точками и противотанковыми орудиями. Конечно, это мешало проходу советской техники, а потому Лебедева – как опытного войскового разведчика – снова послали с его отрядом зачищать этот небольшой оплот фрицев в городе.
Майор выбежал из своего угла в коридор. Нужно было добраться до лестницы, ведущей на этаж выше – последний, который оставался в доме, и на котором располагалось несколько пулемётных точек. И действительно, в конце прохода показались ступени, ведущие вверх.
Лебедев двигался ближе к стене, дабы успеть вжаться в неё если кто выскочит. Он знал, что здесь рядом с ним находится ещё один немец, но он также рассчитывал на своих товарищей, которые рассредоточились по зданию, то и дело отстреливаясь.
Внезапно перед майором появился фриц с нацеленной на него винтовкой. Счёт шёл на секунды. Однако Лебедев был уже достаточно опытным, чтобы не испугаться в подобной ситуации, а потому резко пригнулся. Тут же прозвучал выстрел, и он почувствовал, как пуля проходит буквально в миллиметре от него, слегка обжигая спину. Не успел офицер что-либо предпринять, как раздался следующий выстрел, и на его лицо брызнула кровь, а немец, стоявший практически в шаге от него, полетел на пол. Евгений обернулся и увидел своего старлея Кондратенко, зажимавшего левый бок, и одного из бойцов, который, собственно, и застрелил врага.
Лебедев кивнул, как бы благодаря своего спасителя, и они все подбежали к лестнице, к которой, в свою очередь, стянулись и другие бойцы отряда.
– Не подставляемся, ребята! – сказал майор. – Последний этаж остался!
Он бросил взгляд на старшего лейтенанта.
– Кондратенко, ты как?
– Хлопці, полізайте поки наверх, а я тут постерегу1, – ответил офицер, стараясь делать голос бодрее, и присел, опёршись на стену.
– Вперёд! – скомандовал Лебедев остальным бойцам, и они принялись аккуратно подниматься по ступенькам.
Показался коридор последнего этажа. Половина дверей была закрыта и даже заколочена, что существенно упрощало работу.
Когда все солдаты вошли, они рассредоточились по проходу, стараясь прикрывать друг другу спины.
Поначалу всё шло нормально. Бойцы во главе со своим командиром пробирались по коридору вдоль стен, смотря в оба даже на заколоченные двери, ибо их вполне могли неожиданно выломать. От немцев можно было ожидать всякого.
Вскоре они добрались до большого помещения. У разбитых окон лежали мешки и прочий мусор, а на всём этом деле стояли ящики и пулемёты, за которыми копошились немцы. Вдруг один из них заметил появившихся вражеских солдат и что-то закричал, но его крик был тотчас задушен выстрелом. Фрицы тут же обернулись и поспешили развернуть свои грозные орудия, одно из которых тут же заработало по проходу и по стенам, пробивая их. Советские бойцы попадали на пол и стали отползать.
– Сейчас гранатами закидают! – сквозь шум выстрелов прокричал сержант.
– Опередим их! – ответил криком Лебедев.
Сержант понял намёк своего командира и вынул из-за пояса гранату.
Едва он успел приготовиться, чтобы метнуть её, как пулемётчик показался из-за угла проёма.
Всё произошло за секунды.
Сержант не успел сообразить, что случилось, а потому всё-таки метнул свою гранату в проём. Пулемётчик же не видел этого и открыл огонь по солдатам. Лебедев приподнялся на колено, чтобы поразить врага из своего автомата.
Раздалось два выстрела.
От одного выстрела немецкий пулемётчик упал навзничь, и все остальные его пули ушли в потолок, обсыпав штукатурку. Однако от его выстрела, что он успел сделать, упал уже Лебедев.
Перед глазами майора всё поплыло, а затем показалось какое-то красное облако.
Он падал на землю, а в голове была только одна мысль: «Неужто не доживу до победы?..»
***
Пуля прошла навылет, пробив лёгкое. Конечно, в полевых условиях это вылечить невозможно, да и вообще чудо было, что майор остался жив.
Его отправили в госпиталь в Москву. Как Лебедев ни протестовал против этого – всё тщетно. В конце концов, сама боль в лёгком отнимала у него все силы, а потому отправляться воевать дальше – было бы глупым самоубийством. В конце концов, дом тот его ребята смогли взять, не потеряв никого, а на грудь Лебедева был повешен орден Красного Знамени. Конечно, это не утешало его, а потому в санитарном поезде он сидел угрюмо и молчаливо.
– Да ладно, товарищ майор! – подбадривал его старшина без руки, который лежал на соседней скамье. – Войне уже конец, считайте! До Берлина рукой подать.
При этих словах солдат усмехнулся от неожиданной самоиронии.
Лебедев не отвечал. Ему было обидно от того, что он не увидит своими глазами падение столь ненавистного врага, осколок которого всё ещё был где-то в его теле, вот уже два года. Однако было на душе офицера и радостно. Встреча с женой. Он знал, что у него будет немного времени после выписки из госпиталя, а потому можно будет съездить в родную деревню.
«Ганнушка, милая моя! – думал майор. – Как ты там без меня? Поди и забыла, как я выгляжу… да и я хорош – сколько не писал уже?.. Этак с месяца два, наверное. Ничего, скоро увидимся уже, а там и совсем вернусь!»
От этих мыслей Лебедеву становилось теплее, и он невольно улыбался.
Через несколько дней поезд добрался до Москвы, откуда майор попал в госпиталь. Там сделали операцию, после которой один из врачей с сожалением сообщил:
– Ну, Евгений Николаевич, к сожалению, не служить вам больше…
– Как?! – чуть ли ни вскрикнул Лебедев.
– Увы, повреждение лёгкого оказалось серьёзным. Можно сказать, оно у вас сейчас, почти бесполезное. В общем, принято решение уволить вас в запас.
– Вы не можете…, – пытался протестовать майор.
– Послушайте, товарищ майор, – сделав голос чуть грубее, отвечал седовласый врач. – Вы больше не сможете бегать так, как прежде! Вы больше не сможете таскать эти ваши вещмешки и прочее! Вы тяжело-раненный человек, вам нужна другая работа!
– Так пусть меня переведут в другие подразделения! Я, ведь и там могу приносить пользу!
Врач присел на койку рядом с Лебедевым и положил ему руку на плечо.
– Евгений Николаевич, понимаете, ну не можем мы этого сделать. Не можем! В конце концов, войне скоро конец – уж поверьте мне. Наши войска уже в Берлине. А вы можете приносить пользу и вне армии. Страну сейчас надо будет восстанавливать и прочее. Понимаете меня?
– Понимаю…, – угрюмо ответил Лебедев.
– Другой разговор, – улыбнулся врач. – Вы же из-под Тулы, верно?
– Так точно!
Лебедев заметно встрепенулся, а в глазах мелькнула искра.
– Через пару дней у меня машина в Тулу уходит, могут вас подбросить. Вернётесь домой, отдохнёте, а потом начнёте трудиться. На полях, или ещё где-нибудь…
– Спасибо вам, товарищ военврач! – уже радостнее ответил Евгений.
***
Полуторка ехала по просёлочной дороге. Вдоль неё были поля. Ещё голые, не отошедшие от недавней зимы поля, на которых вскоре будет посажен хлеб.
Лебедев глядел на всё это с улыбкой, узнавая родные места. Ему вспоминалось, как он бегал здесь в детстве, как за стадом коров на лошади глядел, и как по ночам с местными мальчишками ведьм искал. Всё это навивало ностальгию и такое знакомое всем чувство – «я на Родине!».
Вскоре, впереди показались знакомые дома. Маленькие, некоторые с покосившимися крышами и заборами, но такие родные.
– Останови, – приказал Лебедев водителю.
Полуторка остановилась, и майор спрыгнул на землю, хлопнув по двери, чтоб машина уезжала.
Он брёл по, хоженой им много раз, дороге, по которой четыре года назад уходил простым рабочим, а его провожала родная и такая милая Ганна. Теперь же он шёл по ней один в форме майора, и позвякивая орденами и медалями.
Лебедеву представлялось как он сейчас найдёт свой зелёненький домик с резной крышей; как их собаки подбегут к нему, чтоб их погладили; как из печной трубы будет валить дымок, а в домике будет Ганнушка, как всегда, за домашними делами или чтением.
«Изменилась, наверное, – думал майор. – Не то что меня не узнает, я сам-то её, как в первый раз, увижу.»
Он ускорил шаги, дабы быстрее приблизить столь долгожданное мгновение.
Дома, дома, дома…
И вот, наконец, показался его родной деревянный домик, окрашенный в зелёный.
Однако при его виде Лебедев как-то замедлился, а потом и вообще остановился. Что-то было тут не так. То ли он так давно не был на Родине, то ли дом каким-то другим стал – непонятно. Ему казалось, что сам воздух вокруг изменился.
Он подошёл к забору и сразу подметил: «Надо будет новый сделать…»
Как и ожидалось, из трубы валил дымок, но… даже в нём было что-то не так…
Собаки не сразу увидели хозяина. Когда же они его заприметили, то загремели цепями и разразились лаем.
«Это ещё что такое?!» – недоумевал Лебедев, ибо его собаки никогда себе такого не позволяли по отношению к нему или Ганне. – «И вы, что ли, забыли?!»
В этот момент, открылась дверь дома, и на лай выбежала Ганна. Она была в своём обычном светлом домашнем платье в горошек, с такими же прекрасными белокурыми волосами, собранными в хвост и миленьким личиком. Всё было, как в тот злополучный день, когда Евгений отправлялся на фронт.
При виде жены Лебедев улыбнулся, а сердце его забилось сильнее.
– Здравствуй, родная! – произнёс он.
Ганна обернулась на голос и выпучила глаза так, как будто видела его в первый раз. Но её удивление сменилось испугом, ибо она вскрикнула, всплеснула руками и побежала в дом.
«Что происходит?» – всё никак не мог понять Лебедев и поспешил в дом за супругой.
В сенях, как и прежде, было темновато. Евгений прошёл по ним, и чуть не упал, запнувшись о чей-то сапог. Стоп! Сапог! Это был мужской рабочий сапог!
Лебедев резко рванул дверь, ведущую в главную комнатку, где стояла печь и обеденный стол.
За ним сидел мужик. Коренастый, с густой бородой и усами, с сильными и грубыми руками и с лицом полным недоумения.
Лебедев смотрел на незваного гостя со злобой, готовый уже кинуться на него с кулаками, как на фрица, но тут он окинул взглядом комнату. Всё здесь было по-другому. Нигде не было его вещей, нехитрая мебель, им же собранная, была расставлена иначе, запахи в доме были совсем другие, а сама Ганна стояла у печи, теребя в руках подолы своего платья, то и дело косясь на нового хозяина дома.
Евгений понял, что незваный гость в этом доме не этот мужик, а он сам.
Гнев в его глазах сменился смирением и печалью.
– Извините, товарищи, – проговорил он, сдерживая ком в горле. – Кажется, я ошибся домом. Счастья вам!
Мужик ничего не ответил. Он просто сидел без движения и уже угрюмо смотрел на, не пойми откуда взявшегося, офицера.
Евгений бросил грустный взгляд на Ганну, которая тоже молчала, и направился к выходу.
Он уходил со двора. Со своего родного двора, на котором прожил всю жизнь. Лебедев не знал, что делать. Что думать. Он столько лет жил здесь, и всё было хорошо. Он был героем войны с пятью орденами, который уже не мог более служить стране с оружием в руках. Он стал ненужным…
Майор шёл по знакомой дороге, чувствуя, как ноги его становятся ватными, а под сердцем начинает покалывать. Должно быть, это тот самый осколок, который не смогли вытащить тогда под Сталинградом. Наверное, он ползёт к сердцу.
Осколок…
Что же получается? Пока он – офицер армейской разведки бегал под пулями, умирал под завалами, ломал глотки немцам, Ганна наслаждалась обществом этого человека. И, видимо, хорошо наслаждалась. Вон и в доме под себя всё переделали, и собаки привыкли, а ты, Лебедев, кто такой? Не знаем мы тебя. Вот тебе и осколок в спину. Первый не убил, так пусть, хоть, второй…
Евгений чувствовал, как его дыхание становилось тяжелее, а ноги еле шевелились.
«Лучше б меня убили там… в том доме…», – подумал он, и внезапно упал на землю лицом вниз. Что-то болело под сердцем, а простреленное лёгкое начало покалывать.
«Добили…», – сказал Лебедев про себя и закрыл глаза, зная, что рядом нет его бойцов, что донесут до госпиталя….
