Валентин Одоевский
Четырнадцать мгновений бармена
Ника появляется не часто. Пьёт уже, в основном, красное вино. Выглядит веселее. Уже не припомню, когда, но она говорила, что все долги вернула. А буквально недавно заходила, снова заказав себе вина. Пока я наливал, девушка воодушевлённо говорила, что в неё теперь кто-то влюбился, и что, вроде как, всё, быть может, будет взаимно…
Жду теперь её нового появления, ведь интересно, как же всё-таки сложится этот роман. Всё же, надеюсь, что не так, как предыдущий….
Пристав
По теории всё относительно,
Вот и сбылось чужое пророчество.
Вероятность бывает действительной,
Когда встретишь свое одиночество!
А.М.Козачук
При виде этого клиента, некоторые наши посетители буквально вздрогнули и стали подозрительно, можно даже сказать, злобно на него поглядывать.
Чёрная куртка, с фальш-погонами, на которых сверкают четыре звёздочки и шеврон на левой руке с надписью: «ФССП», производила должный эффект.
Сам же мужик был вполне обычным: наголо выбрит, серые глаза, среднего роста, хотя и довольно хорошего телосложения, что мог бы и вышибалой где-нибудь работать. Его голос буквально соответствовал внешности, потому как из его уст звучал прямо-таки басовитый рокот, приводивший, полагаю, любого человека, говорившего с ним впервые в некоторое замешательство.
Мужчина сел за стойку и заказал, к моему удивлению, Papa Double3.
Пока я смешивал заказ, то не упустил момента выразить своё изумление:
– Весьма необычный выбор для представителя вашей профессии!
– Какой-такой моей? – чуть понизив голос, спросил пристав.
– Как какой? – переспросил я и, взглянув на шеврон, сказал: – Судебный пристав. Разве я ошибаюсь?
Клиент с усмешкой посмотрел на свой рукав и махнул на него рукой.
– Ошибки молодости… и зря просраное время…
Между тем, я уже поставил бокал с коктейлем на стойку и спросил:
– Почему же?
Пристав немного пригубил содержимое и попросил:
– У вас медка какого-нибудь не найдётся?
Конечно, мёд добавлять в такой коктейль было не принято, однако, слово клиента – закон, а потому я подбросил пару ложечек.
Он снова немного выпил и продолжил, отвечая на мой вопрос:
– Почему, спрашиваешь? Да потому что неблагодарная эта работа! Мы что должны делать? Следить за принудительным исполнением решения суда! А что делаем мы? Ходим по квартирам, в сущности, невинных людей и шмонаем их, иначе я это назвать не могу! Вот, представь…
Он сделал широкий жест рукой, как бы показывая.
– Вот, вынес суд решение, что не прав налогоплательщик, а, так как, платить ему нечем, то надо у него имущество арестовать. И вот, едешь ты к нему. Заходишь в квартиру, а у него толком-то там и нет ничего. А всё потому, что его просто налоговая грёбаная обманула, и платить ему нечем. То есть, мы, фактически, просто выкидываем человека на улицу! А он-то виноват только в том, что отказался подчиняться реально преступным требованиям налоговой. Он стоит перед нами – умоляет, постановления показывает. Там чёрным по белому видны все ляпы и ошибки этих идиотов – даже не стараются! Только что ему с того? Суд он против них проиграл, потому что судья – друг начальника налоговой, а долг-то растёт… И, вроде как, нам всё равно должно быть, вот, только мне жалко людей… Что же это получается? Ты пашешь на это грёбаное государство, которое даёт тебе хер да маленько, платишь ему из своего кармана налоги, а оно тебя ещё и раздевает буквально! Вот, скажи, зачем так жить? Люди заслужили такое? А недавно…
Пристав снова сделал глоток коктейля.
– Недавно познакомился с девчонкой. Умница, красавица – все дела, ну, ты понимаешь… Встречались месяц, другой, третий… как-то у нас всё завертелось, закрутилось… и складывается всё, вроде – оба на государство работаем: я – пристав, она – врач. Всё чин по чину. Уже надумал даже предложение ей делать. Колечко купил!
С этими словами он вынул из кармана брюк небольшую коробочку из красного бархата, в которой лежало золотое кольцо с маленькими синими топазами или чем-то похожим.
– А, вот, буквально дня три назад послали нас съездить к, ты не поверишь, – ветерану! Квартиру арестовывать! Ну, это ж абсурд! Я даже толком не понял за что. В общем, приезжаем мы к деду. Заходим. А он совсем старенький, уже горбатенький, говорит плохо… а мы… что мы? Стоим в этой долбаной чёрной форме…
Он брезгливо махнул рукой в сторону своих погон.
– …с автоматами и оглашаем ему решение суда и прочие формальности. А он сидит, смотрит на нас из-под своих старых век, как будто и не видит, и говорит старческим голосом: «Что же вы, сынки, меня грабить пришли? Совсем уже убить хотите, эсэсовцы?! На войне не смогли, так сейчас, что ли?!». И ты знаешь, настолько жалко мне его стало, чуть ли не до слёз… Начальник ему что-то там втолковывает, а я реально понимаю – мы ж, как фашисты!.. Что это такое? Старого человека, прошедшего войну, доживающего свой век в этой квартире, времён шестидесятых, надо выкидывать на улицу или в дом престарелых?! Разве это нормально?! А тут, смотрю, девчонка какая-то в квартиру заходит, вроде как, внучка. Увидела нас всех, растолкала, сразу к деду побежала, кричать начала… а я ж её знаю!.. Это ж Катенька! Невеста моя! Она меня видит, узнаёт и в слёзы: «Коля, как ты мог?! Что же ты за сволочь такая?!». Наши все в замешательстве, начальник что-то там бубнит про ответственность за оскорбление сотрудников, а мне тоскливо… я понимаю, что уже не женюсь на ней, что не смогу ей больше в глаза смотреть… Короче, рапорт я в тот же день написал. Не хочу я больше этим говном заниматься! И так уже всё потерял…
Николай выпил залпом пол бокала, протяжно выдохнул.
– До сих пор перед глазами этот дедушка стоит… и его фраза, что мы эсэсовцы… А, ведь, он прав, по факту… Вроде, не при фашизме живём, вроде, не каратели, а государство людей унижает и мучает похлеще гестапо, получается… мне просто обидно, что я был в этом всём дерьме…
– Чем теперь займёшься? – поинтересовался я.
Николай залпом допил коктейль, отставил бокал, положил кулак на стойку, опустил голову и исподлобья произнёс:
– Работать буду… но не на это треклятое государство… не на эту власть… Я ещё не знаю кем и где, но чтоб людям помогать. Пусть даже денег будет меньше, зато чист буду… и совестью, и душой – всем!..
Он положил на стойку несколько купюр и поднялся со стула.
– Спасибо, что выслушал!
Он усмехнулся:
– Денег на психолога нет, а поговорить не с кем.
Он откашлялся, как бы оговорился:
– …Выговориться некому…
Едва я собирался ему ответить, как Николай уже направился к выходу.
С тех пор, бывает он в баре довольно редко… и то, чтобы пропустить пару рюмочек коньяка по субботам. Вроде бы, умудрился стать адвокатом в какой-то частной конторе. Зарабатывает, говорит, неплохо. Совесть у него чиста. Вот, только, с Катей своей помириться так и не смог, ибо дедушка после этого визита очень скоро умер… Видимо, за это она его не простила….
Ветеран
Помни войну! Пусть далека она и туманна.
Годы идут, командиры уходят в запас.
Помни войну! Это, право же, вовсе не странно:
Помнить все то, что когда-то касалось всех нас.
Ю.И.Визбор
Пожилые люди к нам почти не заглядывают. А если и заглядывают, то им, как правило, не больше семидесяти лет и заказывают они, в основном, пиво или что-то безалкогольное.
Однако этот старик разительно отличался от всех остальных. Хотя… его стариком-то нельзя было назвать… скорее старичок… невысокий такой, скромный, с очень мягким голосом, всё время со своей старой-старой тростью, прихрамывающий на правую ногу. Лицо его, покрытое морщинами, всегда как будто сияет, ведь он постоянно улыбается своей старческой бледной улыбкой. Волосы, на удивление, ещё не выпадают, а наоборот красиво вьются, хотя и седые. Возраст не сделал его толстым, как делает со многими пожилыми людьми, наоборот – высушил, сделал почти как мощи.
Он заходит нечасто. В основном, ближе к вечеру, когда на улице ещё светло. Опираясь на свою трость, буквально запрыгивает на стул, кладёт пятьсот рублей и просит кофе с молоком и кусочком торта. Реже он заказывает рюмку водки…
В первый раз, меня даже умилила эта его простота заказа и общения. Такой искренней вежливости я ещё не слышал ни от кого из клиентов:
– Молодой человек, будьте, пожалуйста, так добры, сделайте мне немного кофе с молоком, и какого-нибудь торта кусочек мне дайте.
Вроде, ничего необычного, а настолько душевно звучало, что я даже выдал в сердцах:
– Все бы так заказывали…
– А что? Мне ж немного надо на старости лет.
– Всем бы так…
– Ну, так, раздолье же! Вон у вас сколько бутылок-то стоит! – восхищался он.
– И то правда.
– А я своё уже отпил. Помню, раньше мог много пить и не пьянел. А с возрастом как-то, знаете, здоровье стало жаль. Вот, уже тридцать лет как, считайте, не пью. Так, только, иногда по праздникам рюмашку пропускаю-другую. Дальше уже и врачи не велят…
– Ну, в вашем-то возрасте…
– А я, знаете, с двенадцати лет, ведь, можно сказать, пью…
Я поставил на стойку его заказ, он слегка отхлебнул кофе и стал вилочкой разрезать эстерхази.
– Как в сорок втором году прибился к партизанам, так и пошло… там же, сами понимаете, перед разведкой иль налётом всяко страшно, а так выпили по сто грамм, ну, мне пятьдесят давали, и, вроде, уже ничего – можно идти. Как будто наркотик какой-то, можно сказать, но пили многие…, наверное, даже, все…
– Так вы воевали? – удивился я.
– Конечно. Я сам-то из Мозыря. В деревне мы жили. У меня папа в сорок первом году на фронт ушёл, там и погиб… а через год к нам немцы пришли. Маму в Германию угнали, меня тоже хотели, так я в лес убежал. Хотел, помню, в армию – так не брали. Кому я в одиннадцать-то лет нужен был? Прибился к партизанам – там все нужны были. И вот, пошло как-то… Я маленький вышел, да и остался таким…
Старичок усмехнулся, поедая кусок торта.
– То провод отыщу немецкий – обрублю – без связи их оставлю. То в деревню какую забегу, разузнаю кто и где живёт и прочее, а потом в лес, к командиру отряда сразу. А он у нас здоровый дядька был, плотник, по-моему. Всегда, помню, говорил: «Спасибо, Гришуля! А дальше уже взрослые разберутся!». А я просился с ними на это самое дело. Всё никак не брали. Я тогда, по-тихому, следом за ними пошёл. Заметили всё-таки меня, но уж поздно было, иди, сказали, с нами. Мост нам тогда следовало взорвать, чтоб прям как поезд пойдёт, так сразу. Ну, стало быть, взрывчатку заложили, часовые-то немецкие – кто дрыхнет, кто ещё что делает – нам с руки было. Только состав показался – мы и рванули железку, и дёру оттудова. Дня два мы от немцев убегали – следы путали. На третий день какая-то группа ихняя нас нашла – в бой ввязались. Вы знаете, так страшно мне никогда не было! Вокруг стрельба, крики наших и этих… а я только с лопаткой сапёрной… Что я мог сделать? Помню, увидел мёртвого немца, а у того автомат валяется. Только я прыг к нему – так пуля в руку как вонзилась. Вроде бы больно, а вроде бы и страха больше… я вцепился в этот автомат – весь магазин, наверное, в какого-то немца выпустил. И, знаете, как будто бы радость – убил врага родины нашей советской, а с другой стороны, вот он труп – я его убил, да как же ж так? Мы тогда, слава богу, никого не потеряли. Ранило только наших много, лечили долго. Меня тоже. Пулю-то извлекли, но крови я потерял прилично, говорят. Полгода, примерно, не пускали меня никуда, даже осмотреть что-нибудь сходить.
Он ещё отхлебнул кофе, протёр лицо салфеткой и продолжил:
– С сорок третьего меня уже стали везде брать, потому что людей в отряде меньше становилось, а на задания ходить кому-то, да, надо было. Я и мосты взрывал, и дома в захваченных деревнях сжигал, и колонну немецкую с нашими ребятами обстреливал. За пятнадцать минут, в принципе, управлялись. А когда немцы по лесам ходили – нас искали, так мы к болоту уходили прятаться. Всяко их больше было – не вывезли б мы столько отстреливаться. Но, как-то раз, и до болот добрались они. Долго мы стрелялись с ними. Уже и артиллерия нас накрывала – да без толку всё. Ну, что такое артиллерия по болоту? Ну, ничто, считайте! В общем, когда и наших немало полегло, и их прилично – дошли до рукопашной. А я ж маленький, хоть и тринадцать уже. Бегу на немца, прыгаю, лопатку ему в шею вонзаю – на меня уж другой кидается, душит, зараза. Думаю, всё, вот и конец мой пришёл… вдруг, вижу, у этого глаза округлились прям, отпустил, упал в бок… а это дядя Ваня из моей же деревни его из пистолета подстрелил. Подбежал ко мне, спрашивает, не ранен ли я и прочее, так его, вдруг, самого в спину застрелили… и так мне обидно стало от злости!.. Прыгнул я к какому-то автомату, и давай палить по всем, кто в сером был, а сам кричу – не пойму, что. Меня тогда в ногу ранило…
Он похлопал ладонью по той самой хромой ноге.
– … до сих пор, вот, хромаю. В госпиталь меня, тогда уже отправили, военный. Помню, лежу, а рядом солдаты, офицеры… у кого руки нет, у кого ноги по колено… а почти все шутят, смеются, курить локтями пытаются… и этот запах… запах… просто не передать… смешался и табак, и кровь, и пот, и отчаяние человеческое, аж до сих пор, как вспоминаю, плакать хочется…
У Григория на щеке появилась слеза, которая как-то незаметно на фоне его морщинистой кожи скатилась с лица на пол.
– Потом немцев погнали с нашей земли уже. Я просился дальше на фронт – сказали, мол, нельзя, маленький, и без тебя войну закончим. Определили в сапёрный отряд – родину разминировать. Тоже много наших легло на этом деле. Идёшь, иной раз, по полю с миноискателем, а где-то взрыв прогремел. А когда возвращаешься, узнаёшь, что твоего товарища, с которым ещё сегодня утром кашу ел, убило… и видишь, как несут куски от него – всё, что осталось… Так и ходили мы – мины искали. Война уж окончилась, мы победили, а мины всё взрываются и взрываются. Так до года, этак, сорок седьмого и проходили в поисках. А там уж я и учиться пошёл. Сначала в вечернюю школу, надо ж закончить было, а то до войны только пять классов едва успел…. Потом на агронома выучился. Дальше знаете, наверное… и хозяйство поднимать надо, и целина, и прочее…
– Вас прям заслушаешься! – восхитился я.
– Да чего тут слушать-то? – усмехнулся Григорий. – Простая жизнь, я – простой человек. Это сейчас как-то не очень просто стало…
Он глубоко вздохнул.
– Вы знаете, наш народ такой терпеливый. Даже слишком. Ему по башке всё стучат да стучат, что-то чепуху какую-то на голову сыплют, а он терпит и терпит, хотя и возмущается. Зачем только? Вот это и непонятно. Сущность, стало быть, наша такова – терпеть, пока совсем уж больно не станет…
Старик глянул мне в глаза.
– Ну, ничего, войну пережили, а это… хотя бы не стреляют… пока… Вы знаете, а налейте-ка мне водочки. Грамм сто, не больше…
Я удивился:
– А с вами всё в порядке будет?
– Да уж поверьте! Я ж говорю, с двенадцати лет пью! Кстати, на этом, видно, мы и держимся. Народ, я имею в виду. Всё как-то нескладно, а выпили – как будто не так уж и плохо – дальше жить можно. Жалко, голова потом болеть сильнее начинает, потому что ко всей этой мороке ещё похмелье прибавляется…
Я налил ему рюмку. Григорий задумчиво взял её в руку и поднял тост:
– Эх, за народ! За тех, кто живёт, кто жил и, кто будет!..
Медленным залпом, если можно так выразиться, он осушил рюмку и положил купюру на стойку.
– Что вы? – удивился я. – Не надо. Пусть будет за счёт заведения!
– Надо! – вдруг чётким голосом, как в молодости, видимо, ответил Григорий. – Что же я, не могу заплатить за себя? Пока ещё могу! Так что, берите и не спорьте. За всякий труд платить надо!
Спорить я не стал и молча принял деньги от него.
– Всего вам хорошего! – сказал он, уходя. – Не забывайте меня, я ещё иногда буду захаживать, покамест ноги носят!
– Заходите-заходите, рады будем! – ответил я, а сам почувствовал, что говорю именно искренне. Вернее, настолько искренне.
Вообще, я должен сказать, что с Григорием Яковлевичем, как я потом узнал, его зовут, беседовать всегда приятнее всего! Это очень интересный и настолько честный человек, что я прям всегда искренне радуюсь, когда он к нам захаживает, что происходит, увы, не часто. Я просто надеюсь, что этот дедушка ещё подольше поживёт, ведь таких искренних и открытых людей всё меньше….
Послесловие (вместо эпилога к первой части)
Разные люди, разные судьбы, глупые игры случайных сил.
Кто нам поможет, кто нас рассудит, кто нам поверит и всё простит?
Много вопросов, мало ответов – слёзы ответ на судьбы излом,
Мы возвращаем той же монетой то, что нам кажется добром и злом.
К.Б.Арсеньев
Будни бармена так похожи на будни психолога. Хотя у последнего, вероятно, редко выпивают, а уж тем более до упада.
Постоянно приходят люди. Они разные. Разные судьбы. Характеры. Мнения.
Кто-то приходит расслабиться, кто-то попробовать что-то новое, кто-то, как все мои герои, – высказаться…
Дело бармена не такое уж и большое. Налить, подать, что-то сделать, если смешать и прочее. В сущности, должно быть всё равно на то, откуда у клиента деньги или что у него на душе.
Мне, действительно, всё равно… на всё, кроме, последнего… а потому, если клиент хочет высказаться – я только рад его выслушать.
Конечно, истории похожи друг на друга, просто имена разные или ход событий, а суть, чаще всего одна и та же. Но, как вы понимаете, это не всегда так. Пример – мои герои, про которых я недавно рассказал.
И тем не менее, для меня все мои клиенты – люди. Настоящие люди. Мне неважно кто они, как поступают по жизни. Всё равно – это люди, и с ними надо по-человечески, особенно, если мне они ничего дурного не желают. Как раз, наоборот, если отдают свои деньги, значит, всё не так уж и плохо.
У меня ещё много таких историй. Какие-то интересные, какие-то не очень. Быть может, когда-нибудь я и соберусь вам их рассказать, ну а пока… есть новые клиенты, есть работа, а это значит, что мир не остановился пока, и жизнь продолжается….
